История и направления исследований аффектов

Как указывает Томкинс (1981), длинная история изучения эмоций начинается с Аристотеля, вслед за ко­торым в течение двух тысяч лет философы теоретизиро­вали о природе первичных эмоций и «страстей». Затем подключились биологи в лице Дарвина (1872), устано­вившего, что человек и его ближайшие зоологические родственники используют одни и те же паттерны опре­деленных движений лицевой мускулатуры для выраже­ния основных эмоций. Следствием этого открытия было его классическое утверждение об эволюционном значе-

– 174 –

нии эмоциональной экспрессии. Последующие биологи, и прежде всего этологи, продолжили данную линию ис­следований. Обширная литература на тему эмоций по­явилась и в психологии. Теория эмоций Джеймса Лэнга, появившаяся на стыке веков, может считаться фунда­ментом для современных теорий, разработанных в русле академической психологии. Согласно этой теории, эмо­циональные переживания являются результатом созна­тельного восприятия различных телесных изменений, которые, тем самым, составляют источник эмоций, а не результат и не сопутствующий фактор (Eysenck et al., 1972, стр. 572).

Идеи Дарвина об эволюционном значении эмоци­ональной экспрессии стали основой для обширных ис­следований экспрессии аффекта. Большую популярность приобрели теории и исследования Томкинса (1962, 1963), возродившего тезис Дарвина; Томкинс первым предло­жил надежный метод идентификации и классификации аффекта по лицевой экспрессии. Он установил девять категорий: интерес — возбуждение, удовольствие — радость, удивление — испуг, страх — ужас, боль — страдание, гнев — ярость, стыд — унижение, презрение и отвращение. Том­кинс (1970, 1978) утверждал, что аффект — это первич­но лицевое и кожное поведение и что реакции лицевой мускулатуры, так же, как висцеральные и моторные, уп­равляются генетическими биологическими программами, закрепленными в центральной нервной системе. Эта про­граммы запускаются нейронными возбуждениями различ­ных степеней. Томкинс вдохновил других, в особенности Кэролл Изард (1971, 1972) и Пола Экмана (1984, Ekman and Friesen, 1975) на эмпирические исследования универсальности лицевой экспрессии дискретных категорий эмоций. Перекрестные культурные исследования с боль­шими количествами испытуемых продемонстрировали, что определенные выражения лица универсально связа­ны с переживаниями счастья, удивления, страдания, стра­ха, гнева, печали и отвращения. Есть данные о подоб­ных выражениях в младенчестве (Demos, 1982).

– 175 –

Психоаналитик, однако, заметит, что выражение индивидуумом определенной эмоции само по себе ниче­го не говорит о том, что значит для него эта эмоция. Часто упоминается о коммуникативном намерении эксп­рессивного поведения, при этом нередко игнорируется влияние чувств на восприятие и мысли: то есть то, что эмоция и связанная с ней идея, возникшая у наблюда­теля, могут привести к ошибочному пониманию другого человека, как зачастую и случается.

Современные неврологические исследования, о ко­торых можно прочесть в обзоре Шварца (1987), показы­вают, что аффекты и аффективные действия имеют со­вершенно определенный неврологический базис. Можно сказать, что с аффектами связаны анатомически конк­ретные нервные цепи; что доступные восприятию, ощу­тимые сопутствующие проявления аффектов связаны с нейрофизиологической активацией частей мозга, вклю­чая гипоталамус; лимбическую систему, средний мозг и варолиев мост; что сопутствующие паттерны лицевых, позиционных, звуковых, висцеральных реакций и дей­ствий представляют собой связанные с аффектом и ин­тегрированные в подкорке компоненты единой мотор­ной реакции. Пытаясь провести связь между неврологи­ей и психоанализом, Шварц выдвигает идею, что эти паттерны приобретают для человека психологическое зна­чение в результате различных процессов научения.

Когнитивная сторона аффектов также много ис­следовалась. Лазарус, Коллер и Фолкман, например, ут­верждают, что эмоция — это «продукт когнитивной ак­тивности», вызывающий как импульсы действия, так и паттерны соматических реакций (1982, стр. 229). Но про­блема большинства когнитивных исследований аффекта состоит в том, что они не рассматривают бессознатель­ный аффект. Стремясь учесть в своей концепции нали­чие и важность бессознательного мышления, Розенблатт (1985) принимает системный подход и рассматривает аффект как субъективное переживание процессов обрат­ной связи, действующих в многочисленных мотивацион-

– 176 –

ных системах. Лингвистически исследовалось взаимное влияние аффектов и языка.

Шапиро (1979) дает полезное описание процесса кодирования аффектов в речи и их раскодирования слу­шателем; «эмоциональная музыка» речи или ее отсут­ствие рассматривались в других работах (Deese, 1973; Sifneos, 1974; Edelson, 1975). Шафер предположил, что клиницист сосредотачивается на активном намерении за пассивными метафорами. Это привело его к убеждению, что аффектам, по существу, соответствуют наречия, на­пример: говорить сердито (1976, стр. 169); что эмоции не могут переживаться (стр. 301); что эмоции у довербаль­ных детей являются результатом их действий и лицевой экспрессии (стр. 354-356). (Это напоминает взгляды Том­кинса, обсуждавшиеся выше.)

Психоаналитическая теория аффекта опирается на исследования эмоциональной экспрессии и ассоцииро­ванных с ней нейроэндокринных, периферических и цен­тральных процессов нервной системы, а также на рабо­ты по изучению когнитивных, поведенческих и лингвис­тических параметров аффекта. Уже упоминавшийся Кнапп (1987) сделал обзор этих взаимно дополняющих друг друга подходов. Но ни один из них, ставших своего рода «строительными лесами» психоаналитической теории аффекта, не говорит нам об внутрипсихической сто­роне аффекта, которую нельзя определить движениями лицевых мышц и возбужденными нейронами. По наше­му мнению, внутрипсихическое значение и переживание аффекта не является следствием нейронной или мышеч­ной активности: это другое измерение и именно это пси­хоаналитическое измерение главным образом интересует нас. Сначала, чтобы описать основной фон, мы рассмот­рим вклад Фрейда в понимание аффектов. Хотя в его работах на эту тему речь идет преимущественно о трево­ге, мы полагаем, что его позднейшие идеи (1926) могут относиться и к другим аффектам. Если учесть образова­ние и интересы Фрейда, то не покажется удивительным, что в его работах нашли выражение философские, пси-

– 177 –

холерические и биологические подходы. После обсужде­ния идей Фрейда мы рассмотрим отношения между аф­фектами и влечениями, аффектами и объектами, аффек­тами и Эго.

ТЕОРИЯ АФФЕКТОВ ФРЕЙДА

Согласно самой ранней теории аффектов Фрейда, внешнее событие вызывает у человека аффективную ре­акцию, которая по тем или иным причинам, например, вследствие ассоциации с неприемлемой идеей, не может быть выражена. Человек пытается подавить или забыть свой аффект; но когда ему это удается, он не освобож­дается от мощной мотивирующей силы («не разряжает» «возбуждение»), связанной с аффектом и сопутствующей ему идеей и порождающей теперь различные симптомы. Терапия, основанная на этой теории, направлена на воз­вращение в сознание события или связанной с ним вы­тесненной идеи вместе с сопутствующим чувством; это возвращение несет с собой разрядку (катарсис) чувства и исчезновение симптомов. Психотерапия, или «лечение словом», является альтернативой действию, к которому побуждает чувство (1894, I895a, 1895b).

В этой «гидравлической модели» чем сильнее по­давление, тем интенсивнее и мощнее аффект. Поскольку внешнее событие рассматривается в ней как провоциру­ющий фактор для возникновения психического травма­тического состояния, которое, поглощая человека, вызы­вает у него неуправляемое возбуждение (чувства), эта теория стала известна как модель «аффективной травмы» (Rapaport, 1953; Sandier, Dare, Holder, 1972).

В топографической теории, развивавшейся в тече­ние примерно 25 лет, Фрейд по-прежнему связывал меж­ду собой аффект, энергию и мотивацию, хотя и более сложным образом. Он определил инстинктивное влече­ние как психическую репрезентацию биологической силы; из этого следует, что провоцирующее событие должно

– 178 –

быть скорее внутреннего, чем внешнего характера. Вле­чение подразумевает постоянно присутствующее мотиви­рующее напряжение (1915а, стр. 118-119), которое, на­капливаясь, вызывает неприятные чувства, прежде всего тревогу; процессы разрядки напряжения порождают раз­нообразные эмоции, в основном приятные (1915с, стр. 178). Фрейд добавляет, что эмоции связаны с идея­ми, или мыслями, поэтому, осознав свои чувства, мы можем «узнать», что происходит в глубинах нашей психики, и определить нужды, требующие удовлетворениям (1915с, стр. 177). Связь идей и чувств поныне остается центральным положением психоаналитической теории аффектов (Brenner, 1974). В научных исследованиях, од­нако, нередко идеи и чувства рассматривают изолиро­ванно, что, вероятно, является неизбежным артефактом принятых концепций, но, тем не менее, приводит к оп­ределенным проблемам. Например, аффекты идентифи­цируется почти исключительно по характеру осознавае­мых чувств, которые мы испытываем, при этом недооце­нивается роль неосознанных фантазий (Arlow, 1977).

Топографическая теория была полезна Фрейду для понимания многих клинических ситуаций, однако по мере накопления опыта он находил все больше трудно­стей в концептуализации аффектов, — особенно связан­ных с чувствами тревоги и вины, — как результата на­копления энергии влечений. Эти трудности послужили одним из стимулов для разработки новой структурной теории психики, в которой классификация базировалась на психическом функционировании, а не на степени осознавания (1923а).

В дальнейшем (1926) Фрейд оставил попытки най­ти источник аффектов и занялся рассмотрением их вли­яния на психическое функционирование. В его струк­турной теории было два важных момента, касающихся аффектов. Во-первых, он предположил, что аффекты (обсуждая в основном тревогу, он считал, что теория может быть обобщена и на другие аффекты) могут трав­матически влиять на функционирование Эго. Он выдви-

– 179 –

нул предположение, которое можно считать унаследован­ным из теории аффективной травмы: чрезмерное воз­буждение, порожденное реальными внешними обстоятель­ствами (например, такими, как сексуальное совращение или физическое унижение) или внутренними инстинк­тивными факторами, вызывает такую сильную тревогу, что организующие, синтезирующие и защитные функции Эго оказываются перед ней беспомощны. Фрейд считал, что такие травматические обстоятельства обычно, хотя и не всегда, относятся к младенчеству и к раннему дет­ству, когда незрелое, еще слабое Эго легко может быть обезоружено. Во-вторых, Фрейд предположил, что аф­фекты могут способствовать адаптации, так как сигнали­зируют об опасности. Поскольку изначально тревога — это реакция на собственную беспомощность, впослед­ствии она может воспроизводиться в ответ на потенци­ально опасную ситуацию: «Таким образом, тревога, с одной стороны, — это ожидание травмы, с другой — повторение ее в смягченной форме» (1926, стр. 166). Он добавляет, однако, что «Эго, которое пережило травму пассивно, теперь активно повторяет ее в ослаблением варианте, надеясь, что теперь сможет само направлять ее ход» (стр. 167). Итак, когда человек воспринимает какую-либо внутреннюю опасность (внутрипсихический конф­ликт между влечением и запретом) или внешнюю угрозу, у него возникает чувство тревоги, связанное с идеей, образом или фантазией об угрожающей ситуации. Благо­даря тому, что аффект активизирует защиты, соответству­ющие опасной ситуации, беспомощности удается избе­жать и интенсивность чувств удерживается на минималь­ном уровне, где они не могут дезорганизовать деятель­ность Эго. В этом смысле можно рассматривать влияние аффектов как организующее, адаптивное и мотивирую­щее, как часть реакции Эго, связанной с предвосхище­нием опасности и позволяющей не допустить травмы. «Индивидуум, — писал Фрейд, — значительно увеличива­ет свою способность к самосохранению, если он может предвидеть травматическую ситуацию, связанную для него

– 180 –

с беспомощностью, и подготовиться к ней, вместо того, чтобы просто сидеть и ждать, когда она случится» (стр. 166).

Фрейд приходит к выводу, что созревание Эго при­носит с собой улучшение способности предвосхищать то, что Рэнгелл назвал впоследствии «беспомощным, обезо­руженным травматическим состоянием» (1968, стр. 391), путем все лучшего использования аффектов как сигна­лов. Опасность здесь рассматривается либо как внешняя, ведущая к «физической беспомощности, если опасность реальна», либо как внутренняя, проистекающая из кон­фликта, ведущая к «психической беспомощности, если опасность обусловлена собственными влечениями» (Freud, 1926, стр. 166). Следовательно, мы можем сказать, что после достижения такого уровня зрелости и развития, на котором может действовать сигнальная функция, непос­редственными побудителями являются не влечения, а аффекты.

Фрейд добавляет важное звено между двумя фор­мами тревоги: «После того, как младенец обнаруживает, что внешний, воспринимаемый объект может положить конец опасной ситуации... он уже боится не самой ситу­ации (мучительной беспомощности), а того, что приво­дит к ней, то есть потери объекта» (1926, стр. 137-138). Отныне тревога, пережитая как реакция на ситуацию, вновь испытывается тогда, когда ожидаются обстоятель­ства, в которых эта ситуация может повториться. Фрейд считал, что для каждой стадии психосексуального разви­тия характерны свои потенциальные опасности, и пред­ложил последовательность ситуаций вместе со связанны­ми с ними фантазиями и тревогами. Эта последователь­ность определяется психосексуальным развитием: страх потери объекта и потери любви объекта, страх кастра­ции, страх наказания со стороны Суперэго (чувство вины). Сейчас мы знаем, что первые три из этих опас­ностей могут предвосхищаться уже вскоре после того, как ребенок, начавший ходить, становится способен к формированию фантазий, и что эти три опасности спе-

– 181 –

пифически связаны с конфликтами развития второго года жизни, так же, как и с более поздними. Поэтому соот­несение с психосексуальными стадиями уже не особенно полезно.

Сигнальная теория аффектов Фрейда показала, что приятные и неприятные ощущения младенца очень рано прикрепляются к объектам. Сигнальная теория не толь­ко внесла вклад в теорию объектных отношений, но и способствовала признанию важности раннего младенчес­кого опыта для здорового функционирования личности в будущем.