Одесса, Аркадия, 4 марта 2017 г.
Апокалипсис
Аркадию Веселову
Поджечь мосты.
Забить болты.
В механике наивной памяти
Проверить на цинизм винты.
Взорвать посты.
Сбежать в кусты.
И там расти сквозь иней палевый
В пушинку вербной мерзлоты.
Слететь с окна.
Купить слона
И ждать, что он подцепит хоботом
Комочек тёплого говна,
В который жизнь превращена.
Война - честна.
Вина - страшна.
Грудник-старик ревёт от хохота.
Мы оба пропадаем пропадом...
Весна.
Одесса, Аркадия, 4 марта 2017 г.
Прощание Анки
Пётр, назначенный камнем, стал пьяницей Петькой в деревне.
Церковь – в каждом. Открытое сердце – важнее, чем память.
Я люблю тебя так, что в кругу хороводят деревья.
Мир стоит посерёдке, как сбитый с курсора Чапаев.
Я люблю тебя так, что словами взорвавшийся космос
Обращается в хаос и падает градом на город.
Обдирается кожа вещей. Оголяются кости.
Благородная пошлость сменяет постыдную гордость.
Я люблю тебя так, что сражённый молчанием хаос
Обращается в космос и падает чайкой на купол.
На словах нарастают покровы спасительных пауз.
Благородную пошлость сменяет стыдливая скупость.
Я люблю тебя так, что и космос, и хаос, и то, что,
У Булгакова было задумано «местом покоя»,
Обращаются в паринирвану, в которой мне тошно,
Потому что Голгофа – привычное место героя.
Мой герой – слишком узок и мал, чтобы сделаться щелью
Меж врагом и врагом и, тем паче, меж другом и другом.
Я люблю тебя так, что прощанье сменяет прощенье,
А прощенье – прощанье...
Деревья выходят из круга.
Николаев, 6 марта 2017 г.
Надгробный плач
Родное, дурное, цветное, льняное, резное,
Вороной весной расписное, подольское дно,
Беспарною тварью в беспутном ковчеге без Ноя
Качаюсь в тебе и не знаю, что будет со мной.
Умытые солнечной грязью, холмы и раздолья
По-прежнему пахнут святым конопляным Трипольем,
Качая на спинах джинсовых Тристана с Изольдой,
Чьи детские судьбы еще не испачканы болью.
Пасхальная светлая радость – денёчек весенний,
Рождённый Авророй в шевченковско-пушкинской Сене!
… И наши безвольные чёрные чёткие тени
Бредут отпевать Воскресение
Мёртвой любви.
Марта 2017 г.
Уши
Батюшка Радомире, в месте, где мать река
На шее моей петлю развязывает в рукав,
Благослови меня, анархиста и левака:
Говорят, Христос был тоже таким слегка.
Батюшка Радомире, не проси меня, не проси
Быть благонравно мудрым, иже еси,
Ибо мои самолёты скалят свои шасси,
Как дворовые псы, готовые укусить.
Батюшка Радомире, когда океан-отец
Дохлою рыбой выплюнет соль сердец
И они воскреснут, − наступит иной конец
Сказки, где тот, кто слушал, − не молодец,
А просто имеет уши – двенадцать штук:
Каждое – на особый наддверный стук,
Чтобы пульс стучался о камни
Для всех вокруг…
Батюшка Радомире, благослови на звук.
Марта 2017 г.
Nota bene
Отметить на полях места, где пляшут бесы,
И выйти из границ за краешки бумаг…
Дракона не рубить.
Не пестовать принцессу:
Прекрасен их союз, а ты – их общий враг.
Мой Ланселот!
Забудь про гегелевский пафос,
Про сладкий вой Сирен, про едкий смех Рабле.
Поэзия сродни искусству жить без пауз,
А пауза, увы, - сродни сырой земле.
И всё, чем ты богат, - в кармане диск пиратский,
Но Windows без дверей не стоит ни гроша.
Из окон Дульсиней таращатся Параски,
Чьи косы до небес в гардинах мельтешат.
Да, всё, чем ты богат, - уже исполнил Дилан
И воплотил шахид под музыку меча...
Учись искусству пить с барменом и водилой
И с вежливостью пса заборы отмечать.
Марта 2017 г.
Рыбаки
В овечьих рунах золотого Стикса
У рыб растут серебряные жабры.
Нам следует со временем проститься,
Смирившись с тем, что мы опережали
Его поток – историю убийства
Самих себя же, правоту и левость;
И всё, чем нам дышалось и любилось,
И всё, чем нам бесилось и болелось.
На спинах рыб, как на ежовых кольях
Растут головки кровеносных яблок,
Чьих берлиозов переехав, Конка
Умчалась вдаль, навстречу чёрным ямам
Безвременья… Вернёмся мы едва ли:
С водой никто четырежды не женит.
Мы слишком безнадёжно отставали
В параличе своих опережений.
Марта 2017 г.
Япония
Отныне я стремлюсь к стихам,
Которые были бы мелки, как река Сунагава
Мацуо Басё.
Для ныряния вглубь обмелело подводное царство,
Как прозрачная речка в песчаных часах Сунагавы.
Дорогое вино вперемежку с дешёвым лекарством –
Вечный дзен мертвеца в колее между сливой и славой.
Я давно уже умер: до первого детского счастья,
До последнего вздоха дедов на семейном совете.
И поэтому я научился прощать и прощаться,
И поэтому я научился угадывать ветер.
Эти карты вещей не имеют ни масти, ни смысла:
То ли пепел замёрз, то ли воду огнём накалили.
Засеваются капли. Растут вундеркинды и числа.
Опухают на шее марксистские бусы калины.
Этот дождь не закончится – он неизбежно закончит
Бытие твердолобых камней на пустом побережье.
И останется что? Лишь песочно-крошащийся пончик,
Как последняя нежность принцесс в мясорубке медвежьей.
Мелководной змеёй, в параллель позвоночнику ливня,
Нас несёт серебро в колее между левым и правым.
И ни волны к веслу, и ни вёсла к ладони не липнут:
Ничего – ни к чему…
Истекают пески Сунагавы.
Марта 2017 г.
Харрисон
Коньяк и «Колдрекс». Маяться дождём,
Не думая о том, куда идёт
Чужое тело, ставшее твоим
По воле семиструйного озноба;
Сменив на третий глаз другие оба,
Ты стал слепым. Ты – азиатский мим,
Чьи струны обволакивает дёрн.
Корабль и берег. Каяться дождём.
Гарсон и Карлсон. Ластиться к дождю,
Ныряя в лужу из кофейных дюн,
Где ты сидел вдвоём с самим собой,
Вселенский холод жарко обсуждая;
И бабушка, такая молодая,
Подбросит в небо шарик голубой
И, шутки ради, попадёт в Судью.
Коран и Тора. Каяться дождю.
С гробов восстанет каждый из людей
Плясать босым на каменной воде,
Оттаптывая мох и парапет
По воле семиструнного ситара;
И смерти нет. И ты ещё не старый.
И твой куплет до срока не допет,
Пока из тьмы приходит светлый день
На праздник покаяния дождей.
Марта 2017 г.