Военньй трибунал. Ленинградского военного округа

Сентября 1957 г.,

№ 6864

СПРАВКА

Цело по обвинению гражданина Петкевич Владислава Иосифовича, 1890 года рождения, уроженца города Риги, арестованного 23 ноября 1937 года, пересмотрено Военным трибуналом Ленинградского военного округа 16 сентября 1957 года.

Постановление комиссии НКВД и Прокурора СССР от 20 января 1938 года в отношении Петкевич В. И. ОТМЕНЕНО, и дело производством ПРЕКРАЩЕНО ЗА ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ.

Гр-н Петкевич В. И. РЕАБИЛИТИРОВАН ПОСМЕРТНО.

Зам. председателя ВТ ЛенВО полковник юстиции (подпись) Ананьев.

Верховньй Суд

Киргизской Советской Социалистической Республики

СПРАВКА

Верховный Суд Киргизской ССР сообщает, что Постановлением Президиума Верховного Суда Киргизской ССР от 17 января 1957 года приговор судебной коллегии по уголовным делам Фрунзенского облсуда от 4 мая 1943 года и определение судебной коллегии Верховного Суда республики от 18 мая 1943 года в отношении Петкевич Тамары Владиславовны ОТМЕНЕНЫИДЕЛО ЗА НЕДОКАЗАННОСТЬЮ предъявленного ей ОБВИНЕНИЯ ПРЕКРАЩЕНО.

Петкевич Т. В. ПОЛНОСТЬЮ РЕАБИЛИТИРОВАНА.

Зам. председателя Верховного Суда Киргизской ССР (подпись) Гутичев

Ни освобождение с его запретами на выбор местожительства, прописку и работу, ни даже полная формальная реабилитация не дали мне прямого выхода в жизнь. Свободной для меня оставалась одна дорога — театр. Его магическая сила всей своей мощью подчинила меня. Увлекало созвучие иной драматургии тому, что чувствовала и знала про жизнь, часто восхищала режиссерская трактовка пьесы, выполнение мизансцен; околдовывали и завораживали роли, характеры моих героинь, одним словом, вся сложная и прекрасная стихия театра.

Были удачные сезоны на Урале, в Чебоксарах. Пять лет проработала в кишиневском русском Драмтеатре.

В 1960 году круто изменились обстоятельства всей моей жизни, и я переехала в Ленинград.

Актерская судьба пресеклась. Не было уже молодости, не было и диплома о высшем образовании. Но слишком много людей в те прошлые годы верило в меня. Чтобы не обмануть этой веры, я уже в свои сорок лет поступила в Ленинградский театральный институт на театроведческий факультет и закончила его.

Врученный мне диплом «с отличием» прежде всего как иносказание говорит о той внутренней работе, которая исподволь происходит в обществе и сознании людей. И, понятно, он говорит не столько о моих успехах, сколько о замечательных институтских преподавателях ЛГИТМиКа и об удивительном курсе — шестом «А», на котором я училась. Это они, мои друзья-сокурсники и педагоги, пожелали возместить мне почти невозможное, повиниться за сотворенное нами. Гилице я обрела среду, в которой и по-человечески, и профессионально свободно дышалось.

Впереди было еще немало драм, радостей, ошибок и горя, но то во многом была уже другая жизнь.

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора

[1]1 В ТЭК находились румынские евреи братья Розенцвейги. Миша — скрипач, Захар — парикмахер. Когда-то они жили в Бухаресте. Заветной их мечтой было попасть в Советский Союз. Они собственными руками соорудили аппарат, позволяющий продержаться под водой при переправе через реку Прут, и осуществили задуманное. Вынырнули на нашей стороне. Мокрые и счастливые заорали: «Ура-а-а!» Окриком «Руки вверх!» пограничники пыл охладили, помогли понять, что сие значит.

Срок они получили небольшой. Всего три года. Он минул. Их не освободили. Пообещали выпустить после окончания войны. Не выпустили и теперь.

В их глазах стоял вопрос. Никто им не мог на него ответить.

Через много лет, будучи уже на свободе, я разыскала братьев Розенцвейгов в Черновцах. Находясь в тех краях, нашла их многолюдную квартиру, располагавшуюся в подвальном помещении. Постучала. По другую сторону двери приподняли занавеску, и я увидела заспанное лицо Захара. Лицо уморительно сморщилось, по щекам потекли слезы. Кроме кроватей, стола и пары стульев, в комнате ничего не было. На выбеленной стене висел портрет их отца. После побега сыновей в страну Советов он под пытками умер в сигуранце. Оба не прощали себе его смерти.

[2]2 Родители Дмитрия Фемистоклевича Караяниди, греки по национальности, в 1929 году уехали из России в Грецию. Навестив их в 1931 году, Дмитрий вернулся обратно и поступил в Консерваторию г. Баку к профессору Шароеву. В числе двадцати четырех пианистов прошел в 1935 году два тура на Всесоюзном конкурсе музыкантов в Ленинграде. Перед третьим туром бакинка, которую во время прослушивания отсеяли, обратилась в жюри: «Кого выдвигаете? Он же иностранец».

По доносу секретаря парткома («восхвалял Гитлера») в 1937 году Дмитрий был арестован и приговорен к десяти годам лагерей. Он пережил все, что называется «заселением Севера», с азов. Не раз был на краю гибели. Рассказывал, как в самый критический момент на комиссовке один из заключенных-врачей сказал: «У нас такие работают», другая воскликнула: «У него стеклянные глаза, он одной ногой на том свете», и как вольнонаемный начальник колонны резюмировал: «Немедленно госпитализировать».

В течение семи лет он был на общих работах: разгрузка барж, строительство, «с руками пианиста» лазил на столбы и тянул провода, закрепляя их при любом морозе. И только после посещения колонны агитбригадой, аттестованный земляком бакинским дирижером Утешевым как прекрасный пианист, он был взят в ТЭК.

[3]3 Тамара Цулукидзе оказалась отличным организатором, ее не случайно называли «вагоном энергии». Ко всему она держалась своих представлений о чести. Когда администратор украл часть продуктов, выданных на коллектив, отвесила ему при всех звучную пощечину. О том, что она «бьет артистов», донесли начальнику политотдела. Выслушав объяснение, он вынес вердикт: «Правильно сделала!»

[4]4 Хеллу Гласову, по мужу Фришер, в политическую деятельность втянула подруга. Со своим будущим мужем, инженером кабельного завода г. Кракова, она познакомилась в Вене. Когда на заводе узнали, что он общается с коммунисткой, его уволили. Долгое время он не мог устроиться на работу. Затем они оба получили приглашение в Аргентину. Но вмешался секретарь компартии Чехословакии Готвальд, предложив им вместо Аргентины уехать в Москву, для чего Фришер обязан был вступить в компартию. Он вступил. Сына (1926 года рождения) Хелла оставила сестре в Праге, и они уехали в Советский Союз. В 1937 году в Москве инженера Фришера, мечтавшего создать здесь «кабельный факультет», расстреляли. Хеллу приговорили к десяти годам лагерей.

[5]5 Александр Осипович Гавронский был арестован царским правительством и приговорен к расстрелу. Бежал за границу.

За границей провел несколько лет. Затем вернулся в Россию.

Научная деятельность: окончил философский факультет Марбургского университета, окончил филологический факультет Женевского университета и институт Жан-Жака Руссо. Написал работы: «Логика чисел» (теория чисел с точки зрения теории познания), «Методологические принципы естествознания в связи с неевклидовой геометрией».

Художественная деятельность: работал в театре с 1916 года; с 1916 по 1917 год был режиссером Цюрихского городского театра и главным режиссером Женевского драматического театра. Основные постановки: «Двенадцатая ночь», «Ревизор», «Братья Карамазовы», «Балаганчик», «Столпы общества», «Смерть Дантона».

После революции был режиссером Незлобинского театра. Постановки: «Мария Тюдор», «Коварство и любовь», «Всех скорбящих».

В 1924 году состоял ответственным руководителем Гостеатра-студии имени Шаляпина.

В кино — с 1924 года (Госкино, Межрабпом, Госвоенкино, Белгоскино, Укра-инфильм). Кинофильмы: «Мост через Выпь», «Круг» (совместно с режиссером Райзманом), «Темное царство», «Любовь».

Административная деятельность: в 1918–1919 годах — заведующий театральным отделом; в 1919–1921 годах — заведующий художественным отделом МОНО (Московский отдел народного образования); в 1921–1922 годах — начальник полит-просветчасти ГУВУЗа; в 1923 году — заведующий отделом зрелищ Всероссийской выставки.

Александр Осипович работал вместе с А. В. Луначарским. На студии «Украин-фильм» его многое связывало с А. П. Довженко.

Арестовали Александра Осиповича в Москве. Его жена пошла на Лубянку, чтобы спросить у следователя: «За что?» Ей ответили: «Ваш муж знал о готовящемся покушении на Сталина», и бессовестно обратились к ней с вопросом: «Он говорил вам, от кого узнал об этом? Кто именно собирался совершить преступление?»

«Дело» не имело под собой никаких оснований, ни одного свидетеля. Александр Осипович был выслан на Медвежью Гору. Жена поехала за ним.

В 1937 году срок ссылки кончился. Жена уехала чуть раньше. А он, едва успев доехать до Москвы, тут же, на вокзале, был опять арестован. В те годы любили «брать» в поездах и на вокзалах.

Снова следствие, заочный суд. Дали пять лет лагерей. И отправили на Север, в Коми АССР.

В 1942 году, когда он должен был выйти на волю, допустить этого не захотели. К нему был приставлен провокатор из заключенных. По ее доносу Александра Осиповича посадили в центральный изолятор, где он провел мучительные месяцы в ожидании расстрела. Но на расстрел «дело» никак не тянуло. Был дан новый, так называемый «лагерный срок» — десять лет.

[6]6 Когда японцы вошли в Маньчжурию, образовав Маньчжоу-Го, и поставили во главе правительства сына последнего императора — Пуи, со стороны Японии начались провокации. Юридически они не могли вытеснить советское представительство. Прибегали к диверсиям. В конце концов было выдвинуто предложение: откупить долю Советского Союза. СССР пошел на переговоры. В 1935 году Япония оформила эту покупку. Наше консульство в Харбине обратилось к советским гражданам с предложением возвратиться на Родину. Из пятидесяти тысяч пожелали уехать сорок восемь!

Возвратившихся кавэжединцев на всем пути следования по России встречали с лозунгами, плакатами со словами приветствия, цветами и столами, накрытыми едой.

В 1937 году в специально разработанном реестре для ареста граждан появился и такой пункт: «..лица, которые когда-то были за границей, подлежат изоляции».

Так и появились в лагерях представители сорока восьми тысяч устремившихся к родному очагу людей. Арестованным предъявлялось обвинение в том, что они перед выездом в Советский Союз были якобы завербованы японской разведкой. На следствии большинству внушали: достаточно признать только факт вербовки. Они, мол, понимают: что-либо совершить завербованные и по времени еще не успели. Значит — не за что будет наказывать.

Были и образцы версий. Арестованным они предлагались готовенькими с небольшими поправками на индивидуальность. Говорили: «Напишите так: однажды ко мне на квартиру пришел человек. Он попросил меня собирать сведения о Красной Армии. При этом обязывал меня поступить в институт (это если возвращавшийся был молодой и действительно успел подать заявление о поступлении в вуз). Через некоторое время ко мне должен был прийти связной и сказать пароль: „Ну, как идут занятия в институте?“»

Не пожелавшие подписаться, равно как и поставившие свои подписи под заготовленным для быстроты и удобства текстом, в конце следствия одинаковым образом подводились под статью КРД — контрреволюционная деятельность и со сроком десять лет столыпинскими вагонами следовали на Север в лагеря.

[7]7 Документы являли следующее: в 1922 году в районе Воркуты, находясь в тундре на охоте, некто Попов придвинул к костру камень. Тот загорелся ярким пламенем. Охотник поискал схожий. Бросил и этот в огонь. Эффект такой же. Вернувшись в селение, рассказал об этом, показал находку. Решили отправить камень с ходоками к Ленину. Специалисты определили: антрацит с большим содержанием кислорода. И можно дешево его добывать, поскольку лежит на поверхности. В том же 1922 году Совнарком принял решение: приступить к изучению большеземельной тундры. Изучали долго. Проблему добычи угля надо было увязать со строительством железной дороги Котлас — Воркута. Бывшая авто-лежневая дорога из бревен должна была быть заменена железной.

О том, что было сделано заключенными до 1940 года, повелели умолчать вообще. По документам получалось, что к строительству железной дороги приступили лишь в 1940 году.

На самом деле все началось раньше. Из северных лагерей самым старым значился Ухтинский. В 1937 году сюда начали огромными партиями свозить заключенных. Один за другим стали появляться новые лагеря.

В 1941 году от станции Котлас до станции Кожва уже прошел первый поезд. А в 1942-м через реку Печору был переброшен мост. Заключенными здесь строились депо, насосная станция, вокзал, складские помещения, дома, поселок.

[8]1 Ольга Петровна Тарасова, в девичестве Красильникова, родилась в 18Й году. Дед ее был городским головой города Севастополя. Когда в 1900–1901 годах в Херсонской губернии начался голод, по примеру других Ольга Петровна поехала туда. В деревне Куртовка они организовали для голодающих столовую. Земство снабдило посудой, некоторыми продуктами. Ольга Петровна нашла помощницу. Они сами пекли хлеб и кормили голодных крестьян. Но средства земства были ограниченными. Ольга Петровна написала матери в Севастополь. Письмо, в котором описывалось бедственное положение людей, мать показала морским офицерам, квартировавшим у нее. Те в свою очередь прочли его на кораблях. Начался сбор денег и вещей. Откликнулись и жены офицеров. В Куртовку пошли посылки, деньги, тюки с вещами.

После отъезда из России в Женеву, где она увлеклась революционными идеями, она научилась набирать в типографии шрифт. Вернулась в Россию. Из Севастополя была откомандирована в Саратов, где познакомилась с присяжным поверенным, своим будущим мужем Борисом. Позже уже вдвоем они были направлены в тщательно законспирированную типографию города Пензы. Туда приезжали связные и увозили в Москву напечатанные ими брошюры о налогах, прокламации.

В 1910 году пензенская жандармерия арестовала обоих. При обыске нашли кассу с типографским шрифтом, так что улики были налицо.

Офицер, который вез Ольгу Петровну в Петербург, представился ей: «Моя фамилия Левенталь. Не помните меня? Мы с вами встречались на вечеринках у Карабчевских».

Довезли до Петербурга. Доставили в «охранку». Оттуда, рассказывала Ольга Петровна, посадили в карету с синими занавесочками и отвезли в крепость.

В Петропавловской крепости Ольга Петровна провела девять месяцев. После чего на пять лет была отправлена в ссылку в Архангельский край. Встретилась там с Верой Николаевной Фигнер и ее сестрой Ольгой Николаевной. Носила им обеды в «тюремную контору».

Муж Ольги Петровны после крепости был сослан на Колыму на семь лет. находились в постоянной переписке, которая внезапно оборвалась. А затем пришло письмо со штемпелем «Париж». Борис с Колымы убежал. Ольга Петровна решила попробовать: может, и ей удастся. Одна из тамошних ссыльных дала ей адрес в Варшаве, сказала пароль. Из Варшавы ее переправили во Францию, где она и встретилась с мужем. Там они поселились в Латинском квартале Парижа.

Однажды в Париже их пригласила на обед жена известного создателя «боевой партии» Азефа — Любовь Ефремовна. Сам Азеф произвел на обоих чрезвычайно неприятное впечатление: «Высокий, грузный, с толстой золотой цепочкой на брюшке. Большое, грубое лицо, бегающие глазки. Как говорил муж, для конспирации — фигура подходящая», — рассказывала Ольга Петровна.

Через жену Азефа она получила задание перевезти в Россию динамит. Так она вновь очутилась на родине.