В сознании эмоциональных факторов

Критика концепции «ужаса смерти»

Важным компонентом мыслительной активности при стрессе вляется ее чувственная сторона, чувственная окрашенность. Эта Ктивность далеко не всегда просто поток мыслей, обдумывание.

Она также связана, во-первых, со стрессором, во-вторых, с проявлениями стресса, тем более если они неприятны, дискомфортны. Мышление активизируется, в частности, в поисках пути овладевая стрессом, в поясках выхода из экстремальной ситуации. Возможны разные подходы к «шкалированию» чувственной окрашенности мышления. В частности, можно видеть два альтернативных полюса на шкале чувственной окраски мыслей при стрессе. С одной стороны этой шкалы — беспокойство, тревожпость, страх, ysciffi (панический ужас); с другой стороны — бесстрашие, смелость, отвага, безудержно смелое поведение. Уместен вопрос о том, являются ли эти два континуума полярпыми частями единой непрорывной шкалы, соединенными через точку чувственного равновесия между такими противоположностями, как тревожность и бесстрашие. Или, напротив, эти два континуума следует рассматривать, к чему склонны многие авторы, как инвертированные проявления {«перевертыши») одного и того же феномена. При этом, как ни странпо, непримиримо дискутируя по проблемам, касающимся этого феномена, почти все западные исследователи сходятся на том, что основной, базисной является шкала страха, ужаса, а континуум, противоположный ой,— это лишь «маска» содержания первой шкалы. Будто бы решимость, смелость — это результат сокрытия, подавления некоего первородного ужаса, ужаса смерти. «Первое, что нам нужно сделать с героизмом,— это обнажить его внутреннюю сторону, показав, что же дает человеческой героике ее специфический характер и толчок. Здесь мы прямо указываем на одно яз крупнейших «виовьоткрытий» современной мысли, которое заключается в том, что из всего, что движет человеком, главным является ужас смерти» [308, с. 310]. Героизм — это прежде всего рефлекс ужаса смерти, пишет другой автор [524].

Отбрасывая не только идею о примате чувства смелости и как о результате ее исчерпания — о чувстве страха, по и попытки анализа равноправности этих во многом противоположных чувств, западные ученью обращают свое внимание па обсуждение того, врожденным пли приобретенным является чувство ужаса, признавая его за базисное и в том и в другом случае. При этом оба «враждУЭЩ щих» направления предполагают источником всех разновидносш| чувства страха страх смерти. Имея такое общее основание, участники дискуссий, устремив свое внимание на частпые противоречия, оставили почти без обсуждения фепомен, положенный ими в это основание, а именно: что же такое «страх смерти» («страх перед смертью»), из-за чего и для чего он существует, какова его структура. Все это критически не рассмотрено за период почти столетнего изучения указанной проблемы, если но считать блестящие литературные размышления Фрейда пад проблемой кончяВН

Жизни. Отбросив как непригодный для себя «культ звериной храбрости», приписываемый нашим древним предкам, современная западная философия создала своего рода «культ интеллигептдого" деаса».

«Смерть стала настоящей «музой философии», начиная с Греции в кончая Хайдегером и современным экзистенциализмом» |308, с 311].

Рассмотрим, как строится дискуссия о генезисе страха смерти. Когорта «здравомыслящих» ученых утверждает, что страх смерти неестествен для человека, что мы не рождены с ним (475, 507J. Ребенок, полагают они, как правило, не знает о смерти до 3—5 лет, она отделена от его опыта, если он живет в мире живых, действующих объектов его наблюдений. Постепенное осознанно неизбежности смерти в благополучных семьях может продолжаться до 9—10 дет. «Здравомыслящие» расценивают тревожность, страхи в младенческом возрасте в связи со временным уходом матери, с ее неодобрением, с голодом и т. п., а не с врожденным страхом уничтожения индивида. Более того, они полагают, что материнская теплота чувств, ее разумный уход за ребенком способствуют тому, что возможные чувства тревожности и виновности у ребенка будут развиваться умеренным образом [322, с. 11]. Ребенок, который имеет хороший материнский уход, разовьет в себе чувство общей безопасности и не будет подвержен болезненным страхам потери поддержки и уничтожения [5521. Психиатр Рейнгольд [505] категорически заявляет, что тревожность уничтожения не является частью естественного опыта ребенка, но порождается и нем плохим уходом при лишении матери. Страх смерти, по ого мнению,' может быть более выраженным у человека, столкнувшегося, будучи ребенком, с враждебным отрицанием со стороны родителей его жизненных импульсов или, если рассматривать более широко, с противодействием капиталистического общества свободе.человеческих самопроявлений. Популярность подобных взглядов способствовала тому, что указанные концепции распространялись далеко за пределы научных аудиторий, будучи подхваченными в западных странах движением за «пеподавляемое существование», за свободу естественных проявлений биологических потребностей, за «новую гордость и радость за свое тело», за отбрасывание чувства стыда, зины и неприязни к себе [308, с. 312].

Излишне говорить, что такие тенденции в условиях капиталистической действительности привели к движению линии, так называемому сексбуму, к резкому росту наркомании и преступности, ^т- е. логическому извращению первоначальных принципов утоли-°ской «свободы тела и духа». Увы, идеологи этих «принципов» ^аркузе [468], Норман, О. Браун, автор нашумевшей книги

•«Жизнь против смерти», потерпели провал в своих утверждениях якобы возможности в капиталистическом обществе «невинной, безвредной и простой» жизни, лишающей человека страха смерти [3301.

Противники изложенной выше концепции «здравомыслящих» соглашаются с их утверждением того, что столкновение в раннем детстве с указанными выше неблагоприятными факторами способствует формированию тревожной личности. Вместе с том эти ученые полагают, что в данном случае имеет место не формирование тревожности, в основе которой лежит страх перед уничтожением собственного существа. По их мнению, при неблагоприятном детстве возрастают тенденции к проявлению врожденного страха такого уничтожения во всем диапазоне субъективно неприятных чувств: от тревожности до непосредственного страха перед возможностью личной смерти. По мнению ученых, принадлежащих к этому второму направлению, страх перед смертью естествен и присутствует в каждом человеке. Это «основной» страх, который влияет на все проявления этого чувства, страх, от которого никто не огражден, независимо от того, как бы ни был этот страх замаскирован [308, с. 313]. В. Деймз [428], также придерживавшийся данной точки зрения, называл смерть «червем в сердцевине» всех человеческих претензий на счастье. Макс Шелер полагал, что все люди должны иметь определенную интуицию относительно этого «червя в сердцевине» независимо от того, признают они это или нет [337, с. 17]. Этой же точки зрения придерживались и придерживаются многочисленные последователи 3. Фрейда, как психоаналитики, так и не принадлежащие к школе психоанализа. Известный психоаналитик Г. Зильбург говорит, что большинство людей полагают, что страх перед смертью отсутствует потому, что он редко показывает свое истинное лицо. Вместе с тем «никто не свободен от страха смерти. Неврозы тревожности, разные фобические состояния, даже значительное число депрессивных состояний, самоубийств и многочисленные формы шизофрении убедительно демонстрируют вечно присутствующий страх смерти, который вплетается в главные конфликты указанных психопатологических состояний. Можно ручаться за то, что страх смерти всегда присутствует е нашем умственном функционировании» 1576, с. 465—467]. По мне пию цитируемого автора, «постоянная трата психологической знс гии надело сохранения жизни была бы невозможной, если бы стол же постоянно не присутствовал страх смерти. Сам термин «самосо ранение» предполагает усилие против какой-то силы дезпнп грации: эмоциональный аспект этого усилия — страх, страх смерив (Там же). Пытаясь примирить это предположение с рсалыюн действительностью отсутствия в нашем сознании, как правило,

не только страха смерти, но и вообще какого-либо страха и даже тревожности, Г. Зильбург надстраивает еще одно предположение: «Если бы этот страх смерти постоянно осознавался, мы не смогли бы функционировать нормально. Он должен постоянно подавляться чтобы поддерживалось существование с какой-то степенью комфорта» (Там же).

Однако почему не представить, что когда страх перед чем-либо есть, то он действительно есть, когда же пет осозиавания этого чувства, то страха просто нет. Разве не экономнее (а закон экономии — один из основных законов существования биологической жизни) «включать» переживания страха, причем дифференцированно по виду (об этом подробнее ниже), тогда, когда ситуация указывает на необходимость этого, и «выключать» его, экономя биологическую энергию, препятствуя ее «скрытой утечке» по якобы постоянно замкнутой «цепи» страха в неосознаваемой сфере мышления (в бессознательном).

Пытаясь ответить на этот вопрос, психоаналитики говорят про эволюцию человека, «что ему тем больше был присущ страх, чем больше он отличался от других животных. Мы могли бы сказать, что страх запрограммирован в низших животных готовыми инстинктами. Но животное, которое не имеет инстинктов, не имеет также запрограммированных страхов. Страхи человека вырабатываются из тех способов, которыми он воспринимает мир» [308, с. 316]. Изящное рассуждение, но бездоказательное. Можно посмотреть на это по-другому. Исходя из гипотезы существования систем положительной и отрицательной мотивации, В. А. Файвишевский высказывает следующее: «Потребность в биологически и психологически отрицательных ситуациях проявляется столь широко, что эта тенденция, будучи абсолютизированной без учета ее подчиненной роли по отношению к потребности в положительной мотивации, может вызвать иллюзию существования у живого существа стремления к опасности как к самоцели. Видимо, такой иллюзией и было обусловлено создание 3. Фрейдом его концепции о существовании так называемого «инстинкта смерти»». И далее: «...если сенсорное голодание системы положительной мотивации создает вечную неутолимую неудовлетворенность человека достигнутым, то сенсорное голодание системы отрицательной мотивации обеспечивает эту неудовлетворенность мужеством, способностью к дерзанию и риску» 1266, с. 443].

Несомненно, положительна устремленность психоаналитических концепций на понимание, па анализ величайшей загадки в Человеке — загадки неосознаваемых процессов мышления — «подсознания». Необходимы попытки заполнить пустоту наших знаний о подсознании размышлениями, которые, имея в виду свое

• А, Катаев-Смык

психоаналитическое учение, Фрейд смело называл «спекуляциями», необходимыми там, где есть проблема, но нет основании для теорий и гипотез. Но нельзя такие спекулятивные размышления превращать в фетиш, в якобы единственно возможный способ обсуждения и решения всех проблем. Концепция о страхе смерти, извлеченная из психоанализа, превратилась для многих научных школ на Западе в своего рода доминанту, для которой все новые (и старые) экспериментальные и теоретические данные оказываются питательной средой. Эти научные школы готовы рассматривать все «за» и «против», но только танцуя от печки примята концепции страха смерти. Но почему, спрашивает известный психолог Гарднер Мерфи [488, с. 320], проживание жизни в любви и радос; может также рассматриваться как реальное я основное наряду с проявлениями страха смерти, действительно являющейся своего рода центром чувства тревожности? Наряду с предположением примата страха смерти в чувственном мнре человека можно столь же обоснованно допустить, что переживания страха и смелости равноценны и равноправны и актуализируются в сознании в зависимости от преобладания порождающих их внешних и внутренних факторов. Нет достаточных экспериментальных, оснований для рассуждений о том, сменяются чувства страха и смелости, взаимно выключая друг друга, или любое из них, подавляя противоположное чувство, маскирует, скрывает его тлеющий огонек. Как бы то ни было, но страхи естественно поглощаются экстенсивными стремлениями организма. Это выражается в самовосхищении, в удовлетворении ири раскрытии своих, способностей на фоне окружения [308]. Один из способов самовыражения — активное внедрение в жизнь, навстречу опасности и благополучию. Может ли кто-либо с полной уверенностью сказать, что подавляется: смелость в случае преобладания страха, или, напротив, страх во время смелых поступков, или это два взаимоисключающих (взаимовыключаю-щих) чувства, или же, наконец, это две формы осознания одного и того же механизма, активизирующего защитную (адаптивную) активность организма.

Опыт жизни учит человека управлению чувствами, в частности чувством страха. Уроки этого опыта могут действовать, минуя их осознавапие, обдумывание. Опыты жизни могут оставлять «болячки» на наших чувствах по принципу. «Пуганая ворона куста боится». Индивидуально различную значимость перед лицом опасности имеют «опора» на себя (у интервалов) и «опора» па внешние обстоятельства или на других людей (у экстернаяов) [51Ц. Нельзя отрицать значение наследуемых предрасположений к фобиям, а такж^-е приобретение или утрату такой предрасположенноепг по мере накопления жизненного опыта.

Итак, цитированные выше исследователи не идут дальше анализа так называемого страха смерти, при этом в основном но покидая _в сваях рассуждениях психоаналитической платформы. Эта платформа ограничивает проникновение в сущность анализируемого предмета даже при попытках отказаться от ортодоксального психоанализа. Теряется возможность анализа эмоционального континуума с полюсами «страх — смелость». Не анализируется такое влияние, как «смелость гнева», которое даже при большой натяжке трудно рассматривать как инвертированный страх. Тем более выпадают из внимания указанных авторов феномены: «смелость — радость», «смелость — потеха» и т. п., которые не свидетельствуют о равноценности феноменов смелости и страха и не подтверждают мнения о приоритете второго из них. А почему, если следовать логике психоанализа, не предположить обратное тому, что он постулирует: страх — это результат маскировки, подавления (репрессии, супрессии — в терминах психоанализа) смелости как базового чувства, каким оно может или должно являться, исходя из понимания развития жизни (в том числе, жизни и человечества, и человека) как активного овладения природной средой, овладения опытом активной жизни, а не жизни как пассивной защиты перед якобы только разрушительным наступлением окружающего (объективного или субъективного) на человека. Надо полагать, поколения адептов психоанализа, рекрутируемых, если они занимаются психоанализом профессионально, из клиницистов (врачей или клинических психологов), сталкиваются на протяжении каждого рабочего дня, т. е. на протяжении значительной части своей сознательной жизни, исключительно с людьми, нуждающимися в их помощи. Мир психоаналитика становится заполненным людьми тревожными, наделенными разными фобиями и т. п. Кто .может устоять перед ежедневно навязываемым представлением о якобы тревожности всего мира? Тем более что научной базой (аксиоматической догмой) является узловое звено психоаналитического концепта о примате ужаса смерти в эмоциях людей. Нельзя не учитывать еще и такие факторы, как профессиональная ориентированность на занятия психоанализом индивидов, потенциально нуждающихся в психологической поддержке. А если учесть фактор нарастающего «постарения» населения ряда стран мира, то примат феномена страха смерти становится желанным предметом обсуждения и «научного» мифотворчества. При этом становятся «неинтересными», «ненужными», «ненаучными» концепты, предполагающие те или иные варианты равновесия феноменов страх — сэде-

"Ризнавая значение социальных факторов в формировании страха смерти, указывая на сложность социальных влияний, ано-

9»

логеты психоанализа не могут рассеять туман догматического подхода, сквозь который они пытаются рассмотреть эту сложность. Указывая на важную роль многих частных факторов социального окружения в формировании личности, таких, как значение опоры личности на внешнюю, в том числе и на социальную, среду, значение темперамента, характера, стресс-устойчивости индивида и окружающих его людей; признавая значение межличностных процессов в социализации личности, буржуазные ученые упускают значение классовых основ формирования и личности, и межличностных отношений.

О некоторых стрессовых эмоциональных состояниях

Ниже мы изложим схематизированное представление о некоторых видах стрессовых эмоциональных состояний, имея в виду, что реальные проявлепия эмоций много сложнее предлагаемой схемы, что делает возможными и другие способы схематизации и классификации эмоциональных состояний, в частности при стрессе.

Результаты наших исследований эмоциональных переживаний в экстремальных условиях позволяют предположить, что существует по мепыпей мере четыре вида эмоциональных состояний при стрессе, которые можно рассматривать как характеризующиеся так называемым страхом смерти, и значительно больше состояний, отличающихся проявлениями смелости.

Первая разновидность страха — страх перед «просто смертью», перед исчезновением своей индивидуальности, перед разрушением своей телесности, перед болью как провозвестницей нарушения своей физической целостности, угрожающей в конечном итоге индивиду смертью и т. д.

Такое чувство страха может сочетаться с мыслями, направленными на поиск пути к спасению от опасности, порождающей страх. Известно, что «принятие решения» в этом случае может быть мгновенным инеантным (правильным или ошибочным) и может затягиваться. Такое «решение» может реалжзовываться как активное, либо пассивное поведение, либо может ие повлиять на внешние признаки поведения.

Среди людей, по роду своей профессии часто оказывающихся в опасных ситуациях, было немало таких, кто сообщал нам о том, что «чувство страха в критических условиях неистребимо, его надо обуздать и превратить в чувство разумной осторожносгп» (из рассказа летчика-испытателя Б.) «Обузданное» чувство страха за счет эмоционального «накала» может активировать мышление и поведение. Человек, испытывающий страх, но контролирующий и направляющий свои действия по пути удаления опасности, может

казаться спокойным и совершать смелые действия. В данном случае эмоция реализуется, в частности, как информация к сознанию субъекта, «к себе» в виде переживания страха, к функциональным (физиологическим) системам организма субъекта, за счет которых актуализируются его смелые поступки. Информация «к другим людям» о переживании субъектом страха «блокируется» благодаря его самообладанию. Немало людей, опираясь на личный опыт, полагают, что это единственный вид смелости. Смелость ли это? Это — смелое поведение.

Многие другие люди, ощущая страх, тревожность перед предстоящей опасностью, перестают ощущать эти чувства, когда опасный фактор начал действовать. При этом подобные чувства тем меньше актуализируются (субъективизируются), чем выше субъективная определенность программы защитной активности субъекта и чем выше субъективная вероятность удаления (преодоления) фактора опасности. Такое «нигилирование» чувства страха более вероятно, когда человек активно противоборствует носителю опасности; чувство страха может исчезнуть и при пассивном, но с заинтересованностью наблюдением за развитием опасной ситуации. В этих случаях ее эмоциогенность может активизировать внимание, мышление, деятельность, но без субъективпзации переживаний страха [127].

После начала действия опасного фактора, когда он стал «ясен», «понятен» субъекту (когда субъективная определенность этого фактора достигла уровня, «включающего» активное реагирование на него со стороны субъекта), чувство страха, имевшее место в ожидании опасности, может «трансформироваться» в другие эмоциональные переживания: а) в радость противоборства с посителем опасности. Это своего рода «торжество предстоящей победы» над ним; б) в переживании веселья, лихости. На основании большого числа опросов людей и наблюдений за их поведением в критических ситуациях мы беремся утверждать, что за этим переживанием может не быть скрытого чувства страха, тревожности; в) мы наблюдали случаи, когда сильное чувство страха, испуга мгновенно трансформировалось в чувство гнева с проявлениями ярости» когда на фоне переживания страха у субъекта актуализировалось представление об испугавшем факторе как об объекте, который необходимо уничтожить, наказать; г) возможны варианты *Дублпкации» эмоций, если одновременно имелись предпосылки Для возникновения у субъекта и испуга, и смеха. Например, когда человек понимал, что ситуация его столкновения с фактором Пугающим, но мнпмо опасным выглядит смешной со стороны; %) в редких случаях мы имели возможность наблюдать стрессо-^Ь1е эмоциональные состояния, отличавшиеся, условно говоря,

«расщеплением» эмоциональных проявлений. При этом человек непроизвольно совершал защитные движения, как при испуге, в то же время такой человек переживал чувство веселья, улыбался. Можно предположить, что в таком случае эмоция актуализировалась как «информация к себе» (осознаваемая) и «к другим людям» (опосредованная мимикой) о «торжестве победы» над якобы преодоленной опасностью, т. е. об игровой, развлекательной сущности текущей ситуации. В то же время к соматической двигательной системе этого человека поступала «информация» о наличии опасности, требующей защитных действий [126, 127).

Указанные «трансформации» чувства страха в другие эмоциональные переживания можно рассматривать как проявление фаз-ности в развитии эмоционально-поведенческого субсиндрома при остром стрессе. Его первая фаза — «программное реагирование», вторая — «ситуационное реагирование».

Известны лица, которым, по их словам, вообще не свойственно чувство страха в ситуациях, связаппых с профессиональной деятельностью в опасных условиях. Результаты наших наблюдений за такими людьми во время их профессиональной деятельности подтверждают достоверность их самооценки. В ходе приобретения профессионального мастерства практически все такие люди испытывали чувство страха, тревожности при первых столкновениях с опаспостью, которое постепенно (или сразу) редуцировалось. Надо сказать, что подобного типа людям не чужды ощущения тревожности, опасения, боязни, которые у них возникают при тех или иных опасностях в ситуациях, не связанных с профессиональным риском. Их бесстрашие в таких ситуациях, видимо, обусловлено многими прецедентами «овладения» своими эмоциональными реакциями; оно базируется на мотявацлопно-волевых чертах личности.

Известны разные пути к такому профессиональному бесстрашию, к такому, казалось бы, непроизвольному самообладанию: через становление и укрепление убежденности в безошибочности собственных действий в критической обстановке; через веру в собственную неуязвимость; через постепенное (за первые 2—3 года работы) замещение состояния тревожности состоянием напряженности внимания; через «культивирование» приятных пережп-ваний риска, постепенно вытесняющих чувство тревожности (при склонности к таким переживаниям); через переживание сильного страха. Приведем пример последнего вида формирования бесстрашия. Бывший воепный разведчик А., отличавшийся, по мнению его коллег, «абсолютным бесстрашием», рассказал нам, что после первых пребываний среди врагов (в роли одного из них) о» стал бояться, что когда-нибудь может быть разоблачен. «Однажды.

когда я готовился к очередной заброске ыа вражескую территорию, чувство тревожности было особенно сильным. Тогда я нарочно стал усиливать его, уверяя себя, что я когда-нибудь обязательно буду разоблачен и погибну. Напало чувство страха, оно было таким сильным, что я как бы пережил в мыслях и чувствах собственную смерть. После этого я уже не испытывал страха. Дважды, когда я бывал на грани провала, моя невозмутимость смущала моих противников и дала мне время уйти от опасности» (из рассказа А.). Известны способы дзенского (чаньского) тренинга, ведущие, в частности, к ликвидации тревожности и к самообладанию через переживание в мыслях и чувствах собственной смерти.

Полагаем, что о состоянии, сходном с описанными выше состояниями «профессионального бесстрашия», пишет М. Н. Русакова, обобщая обширные экспериментальные данные, полученные при психофизиологическом исследовании эмоций: «У человека, по-видимому, наиболее высоким поведенческим уровнем бодрствования следует принимать такое функциональное состояние, которое сопровождается деятельностью в экстремальных условиях, требующей высокого уровня внимания и сопровождающейся эмоциональным напряжением. В этом случае можно получить мобилизацию трех систем: моторной, эмоциопально-мотива-ционной и системы, обеспечивающей устойчивое внимание» 1238, с. 23].

В основе второго вида «страха смерти», надо полагать, лежит сформированный в ходе биологической эволюции феномен «страха смерти», которая может быть результатом исключения особи из стада, из стаи. Известно, что у многих видов животных особь, оказавшаяся впо стаи, нежизнеспособна перед лицом требований среды. Успешно противостоять им может только достаточная по численности и по разнообразию индивидуальных особенностей совокупность особей. Этот (второй) социально обусловленный вид «страха смерти» опосредуется (отражается) в человеческом сознании часто очень неприятным представлением о нарушении (потере) своего социальпого статуса. Таким образом, второй вид *страха смерти», как правило, проявляется в редуцированной форме, т. е. без какого-либо осознания угрозы смерти как таковой, а лишь в форме дискомфортных переживаний угрожающейили случившейся десоциализапии (чувство позора, ощущение собственной неуспешпости, неполноценности, ненужности другим людям п т. п.). Все такого рода ощущепия и переживания, по на-^ему мнению, составляют разные проявления второго вида «стра-я смерти». Следует отметить, что существует .множество примеров того, что дискомфорт таких переживаний оказывался столь сильным, что побуждал человека к самоубийству, т. е. был силь-

нее «стремления к жизни». Можно ли с уверенностью сказать, что чувство позора — это особым образом трансформированное чувство страха смерти особи, изгнанной из сообщества и тем обреченной на гибель в непосильной борьбе в одиночку за собственное существование? С уверенностью сказать, что это так и есть, нельзя. Можно полагать, что отмеченный выше страх «просто смерти» (первого вида), ужас перед угрозой собственного исчезновения может находиться в отношениях как антагонизма, так и синергизма с проявлениями «страха смерти» второго вида. Приведем примеры, иллюстрирующие такое взаимоотношение этих чувств. Во время парашютного прыжка парашютист К. оказался после раскрытия купола парашюта висящим вниз головой из-за того, что одна его нога запуталась в стропах. Приземление в таком положении, как правило, заканчивается смертью парашютиста. К., естественно, знал об этом и сразу оценил такую угрозу. Но это не только не вызвало у него явпого испуга, но, по его словам, он даже не стал думать об этом. И вот почему. Первым делом он, повернувшись в крайне неудобном положении, посмотрел вниз на то место на землю, где находились его товарищи, которые следили за прыжками. Сделал К. это для того, по его словам, чтобы убедиться в том, что из-за большого расстояния с земли нельзя различить, в каком положении он находится. Далее К. удостоверился, что ов не виден прыгавшему вслед за ним руководителю прыжками. Последний был закрыт куполом парашюта К., поэтому они друг друга не видели. Удостоверившись, что нет свидетелей его «плачевно-позорного» положения, К. не только успокоился, но испытал даже радостный эмоциональный подъем. После этого он, по его словам, стал относительно спокойно развязывать узел из строп парашюта, завязавшийся на его ноге. Будучи аналогичным образом подвешенным впоследствии в наземных условиях, К. только за счет огромных усилий освободился от узла на ноге-Во время же прыжка он якобы не ощутил таких усилии при освобождении ноги из строп. Его беспокоило только, чтобы никто не заметил его «позорного вида». Другой аналогичный случай. Парашютист С. прыгал с самолета, не одев на голову кожаный шлем-Во время раскрытия купола парашюта ударом полукольца нод-¹ весной системы у С. рассекло кожу головы. Первая мысль С. бх.тла о том, чтобы поймать летящий рядом с ним чехол от парашюта. О. решил, что этим чехлом — оранжевого цвета — можно, не оставив следов, вытереть кровь и, таким образом, скрыть фак*¹ своего раяеппя. Ого было необходимо, по мнению С, чтобы скрыть его оплошность: прыжок без шлема запрещался правилами техники безопасности... Все эти рассуждения, как рассказал впоследствии С, промелькнули в его сознании мгновенно. Не сумев

поймать в полете парашютный чехол, С. предпринял рискованный во время спуска па парашюте шаг. Частично расстегнув крепление подвесной системы парашюта, С. вытащил из-под верхней одежды подол нижней рубахи и им тщательно вытер кровь на шее и на голове.

Так же как и К., С. испугался опасности опозориться в глазах руководителя прыжков и товарищей. При этом и К., и С. не ощущали страха перед опасностью спуска на парашюте, естественного при парашютных прыжках; второй из них — парашютист С — не придавал значения опаспости его недопустимых во время спуска на парашюте действий по сокрытию своей ошибки.

К третьему типу анализируемого феномена можно отнести явления, которые еще более условно можно рассматривать как «страх смерти», скорее это косвенное его отражение в сознании человека, не осознаваемое им ни как страх, ни как тревожность и ве ассоциируемое с понятием «смерть». Многолетние исследования стресса с использованием различных, часто предельно переносимых людьми стрессоров привели нас к выводу о правомерности выделения континуума эмоциональных проявлений стрессового дискомфорта, который возможпо расположить на некоей общей шкале. На одном ее участке окажется ощущение легкого неопределенного дискомфорта. Далее на такой шкале окажутся все возрастающие виды дискомфортных ощущений внлоть до чувства тоски, наконец, как говорят, «смертельной» тоски, которая «хуже смерти», т. е. одного из предвестников суицида.

Мы неоднократно сталкивались с «малыми» проявлениями этого феномена и при остром, и при хроническом дистрессе. Использование нами в качестве стрессоров гравитоинерционных факторов (невесомость, перегрузка, многократное, па протяжении многих суток, недель воздействие ускорения Кориолиса, длительное плавание в штормовых условиях и т. п.) вызвало у некоторых испытуемых гамму чувственных переживаний — от легкого ощущения дискомфорта до чувства острой тоски. Они не были связаны с какими-либо осознаваемыми прямыми или косвенными явлениями, ситуациями, причинами. Такие чувства оказывались трудно вербализуемыми. Подобные чувства, будучи в обыденной жизни обусловлены теми или иными ситуационными, предметными факторами, т. е. будучи наделены осмысленным содержанием, обычно описываются переживающими их субъектами словами, смысл которых ясен, но дефиниция труднораскрываема: «тошно», «муторно», «противпо» и т. п. Люди, испытавшие такого рода дискомфорт при кратковременной невесомости, сталкивались с необъяснимым затруднением при описании его: «Как-то неприятно» (испытуемый С), «Нп с чем не сравнимое очень неприятное ощу-

щенио» (испытуемый И.), «Какое-то темное, неприятное чувство не могу ни с чем сравнять его» (испытуемый Ф.). Только одац из 280 испытавших подобное ощущение в полетах при невесомости сделал попытку дать развернутое описание возникшего у него в невесомости чувства: «Весь период невесомости испытывал неприятное, трудно характеризуемое ощущение неестественности беспомощности. Мне казалось, что изменилась не только обстановка в самолете, но и что-то во мне самом. Чтобы избавиться от этого неприятного ощущения, пробовал писать, дотягиваться руками до различных предметов. Все это выполнял без особых затруднений. Тем не менее чувство раздражающей беспомощности не проходило». Обращает внимание, что этот испытуемый (кстати сказать, крупный авиаконструктор, опытный планерист) пытался за счет активизации своей деятельности идти как бы навстречу неопределенному ощущению дискомфорта. Почувствовав «раздражающую беспомощность», стал как бы провоцировать это чувство, бороться с ним, но безуспешно. По нашему мнению, в подмеченной испытуемым М. «раздражающей беспомощности» ключ к пониманию рассмотренного чувства дискомфорта. Оно порождается субъективной определенностью субъективной невозможности сложившейся ситуации, т. е. отсутствием у субъ-екга способности отвечать на «непонятное» требование среды, за-щищаться против него. Такая «беззащитная» роль субъекта в ситуации его пребывания в экстремальных, ранее не встречавшихся условиях, а вернее потеря роли активно адаптирующегося к пей субъекта отражаются в психической сфере в виде информационного концепта, представления о якобы невозможности для данного индивида противостоять стрессору, чувства его неспособности к овладению стрессом. Разная выраженность стрессогешшх коллизий осознается субъектом в виде чувства дискомфорта различной (той или иной) интенсивности. Это чувство в большинстве стрессогенных ситуаций сопряжено с предметно-смысловым содержанием ситуации. Мы редко встречаем в жизни нормальных людей с возможностью испытать такое чувство «совершенно, казалось бы, без причины». «Беспричинность» подобных чувств часто является симптомом психопатологических состояний.

При длительном гравитоинерционном стрессе, при длительной многонедельной жизнедеятельности в условиях медленного вращения практически у всех испытуемых рано или поздно возникало чувство неопределенного дискомфорта. При его усиления испытуемые иногда сообщали, что это чувство как бы фокусируется, сгущается либо в подложечной области, либо в голове, либо в области сердца. Это чувство описывалось как: «муторно на душе» (испытуемый Ж.), «непонятная, неизвестно откуда взявшаяся

тоскливость» (испытуемый Хм.), «хочется вырвать и выкинуть из груди какую-то дурацкую, тоскливую тяжесть» (испытуемый X.), «так тошно, что даже смешно» (испытуемый К.). В отдельных случаях испытуемые сообщали: «смертельная тоска, и вроде бы причины нет... с трудом сдерживаюсь, хочется удрать из вашего эксперимента, но сил нет решиться на это» (испытуемый У.).

В этих отчетах испытуемых обращает впимание неопределенность, невербализуемость чувства дискомфорта, отсутствие причинной его связи с какими-либо осознаваемыми факторами, широкий диапазоп изменения интенсивности этого чувства от еле заметного ощущения «неопределенного дискомфорта» до субъективно непереносимого чувства «смертельной тоски».

Нами было предложено гипотетическое истолкование * процессов, возможно лежащих в основе возникновения гибельных для организма локальных проявлений стрессовых вегетативных реакций, которые имеют адаптационпо защитное значение в своем тотальном проявлении [124]. Согласно этой гипотезе человек, постоянно действующий, по систематически лишенный переживаний успешности своих действий, лишенный чувства «торжества победы» даже при осознании формального своего успеха, накапливает, «аккумулирует», не осознавая того, своего рода «внутри-оргапизменную» информацию о собственной якобы неуспешности. Это происходит в тех случаях, когда деятельность человека, направленная на преодоление трудностей, вызывая при этом субъе