Арт-терапия в Алексианеровской психиатрической больнице

«Я не могу ничего разобрать на этом изображении. Это про­сто хаотическое сочетание цветов и беспорядочных линий...» — сказал в свое время молодой Никола Пуссен художнику Пор-бусу, когда стареющий Френхофер — «этот добрый малый, который настолько же безумен, насколько и талантлив как художник» — показал им свою работу, над которой трудился в последние десять лет, воскликнув при этом: «Что, не ожида­ли увидеть подобное совершенство? Перед вами — женщина, а вы пытаетесь увидеть живопись». Так, наверное, чувствовал себя Пигмалион, настолько влюбленный в статую девы — свое собственное творение, что она ожила и стала его женой. Френ­хофер использовал линии и цвета. Первые отражали пульса­цию мысли, последние — динамику чувств. И как сказал Порбус, он знал, что «рисунок — это скелет изображения, которое обле­кается в плоть и оживает благодаря цвету. Однако плоть без скелета еще менее совершенна, чем скелет без плоти. Для него плоть являлась средством передачи представлений». Эти фор­мы являлись его взору в виде тончайших субстанций и, при­ближаясь к нему, постепенно становились все более отчетли­выми. Судя по описаниям, он стремился к точной имитации реальности, однако его работы являли собой беспорядочное нагромождение цветов и линий. Когда Пуссен и Порбус при­близились к его картине, в одном из ее углов они увидели не­что, напоминающее пальцы босой ноги — единственный избе­жавший разрушения фрагмент изображения, которое действи-

тельно можно было бы назвать совершенным. Но, «веря в то, что он делает это изображение еще более совершенным, Френхо­фер продолжал работу над своей картиной,* стремясь.запечат* леть ту женщину, которую был способен увидеть лишь он один». Эти строки взяты из рассказа Бальзака «Неизвестный шедевр». А теперь я попытаюсь рассказать об арт-терапии в Алексиане­ровской психиатрической больнице, методы которой применя­ются в больнице уже десять лет. Арт-терапия существует в этой больнице чуть меньше, чем музыкальная терапия, внедренная в свое время Тони Д'Амико. Об общей направленности арт-терапевтической работы лучше всего могут сказать произведе­ния самих больных, страдающих хроническими психическими расстройствами. Начиная с 1976 г. некоторые из них стали рисовать, но в ту пору их творчество рассматривалось в каче­стве одной из форм терапии занятостью. К 1983 г. их занятия изобразительным искусством приобрели арт-терапевтическую направленность, что стало возможным благодаря инициативам госпожи Бернзен и господина Шрамма. Они наблюдали за са­мостоятельной изобразительной работой больных, отмечая их успехи в поисках стиля самовыражения и придавая этому чрез­вычайно большое значение. Знакомясь с самыми разными па­циентами, они обращали особое внимание на тех из них, кто с особым интересом пользовался предоставленной возможно­стью заниматься рисованием. До этого некоторые из них в те­чение многих лет и даже десятилетий хранили почти полное молчание и, получая карандаши, бумагу и краски, начинали «говорить» языком изобразительного искусства.

В чем же заключалась разница между занятиями изобрази­тельным искусством как формой терапии занятостью и фор­мой арт-терапии? Думаю, в том, что арт-терапия сочетает в себе как артистические, так и педагогические элементы.* к чему, собственно, с самого начала стремились Бернзен и Шрамм. Артистическая, художественная сторона работы способствова­ла пробуждению и развитию творческого начала в пациентах. «Педагогическая» же сторона работы была связана с эволюци­ей изобразительного языка каждого бального, что позволяло им в конце концов выработать свой неповторимый, индиви­дуальный художественный стиль. Я использую здесь понятие

«педагогический» в том смысле, который вкладывал в него Руссо, стремящийся сделать педагогику инструментом рас­крытия и утверждения внутренней природы того или иного человека и ее защиты от подчас негативного, искажающего влияния со стороны общества. В этом смысле понятие «педаго­гический» также близко представлениям Песталоцци и Жана Поля о том, что воспитание и образование человека неотдели­мы от истории его жизни и тех отношений, в которые он всту­пает с другими и в которых один является «наставником» дру­гого, побуждая его развитие. Песталоцци, как известно, считал, что образование должно «помогать людям становиться помощ­никами самим себе» Именно этими соображениями мы руко­водствуемся, помогая пациентам выработать (порой в течение многих лет) свой стиль художественной экспрессии. Неудиви­тельно, что арт-терапевты «сопровождают» некоторых боль­ных вплоть до конца их жизни.

Штат арт-терапевтов больницы с 1986-1987 гг. постепен­но расширялся. Те, кто приходил сюда работать, относились с глубоким уважением к накопленному в клинике опыту и пы­тались обогатить его новыми идеями. Последующие этапы пути были столь же интересными, как и его начало. Это можно на­блюдать в художественных работах. В то же время они скрыва­ют и определенные трудности, которые связаны с еще недоста­точным признанием арт-терапии в качестве самостоятельного психотерапевтического направления. За годы существования арт-терапии в нашей клинике она доказала свою эффектив­ность и при острых психических расстройствах.

Поиск художественного стиля и процесс творческого само­выражения возможны лишь при условии контакта с психоте­рапевтом, который так же, как и пациент, должен питать глу­бокий интерес к его работам. Если такой контакт установлен, в изобразительной продукции пациента с поразительной си­лой начинает проявляться его внутренний мир. Своими про­изведениями пациент стремится заявить о себе окружающим, словно говоря им: «Смотрите, это я». Это тот аспект творче­ства, который в психиатрии обычно связывают с преморбид-ной личностью. Нигде она не выступает столь живо и наглядно как в изобразительном творчестве. Ф. Мауз, например, посто-

янно подчеркивал это обстоятельство и приводил в качестве примера свое творчество, будучи уверенным в том, что оно не только позволяет увидеть то, что было присуще ему когда-то в прошлом, до момента начала заболевания и присутствует в воспоминаниях, но и то, что происходит с ним в настоящем — то, что связано со структурой мироощущения человека. Все это становится доступным при изучении творчества душевно­больного человека, определяя возможность психотерапевти­ческой работы с ним.

Иногда это скрыто за хаотическими проявлениями и внеш­ней опустошенностью, затрудняющими контакт с личностью больного, но нужное слово, произнесенное в нужный момент, способно приоткрыть висящую над ней завесу. Нравственные ценности, пребывающие в личной памяти и подкрепляемые личным опытом человека, живут дольше всего. Мауз, например, стремился поддержать пациентов в их творчестве, побуждая их вспомнить то, что они говорили или рисовали в детстве. Эти слова и рисунки стимулировали их и взывали к ним, и именно они приводили к «решительным творческим актам». Арт-тера­певты хорошо знакомы с этим феноменом, ибо он тесно свя­зан с природой изобразительного искусства. Нечто подобное происходит при чтении сказок, когда после их прослушивания пациент может создать свою собственную сказку. Он, возмож­но, хорошо помнит сказки, которые рассказывала ему его ба­бушка, но вкладывает в нее те чувства, которые связаны с его внутренним миром.

Арт-терапия в какой-то мере имеет дело с «историзмом» — проникновением в разные временные пласты. Она порой на­поминает проведение археологических раскопок, нацеленных на исследование «культурного слоя» личности — того слоя, ко­торый был погребен под слоем психической болезни, но кото­рый может быть открыт для новой жизни. Ностальгические темы, связанные с преморбидными личностными проявлени­ями, нередко «звучат» в продуктах изобразительного творче­ства пациентов. Но эти же проявления во многом определяют перспективы их существования. Занятия изобразительным творчеством приводят личность человека в движение, и это видно, даже если речь идет о хронически больном человеке,

страдающем шизофренией, или о больном с врожденным дефек­том психики. В последнем случае понятие «преморбид» может включать В себя «неразвитые» стороны личности. И хотя пер­спектива ее «роста» может казаться утопической, она также возможна, если речь идет о творчестве. Во многих случаях, помогая больным в их занятиях изобразительным искусством, мы стремимся соприкоснуться с глубинными проявлениями их творческого темперамента. Мы убеждены в том, что арт-терапия поразительным образом опрокидывает многие психопатологи­ческие определения. Она обладает удивительным свойством внутренней поддержки и восстановления целостности челове­ка. В этой связи мне хотелось бы процитировать одно из сти­хотворений Гельдерлина, написанное им во время болезни:

Различны бытия пути,

Дороги жизни, гор вершины...

Кто мы такие здесь, что можем, как Господь, сказать:

«Да будет так, пусть властвует гармония и мир»?

Арт-терапия не стремится выявлять психические недостат­ки или нарушения. Напротив, она обращена к сильным сторо­нам личности. Возможно, что и стихотворение Гельдерлина связано именно с этим. Момент проявления данных сторон личности является определяющим, и именно он знаменует собой достижение положительных результатов арт-терапевти-ческой работы. Кто может его распознать? И не связан ли он с самоисцелением? Это еще раз напоминает нам о парадоксаль­ности воздействия болезни на человека, которая нередко по­буждает его к творчеству и «включает» механизмы самоисце­ления, что столь ярко проявилось, например, в творчестве Ниц­ше, а в наше время — в работах Адольфа Муша. Для Ницше здоровье означало не свободу от болезни, а способность челове­ка с ней справляться. И именно с этой способностью во многом связано изобразительное творчество. Бальзак писал о Френхо-фере: «Он настолько же безумен, насколько гениален, как худож­ник». Психиатрические диагнозы «блекнут» рядом с живо­писными произведениями. В них вряд ли можно обнаружить графические проявления симптомов заболевания. Картины заставляют нас позабыть о психиатрических учебниках и ос-

тавляют нас один на один с жизнью. Арт-терапия во многом напоминает психотерапевтический диалог. Подобно тому как внимание к собеседнику является важным качеством психо­терапевта, зрительное «внимание» к художнику необходимо в арт-тералевтическом процессе. Оно говорит о желании по­нять другого человека и, возможно, изменить свою точку зре­ния, взглянуть на мир глазами другого, увидеть мир таким, каким он предстает в его работах, что требует определенной сдержанности в стремлении объяснить себе смысл изображен­ного — той сдержанности, которая так необходима для поддер­жания диалога, осуществляемого посредством изобразитель­ного искусства, и которая требуется в любом начинании, ког­да образ или идея еще очень хрупки. Обладая этим качеством, арт-терапевт может помочь пациенту, помогая ему выбрать нужную линию или цвет, в наибольшей степени отвечающие его состоянию. Это иногда напоминает процесс сотворчества. Примером такого сотворчества — которое может вдохновить многих и быть примером для подражания — являются работы Ван-Гога и Мацке.

То, что отличает арт-терапию от занятий изобразитель­ным искусством в качестве средства занятости, достаточно хорошо передает само определение арт-терапии. Это отличие связано не только с возможностью творческого самовыражения человека в условиях контакта с психотерапевтом, но и с тем, что в арт-терапевтической работе изобразительная продук­ция обретает символическое измерение. Всякий человек, бо­лее или менее глубоко погружающийся в творчество, подобен античному герою, движущемуся по лабиринту. Он может зай­ти в тупик или попасть в сложную ситуацию, но в то же вре­мя, держась за нить Ариадны, он может, если повезет, найти выход. И даже если он выходит из лабиринта в том же самом месте, где вошел в него, он все равно будет иным — существом более высокого порядка. Хотя нам трудно сказать, что такое изобразительное искусство, мы все же можем говорить о том, что художественное творчество связано с сочетанным дей­ствием трех факторов: экспрессии, коммуникации и симво­лизации. Именно эти понятия лежат в основе современного . определения арт-терапии.

Работа фантазии проявляется прежде всего в зрительных образах, а уже затем — в словах. Речь возникает на «фундамен­те» образов. Любое представление — архетип — мбжно также определить как «мыслеформу», допуская при этом, что мыш­ление возможно как посредством слов, так и образов.

Представления-архетипы проявляют себя через символиче­ские образы. Архетипы-сущности, соединяясь с реальностью, порождают символы, ведущие к первоистокам сознания. Это абсолютно справедливо применительно к творчеству душев­нобольных, в котором символы выступают в качестве «про­водников» — вполне реальных объектов — помогающих обре­тению смысла. То же самое имеет место в современном искус­стве, основанном на зыбких, едва ощутимых взаимосвязях видимого и невидимого. Современное человечество пребыва­ет у границ коллективного бессознательного. Оно мучимо не­разрешимыми вопросами: какое влияние архетипический мир оказывает на его^кизнь, на творчество художников, на работы пациентов? Это как нельзя лучше передают слова К. Юнга о том, что «характер нынешней цивилизации столь же уникален, как и универсален, ибо она хранит в себе примордиальный опыт прошлой жизни». Этот примордиальный опыт прошлой жиз­ни может дать новые ростки, питающиеся «соками» того, что было давно позабыто. Он может вновь проникнуть в наше со­знание, проявиться в работах пациентов. Здесь можно было бы использовать понятие «примордиальной» личности, хранящей воспоминание о том, что давно кануло в Лету. На ум вновь при­ходит Бальзак с его словами о том, что за внешним фасадом образов, форм и визуальных конструкций скрывается целый мир представлений (своеобразные «родники» экспрессии), который для Френхофера смешивался с художественно вос­созданной реальностью. Нечто подобное можно иногда на­блюдать в арт-терапии, когда поверх изображения наклады­вается еще один слой красок...

Вполне обыденные темы своей символикой могут глубоко трогать нас. Как в рисунках детей, например, где фигурируют главным образом деревья, дома и солнце, и где дом может иногда превращаться в дворец или замок. Соединение элемен­тов органической природы и строений, созданных руками чело-

века, а также обозначение этих строений, как мест для его жиз­ни и разнообразных занятий, представляет большие возмож­ности для выбора. Эти изображения несут в себе атмосферу «священных», «райских» уголков. В них можно различить людей и животных, которые могут оставаться таковыми либо превращаться в ангелов или демонов. Темы детства — с изоб­ражением родителей, братьев и сестер — являются также час­то повторяющимися сюжетами, в которые вкладываются са­мые разные содержания. Пейзажи и натюрморты, изображе­ние букв и цифр могут дополнять визуальный ряд, выступая в качестве обозначений или материала, требующего дополни­тельного прояснения через рисунок. Некоторые произведения представляют собой тексты, воплощенные в форму и цвет. Эти тексты иногда включают изображения предметов либо основ­ных геометрических фигур вроде круга, квадрата, треугольника, креста или спирали, которые имеют свой собственный смысл, в зависимости от контекста рисунка, и иногда сочетаются друг с другом, формируя мандалоподобные композиции. Символи­ка этих изображений имеет архетипическую природу, характер­ную для некоторых произведений изобразительного искусства и литературы. Она отражает своеобразие личности автора ри­сунка. Благодаря «полупрозрачности» границ Я и сниженной способности к «вытеснению», определенному ослаблению по­знавательных и волевых процессов, свойственных пациентам, страдающим хроническими душевными заболеваниями, эти люди, по-видимому, наиболее близки к бессознательному. При­рода символа, раскрывающаяся при перемещении из области незримого в область зримого (или vice versa), наиболее ярко проявляется в образах древа жизни, птиц или кораблей. Даже диагональная линия, проведенная поперек рисунка, может иметь трансцендентное значение.

Символическое изображение является своеобразным по­сланием другим людям, в частности психотерапевту, который сопровождает пациента в процессе его творчества, и вполне вероятно, что в один прекрасный день его работы «зазвучат» с особой силой, присущей подлинным шедеврам. Ибо пути художника неисповедимы, и мы не знаем, где кончается арт-терапия и начинается искусство...

Герда Вендерманн