Никогда не поздно иметь счастливое детство

Традиционно в психиатрии и психотерапии принято считать, что причины психологических проблем имеют свои истоки в прошлом, а неблагоприятные переживания детства наряду с более поздними стрессовыми событиями оставляют глубочайший след в психике и проявляются в виде симптомов в дальнейшей жизни. Сейчас этому убеждению противостоят не только психиатрические и психологические учебники, но ежедневная клиническая практика и даже средства массовой информации.

Например, однажды нам позвонила школьная медсестра. Она хотела направить к нам десятилетнего мальчика, который отказывался ходить в школу. Одним из первых ее объяснений было, что отец мальчика умер от рака. Позднее, во время беседы выяснилось, что отец мальчика умер от рака шесть лет назад, а проблемы начались только в прошлом году. Тем не менее, подразумевалось, что смерть отца в какой-то мере обусловливала отказ мальчика посещать школу.

Наша личная история — это неотъемлемая часть нас самих. Когда мы думаем о своем прошлом как источнике проблем, мы, в каком-то смысле, создаем враждующие отношения внутри себя. Прошлое, очень по-человечески, отрицательно реагирует на критику и обвинения, и благоприятно — на уважение и «поглаживания». Прошлое предпочитает, чтобы его рассматривали как ресурс, хранилище воспоминаний, хороших и плохих, и источник мудрости, вытекающей из жизненного опыта.

Следующий пример взят из того времени, когда Бен проходил ординатуру в университетской психиатрической клинике. Он иллюстрирует слишком привычную ситуацию, когда человек думает о своих родителях как об источнике всех своих неудач.

Синяки

Молодой человек двадцати с небольшим лет, Эско, был госпитализирован в отделение с диагнозом острая спутанность сознания. Эско недавно переехал в Хельсинки с севера Финляндии, чтобы учиться в технологическом университете. У него было мало друзей и каждый выходной он отправлялся в дальнюю поездку, чтобы навестить родителей. За несколько лет до этого он перенес краткий психотический эпизод, во время которого был госпитализирован. С тех пор он находился на медикаментозном лечении.

Внешний вид Эско наглядно свидетельствовал о его болезни. Длинные волосы в беспорядке, а глаза, казалось, слишком велики для глазниц. Он нервно расхаживал внутри и за пределами клиники. Если он начинал говорить, то всегда выдвигал новые планы на будущее. Когда я сказал ему, что хотел бы организовать встречу с ним и его родителями, он был застигнут врасплох и стал возражать, утверждая, что это обернется несчастьем, так как с ними он только ругается. Из книг Джея Хейли я усвоил, что задача семейного терапевта — обеспечить взаимопонимание родителей и детей во время терапии. Я сказал Эско: «Не беспокойся, я не позволю тебе ругаться с родителями. Если будешь упорствовать, будешь вынужден покинуть помещение». Эско на это согласился и обещал пригласить родителей на встречу в клинику.

Когда родители прибыли, они сказали, что вообще впервые были приглашены на беседу с кем-то, кто несет ответственность за лечение Эско. Они ни разу не говорили с его психотерапевтом, которого он посещал дважды в неделю уже несколько лет. Их также не пригласили в больницу во время его первого психотического срыва.

Мы начали сессию с разговора о прошлом. Я узнал, что Эско рос исключительно умным мальчиком. Он всегда хорошо успевал в школе, но в 18 лет у него внезапно случилась эта спутанность сознания, и он был госпитализирован. С тех пор он ходил на индивидуальную психотерапию дважды, иногда три раза в неделю. Постепенно Эско усвоил привычку во всем обвинять своих родителей. Всякий раз, когда он бывал дома, он винил мать или отца, или обоих вместе в том, что они в прошлом плохо поступали с ним то в одном, то в другом случае. Родители Эско реагировали на его постоянную критику тщетными попытками защищаться, но чем больше они защищались, тем больше Эско нападал на них.

Я объяснил родителям, что пока Эско будет продолжать обвинять их, он не будет брать на себя ответственность за разрешение собственных проблем. Эско сидел тихо и слушал внимательно. Затем я высказал предположение, что родители могли бы помочь Эско покончить с обвинениями в их адрес.

— Это легче сказать, чем сделать, — ответил отец. — Что мы можем сделать? Мы испробовали все.

— Было бы полезно, если бы вы перестали отвечать на его обвинения. Вам не следует беспокоиться о самозащите, — заметил я.

Оба родителя, по-видимому, подумали, что это разумная мысль. Затем я попросил Эско начать критиковать своих родителей, чтобы мы увидели, смогут ли они выполнить мое задание. Эско растерялся и никак не мог приступить к обвинениям, когда ему приказали это сделать. Чтобы дать родителям шанс попрактиковаться, я взял на себя роль Эско и стал винить родителей: «В вас причина всех моих несчастий, потому что вы никогда не любили меня», — обвинял я. Выяснилось, что родители, как ни старались, не могли удержаться от оправданий. Они ничего не могли с собой поделать. Я даже попросил их следить друг за другом, но это закончилось ссорой: они спорили, считаются ли их ответы защитой или нет.

Почти в самом конце встречи, я сказал, что для Эско необыкновенно важно освободиться от потребности обвинять родителей, поэтому я бы хотел, чтобы они попрактиковались в воздержании от самозащиты. Я предложил, чтобы каждый раз, когда один из родителей поймает другого на том, что тот оправдывается, он, не говоря ни слова, должен ущипнуть защищающегося пониже спины. Дружелюбно похлопал Эско по плечу и сказал: «Хочу, чтобы ты задал им жару, чтобы они потренировались. Следующий раз, когда мы встретимся, я буду лично инспектировать их попки и хочу, чтобы они были все в синяках». Все трое ушли с сессии, смеясь. Эско навестил своих родителей в следующие выходные. Вернувшись в клинику, он с энтузиазмом доложил, что в это посещение между ним и родителями не было ни одной ссоры. Когда я увиделся с семьей через месяц во время выписки, родители Эско подтвердили, что не только его состояние улучшилось, но что он совершенно перестал их обвинять. Через несколько месяцев мы получили от Эско открытку, в которой он сообщал, что он только что сдал вступительные экзамены и будет заниматься в престижном колледже.

Уже только сама установка на то, что трагедии прошлого являются причиной многих проблем в настоящем и что они и обрекают людей на уязвимость по отношению к стрессам, может стать самоисполняющимся пророчеством. И наоборот, если думать о своем прошлом как о неоценимом опыте, таковым он и будет. Пегги Пени, семейный терапевт в Институте Аккермана в Нью-Йорке иногда спрашивает у людей, как они думают, страдания, перенесенные ими, сделали их сильнее, или слабее. И люди неизменно отвечают, что в страданиях они стали сильнее.

Следующий пример относится к периоду, когда Бен проводил ординатуру в психиатрической клинике. Молодому человеку помогли выбраться из трудной ситуации и убедили его воспринимать ее как позитивный опыт своего личностного роста.

Безжалостная выписка

Хессу, 18-летний юноша, был госпитализирован в связи с тем, что после тяжелой попойки перерезал себе вены на запястьях. Его история — это трагедия со многими трудностями и разочарованиями. По причине жестокого алкоголизма родителей его в раннем возрасте вместе с младшим братом поместили в детский дом. На его пути к взрослению были огромные трудности, но приблизясь к совершеннолетию, он начал учиться, чтобы наверстать пропущенные школьные занятия. Он наконец стал заинтересован в получении аттестата, необходимого для поступления в любое профессиональное училище. В отделении Хессу проявил себя как решительный молодой человек, который действительно намерен обрести контроль над своей жизнью.

Специальный преподаватель в больнице сообщил, что начал помогать Хессу в учебе. Теперь Хессу выполнял полученные задания при поддержке своей девушки, которая училась вместе с ним. Были установлены контакты с прикрепленным к Хессу социальным работником, строились планы относительно того, где Хессу будет жить после окончания стационарного лечения.

Все, казалось, шло хорошо до тех пор, когда однажды вечером после трехнедельного пребывания в клинике Хессу вернулся из вечернего отпуска сильно пьяным. В отделении существовали строгие предписания против употребления алкоголя; интоксикация в период лечения означала прекращение лечения и выписку из клиники. Поскольку я был лечащим врачом Хессу, я объявил персоналу во время обхода, что он должен быть выписан. Затем я лично объявил Хессу об этом решении. С выражением мольбы на лице он просил, чтобы ему разрешили остаться, но я был тверд в своем решении, которое считал справедливым. Я объяснил Хессу: «Ты знаешь, что ты всем нам нравишься, и мы были бы рады оставить тебя здесь. Однако, если я тебя не выпишу, это будет означать, что я считаю тебя слабым, неспособным добиться победы. Я полагаю, что несмотря на все, что тебе довелось перенести в жизни, ты человек сильный. Поэтому ты должен будешь уйти».

Хессу, видимо, понял суть моего мнения и принял приговор. В тот же день мне позвонил преподаватель, помогавший Хессу учиться. Он объяснил мне, как успешно работал с Хессу в последние недели, и что Хессу добился значительных успехов. Он пытался убедить меня отменить выписку. На следующий день мне позвонила социальный работник Хессу, которая рассказала мне о многих лишениях в жизни Хессу и о том, как упорно она и ее коллеги годами работали, чтобы помочь ему, чтобы он мог стоять на собственных ногах. Она боялась, что теперь, когда наконец наметился некоторый прогресс, выписка может стать для него непреодолимым препятствием. Я был в затруднительном положении. Уступить просьбам учителя и социального работника — означало отказаться от моей веры в силы Хессу. Я решил организовать совещание со всеми заинтересованными лицами. На нем присутствовали Хессу, социальный аботник, учитель, некоторые члены персонала и я. Я выслушал точки зрения сех, но продолжал придерживаться своего решения. Я снова заявил, что если мы откажемся от выписки Хессу, это будет означать, что мы не верим в его силы. Именно по этой причине нам стоит его выписать.

Хессу уехал. Я долго о нем не слышал, пока через несколько лет не встретился с социальным работником, которая курировала Хессу. Она мне рассказала, что после выписки Хессу был временно помещен в гостиницу, где его комната оплачивалась службой по делам детства. Вопреки ее первоначальным опасениям, Хессу действительно стал более ответственно относиться к своей жизни. Когда она получила от него последние известия, он проходил профессиональную подготовку и работал.

Мнение о том, что травматичные переживания прошлого являются источником проблем в последующей жизни, несомненно, представляется убедительным — по крайней мере здесь, на западе. Однако и противоположное мнение о том, что пережитые испытания являются неоценимым опытом, в равной мере разумны.

Следующий пример, приведенный Беном, связан с событием, произошедшим несколько лет назад.

Игра воображения в шкафу

Флора была направлена на лечение к Бену по причине депрессии и постоянных слез. Она боролась с целым рядом проблем, которые были связаны с двумя ее сыновьями и бывшим мужем. В профессиональной жизни Флора была успешна. Работая с детьми, она пользовалась уважением за творческую инициативу и талант установления контактов с детьми.

Флора рассказала о своей жизни. Она говорила об отце, которого очень любила, но видела редко. Иногда отец брал ее с собой в служебные поездки; воспоминания об этих поездках до сих пор приносили ей радость. В отношении матери у нее были смешанные чувства. Все свои детские годы она стыдилась за свою мать, которая много пила.

Флора сказала, что до сих пор ни с кем не делилась своими детскими переживаниями в связи с матерью. Слезы текли по ее щекам, когда она вспоминала о том, как ребенком пряталась в темном шкафу, когда мать напивалась. Я посочувствовал и спросил:

— Что вы делали там, в темном шкафу? Как проводили время?

С жалким выражением лица она объяснила, что создавала в своем воображении разные существа, с которыми можно играть.

Как замечательно, — сказал я, — не думаете ли вы, что именно благодаря фантазиям в шкафу вы научились так прекрасно обращаться с детьми?

Флора рассмеялась сквозь слезы, так как вдруг увидела свое прошлое в трагикомическом свете.

Иногда люди неоспоримо убеждены в том, что зло, причиненное ими другому человеку, или другим человеком по отношению к ним, ответственно за их страдания. К счастью, с чувством вины за причиненное другому зло, а также с горечью по поводу того, что сам стал жертвой несправедливости, можно работать при помощи разнообразных методов.

Например, врач страдает от сильного чувства вины в связи с тем, что назначила неподходящее лекарство во время оживления пациента, чью неизбежную смерть, согласно ее коллегам, невозможно было предотвратить. Многие коллеги устали объяснять ей, что пациент умер от массивного сердечного инфаркта и все, что она сделала или не сделала, не имеет отношения к факту его смерти. Как они ее ни разубеждали, это было бесполезно. Каждый день она мучилась чувством вины й страхом, что Бог ее накажет.

Чтобы помочь этой женщине избавиться от своей вины, ей было дано задание написать в адрес умершего человека письмо с извинениями. Она чувствовала, что эмоционально ей будет слишком трудно выполнить это задание и предложила, что вместо этого напишет письмо супруге умершего. Она принесла это письмо на наше следующее собрание и сказала, что теперь готова написать письмо умершему пациенту. На следующей сессии она прочла вслух трогательное письмо с мольбой о прощении. Терапия продолжалась на нескольких последующих сессиях, но выяснилось, что написание этих писем сыграло центральную роль в ее конечном выздоровлении.

Следующий пример, предоставленный Беном, связан с адвокатом, обратившимся за помощью по причине депрессии и сильного чувства вины.

Обвиняемый адвокат

Хейкки, тридцатилетний адвокат, страдал от мучительной депрессии. Нестерпимость его проблемы заключилась в убеждении, что однажды он будет арестован за неправильное ведение дела несколько лет назад в суде другого города. Он утверждал, что хотя и не умышленно допустил несколько ошибок в своей работе, теперь живет в постоянном страхе, что в один прекрасный день его «преступления» выйдут наружу. Он полагал, что обречен на тюремное заключение и потерю профессии навсегда. Какие бы неверные шаги в адвокатской практике Хейкки ни совершил, было очевидно, что они касались незначительных вопросов и реального ущерба никому не нанесли. Его «преступления» касались отклонения от правил оформления судебной документации. Шанс, что когда-нибудь кто-то заинтересуется поиском его ошибок, не говоря уже об обвинениях, был равен нулю. Даже если бы это и случилось, то могло бы повлечь за собой лишь предупреждение. Этот факт не производил на Хейкки успокаивающего воздействия. Его постоянная озабоченность своими якобы ошибочными действиями и фантазиями об их последствиях занимали все его время и заставляли часто плакать. Много раз он всерьез задумывался о добровольной явке в полицию.

Тема преступления и наказания вызвала дискуссию о вине как таковой и о причинении зла. Хейкки был единственным ребенком и воспитывался в детском доме до 7 лет. В это время его мать, которая в одиночку боролась за то, чтобы сводить концы с концами, взяла на себя его дальнейшее воспитание. Спустя годы Хейкки постепенно взял на себя заботу о матери. Например, будучи подростком, когда все мальчишки ходили на танцы, он, не желая огорчать свою мать, оставался дома и составлял ей компанию. Когда впоследствии он уехал из дома учиться юриспруденции в другом городе, то чувствовал себя предателем. Хотя он почти каждую неделю проделывал путь в несколько сот километров, чтобы повидаться с матерью, он всегда испытывал чувство вины, когда снова покидал ее. Однажды его мать заболела и попала в больницу. Он поехал проведать ее и увидел, что у нее наступило значительное улучшение. Через несколько дней по возвращении в университетский городок, его известили, что мать умерла. Хейкки до сих пор испытывал чувство вины за то, что отсутствовал в момент, когда она больше всего в нем нуждалась, и был убежден, что именно он виноват в ее смерти. Я пытался убедить его думать иначе, но безуспешно.

По моему мнению, у Хейкки было четыре альтернативы. Первая — взглянуть на смерть своей матери под другим углом и вместо того, чтобы обвинять себя в черствости, обвинить свою мать в чрезмерной зависимости от него. Вторая — искупить свой грех, наказав себя. Он должен постараться терпеть страдания до тех пор, пока Бог не сочтет, что он причинил себе достаточно боли. Третья — заслужить раскаяние за свои грехи, бескорыстно помогая другим, пока не почувствует, что сделал достаточно, чтобы простить себя. Четвертая альтернатива — сказать себе: что было, то было. Но я предупредил Хейкки, что последний вариант — самый трудный. Когда Хейкки пришел на следующую сессию, он объявил, что думал о всех четырех альтернативах, но не смог решить, что ему делать. Однако был уверен, что ни первая — винить свою мать, ни вторая — страдание, не подходят ему. Намерение Хейкки отвергнуть эти две альтернативы не только помогло ему перестать винить себя в смерти матери, но также положило конец его тревоге по поводу ошибок в своей работе.

Негодование или сильный гнев, вызванный чувством обиды, как и чувство вины, может стать препятствием на пути к наслаждению жизнью. Единственный ответ на стойкое негодование — это прощение, но всем известно, часто это легче сказать, чем сделать.

Следующий пример, представленный Тапани — рассказ о молодой женщине, которая в недалеком прошлом испытала неприятие. Ее гнев по поводу случившегося был настолько неистов, что она не могла думать ни о чем другом, кроме самоубийства. Одна из многих фаз ее успешного выздоровления была связана с тем, что ей предоставили возможность фантазировать о мести.

Самоубийство из мести

Эва позвонила мне и сказала, что хочет записать на прием свою подругу Нину, молодую женщину слегка за тридцать, которая недавно трижды пыталась покончить с собой, приняв повышенную дозу транквилизаторов. Эва пыталась говорить с Ниной, не спускала с нее глаз, советовала искать помощи. Нина, в твердом намерении убить себя, до сих пор категорически отказывалась от профессиональной помощи. Я назначил прием на следующий день и попросил, чтобы женщины пришли вместе.

Когда мы встретились, я узнал, что Нина была поглощена суицидными мыслями. Эва рассказала мне, что Нину недавно покинул ее друг, с которым она жила, а раньше постоянно встречалась с момента окончания ими школы. Нина объяснила, что посвятила свою жизнь этому человеку, что превратила его из робкого мальчика в мужчину, и даже платила за его университетское образование. Именно в тот момент, когда он должен был получить свою первую работу, он внезапно бросил ее ради другой женщины. Нина сказала, что у нее нет причины продолжать жить и что ее суицид послужит ему уроком.

В результате нашего разговора мы пришли к выводу, что для Нины небезопасно оставаться в доме совсем одной и будет лучше, если на какое-то время она переедет к Эве и ее мужу. Мы назначили встречу на следующей неделе.

Через четыре дня мне неожиданно позвонила Эва. Она рассказала, что Нина переехала к ней, как мы и планировали, но на третий день она отпросилась съездить домой взять какие-то вещи. Когда она не вернулась в назначенное время, Эва пыталась ей дозвониться, но ответа не было. Они с мужем приехали к Нине домой и нашли ее в состоянии опьянения, лежащей в ванне и готовящейся лишить себя жизни с помощью электрошока. Они отвезли ее в клинику скорой помощи, а на следующий день она была переведена в психиатрическую больницу.

После телефонного звонка от Эвы я позвонил в клинику Нине и узнал, что единственное, чем она была озабочена, это как оттуда выбраться.

— Если вы хотите выйти, вы должны пообещать, что не будете убивать себя, — объяснил я.

— Но мне нет смысла жить, — сказала она.

Я знал, что у меня слишком мало шансов убедить ее в том, как изумительна может быть жизнь, поэтому я избрал другой путь.

— Я могу назвать вам одну причину остаться в живых, — сказал я.

— Да? И что бы это могло быть? — спросила Нина циничным тоном.

— Вы могли бы жить ради меня.

— Что?

— Видите ли, — сказал я, — мы, терапевты, упорно трудимся, чтобы заработать себе хорошую репутацию. Если вы сейчас лишите себя жизни, это сильно повредит моей карьере.

— Вы сумасшедший! — резко ответила она с веселой ноткой в голосе.

— Может быть, но, честно говоря, мне отвратительна мысль, что вы хотите себя убить. Если во всем мире для вас нет причины жить, вы по крайней мере могли бы оставаться в живых ради меня.

— Так и быть, но если я и останусь жива, это не решит проблемы, — объяснила Нина, — у меня жалкая жизнь, такой она и останется.

— Я обещаю постараться помочь вам сделать свою жизнь менее жалкой. Так или иначе, я должен признать, что пока от меня помощи было мало. Есть еще кто-нибудь, кто мог бы помочь вам? Как насчет ваших родителей? — спросил я.

— Я не хочу иметь с ними ничего общего, — сказала Нина. — Единственный человек, кто может помочь мне — это Яри (бывший друг), но он отказывается разговаривать со мной.

— Я могу пообещать, что поговорю с ним и попрошу его прийти к вам. Хотите, чтобы я это сделал?

— Да, хочу, но я не верю, что он это сделает.

Я позвонил Яри в тот же день, рассказал ему о том, что случилось и сказал, что Нине нужно поговорить с ним. Он объяснил, что после того как они расстались, он несколько раз пытался поговорить с Ниной, но каждый раз Нина впадала в истерику, обвиняя его в том, что он погубил ее жизнь. Несмотря на это, он согласился повидать ее в клинике. Когда он пришел, Нина снова начала обвинять его и с такой яростью, что пришлось вмешаться персоналу. Кончилось тем, что Нина и Яри полчаса сидели на ее кровати, всхлипывая и обнимая друг друга.

Неделю спустя, когда Нина выписывалась из больницы, она позвонила и просила назначить ей прием. Вместо того, чтобы принять ее в моем городском офисе, я решил попросить ее приехать за город, километров за 50, чтобы встретиться со мной. Это ее заинтриговало. Я объяснил, что возле моего дома есть целебная река. Она согласилась приехать, и мы назначили день.

Несколько дней спустя мы шли по тропинке к речушке, протекающей вблизи моего дома. К моему изумлению Нина достала из сумки камеру. Она хотела заснять целебную речку.

Стояла ранняя весна, и моя речушка выглядела довольно мрачно. Воды было мало, льдины медленно плыли вниз по течению. По берегам виднелись клочки потемневшего снега, все выглядело серым, так как листья еще не начинали пробиваться.

— Это выглядит ужасно! — воскликнула Нина.

— Да, так и есть, — вынужден был признать я. Потом добавил: — И останется таким.

— Нет, не останется, — сказала Нина, не задумываясь. — Я очень хорошо знаю, что весна идет и скоро все будет выглядеть красиво.

— Кто знает, — ответил я, — может, наступит вторая зима, учитывая парниковый эффект и прочее!

— Бросьте, я знаю, весна вот-вот придет. Это меня позабавило, чего я не мог скрыть.

— Над чем вы смеетесь? — спросила Нина.

— Не знаю, эта ситуация кажется мне забавной, — попытался объяснить я.

— Ага, значит это своего рода метафора, — сказала она, понимающе кивая.

Повернув к дому, мы начали говорить о будущем. Я сказал Нине, что сейчас, по-моему, перед ней три возможных выбора.

— Выбор первый — вы можете стать стервой, — сказал я. — Вам известен такой тип озлобленной женщины, которая живет одна, никогда ничему не рада, одевается в унылые вещи, не думает ни о чем, кроме своих несчастий и доживает до очень преклонных лет.

Этот сценарий не произвел впечатления на Нину, и она спросила о втором выборе.

— Второй — это поиск способа отомстить, — сказал я и заметил, что она явно заинтересована этой идеей. Я стал предлагать умные способы расплаты, используемые персонажами мыльных опер, И предложил Нине сделать что-то подобное.

— Вы могли бы погубить его жизнь, подвергнув риску его профессиональную карьеру, или разрушить его отношения с новой женщиной, распуская о нем гадкие слухи. Как насчет этого?

Нина с улыбкой сказала, что это пока лучший выбор, но не в ее традициях мстить людям.

— Третий выбор, — продолжал я, — простить Яри. Но приняв эту альтернативу, вам придется подумать о том, как он сможет компенсировать вам причиненное страдание, если однажды в будущем пожелает сделать это.

Когда я вез Нину обратно на станцию, я порекомендовал ей съездить к родителям, рассказать им об альтернативах, которые мы обсуждали, и попросить помочь ей выбрать вариант своего будущего.

Спустя два месяца я говорил с Ниной по телефону и узнал, что вскоре после нашей встречи она действительно ездила повидаться с родителями.

Их встреча началась с взаимных обвинений и угроз. Постепенно все успокоились и, говоря ее словами, она впервые за многие годы откровенно поговорила со своими родителями.

Постепенно Нина поправилась, нашла себе новую работу и даже возобновила учебу.

Поскольку я не предъявлял ей счета за самую последнюю консультацию, она спросила, сколько она должна. Я сказал, что если она чувствует за собой долг благодарности, она могла бы оказать мне любезность. Она сказала, что будет рада помочь и спросила как. Я ответил:

— Если в будущем мне встретятся клиенты, которые вознамерятся убить себя, вроде того, как было с вами, могу ли я просить вас о помощи?

— Конечно, но какая от меня может быть помощь?

— Расскажите им историю о том, как вы выжили, — сказал я. Она согласилась. Мысль о том, что проблемы порождаются горем, не нашедшим утешения, играет центральную роль в западной психологии. Основываясь на этом убеждении, клиентов поощряют говорить о своих прошлых утратах и «прорабатывать» их.

Бену недавно позвонила женщина, потерявшая мужа в автокатастрофе. Ее друг, психолог, бывающий у них в доме, отметил, что дочь справляется с несчастьем лучше, так как выражает свои эмоции слезами или гневом. Но он был озабочен из-за сына, который не проявлял никаких сильных чувств, не очень хотел разговаривать о несчастном случае и казался лишь слегка расстроенным. Психолог сказал, что мальчик нуждается в лечении. Тогда мать позвонила Бену, чтобы проконсультироваться о необходимости лечения сына. Бен дал ей возможность рассказать, что случилось и как каждый член семьи справляется с этим. Обсуждение привело к мнению, что у каждого свой стиль преодоления горя, и что реакция сына тоже вполне нормальна. Мы решили провести мониторинг ситуации без дополнительного лечения. Через несколько месяцев мать известила Бена, что, по ее мнению, это решение было правильным.

Следующее описание взято из материалов консультативной сессии, проведенной нами в рамках мастерской для профессионалов в одном маленьком городке Финляндии. Случай иллюстрирует многие грани понятия «беседа, направленная на решение»: направленность в будущее, опору на предыдущий прогресс и обмен собственным опытом с клиентами. В начале беседы выяснилось, что у клиентки умер ребенок. Этот вопрос намеренно был отложен на потом. Когда он вновь возник к концу сессии, обсуждение его было проведено в стиле, который можно было бы назвать ориентированным на разрешение.

Утешение, посланное с небес

Мария, женщина средних лет, страдающая депрессией три года и потерявшая трудоспособность полтора года назад, была приглашена на консультацию Хенриком, ее психиатром. Марии был задан вопрос, желает ли она пригласить кого-то сопровождать ее, и она пригласила Пирьо, своего соседа и друга. Мы начали сессию с вопроса к Хенрику, каким бы он хотел видеть результат сессии. Его цель состояла в том, чтобы Мария обрела достаточную уверенность и начала снова работать, а потом осознала, что она счастливее, когда работает. Казалось, Мария согласна с этой целью, но Пирьо заметил, что столь же важно, чтобы Мария почувствовала себя счастливее и дома.

— Как вы думаете, можно ли сказать, что Мария сейчас оказалась на распутье? — спросил Бен.

Поскольку все, казалось, были согласны с такой формулировкой, он продолжил:

— Перед ней — развилка нескольких дорог. Одна ведет к месту, где Мария несчастлива на работе и несчастна дома. Другая ведет туда, где Мария счастлива на работе, но грустит дома. И третья дорога ведет к месту, где Мария счастлива и дома, и на работе. Вы согласны, Мария, что задача этой консультации помочь вам пойти правильной дорогой?

— Минуточку, — вставил слово Тапани, — я хочу уточнить, чувствует ли себя Мария на распутье, или ей кажется, что уже миновала его и движется по правильной дороге? Есть ли какие-нибудь признаки того, что вы уже на верной дороге?

— Я думаю, есть, — сказал Хенрик. — Мария уже выходит из кризиса и планирует вернуться к работе.

— Я недавно, впервые за три года, посетила место своей бывшей работы, — объяснила Мария, — и собираюсь приступить к работе через две недели. У меня всегда было большое желание работать, даже несмотря на то, что всю жизнь страдала артритом. Когда мне было всего семнадцать, доктор рекомендовал мне перейти на пенсию по нетрудоспособности, но я этого не хотела. Я всегда работала…

В этот момент она смолкла и со слезами на глазах продолжила:

— До тех пор, пока не умер мой сын в возрасте 18 лет.

Мы решили придерживаться своей ориентации на будущее и, несмотря на информацию о трагической смерти мальчика три года назад, Бен продолжал задавать вопросы:

— А ваш муж? Заметил ли он какие-то признаки улучшения? Как думает Пирьо, что бы мог сказать муж?

— Он бы сказал, что Мария стала заботиться о своей внешности, — отвечал Пирьо.

— Вы хотите сказать, что она стала пользоваться косметикой? — спросил Тапани.

— Да, но это только часть прогресса. Теперь она стала ходить также и к парикмахеру.

— Стоит ли еще о чем-то упомянуть? — спросил Тапани. Хенрик сказал:

— Настроение у Марии стало намного лучше, и она ищет кого-то, кто мог ухаживать за ее маленьким ребенком, когда она начнет работать. Недавно она даже смеялась. Я искренне преклоняюсь перед ней за решимость вернуться к работе.

— Мне интересно было бы узнать, — спросил Бен у Хенрика, — о чем вы разговаривали вдвоем?

— Больше всего мы говорили о цветах, — ответил Хенрик, вызвав смех в группе. — Правда, вы не поверите, какой она прекрасный садовод.

Мы продолжили сессию, предложив Марии отдать должное всем, кто ей до сих пор помогал, и фантазировали на тему будущей жизни Марии. К концу сессии мы вернулись к смерти, произошедшей в семье.

— Вы упоминали о том, что потеряли одного из ваших детей, — сказал Бен, — сколько у вас детей?

В комнате воцарилось молчание. Мы только потом узнали, что все присутствующие, кроме нас, знали об этой трагедии. Сын Марии погиб поздно ночью в дорожном происшествии. Это было шоком для всего города и широко обсуждалось всеми. Только Мария не хотела говорит об этом.

— Моему старшему сыну было 18, когда он погиб в автокатастрофе, — сказала она. — Моему второму сыну 15, а маленькому — только 2.

— Как вам удалось выйти из шока? — спросил Бен.

— Глаза Марии наполнились слезами и она сказала:

— Я не думаю, что я оправилась от шока. Когда вот так из жизни уходит молодой человек, от этого, я полагаю, невозможно оправиться. Постоянно думаешь об этом. Если бы только мы не купили ему машину, если бы только мы не велели ему в ту ночь ехать домой из дома своего друга.

— Вы винили себя в этой катастрофе? — спросил Бен.

— Я винила себя и своего мужа.

— Понять, каково это, потерять своего ребенка — вероятно, нечто такое, что другим недоступно, если они сами не пережили чего-то подобного, — сказал Бен. — Есть ли в группе кто-нибудь, кому пришлось пережить нечто подобное, и кто хотел бы поделиться своим опытом с Марией?

Двое участников выразили желание рассказать свои истории. Молодой человек, работник службы психического здоровья, рассказал о смерти своего брата, когда ему самому было только 9 лет. Пожилая медсестра рассказала о смерти своего взрослого сына несколько лет назад, она сказала, что ее выход из кризиса начался, когда она перестала думать о том, как можно было избежать его смерти.

— Можете ли вы сказать, Мария, что вы стали отдаляться от обвинений себя и мыслей о том, как можно было избежать этого несчастного случая? — спросил Бен.

— Боль по-прежнему не уходит.

— Чувствуете ли вы, как некоторые другие, что время — это единственное лекарство, способное залечить такую рану? — спросил Тапани.

— Да, — согласилась Мария.

— Имеете ли вы какое-то представление о том, сколько времени вам потребуется, чтобы преодолеть эту боль? — спросил Тапани.

— Еще года три, — ответила Мария.

— Хотелось бы знать, можно ли что-то сделать, чтобы сократить это время, — продолжал Тапани. — Мы могли бы спросить у вашего сына. Мы могли бы вообразить, что ваш сын спустится с небес в образе ангела и присоединится к нашему разговору. Если бы он слушал нас, и мы могли бы попросить его сказать, что нужно сделать, как вам кажется, Мария, что бы он сказал?

После короткого молчания Мария ответила:

— Он сказал бы: «Ты просто иди на работу, мама, и береги себя».

После этого мы стали заканчивать сессию. Именно в этот момент Мария сказала:

— У меня были раздумья относительно медикаментозного лечения. Действительно ли оно необходимо?

— Вы хотите, чтобы мы убедили Хенрика отменить вам лекарства? — спросил Бен с улыбкой.

— Я не знаю, но бывают перепады — то хорошо, то плохо, и я заметила, что лекарства ничего не меняют.

— Хорошо, вы меня убедили, — тепло сказал Хенрик, и мы закончили сессию.

Когда мы встретились с Хенриком через два года на семинаре, он рассказал нам, что после той консультации с Марией он больше не встречался, а разговаривал только по телефону: Мария начала работать, как и планировала, и лекарства принимала эпизодически. Обычно она говорила: «Понемногу мне становится лучше и лучше».

Даже если беседа, направленная на решение, имеет тенденцию фокусироваться больше на будущем, чем на прошлом, это не значит, что говорить о прошлом запрещено. Прошлое нужно обсуждать не как источник беспокойств, а как потенциал развития. Можно научиться видеть свои прошлые несчастья как испытания, которые помимо страданий привнесли и что-то ценное, стоящее. Следует подчеркнуть, что неблагоприятные жизненные события могут позже, в ретроспективе, видеться как ценный опыт, но это ни в коем случае не оправдывает насилия, злоупотребления или лишения заботы.

Преподнося эту тему, мы часто используем метафору о заживлении костей: даже если в некоторых случаях переломанные кости в результате лечения могут стать крепче, это не оправдывает сам перелом. Какой бы крепкой ни стала кость после заживления случайного перелома, мы делаем все, чтобы защитить себя и других от такой травмы.

Наши рекомендации