Первые химические исследования

Альберт Хофманн

ЛСД – мой трудный ребёнок

Альберт Хофманн

ЛСД – мой трудный ребёнок

Предисловие

Существуют переживания, о которых большинство из нас не решаются говорить, поскольку они не вписываются в повседневную реальность и бросают вызов рациональным объяснениям. Это не явления, происходящие вовне, а скорее события нашей внутренней жизни, которые обычно отбрасываются как игра воображения и стираются из памяти. Внезапно, привычный вид окружающего мира преобразуется странным, то ли восхитительным, то ли тревожащим образом: он является нам в новом свете, приобретая особое значение. Такое переживание может быть лёгким и быстротечным, как дуновение ветерка, или оно может оставить глубокий отпечаток в нашей памяти.

Одно из подобных откровений, которое я испытал в детстве, навсегда осталось удивительно живым в моей памяти. Это случилось майским утром – я забыл в каком году – но я всегда смогу точно указать то место, где это произошло, на лесной тропинке, на горе Мартинсберг, рядом со швейцарским городом Баден. Когда я прогуливался по свежему зелёному лесу, залитому утренним солнцем, неожиданно все вокруг предстало в необычном свете. Может, это было что-то, чего я не замечал раньше? Может, я внезапно открыл для себя весенний лес таким, каким он выглядел на самом деле? Он сиял необычайно красивым великолепием, честно говоря, как будто стараясь окружить меня своим величием. Я был переполнен неописуемым чувством радости, единства, и счастливой уверенности.

Не имею понятия, сколько я простоял там, очарованный. Но я помню тревожное беспокойство, которое почувствовал, когда сияние постепенно исчезло, и я побрёл дальше: как могло видение, которое было столь реальным и убедительным, столь непосредственным и глубоким – как могло оно закончиться так быстро? И как я мог сказать другим об этом, как того требовала переполнявшая меня радость, поскольку я знал, что нет слов, чтобы описать то, что я видел? Казалось странным, что я, ребёнок, видел нечто удивительное, такое, чего взрослые, очевидно, не воспринимали, поскольку я никогда не слышал, чтобы они упоминали об этом.

Все ещё, будучи ребёнком, я испытал ещё несколько подобных моментов эйфории во время моих прогулок по лесам и лугам. Именно эти переживания сформировали основные контуры моего видения мира и убедили меня в существовании чудесной, могучей и непостижимой реальности, скрытой от обыденного зрения.

Я был часто озадачен в те дни, мне хотелось знать, смогу ли я, став взрослым, испытывать эти переживания, смогу ли я изобразить их в поэзии или живописи. Но, зная, что я не был рождён поэтом или художником, я решил, что буду хранить эти переживания в себе, такими значимыми, какими они были для меня.

Неожиданно, хотя едва ли случайно, гораздо позднее, в зрелом возрасте, установилась связь между моей профессией и теми визионерскими переживаниями детства.

Поскольку я хотел проникнуть в структуру и суть материи, я стал учёным химиком. С раннего детства, питая интерес к растительному миру, я решил специализироваться на исследованиях лекарственных растений. Двигаясь в русле этого рода деятельности, я познакомился с психоактивными веществами, вызывающими галлюцинации, которые в определённых условиях могут порождать провидческие состояния, подобные тем спонтанным переживаниям, только что описанным мною. Самым важным из этих галлюциногенных веществ стал ЛСД. Галлюциногены, как активные соединения со значительным научным интересом к ним, заняли место в медицинских исследованиях, биологии и психиатрии, а позже они, особенно ЛСД, получили также широкое распространение в субкультуре, связанной с наркотиками.

Изучая литературу, связанную с моей работой, я стал осознавать всеобщее огромное значение визионерского опыта. Он играет главную роль, не только в мистицизме и истории религий, но также в творческом процессе в искусстве, литературе и науке. Более недавние исследования показали, что многим людям визионерский опыт доступен в повседневной жизни, хотя большинству из нас не удаётся распознать его значение и ценность. Мистические переживания, вроде тех, что оставили след в моем детстве, по-видимому, не так уж и редки.

Сегодня широко распространено стремление к мистическим переживаниям, к визионерскому прорыву к более глубокой, более всесторонней реальности, чем та, что воспринимается нашим рациональным повседневным сознанием. Попытки преодолеть наше материалистическое видение мира совершаются в различных направлениях, не только приверженцами восточных религиозных течений, но и профессиональными психиатрами, которые перенимают подобный глубокий духовный опыт в качестве основного терапевтического принципа.

Я разделяю мнение многих моих современников о том, что духовный кризис, охвативший все сферы западного индустриализованного общества, может быть излечен только изменением нашего видения мира. Нам следует перейти от материалистического, дуалистического убеждения, что человек и окружающая среда раздельны, к новому осознанию всеобъемлющей реальности, которая включает в себя воспринимающее «Я», реальности, в которой люди чувствуют своё единство с живой природой и мирозданием.

Все, что может способствовать такому фундаментальному изменению в нашем восприятии реальности, должно привлекать к себе пристальное внимание. На первом месте среди подобных подходов стоят различные методы медитации, и в религиозном и в светском контексте, которые ставят своей целью углубление осознания реальности при помощи мистического опыта. Другим важным, но все ещё противоречивым, путём к той же самой цели является использование свойства галюциногенных препаратов изменять сознание. ЛСД находит подобное применение в медицине, помогая пациентам в психоанализе и психотерапии воспринимать свои проблемы в их истинном смысле.

Намеренный вызов мистических переживаний, в частности, при помощи ЛСД и подобных галлюциногенов, по сравнению со спонтанным визионерским опытом, влечёт за собой опасности, которые нельзя недооценивать. Практикующие должны принимать во внимание некоторые эффекты этих веществ, а именно их способность влиять на наше сознание, на самую глубинную суть нас самих. История ЛСД на сегодняшний день достаточно демонстрирует катастрофические последствия, которые могут наступить, когда глубина его эффектов недооценивается и это вещество воспринимается как наркотик, который можно принимать ради удовольствия. Неправильное и неуместное использование сделало ЛСД моим трудным ребёнком.

Я хочу дать в этой книге полноценную картину ЛСД, его происхождения, его эффектов и его опасностей, чтобы предотвратить злоупотребление этим необычным средством. Я надеюсь в связи с этим подчеркнуть возможности использования ЛСД, которые соответствуют его характерному действию. Я считаю, что если бы люди научились использовать способность ЛСД вызывать видения более разумно, в подходящих условиях, в медицинской практике и в сочетании с медитацией, то в будущем этот трудный ребёнок мог бы стать вундеркиндом.

Глава 1. Как возник ЛСД

В области научных наблюдений удача даётся лишь тем, кто подготовлен

Луи Пастер

Раз за разом я слышал или читал, что ЛСД был открыт случайно. Это верно лишь отчасти. ЛСД явился на свет в рамках систематической программы исследований, а «случайность» произошла значительно позже: когда ЛСД было уже пять лет, мне довелось испытать его непредвиденное действие на себе самом, вернее на своём собственном разуме.

Глядя в прошлое на свою профессиональную карьеру и, пытаясь отследить важнейшие события и решения, которые в конечном итоге привели меня к синтезу ЛСД, я понимаю, что наиболее решительным шагом был мой выбор работы после окончания изучения химии. Если бы это решение было другим, это вещество, которое стало известно всему миру, могло бы никогда не появиться. Поэтому, чтобы рассказать историю происхождения ЛСД, я должен вкратце коснуться своей карьеры как химика, поскольку эти две линии событий неразрывно связаны.

Весной 1929-го, по окончании Цюрихского Университета, я стал сотрудником исследовательской химико-фармацевтической лаборатории компании Сандоз в Базеле, под руководством профессора Артура Штолля, основателя и директора фармацевтического отдела. Я выбрал эту должность, потому что она давала мне возможность работать с натуральными продуктами, тогда как два других предложения от химических фирм в Базеле означали работу в области синтетической химии.

Спорынья

Может статься полезным, дать некоторою информацию о самой спорынье. (За подробной информацией о спорынье читателям следует обратиться к книгам Г. Баргера «Спорынья и эрготизм» (Gurney and Jackson, London, 1931) и А. Хофманна «Алкалоиды спорыньи» (F. Enke Verlag, Stuttgart, 1964). Первая из них – классический рассказ об истории спорыньи, тогда как последняя акцентируется на химических аспектах.) Она возникает из-за низшего грибка (Claviceps purpurea), который паразитирует на ржи и, в меньшей степени, на других зерновых и диких травах. Зёрна, заражённые этим грибком, преобразуются в загнутые рожки (склероции) от светло-коричневого до фиолетово-коричневого цвета, которые вырастают вместо нормальных зёрен. Ботанически спорынья описывается как склероций, форма, которую грибок принимает зимой. Спорынья, паразитирующая на ржи (Secale cornutum) – та разновидность, которая используется в медицине.

Спорынья имеет историю, более интересную, чем у любых других лекарств, в течение которой её роль и значение поменялись на противоположные: изначально её боялись как яда, но с течением времени она превратилась в кладовую ценных лекарственных веществ. Спорынья впервые появилась на сцене истории в начале Средневековья, как причина вспышек массовых отравлений, поражавших тысячи людей. Болезнь, чья связь со спорыньёй была долгое время неизвестна, проявлялась в двух характерных формах: гангренозной (ergotismus gangraenosus) и судорожной (ergotismus convulsivus). Народные названия эрготизма (от французского ergot – спорынья) – такие как «mal des ardents», «ignis sacer», «священный огонь» или «огонь Св. Антония», относятся к гангренозной форме заболевания. Святым-покровителем жертв эрготизма считался Св. Антоний, поэтому лечением этих пациентов занимался в основном Орден Св. Антония.

До недавнего времени, похожие на эпидемии вспышки отравлений спорыньёй регистрировались в большинстве европейских стран и некоторых районах России. С развитием сельского хозяйства и с приходом в семнадцатом веке понимания, что содержащий спорынью хлеб и являлся их причиной, частота и масштабы эпидемий эрготизма значительно уменьшились. Последняя крупная эпидемия случилась в некоторых районах юга России в 1926-27 годах. (Массовые отравления в городке Понт-Сент-Эсприт на юге Франции в 1951 году, которое многие авторы приписывают содержащему спорынью хлебу, в действительности не имели ничего общего с эрготизмом. Это скорее произошло в результате отравления органическими соединениями ртути, которые применялись для дезинфекции зёрна.)

Первое упоминание о медицинском использовании спорыньи, а именно как средства для ускорения родов, встречается у франкфуртского целителя Адама Лонитцера (Lonicerus) в 1582 году. Хотя спорынья, как утверждает Лонитцер, использовалась повивальными бабками с давних времён, лишь в 1808 году это лекарство вошло в академическую медицину, благодаря труду американского врача Джона Стирнса, озаглавленному «Отчёт о Putvis Parturiens, средстве для ускорения родов». Использование спорыньи в родовспоможении не выдержало, однако, испытание временем. Практикующие довольно скоро осознали большую опасность для ребёнка, вызванную в основном неточностью дозировки, при превышении которой возникали спазмы матки. С тех пор, использование спорыньи в родовспоможении было ограничено остановкой послеродового кровотечения.

Лишь после внесения спорыньи в различные фармакопеи в первой половине девятнадцатого века были предприняты первые попытки, выделить её активные вещества. Однако на протяжении последующих ста лет никому из тех исследователей, что анализировали эту проблему, не удалось определить вещества, отвечающие за терапевтическое действие спорыньи. В 1907 англичане Г. Баргер и Ф.Х. Карр стали первыми, кто изолировал активный алкалоидосодержащий препарат, который они назвали эрготоксином, так как он производил больше токсических, чем терапевтических эффектов. (Этот препарат не был однородным, он был скорее смесью алкалоидов, как мне удалось показать спустя тридцать пять лет). Тем не менее, фармаколог Х.Х. Дэйл открыл, что эрготоксин, помимо маточного действия, обладает также антагонизмом к адреналину в автономной нервной системе, что могло привести к терапевтическому использованию алкалоидов спорыньи. Только с изоляцией эрготамина А. Штоллем (как упоминалось ранее) алкалоиды спорыньи нашли применение и стали широко использоваться в терапевтической практике.

Ранние 30-ые стали новой эрой в исследовании спорыньи, начиная с определения химического строения алкалоидов спорыньи, как упоминалось, английскими и американскими лабораториями. Путём химического расщепления сотрудникам нью-йоркского института Рокфеллера В.А. Джакобсу и Л.С. Крэйгу удалось изолировать и описать ядро, общее для всех алкалоидов спорыньи. Они назвали его лизергиновой кислотой. Затем произошло важное открытие, как для химии, так и для медицины: изоляция алкалоида спорыньи, действующего на мускулатуру матки и как кровоостанавливающее средство. Об этом одновременно и практически независимо сообщили четыре источника, включая лабораторию Сандоз. Вещество, алкалоид относительно простого строения, был назван А. Штоллем и Е. Буркхардтом эргобазином (син. эргометрин, эргоновин). Путём химического разложения эргобазина В.А. Джакобс и Л.С. Крэйг получили в качестве продуктов распада лизергиновую кислоту и пропаноламин.

Я поставил себе главной целью синтез этого алкалоида путём химического связывания двух составляющих эргобазина, лизергиновой кислоты и пропаноламида (см. структурные формулы в приложении).

Лизергиновуя кислоту, необходимую для этой работы нужно было получить путём химического расщепления какого-либо другого алкалоида спорыньи. Поскольку только эрготамин был доступен в чистом виде, и уже вырабатывался килограммами в фармацевтическом производственном отделении, я выбрал этот алкалоид в качестве начального материала для своей работы. Я дал запрос на получение 0.5 грамма эрготамина людям, занимавшимся его производством. Когда я прислал бланк внутренней заявки профессору Штоллю на подпись, он появился в моей лаборатории и сделал мне выговор: «Если вы хотите работать с алкалоидами спорыньи, вам следует ознакомиться с методами микрохимии. Я не могу позволить вам потреблять для своих экспериментов такие большие количества моего дорогостоящего эрготамина».

Отдел, производящий спорынью, помимо того, что использовал швейцарскую спорынью для получения эрготамина, также имел дело с португальской спорыньёй, из которой получали некристаллический алкалоидосодержащий препарат, соответствующий упомянутому ранее эрготоксину, впервые изготовленному Баргером и Карром. Я решил использовать этот менее дорогой материал для приготовления лизергиновой кислоты. Алкалоид, полученный производственным отделом, приходилось очищать дальше, прежде чем он становился пригоден для расщепления до лизергиновой кислоты. Наблюдения, сделанные в процессе очистки, навели меня на мысль, что эрготоксин мог оказаться скорее смесью нескольких алкалоидов, нежели однородным алкалоидом. Я расскажу позже о далеко зашедших последствиях этих наблюдений.

Здесь я должен ненадолго отвлечься, чтобы описать условия работы и технологии, существовавшие в те дни. Эти заметки могут быть интересны современному поколению химиков-исследователей, которые знакомы со значительно лучшими условиями.

Мы были очень экономны. Личные лаборатории считались редкой расточительностью. На протяжении моих первых шести лет работы в Сандоз, я разделял лабораторию с двумя коллегами. Мы, трое химиков, плюс ассистент у каждого, работали в одном и том же помещении в трёх различных направлениях: Др. Крайсс над сердечными гликозидами; Др. Видеманн, который устроился в Сандоз примерно в то же время, что и я, над хлорофиллом – пигментом листьев; и, наконец, я над алкалоидами спорыньи. Лаборатория была оборудована двумя вытяжными шкафами (отсек снабжённый отдушиной), с малоэффективной вентиляцией при помощи газовой горелки. Когда мы попросили оборудовать эти шкафы вентиляторами, наш шеф отказался, мотивируя это тем, что вентиляция на газовых горелках удовлетворяла лабораторию Вильштеттера.

Во время последних лет Первой Мировой войны в Берлине и Мюнхене профессор Штолль был ассистентом всемирно известного химика и лауреата Нобелевской премии профессора Рихарда Вильштеттера, и вместе с ним вёл фундаментальные исследования хлорофилла и усвоения двуокиси углерода. Не было такой научной дискуссии с профессором Штоллем, где бы он ни упоминал своего обожаемого учителя профессора Вильштеттера и свою работу у него в лаборатории.

Методы работы, доступные для химиков-органиков в то время (начало тридцатых) по существу оставались теми же, что применялись при Юстусе фон Либиге сто лет назад. Наиболее важным достижением с тех пор было изобретение Б. Преглем микроанализа, который сделал возможным устанавливать строение соединений всего по нескольким миллиграммам образца, в то время как раньше были необходимы несколько сотых грамма. Ни одного из тех физико-химических методов, что находятся в распоряжении сегодняшней химии – методов, которые изменили образ её работы, сделав её более быстрой и эффективной, и создавших абсолютно новые возможности, прежде всего в сфере определения строения вещества – просто ещё не существовало в те дни.

Для исследования гликозидов морского лука и первых работ над спорыньёй, я все ещё пользовался старыми способами разделения и очистки времён Либига: частичной экстракцией, частичным осаждением, частичной кристаллизацией и им подобными. Изобретение хроматографии на колонке, первый важный шаг к современным лабораторным методам, приобрёл для меня большое значение лишь в более поздних исследованиях. Для определения строения вещества, которое сегодня быстро и элегантно осуществляется с помощью методов спектроскопии (ультрафиолетовой, инфракрасной, рентгеновской) и рентгенокристаллографии, в первых фундаментальных исследованиях спорыньи нам приходилось полностью полагаться на старые лабораторные методы химического разложения и дериватизации.

Открытие физических эффектов ЛСД

Решение проблемы эрготоксина привело к плодотворным результатам, описанным здесь лишь вкратце, и открыто путь к дальнейшим разработкам. Но я все ещё не мог забыть относительно неинтересный ЛСД-25. Странное предчувствие – ощущение, что это вещество может обладать свойствами, иными, чем открытые в первых исследованиях – заставило меня, пять лет спустя после первого синтеза, ещё раз получить ЛСД-25, чтобы направить его образец в фармакологический отдел для дальнейшего тестирования. Это было весьма необычно; опытное вещество, как правило, всегда исключалось из программы исследований, если однажды было признано отсутствие фармакологического интереса в нем.

Тем не менее, весной 1943 я повторил синтез ЛСД-25. Как и при первом синтезе, это подразумевало получение всего нескольких сотых грамма этого соединения.

На последнем этапе синтеза, во время очищения и кристаллизации диэтиламида лизергиновой кислоты в форме тартрата (соль винной кислоты), моя работа была прервана из-за необычного ощущения. Следующее описание этого происшествия взято из отчёта, который я прислал тогда профессору Штоллю: В прошлую пятницу, 16 апреля 1943 года, я вынужден был прервать свою работу в лаборатории в середине дня и отправиться домой, поскольку испытывал заметное беспокойство в сочетании с лёгким головокружением. Дома я прилёг и погрузился в не лишённое приятности состояние, подобное опьянению, отличавшееся крайне возбуждённым воображением. В сноподобном состоянии, с закрытыми глазами (я находил дневной свет неприятно ярким), я воспринимал непрерывный поток фантастических картин, удивительных образов с интенсивной, калейдоскопической игрой цветов. После приблизительно двух часов это состояние постепенно исчезло. В целом, это был необыкновенный опыт – как в его внезапном начале, так и в его странном течении. Скорее всего, это было результатом некого токсического воздействия извне; я подозревал связь с веществом, над которым я работал в то время, тартратом диэтиламида лизергиновой кислоты. Но это привело к другому вопросу: каким образом я сумел поглотить это вещество? Зная о токсичности соединений спорыньи, я всегда поддерживал привычку тщательной аккуратности в работе. Возможно, немного раствора ЛСД попало мне на кончики пальцев во время кристаллизации, и следы этого вещества проникли сквозь кожу. Если ЛСД-25 действительно был причиной этого странного состояния, тогда он должен быть веществом необычайной силы действия. Существовал только один способ докопаться до истины. Я решил произвести эксперимент над собой.

Проявляя предельную осторожность, я начал планировать серию экспериментов с самым малым количеством, которое могло произвести какой-либо эффект, имея в виду активность алкалоидов спорыньи, известную в то время: а именно, 0.25 мг (мг = миллиграмм = одна тысячная грамма) диэтиламида лизергиновой кислоты в форме тартрата. Ниже цитируется запись из моего лабораторного журнала от 19 апреля 1943 года.

Эксперимент над собой

19.04.43 16:20: Принято орально 0.5 куб см. 1/2 промильного раствора тартрата диэтиламида = 0.25 мг тартрата. Разбавлен приблизительно 10 куб см. воды. Без вкуса.

17:00: Отмечается головокружение, чувство тревоги, визуальные искажения, симптомы паралича, желание смеяться.

Добавление от 21.04:

Отправился домой на велосипеде. 18:00 – прибл. 20:00 наиболее тяжёлый кризис. (См. специальный отчёт).

Здесь заметки в моем лабораторном журнале прерываются. Я мог писать последние слова лишь с большим усилием. Теперь мне стало ясно, что именно ЛСД был причиной удивительного происшествия в предыдущую пятницу, поскольку изменения в восприятии были теми же, что и раньше, только более сильными. Мне приходилось напрягаться, чтобы говорить связанно. Я попросил моего лабораторного ассистента, который был информирован об эксперименте, проводить меня домой. Мы отправились на велосипеде, так как автомобиля не было из-за ограничений военного времени. По дороге домой, моё состояние начало принимать угрожающие формы. Все в моем поле зрения дрожало и искажалось, как будто в кривом зеркале. У меня также было чувство, что мы не можем сдвинуться с места. Однако мой ассистент сказал мне позже, что мы ехали очень быстро. Наконец, мы приехали домой целые и невредимые, и я едва смог обратиться с просьбой к своему спутнику, чтобы он позвал нашего семейного врача и попросил молока у соседей.

Несмотря на моё бредовое, невразумительное состояние, у меня возникали короткие периоды ясного и эффективного мышления – я выбрал молоко в качестве общего противоядия при отравлениях.

Головокружение и ощущение, что я теряю сознание, стали к этому времени настолько сильными, что я не мог больше стоять, и мне пришлось лечь на диван. Окружающий меня мир теперь ещё более ужасающе преобразился. Все в комнате вращалось, и знакомые вещи и предметы мебели приобрели гротескную угрожающую форму. Все они были в непрерывном движении, как бы одержимые внутренним беспокойством. Женщина возле двери, которую я с трудом узнал, принесла мне молока – на протяжении вечера я выпил два литра. Это больше не была фрау Р., а скорее злая, коварная ведьма в раскрашенной маске.

Ещё хуже, чем эти демонические трансформации внешнего мира, была перемена того, как я воспринимал себя самого, свою внутреннюю сущность. Любое усилие моей воли, любая попытка положить конец дезинтеграции внешнего мира и растворению моего «Я», казались тщетными. Кокой-то демон вселился в меня, завладел моим телом, разумом и душой. Я вскочил и закричал, пытаясь освободиться от него, но затем опустился и беспомощно лёг на диван. Вещество, с которым я хотел экспериментировать, покорило меня. Это был демон, который презрительно торжествовал над моей волей. Я был охвачен ужасающим страхом, сойти с ума. Я оказался в другом мире, в другом месте, в другом времени. Казалось, что моё тело осталось без чувств, безжизненное и чуждое. Умирал ли я? Было ли это переходом? Временами мне казалось, что я нахожусь вне тела, и тогда я ясно осознавал, как сторонний наблюдатель, всю полноту трагедии моего положения. Я даже не попрощался со своей семьёй (моя жена, с тремя нашими детьми отправилась в тот день навестить её родителей в Люцерне). Могли бы они понять, что я не экспериментировал безрассудно, безответственно, но с величайшей осторожностью, и что подобный результат ни коим образом не мог быть предвиден? Мой страх и отчаяние усилились, не только оттого, что молодая семья должна была потерять своего отца, но потому что я боялся оставить свою работу, свои химические исследования, которые столько для меня значили, неоконченными на половине плодотворного, многообещающего пути. Возникла и другая мысль, идея, полная горькой иронии: если я должен был преждевременно покинуть этот мир, то это произойдёт из-за диэтиламида лизергиновой кислоты, которому я же сам и дал рождение в этом мире.

К тому времени, когда приехал врач, пик моего безнадёжного состояния уже миновал. Мой лабораторный ассистент рассказал ему о моем эксперименте, поскольку я сам все ещё не мог составить связного предложения. Он покачал головой в недоумении, после моих попыток описать смертельную опасность, которая угрожала моему телу. Он не обнаружил никаких ненормальных симптомов, за исключением сильно расширенных зрачков. И пульс, и давление, и дыхание – все было нормальным. Он не видел причин выписывать какие-либо лекарства. Вместо этого он проводил меня к постели и остался присматривать за мной. Постепенно, я вернулся из таинственного, незнакомого мира в успокаивающую повседневную реальность. Страх ослаб и уступил место счастью и признательности, вернулось нормальные восприятие и мысли, и я стал уверен в том, что опасность сумасшествия окончательно прошла.

Теперь, понемногу, я начал наслаждаться беспрецедентными цветами и игрой форм, которые продолжали существовать перед моими закрытыми глазами. Калейдоскоп фантастических образов, нахлынул на меня; чередующиеся, пёстрые, они расходились и сходились кругами и спиралями, взрывались фонтанами цвета, перемешивались и превращались друг в друга в непрерывном потоке. Я отчётливо замечал, как каждое слуховое ощущение, такое как звук дверной ручки или проезжающего автомобиля, трансформировалось в зрительное. Каждый звук порождал быстро меняющийся образ уникальной формы и цвета.

Поздно вечером моя жена вернулась из Люцерны. Кто-то сообщил ей по телефону, что я слёг с таинственным заболеванием. Она сразу же вернулась домой, оставив детей у своих родителей. К этому времени, я отошёл достаточно, чтобы рассказать ей, что случилось.

Обессилевший, я заснул и проснулся на следующее утро обновлённый, с ясной головой, хотя и несколько уставший физически. Во мне струилось ощущение благополучия и новой жизни. Когда, позднее, я вышел прогуляться в сад, где после весеннего дождя сияло солнце, все вокруг блестело и искрилось освежающим светом. Мир как будто заново создали. Все мои органы чувств вибрировали в состоянии наивысшей чувствительности, которое сохранялось весь день.

Этот эксперимент показал, что ЛСД-25 ведёт себя как психоактивное вещество с необычайными свойствами и силой. В моей памяти не существовало другого известного вещества, которое вызывало бы столь глубокие психические эффекты в таких сверхмалых дозах, которое порождало бы столь драматические изменения в сознании человека, в нашем восприятии внутреннего и внешнего мира.

Ещё более значительным было то, что я мог помнить события, происходившее под воздействием ЛСД во всех подробностях. Это означало только то, что запоминающая функция сознания не прерывалась даже на пике ЛСД экспириенса, несмотря на полный распад обычного видения мира. На протяжении всего эксперимента я всегда осознавал своё участие в нем, но, несмотря на понимание своей ситуации, я не мог, при всех усилиях своей воли, стряхнуть с себя мир ЛСД. Все воспринималось как совершенно реальное, как тревожащая реальность, тревожащая потому, что картина другого мира, мира знакомой повседневной реальности по-прежнему полностью сохранялась в памяти, доступная для сравнения.

Другим неожиданным аспектом ЛСД была его возможность производить столь глубокое, мощное состояние опьянения без дальнейшего похмелья. Даже, наоборот, на следующий день после эксперимента с ЛСД я находился, как уже описывал, в прекрасном физическом и ментальном состоянии.

Я осознавал, что ЛСД, новое активное вещество с такими свойствами, должен найти применение в фармакологии, неврологии, и, особенно, в психиатрии, и что он должен привлечь внимание соответствующих специалистов. Но в то время я даже не подозревал, что новое вещество будет также использоваться вне медицины, как наркотик. Поскольку мой эксперимент над собой показал ЛСД в его ужасающем, дьявольском аспекте, я менее всего ожидал, что это вещество сможет когда-либо найти применение как некий наркотик, используемый ради удовольствия. Кроме того, мне не удалось распознать ярковыраженную связь между воздействием ЛСД и самопроизвольными визионерскими переживаниями, вплоть до последующих экспериментов, проводившихся с более низкими дозами и в другой обстановке.

На следующий день я написал профессору Штоллю вышеупомянутый отчёт о моем необычайном опыте с ЛСД-25 и послал копию директору фармакологического отдела профессору Ротлину.

Как я и ожидал, первой реакцией было скептическое удивление. Тотчас же раздался звонок из управления; профессор Штолль спросил: «Вы уверены, что не ошиблись при взвешивании? Упомянутая доза действительно правильная?» Профессор Ротлин позвонил и задал тот же вопрос. Я был уверен насчёт этого, поскольку выполнил взвешивание и дозировку своими собственными руками. Однако, их сомнения были несколько оправданы, так как до этого момента не было известно вещества, которое оказывало бы даже малейший психический эффект в меньших миллиграмма дозах. Существование вещества с подобной силой действия казалось почти невероятным.

Сам профессор Ротлин и двое его коллег были первыми, кто повторил мой эксперимент всего лишь с одной третьей той дозы, которую использовал я. Но даже на этом уровне, эффекты по-прежнему были весьма впечатляющими и совершенно нереальными. Все сомнения об утверждениях в моем отчёте были исключены.

Насколько токсичен ЛСД?

Токсичность ЛСД определялась на нескольких видах животных. Нормой для измерения токсичности вещества является индекс ЛД50, то есть средняя летальная доза, от которой погибает 50% испытуемых животных. Как для ЛСД, так и в целом, он широко варьируется в зависимости от вида животного. ЛД50 для мышей составляет 50-60 мг/кг в/в (то есть, от 50 до 60 тысячных грамма ЛСД на килограмм веса животного при внутривенной инъекции раствора ЛСД). Для крыс ЛД50 снижается до 16.5 мг/кг, для кроликов до 0.3 мг/кг. Один слон, которому ввели 0.297 грамма ЛСД, умер через несколько минут. Вес этого животного определили как 5000 кг, что соответствует летальной дозе 0.06 мг/кг (0.06 тысячных грамма на килограмм веса тела). Поскольку это единичный случай, это значение не следует обобщать, но мы можем заключить, что самое большое земное животное показывает пропорциональную чувствительность к ЛСД, так как летальная доза для слона должна быть приблизительно в 1000 раз меньше, чем для мыши. Большинство животных погибает от летальной дозы ЛСД из-за остановки дыхания.

Малые дозы, вызывающие смерть у подопытных животных, могут создать впечатление, что ЛСД очень токсичное вещество. Однако, если сравнить летальную дозу для животных с эффективной дозой для человека, которая составляет 0.0003-0.001 мг/кг (от 0.0003 до 0.001 тысячной грамма на килограмм веса тела), выясняется необычайно низкая токсичность ЛСД. Только 300—600-кратная передозировка ЛСД, если сравнивать с летальной дозой кроликов, или даже 50000-100000-кратная передозировка, в сравнении с токсичностью у мышей, могла бы вызвать смертельный исход у человека. Эти сравнения относительной токсичности, конечно же, понимаются только как приблизительные оценки порядков величин, так как определение терапевтического индекса (то есть отношение между эффективной и летальной дозой) имеет смысл только для данных видов животных. В случае человека подобная процедура невозможна, потому что летальная доза для человека не установлена. Насколько мне известно, до сих пор не зафиксировано ни одной смерти, которая была бы прямым последствием отравления ЛСД. Многочисленные случаи смертельных последствий, приписываемые употреблению ЛСД, действительно имели место, но все это были несчастные случаи, даже самоубийства, которые можно отнести на счёт дезориентирующего состояния, возникающего при интоксикации ЛСД. Опасность ЛСД лежит не в его токсичности, а, скорее, в непредсказуемости его психических эффектов.

Несколько лет назад в научной литературе, а также в массовых изданиях, появились сообщения, утверждающие, что ЛСД повреждает хромосомы и генетические данные. Эти эффекты, однако, наблюдались лишь в нескольких индивидуальных случаях. Тем не менее, последовавшие за этим всесторонние исследования большого, статистически значимого числа случаев, показали, что нет никакой связи между хромосомными аномалиями и употреблением ЛСД. То же самое относится к сообщениям о деформации плода у беременных, которые по некоторым утверждениям, возникали из-за ЛСД. В экспериментах над животными возможно, в принципе, спровоцировать деформацию плода крайне высокими дозами ЛСД, достаточно сильно превышающими дозы, используемыми для человека. Но в этих условиях даже безобидные вещества вызывают подобные повреждения. Исследование указанных индивидуальных случаев деформации плода у человека, опять-таки, не обнаруживает связи между ЛСД и подобными травмами. Если бы такая связь существовала, это уже давно привлекло бы к себе внимание, поскольку на сегодня несколько миллионов человек когда-либо принимали ЛСД.

Психические эффекты

ЛСД Картина действия ЛСД, полученная в этих первых исследованиях не была новой для науки. Она во многом совпадала с широко известным описанием мескалина, алкалоида, который исследовался в самом начале века. Мескалин это психоактивное вещество мексиканского кактуса Lophophora williamsii (син. Anhalonium lewinii). Этот кактус ещё с доколумбовых времён использовался американскими индейцами, и поныне он все ещё употребляется как священное снадобье в религиозных церемониях. В своей монографии «Фантастикумы» (издательство Georg Stilke, Berlin, 1924) Л. Левин подробно описал историю этого растения, которое ацтеки называли пейотль. В 1896 А. Хаффтером из кактуса был выделен алкалоид мескалин, а в 1919 Э. Спат установил его химическое строение и воспроизвёл его при помощи синтеза. Он стал первым галлюциногеном или фантастикумом (как называл этот тип действующих веществ Левин), который был получен как чистое вещество, доступное для изучения изменений чувственного восприятия, умственных иллюзий (галлюцинаций) и изменений в сознании, вызываемых химическим путём. В 20-х годах К. Берингер повёл обширные эксперименты с мескалином на животных и человеке и обстоятельно описал их в своей книге Der Meskalinrausch (Интоксикация мескалином) (издательство Julius Springer, Berlin, 1927). Так как эти иссл

Наши рекомендации