Других обличают – себя прощают

Себастиан Брант

Корабль дураков

Протест [1]

Когда с таким трудом, упорно

Корабль я этот стихотворный

Своими создавал руками,

Его наполнив дураками,

То не имел, конечно, цели

Их всех купать в морской купели:

Скреб каждый собственное тело.

А впрочем, тут другое дело:

Мне в книгу некие болваны

(Они изрядно были пьяны)

Подсыпали своих стишков.

Но среди прочих дураков

Они, того не сознавая,

Под жарким солнцем изнывая,

На корабле уже и сами

Валялись все под парусами:

Я им заранее, на суше,

Ослиные наставил уши!

Стихи могли быть лучше тут,

Когда б не пострадал мой труд

От строк чужих. Да, не прославил

Себя отнюдь, кто мне их вставил,

Мои повыстриг, не спросив

И смысл местами исказив.

Когда стихи сдаешь в печать,

Приходится их сокращать,

И ужимаются бедняги

В зависимости от бумаги.

Особенно мне неприятно,

Обиднее тысячекратно,

Что, так трудясь и так горя,

Я столько сил потратил зря

(Хотя вины моей тут нет),

Чтоб эта книга вышла в свет

С приписанной мне дребеденью,

Что на меня ложится тенью…

Ну, с богом! В путь пускайся, судно!

Рожать глупцов довольно трудно —

Особый нужен здесь талант!

А я – дурак Себастиан Брант.

Ради пользы и благого поучения, для увещевания и поощрения мудрости, здравомыслия и добрых нравов, а также ради искоренения глупости, слепоты и дурацких предрассудков и во имя исправления рода человеческого – с исключительным тщанием, серьезностью и рачительностью составлено в Базеле

Себастианом Брантом,

доктором обоих прав [2]

Предисловие

Душеспасительные книжки

Пекут у нас теперь в излишке [3],

Но, несмотря на их число,

Не уменьшилось в людях зло:

Писанья эти ничему

Теперь не учат! В ночь и в тьму

Мир погружен, отвергнут богом,

Кишат глупцы по всем дорогам.

Жить дураками им не стыдно,

Но узнанными быть обидно

«Что делать?» – думал я. И вот

Решил создать дурацкий флот:

Галеры, шхуны, галиоты,

Баркасы, шлюпки, яхты, боты.

А так как нет таких флотилий,

Всех дураков чтоб захватили,

Собрал я также экипажи,

Фургоны, дроги, сани даже.

Глупцам нет счета в наши дни:

Как мухи, суетясь, они

На корабли спешат, летят —

Быть первыми и здесь хотят.

Их всех, которые тут есть,

Представить вам имею честь:

Вот вам один – мой текст ему

Не по душе, как я пойму.

А этот не прочтет ни слова,

Но на картинке, как живого,

Заметит среди прочих рож:

Себя и даже с кем он схож.

В моем зерцале дураков

Дурак узрит, что он таков,

И, приглядясь к себе, увидит,

Что из него мудрец не выйдет.

Что не дано, то не дано!

Не тщись быть мудрым, знай одно:

Признавший сам себя глупцом

Считаться вправе мудрецом,

А кто твердит, что он мудрец,

Тот именно и есть глупец.

Глупцам, конечно, кум-приятель —

И этой книги покупатель.

Вот дураков предлинный ряд!

Найти свое здесь каждый рад:

Кто мудрости рудник алмазный,

Кто вредной глупости соблазны.

Да, книжка стоящая! В ней

Узришь всей жизни ход ясней.

Как говорится – смех и горе:

Здесь дураки всех категорий!

Мудрец найдет здесь мыслей клад,

Глупец собратьям будет рад.

А коль дурак поднимет бучу,

Колпак я сразу нахлобучу.

Сам не признается никто:

По имени зовешь – и то

Иной как будто удивлен,

Прикинется, мол, он – не он.

Но люди умные, бесспорно,

Похвалят труд мой стихотворный

И заключат вполне правдиво,

Что автор судит справедливо.

Пусть дураки на эти строчки

Зловонной брани выльют бочки, —

Будь это горько им иль сладко,

Скажу я правду для порядка.

Изрек Теренций [4]ведь когда-то:

«За правду – ненависть нам плата».

Да, кто сует повсюду нос,

Бывает часто бит, как пес.

Стремиться надо, как известно,

Жить добродетельно и честно

И, чтобы быть всегда в чести,

Благоразумие блюсти.

Пусть мой небезупречен стих,

Но не щадил я сил своих,

Ночей не спал я напролет,

Дурацкий свой вербуя флот:

Кто нужен мне, сам не придет —

За картами и за вином

Проводит ночь и дрыхнет днем.

Обдумал я слова, манеры,

Поступки, подобрал примеры

И от усердия такого

Лишился сна, даю вам слово.

Мужчинам, женщинам пристало

Глядеть в дурацкое зерцало:

Оно в натуре, без личин

Представит женщин и мужчин.

Не меньше, чем глупцов, заметьте,

И дур встречается на свете.

Пусть прикрываются вуалью,

Я колпаки на них напялю

И потаскух не пощажу —

В костюм дурацкий наряжу!

Им любы шутовские моды —

Соблазн, беда мужской породы:

Игриво-остронос ботинок,

Едва прикрыт молочный рынок.

Упреки эти адресуя

Не дамам честным, попрошу я

Простить меня: о них ни слова

Я б не дерзнул сказать худого

Но многим, – их числа не счесть,

И часть ничтожная лишь есть

На «Корабле глупцов», – им молча

Хлебнуть моей придется желчи.

Итак, внимательней читай

Ты эту книгу и считай,

Что, коль не назван в ней пока,

Избавлен ты от колпака

Кто мнит, что он не мой герой,

Примкни покуда к умным в строй

И потерпи, будь малый скромный, —

Колпак получишь преогромный!

О бесполезных книгах

Вот вам дурак библиофил:

Он много ценных книг скопил,

Хотя читать их не любил.

* * *

На корабле, как посужу,

Недаром первым я сижу.

Скажите: «Ганс-дурак», [5]и вмиг

Вам скажут: «А! Любитель книг!» —

Хоть в них не смыслю ни аза,

Пускаю людям пыль в глаза.

Коль спросят: «Тема вам знакома?» —

Скажу: «Пороюсь в книгах дома».

Я взыскан тем уже судьбой,

Что вижу книги пред собой.

Царь Птолемей [6]собрал подряд

Все книги мира, говорят.

Весьма гордился Птолемей

Сокровищницею своей,

Но в грамоту не слишком вник —

И мало почерпнул из книг.

Я книги много лет коплю,

Читать, однако, не люблю:

Мозги наукой засорять —

Здоровье попусту терять.

Усердье к лишним знаньям – вздор,

Кто жаждет их – тот фантазер!

Хоть неуч я, а все ж могу

В академическом кругу

Блеснуть словечком «item». [7]Да,

Латынь, конечно, мне чужда,

Родной язык доступней, но

Я знаю: «vinum» есть «вино»,

«Cuculus» – олух,

«sus» – свинья,

«Dominus Doctor» [8]– это я.

Но уши прячу, чтоб не счел

Меня ослом наш мукомол.

О стяжательстве

Дурак пред вами – скопидом.

Стяжать, стяжать любым путем

Цель его жизни, счастье в том.

* * *

Дурак – добро копящий скряга,

Ему его добро не в благо.

Кому богатства он откажет,

Когда в свой час в могилу ляжет?

Но тот еще глупей стократ,

Кто промотать преступно рад

Все, что на время во владенье

Дано ему от провиденья.

А призовет господь к отчету —

Не будет снисхожденья моту.

Родне все отписав именье,

Глупец отверг души спасенье.

Боишься прыщика, глупец, —

Чесотку схватишь под конец!

Коль ты нечисто стал богат,

Ступай поджариваться в ад!

Наследник разведет руками,

И ни к чему надгробный камень

И щедрый дар на храм тому,

Кто в адскую низринут тьму.

Велел господь: «Последний грош

Отдай, покуда ты живешь!»

Мудрец – не жадный раб мамоны,

Его мечта – не миллионы:

Он больше горд самопознаньем,

Чем богатейшим состояньем.

Был алчным златолюбцем Красс —

И золотом опился раз. [9]

Но, деньги в бездну моря бросив,

Кратет был истинный философ. [10]

Кто бренных ценностей взалкал —

Втоптал живую душу в кал!

О новых модах

Кто вечно только модой занят —

Лишь дураков к себе приманит

И притчей во языцех станет.

* * *

Что было встарь недопустимо,

Теперь терпимо, даже чтимо.

Считалось ведь не без причин,

Что борода – краса мужчин.

А ныне – кроме деревенщин,

Не отличишь мужчин от женщин:

На всех помада и румяна

(Раб Моды – та же обезьяна!),

И шея вся обнажена,

В цепях и в обручах она.

О, пленник Моды, до чего ж

Он на невольника похож!

Корзиной – волосы, кудряшки —

Как на овечке иль барашке.

Кто сушит голову в окне

На солнышке, кто при огне.

А вши – они не пропадут, —

Напротив, обретут приют

В несчетных складках сокровенных

Одежд моднейших, современных!

В кафтанах легких и в тяжелых,

Широкофалдных, долгополых,

В штанах, фуфайках и жилетах,

В пантуфлях, сапогах, штиблетах

Еврейский вкус царит опять!

Да, Мода то вперед, то вспять

Толкает нас неугомонно,

Свидетельствуя, что мы склонны

Всегда бродить туда-сюда

Путем порока и стыда.

Всесильна Мода, говорят.

И вот на ней другой наряд —

Кургузый, чуть не до пупа!

Но модников толпа глупа.

Позор вам, немцы! Прихоть Моды

Противна замыслам природы:

Что сокровенным быть должно,

То Модою обнажено.

Но есть всему пределы, сроки —

Страданьем платят за пороки.

Раб Моды иль ее раба,

И вас не пощадит судьба!

Дурачки-старички

Вот-вот я в гроб уже сойду

Иль к живодеру попаду,

Но с глупостью живу в ладу.

* * *

Хоть стал я дряхлым стариком,

Слыву, однако, дураком:

Столетний глупенький младенчик,

Показываю свой бубенчик

Мальчишкам несмышленым я

(Сильна над ними власть моя!),

Мое ученье – им в забаву,

А я стяжать желаю славу.

В рай с этим не войдешь, о нет!

Пример мой плох, и плох совет.

Чему учен, тому учу,

Однако быть в чести хочу,

Осмелюсь даже тем похвастать,

Как посрамлен бывал я часто

И уличался в странах дальних

В делах не очень-то похвальных.

Да, воду я люблю мутить

И не перестаю чудить,

А где не справлюсь я никак,

Поможет сын мой – Ганс-дурак.

Я за него не беспокоюсь —

Меня сынок заткнет за пояс!

Он дурью жив, он ею дышит, —

Дай срок – весь мир о нем услышит.

«Вот, скажут, истинный дурак:

Отец в сравненье с ним – сопляк!

Он так еще себя проявит,

Что весь дурацкий флот прославит!

Отцам утеха на том свете,

Когда их тут сменяют дети!

Так нынче повелось в народе,

Что старость с мудростью в разводе.

А сколь чиста у старцев совесть,

Нам скажет о Сусанне повесть [11]

И о ее клеветниках —

Двух похотливых стариках.

Старик-дурак себя погубит,

Коль он порок и кривду любит.

О воспитании детей

Все те, кто озорства ребят

Не замечают, словно спят, —

Бед натерпевшись, возопят.

* * *

Глупцов глупей, слепцов слепей

Те, кто не воспитал детей

В порядочности, в послушанье,

Не проявив забот и тщанья,

Чтоб, как без пастыря ягненок,

С пути не сбился их ребенок,

И пусть – в дурной игре повинный —

Сам папенька с невинной миной

Не говорит: «Всех создал бог, —

Исправишь ли того, кто плох?»

Неправда! Учится ребенок

У мудрого отца с пеленок.

(Кто думает не так – дурак,

Ребенку и себе он враг!)

Все на лету хватают дети,

Соблазну попадая в сети.

Гнуть деревце ты можешь смело,

Пока оно не повзрослело,

А взрослое пригнул – сломалось!

Накажешь розгой… ну, хоть малость,

И смотришь – дурь из шалуна

Безбольно выгнала она.

Лишь строгостью добьешься толка:

Сорняк пророс – нужна прополка.

Жил праведно библейский Илий,

Но сыновья его грешили,

За что, покаран богом строго,

Он претерпел страданий много —

И умер в горе безутешном,

К сынам своим приравнен грешным. [12]

Ах, дать бы юношам сегодня

Учителей поблагородней,

Как Феникс [13]– тот, кого Пелей

Из сонмища учителей

Избрал для сына, Ахиллеса,

Дабы не вырастить балбеса!

Обрыскал Грецию Филипп [14]—

И к Аристотелю прилип,

Чьим был учителем Платон,

Кто сам Сократом был учен.

Да, Аристотель, знанья солнце,

Учил героя Македонца! [15]

Но современные отцы,

Отцы – скупцы, глупцы, слепцы, —

Таких учителей находят,

Что время только зря изводят.

Готовя из учеников

Невежд, повес и дураков.

И то добро, коль неуч тот

Не полный – только полу… скот!

Тут, право, нечему дивиться:

От дурака дурак родится!

Но вы расплатитесь за это,

Когда ваш сын, как муж совета,

На столь почетном сидя месте

Блюстителя морали, чести,

Не раз почувствует в смущенье

Свое дурное обученье.

И поделом отец тогда

Сгорит от позднего стыда

И сожаленья: ведь не шутка —

Признаться, что взрастил ублюдка.

Посмотришь: этот – богохул,

Другой ударился в разгул,

Тот шляется по девкам, кутит,

Нечистые делишки крутит,

Четвертый, стыд забыв и страх,

Гляди, продулся в пух и прах!

Так с недорослями иными

Бывает, пустопродувными,

Которых с детства, на беду,

Не учат знаньям и труду,

Отдав учителям дешевым —

Невежественным, бестолковым.

А нравственность, влеченья, знанья

Зависят лишь от воспитанья.

Происхождению – почтенье,

Но сам ты – что? Происхождение

Тобой не приобретено.

Богатство – тоже благо, но

Что есть оно? Судьбы каприз:

Прыжки мяча то вверх, то вниз!

И в славе – сладость, но она

Так ненадежна, неверна.

Прельщает тела красота,

Минула ночь – прощай, мечта!

Здоровье – клад, но с древних пор

Хворь начеку, как ловкий вор.

И сила – драгоценный ларь,

Но где она, когда ты стар?!

Все преходяще, быстротечно,

И лишь наука долговечна.

Спросил Сократа Горгий [16]встарь:

Был счастлив ли персидский царь,

Что в мире слыл владык владыкой,

Бессильем власти превеликой?

Сократ сказал: «А был ли он

В вопросах этики силен?»

Да, ни в богатстве, ни во власти

Нет без морали людям счастья.

О тех, кто сеет раздоры

Под жернов лег дурак, который

Всех вовлекать привык в раздоры:

Хлебнет он муки и позора!

* * *

Известно, склочник был бы рад

Весь мир вовлечь в раздор, в разлад,

Чтобы шумела сплетня злая,

Враждой неистовой пылая.

Так не поранит острый нож,

Как ранит подлой сплетни ложь,

Причем лишь после обнаружишь,

Что это сделал тот, с кем дружишь.

А клеветник с ехидным смехом —

Утешен, горд своим успехом —

Злорадствует: «Кунштюк был тонкий:

Все шито-крыто, – я в сторонке!»

Мерзавец убежден, конечно,

Что тайну сохранит навечно.

Вот козырь-то его каков!

Не счесть таких клеветников,

Что разожгут коварной сплетней

Пожары распри многолетней.

К преступной цели напролом

Шел так же и Авессалом; [17]

До времени неуязвимы,

Свои повсюду есть Алкимы, [18]

Что сеют распри меж друзьями,

В ловушки попадая сами.

Того надежда обманула,

Кто весть о гибели Саула [19]

Принес Давиду, но на месте

Царем казнен был за известье.

Тем кончили и два злодея,

Что умертвили Иевосфея. [20]

Кто распри вспахивает поле,

Под жернов ляжет поневоле.

Почти всегда наверняка

Мы узнаем клеветника,

Хоть он коварен и хитер:

Дымится шапка – значит, вор!

Дурак – за дверью, но смотри:

Он там, а уши тут, внутри!

О дурных манерах

Тех, у кого манеры скверны,

И тех, кто чересчур манерны,

Зачислю я в свой флот галерный.

* * *

По длиннополому наряду,

По чванной поступи, по взгляду,

По поворотам головы,

Едва с ним встретились бы вы, —

Пусть он торопится иль словно

Вельможа, шествует сановно,

Вы сразу бы решили: «Хват!

И пустоват и нагловат,

И быть подальше от него

Благоразумнее всего».

Но кто неглуп и кто воспитан,

В сужденьях и в делах испытан,

Того признает общий суд,

В пример другим превознесут.

Натура мудрая – стыдлива,

Миролюбива, не криклива,

Добра не занимать ей стать,

И с нею – божья благодать.

Благовоспитанность ценней,

Чем все богатства жизни сей.

Об истинно высоком нраве

Судить мы по манерам вправе.

Кто повседневно сам не очень

Воспитанностью озабочен,

К манерам скромным не привык

Тот, значит, глуп и туп, как бык.

Что может быть достойней, краше,

Чем скромность, благонравье наше?

Где сын понятлив, уговорчив,

Воспитан, неподатлив порче,

Там горд и счастлив там отец:

Был милостив к нему творец.

Об истинной дружбе

Коль ты невинного избил,

Несправедливо оскорбил, —

Презренье ты себе купил!

* * *

Кто так ведет себя с людьми,

Дурак, дубина он, пойми:

Все возликуют ведь, когда

Придет и на него беда.

Кто друга обобрать намерен,

Который предан так, и верен,

И прямодушен был весьма,

Тот, видимо, сошел с ума.

Священна дружба навсегда нам

Царя Давида с Ионафаном; [21]

Ахилл с Патроклом – образец

Двух чистых дружеских сердец,

И Сципион и Лелий… [22]Но —

Друзей подобных нет давно!

Раз денег нет – и дружбы нет:

Стоит на этом нынче свет!

И к ближним что-то незаметно

Теперь любви ветхозаветной.

Во всем корысти торжество,

Кругом – свойство и кумовство:

Ведь Моисей, кто нас учил

Других любить, давно почил.

Кто себялюбью лишь послушен,

А к пользе общей равнодушен,

Тот – неразумная свинья:

Есть в общей пользе и своя!

Вы Каина везде встречали:

Раз Авель счастлив – он в печали.

Друзей, когда не станет денег,

Две дюжины продашь за пфенниг,

А если лучших соберешь,

Уступишь семерых за грош!

Об опрометчивых дураках

Ездок неопытный, к тому же

Не подтянувший трок потуже,

Очутится, всем на смех в луже.

* * *

С кем дружит Глупость, ео ipso [23],

Всегда вам скажет: «Что ж, ошибся!»

Коль ты верхом собрался в путь,

Проверить сбрую не забудь:

Кто, дело сделав, ждет совета,

Тому не впрок ни то, ни это,

А кто заране все обсудит,

Тот в дураках потом не будет.

Подумал бы вперед Адам,

Не влекся бы он к тем плодам,

И яблочком коль не прельстился б,

То с райской жизнью не простился б.

Когда бы понял Ионафан [24]

Коварный Трифонов обман,

Не верил речи лицемерной,

Даров не взял бы, то, наверно,

Вернулся б невредим и жив он,

А в дураках остался б Трифон.

На что был Юлий Цезарь гений [25]

И словопрений и сражений,

Но, мир вкушая, гений сей

Дал как-то маху, ротозей:

Письмо не сразу прочитал, —

И Брут в него вонзил кинжал.

И Никанор [26]в просчете был —

Дичь продал прежде, чем убил.

Не повезло: остался вдруг

И обезглавлен, и без рук,

И вырван был потом, увы,

Язык из мертвой головы!

Успешен замысел, когда

Он своевремен, господа!

А торопыг с древнейших пор

Ждут неудачи и позор.

О волокитстве

Пленен Венерой, у плутовки

Ты, как дергунчик, на веревке.

Терпи, дурак, ее издевки!

* * *

– Я, жаркозадая богиня

Венера, возвещаю ныне,

В том присягая, что прямая

Дочь Ганса-дурня и сама я.

Кумир всесветный дураков,

Я юношей и стариков

Лишь захочу – и обольщу,

И всех в болванов превращу,

Перед собой повергнув ниц:

Не знает власть моя границ!

Тех, кто читали «Одиссею»,

Прошу припомнить я Цирцею,

И Калипсо, и хор сирен.

Таков и мой всесильный плен!

Кто мнит, что он умен, хитер,

С тем короток мой разговор:

В котел безумья погружу

И в дурачка преображу.

А кто моим рубцом отмечен,

Ничем не может быть излечен!

Мой озорной сынок – дитя,

По-детски он шалит, шутя,

Но, на его проделки глядя,

Иной сластолюбивый дядя,

Закореневший в волокитстве,

С ним соревнуется в бесстыдстве,

И, как ребенок, несмышлен,

Двух путных слов не скажет он.

Сынок мой наг – ив этом знак,

Что похоть скрыть нельзя никак!

Спокон веков из града в град,

Затем что мой сынок крылат,

Любви влекущая беда

Порхает всюду и всегда,

И нет – от сотворенья мира —

Капризней, чем она, кумира.

Лук держит мой Амур-пострел,

Полны его колчаны стрел,

Всегда на тетиве рука,

И, чуть заметит дурака,

Стреляет он, – дурак сражен,

Остатков разума лишен

И, жертвой стать мне предназначен,

Пожаром страсти весь охвачен.

О, тот огонь неугасим!

Погублена Дидона [27]им,

Медея, тем огнем объята,

Сожгла своих детей и брата.

Всех жертв любви мы не сочли б:

От страсти Несс-кентавр погиб, [28]

И Троя натерпелась горя; [29]

С горы низверглась Сафо в море; [30]

Сирены пением влекли

К себе на гибель корабли;

И взнуздан был, и был оседлан

Мудрец один красоткой подлой; [31]

На воздух воспарил Вергилий, [32]

Хоть бог ему и не дал крылий.

За курс искусства страсти пылкой

Овидий поплатился ссылкой… [33]

Кой-кто мог мудрым слыть, когда б

Он не был блудодейства раб.

Кто женский пол чрезмерно любит,

В себе живую душу губит:

Как богу богово воздать,

Коль слишком дамам угождать?

Хоть знатный будь, хоть низкий люд,

Беда и срам – цена за блуд.

Глупец отъявленный, кто мнит,

Что в блуде меру сохранит:

Распутникам, как говорят,

Все нипочем, сам черт не брат

Одно тебе, дурак, лекарство:

Колпак! Носи и благодарствуй!

Бражники-гуляки

Бродягой, нищим тот умрет,

Кто вечно кутит, пьет и жрет

И лишь с гуляк пример берет.

* * *

Колпак ты на того надень,

Кто день и ночь, и ночь и день

Рад брюхо поплотней набить

И полной винной бочкой быть,

Как будто жизнь он взял на откуп

С единой целью: больше в глотку б!

Он за день виноградных лоз

Погубит больше, чем мороз.

Дадим такому человечку

На корабле глупцов местечко!

С ума сведет его вино —

Под старость скажется оно:

Трясуч, дурашлив, голос пропит, —

Свой смертный час он сам торопит.

На свете нет порока гаже:

Муж просвещенный, мудрый далее,

Предавшись пьянству, до конца

Лишится славы мудреца.

Пьешь в меру – разговор иной.

Не снес вина и старец Ной, [34]

Хотя в ту пору в мире целом

Был самым первым виноделом.

Вино и мудрых в грязь повалит

И колпаки на них напялит.

Когда израильский народ

Вливал, бывало, лишку в рот,

Он, как заведено меж: пьяниц,

Шумел, плясал безбожный танец

Вкруг изваяния тельца [35]

Языческого образца.

Недаром бог во время оно

Пить запретил сынам Аарона. [36]

Но в наши дни какой священник

Той заповеди не изменник?!

Хлебнул и Олоферн беды, [37]

И головы и бороды

Лишась, когда был пьян однажды.

И – жертва той же самой жажды —

Бывал и Александр пьян, [38]

Свой унижая царский сан,

И делал то, о чем потом

Сам вспоминал с большим стыдом.

Кто весел от вина сегодня,

Заплачет завтра в преисподней.

Когда б не пьянство, то вовек

Не знал бы рабства человек!

Чревоугодье, пьянство – страсти,

Чьи спутники – нужда, несчастье.

Отцам и сыновьям равно

Страданьями грозит вино,

Коль ты его хлебать привык

С кем ни на есть, как воду – бык.

Ах, мало ли таких гуляк,

Кому как дом родной кабак:

Пришли – кабатчик наготове,

Две ляжки подал им коровьи,

Миндаль, изюм и рис принес,

А чем расплатятся – вопрос!

Все стали бы мудрей вдвойне,

Будь капля мудрости в вине,

Что пьют сверх меры и сверх силы

Обжоры, пьяницы-кутилы,

Друг дружке наливая кружку

И побуждая пить друг дружку:

«Твое здоровье!… Пей!…» – «Смотри,

До дна, до капли!…» – «На пари!…»

«Налить?» – «Налей!…» Пьют дуралеи,

Себя нисколько не жалея:

Раз – в кружку, два – ив глотку. Ловко!

Намылить бы для них веревку!

Поистине, ведь нет другой

На свете глупости такой!

Прочесть мы можем у Сенеки

(Мыслитель, живший в первом веке):

«Боюсь, что трезвых мир осудит,

А уважать лишь пьяниц будет,

И чтобы знаменитым быть,

Вина придется больше пить».

Но я в виду имею тут

И тех, кто пива много пьют.

Пьет умный в меру, а болван —

Хоть бочку, хоть бродильный чан.

Однако долговечней тот,

Кто понемногу, с толком пьет.

Приятно лишь во рту вино, —

В утробе мучит нас оно,

Всю кровь пропитывает ядом,

Как василиск смертельным взглядом. [39]

О слугах двух господ

К двум господам слугой наняться

За парой зайцев сразу гнаться:

Полезно в глупости сознаться!

* * *

Тот глуп, скажу без церемоний,

Кто служит богу и мамоне.

Слуга, служа двум господам,

Ни тут не справится, ни там.

Кто хочет жить с пяти ремесел,

И об одном бы думать бросил.

С одной собакой, хоть убейся,

Поймать двух зайцев не надейся;

Не то что двух – скорей всего,

Не схватишь ты ни одного.

Кто много должностей имеет —

Ни на одной не преуспеет.

И тех, кто служит там и тут,

И там и тут напрасно ждут.

Всем не услужишь никогда:

Ты станешь путать «нет» и «да»,

Из всех отбросов есть окрошку

И разбиваться весь в лепешку,

Льстить, и пред каждым унижаться,

И ни на что не обижаться.

Нагреет руки, говорят,

Кто лишнему местечку рад,

Кто хлещет всякое вино,

Тому не вкусно ни одно.

Хвала и честь слуге тому,

Кто верно служит одному…

Осел подох – изголодался:

Хозяев многих навидался! [40]

О болтунах

Язык на привязи держать —

Душе от страха не дрожать.

Честь болтовнёю не стяжать.

* * *

Несносен тот глупец, который

Со всеми затевает споры,

Хоть люди и молчат кругом,

В душе смеясь над дураком

Иль скрыть негодованье силясь:

«Вновь диспутировать он вылез!»

Тем, кто не к месту рад болтать,

Им «Братство дураков» под стать.

Хоть и не спрошен был, а сам

Дурак спешит ответить вам,

Как бы самодовольно бряк:

«Любуйтесь, люди, я – дурак!»

Болтун и болтовнёю сыт,

Но горек будет поздний стыд!

И документы, коль захочет,

Болтун преступно опорочит:

Болтать ему не трудно, – вот

Когда на исповедь придет,

Тут отнимается язык,

Тут он заика из заик!

Иной бы умным показался,

Когда б, на грех, не разболтался.

Забарабанил дятел в ствол —

К своим птенцам тебя привел.

Молчанье – щит от многих бед,

А болтовня всегда во вред.

Язык у человека мал,

А сколько жизней он сломал.

Свой проявляя низкий норов, —

Виновник сплетен, склок, раздоров!

Но вот чего не взять мне в толк:

И хищников – будь лев иль волк —

Всех можно укротить, и лишь

Язык людской не укротишь:

Он то лопочет, то стрекочет,

Всех, кто нам дорог, опорочит,

Предатель он и клеветник,

Наш злой, издевчивый язык!

Язык лишь тем вредить не в силе,

Кто вечным сном уснул в могиле.

Язык – хитрец и лжец исконный,

Толкует вкривь и вкось законы,

Добро он в зло преобразит,

Любую правду исказит

И из суда наверняка

С сумою пустит бедняка.

Что болтуну? Как хочет врет,

Вранье щекочет сладко poт,

И ради красного словца

Предаст и мать он и отца.

Напыщенного пустослова

Толпа превозносить готова,

А уж коль знатность налицо,

На ком потоньше сукнецо,

Наряд богатый, кольца блещут,

Тех уж никто не оклевещет!

Кафтан потертый не в чести —

С ним власти не приобрести.

Когда бы дожили до нас,

Ораторствуя и сейчас,

Два златоуста из Афин —

Сам Демосфен и с ним Эсхин,

И Цицерон, – их знаньям грош

Была б цена, и пышно ложь

В их красноречье б распускалась,

Чтоб глупость ими увлекалась.

Грех не в опаску болтунам,

А лжец – друг ненадежный нам.

Кто имя божие хулит,

Хулы своей не утаит,

Куда б ему ни удалиться:

Слова его подхватят птицы.

Расплата будет так горька:

Длинна у господа рука!

Кто бревна тешет над собой,

Исхлестан острою щепой.

Разинутый не в меру рот

Отвратнейшую дрянь сожрет.

Дурак красно болтать желает,

Мудрец молчит и размышляет.

Дороже ценится молчанье,

Чем празднословья недержанье.

Молчанью – золота цена,

А речь бесценна, коль умна!

О берущих взаймы

Знай ты, живущий на долги:

Как ни хитри и как ни лги, —

Быстры платежных дней шаги!

* * *

Гупцом первейшим тот слывет,

Кто вечно займами живет,

На ту присловицу плюя,

Что поместил в эпиграф я.

Заблудших душ на свете много,

Не внемлющих заветам бога.

Соблазн пороков побороть

Не хочется им, но господь

Следит за ними. Близок срок,

А кредитор небесный строг.

Свое всему есть время, цель

И свой же путь: отсель – досель.

Кто любит брать взаймы, уже

Не думает о платеже:

«Ах, поручитель похлопочет —

Заимодавец долг отсрочит!»

Но, в срок не уплатив опять,

Придется на соломе спать.

Распляшется осел, прохвост, —

И не уймешь, хоть вырви хвост!

О бесполезном учении

Кто плохо учится, тот, значит,

Сам же себя и околпачит —

И горько под конец заплачет.

* * *

Я и студентам не потатчик,

Которым без моих подачек,

А как эмблема их ученья

Колпак присвоен для ношенья.

Не видя в книгах интереса,

Рад лоботрясничать повеса.

Науку истинную в грош

Не ценит часто молодежь,

А все, что дурно, бесполезно,

То ветрогонам и любезно.

Но этот же порок – о, срам! —

Присущ иным профессорам,

Чьи знанья куцые ничтожней

Их болтовни пустопорожней.

Ну, не глупцы ли, не болваны,

Кто всякой чуши постоянно

Своих студентов бедных учат,

Да и себя напрасно мучат?

Да, юноши обыкновенно

Поныне едут в Лейпциг, в Вену,

И в Майнц, и в Эрфурт, в Базель тоже [42]—

Гнилой трухой питаться. Более,

И в Гейдельберге до сих пор

Все тот же изучают вздор!

А дома ждет тебя позор:

В карманах пусто – хоть бы грош!

Добро, коль службу ты найдешь,

Как парень грамотный, в печатне,

Но кой-кому в шинке приятней

Пьянчугам подавать вино,

А спился там – пошел на дно…

Таких встречали вы и сами:

Колпак на каждом с бубенцами!

Завтра, завтра – не сегодня

Кто, как ворона «кра, кра, кра»,

Твердит: «До завтра, до утра!» —

Тому колпак надеть пора.

* * *

Глупец, кто, внемля голос божий:

«Спеши, чтоб не взыскал я строже,

Исправься, грешный путь забудь!» —

Сам не спешит на правый путь:

Мол, нынче неохота, лень,

Живу, мол, не последний день, —

Исправлюсь завтра. Кра, кра, кра!

А доживет ли до утра?

Дурак себя же мучит тяжко,

И все отсрочка, все оттяжка!

А грех и глупость – тут как тут —

С весельем рядышком идут.

Клянется часто сын заблудший:

«Уж завтра-то я стану лучше!»

Но это «завтра» никогда

Не наступает, вот беда!

Как снег растаявший, как дым,

Заветный день неуловим.

И только одряхлев, глупец

В то завтра вступит наконец,

Расслаблен, немощен уже,

С тоской раскаянья в душе.

Спеши сегодня лучше стать —

Не будешь завтра так страдать.

Звучало нынче божье слово,

А прозвучит ли завтра снова?

Кто исправляться завтра любит

И все грешит, тот душу губит.

О караульщиках своих жен

Кто охранять стрекоз возьмется

Иль воду наливать в колодцы,

Пусть за женой следить берется

* * *

День-два хороших, сто плохих

У глупых стражей жен своих.

Коль истинно честна жена,

За нею слежка не нужна,

А коль жена блудлива, лжива,

То своего добьется живо

Какой ни учреди надзор,

Возьми все двери на запор,

Ставь караульных у ворот, —

Она всех за нос проведет.

И в башню заточи, иная

Родит младенца, как Даная.

А Пенелопу – без надзора —

Хоть осаждали ухажеры,

Но мужу двадцать лет она,

В разлуке с ним, была верна!

Кто знает, что наверняка

Ни разу не бывал пока

Женой обманут, что жена

Заботлива, добра, неясна,

И не боится он измены,

Тот истинно супруг блаженный.

Хоть будь красавицей жена,

Но если дурой рождена,

С ней, как с глухой кобылой, мука:

Как ни причмокивай, ни нукай, —

Пошел на ней пахать, – бог мой! —

Бороздки ни одной прямой!

Жена, что служит всем примером,

К таким привержена манерам:

Глаз на мужчину не поднимет,

Словца любезного ни примет,

Боясь, что льстивый хват-угодник —

Злой волк в овечьей шубе – сводник.

Париса некогда сама

Елена не сведи с ума,

Дидона не прельстись Энеем, —

Судьба была б добрей к обеим!

О прелюбодеянии

Где смотрит муж сквозь пальцы, там

Жену с чужим он сводит сам:

Там кошке смех и плач мышам.

* * *

Хоть любодействуй в наши дни,

Хоть походя кого толкни, —

Оно теперь и не грехом

Считается, а пустяком!

И в грешном Риме святость брака

Не смели осквернять, однако —

Что Цезаревы нам законы,

Что Юлиевы нам препоны?! [43]

Дом, где хозяин Ганс-тюфяк, —

Содом: «Ты дура!» – «Сам дурак!»

«Ты начала!» – «Молчи!» – «Отстань!»

Так день-деньской раздоры, брань, —

Летит горшок, шумовка, тяпка,

А муженек, растяпа, тряпка,

Лицо – в ладонь и норовит

Прикинуться, что крепко спит.

Стар иль во цвете лет супруг,

Все женам нынче сходит с рук,

Все переварит муж-ублюдок, —

Луженым стал мужской желудок!

Мужья, подобные Катону, [44]

Который в Риме в годы оны

По доброй воле был рогат,

Жену свою сдав напрокат, —

Не станут плакать, в драку лезть,

Супружества спасая честь.

Коль муж, уверясь, что жена

Заведомо пред ним грешна,

Жить продолжает с нею, он,

Я полагаю, не умен:

Он сам способствует жене

И впредь блудить на стороне.

Яз<

Наши рекомендации