Януш Корчак. Как любить ребенка
Януш Корчак. Как любить ребенка
То, чего нам так не хватает…
А не хватает нам любви к детям. Не хватает самоотверженности -родительской, педагогической. Не хватает сыновней, дочерней любви.
Есть простая поговорка: как аукнется, так и откликнется. Сколько положишь, столько и получишь. Верные вроде бы формулы. Только если следовать лишь им, добьешься одного воспроизводства. Для сеятеля это просто беда, когда зерна он снимет ровно столько же, сколько посеял. Пахарь должен получить прибавок, только тогда он выживет, прокормит свою семью. Так же точно и общество должно бы существовать. Прогресс состоит из прибавок, которые дают поколения, "посеянные" их родителями и наставниками. Конечно, прибавок этот есть, но в каких пространствах? В пространстве человеческих знаний, конечно. В области технологий. А как с духовностью? Увы, в этой тонкой сфере воспроизводства мы радуемся даже простому отклику на ауканье. И слишком часто замечаем простые потери: не больше, нет, а меньше становится доброты, милосердия. Грубее и жестче отношения между самыми добрыми вроде бы людьми. Исполнение долга в межчеловеческих отношениях уступает служебным обязанностям - там человек и обязательнее, и профессиональнее. А любовь к детям стала напоминать любовь к собственному имуществу. Впрочем, имуществ опорой дороже людей… Что может быть печальней и горше! Давно замечено: и лучшие, и худшие стороны человека выявляет беда. Януш Корчак не только последние месяцы своего бытия, но всю предыдущую жизнь стоял рядом с бедой, точнее, жил в ее гуще. Сиротство, эта библейски древняя форма человеческого одиночества, требует сострадания и соучастия, самоотверженной и терпеливой любви настоящих стоиков и гуманистов.
Януш Корчак первый из них, но не временем, пусть трагическим, измерено это первенство, а мерой его выбора, мерой честности.
Мера эта-смерть.
Не только поляки чтут выбор своего бессмертного учителя. Его имя внесено в святцы и мировой педагогики, и элементарной человеческой порядочности. И именно в его устах, под его пером в высшей степени правомерно звучит дидактическое, даже назидательное наставление: как любить детей.
Эта небольшая книжка - своеобычный манифест гуманизма. Нестареющий завет, переданный в наши и грядущие времена из времен как будто от нас удаленных ив то же время совершенно похожих, потому что речь идет о любви к детям, а это ценность постоянная. Духовная комфортность делает человека толстокожим, совершает в его сознании странные подвижки, когда ценности мнимые застят свет, а ценности подлинные уходят обочь. Каждому рано или поздно воздается по заслугам, но часто - слишком поздно, когда ничего не исправишь, и в этом истоки многих человеческих драм. Те, кто воображает, будто доброта и любовь малозначимые, второстепенные качества, которые не помогают, а, напротив, даже вредят, допустим, при достижении карьеры, бывают наказаны на краю этой карьеры, а еще чаще - на краю собственной жизни - нелюбовью и недобротой окружающих.
И пусть же всякий, кто спохватится и заторопится вперед - от нелюбви к любви, от недоброты к доброте, припадет как к чистому итогу -к этой последней заповеди Януша Корчака.
Альберт Лиханов, лауреат Международной премии имени Януша Корчака
Ребенок в семье
Неблагодарный.
Разве земля благодарит солнце за то, что оно светит? Дерево-семечко, из которого оно выросло? А разве соловей посвящает свои трели матери за то, что та когда-то обогревала его собой?
Отдаешь ли ты ребенку то, что сам получил от родителей, или одалживаешь на время, тщательно учитывая и подсчитывая проценты?
Разве любовь-услуга, которую можно оплатить?
"Ворона мечется, как сумасшедшая, садится едва ли не на плечи мальчика, клювом долбит его палку, повисает над ним и бьет головой, как молотком, в пень, отрывает маленькие веточки и каркает хрипло, натужно, сухо, отчаянно. Когда мальчик выбрасывает птенцов, она кидается на землю с волочащимися крыльями, раскрывает клюв, хочет каркнуть,- но голоса нет, и опять она бьет крыльями и скачет, обезумевшая, смешная, у ног мальчика… Когда убивают всех ее детей, она взлетает на дерево, обшаривает пустые гнезда и, кружась над ними, скорбит о своем".
Жеромский.
Материнская любовь-стихия. Люди изменили ее на свой лад. Весь мир, за исключением носителей некоторых цивилизаций, практикует детоубийство. Супруги, у которых двое детей, в то время как их могло бы быть двенадцать, убили те десять, что не родились, среди которых возможно, и был тот единственный, именно "их ребенок". Может, среди не родившихся они убили самого дорогого?..
Так что же делать?
Растить. Не тех детей, которых нет, а тех, которые родились и будут жить.
Самоуверенность незрелости. Я долго не хотел понимать, что необходим расчет и забота о детях, которые должны родиться. В неволе порабощенной Польши, подданный, а не гражданин, я равнодушно упускал, что вместе с детьми должны рождаться школы, места, где можно трудиться, больницы, культурные условия жизни. Бездумную плодовитость теперь я воспринимаю как зло и легкомыслие. Возможно, мы находимся сейчас накануне возникновения нового права, диктуемого евгеникой и демографической политикой.
Здоров ли он?
Еще так непривычно, что он- уже сам по себе. Ведь еще совсем недавно, в их сдвоенной жизни, страх за него был отчасти и страхом за себя.
Как она мечтала, чтобы это время кончилось, так хотела, чтобы роковая эта минута осталась позади. Думала, что едва она минует, все страхи и беспокойства рассеются.
А теперь?
Удивительная вещь: раньше ребенок был в ней, больше ей принадлежал. Она была увереннее в его безопасности, лучше его понимала. Полагала, что все знает о нем, что все сумеет. С той поры, когда чужие руки - профессиональные, оплаченные, опытные - приняли опеку над ним на себя, а она отошла на второй план, она потеряла покой.
Мир уже отбирает его у нее.
И в долгие часы бессонницы поневоле появляется множество вопросов:
что я ему дала, как оснастила, чем гарантировала безопасность?
Здоров ли он? Почему же он плачет?
Почему он худой? Почему плохо сосет? Не спит? Спит так много? Почему у него большая головка? кривоватые ножки? сжатые кулачки? красная кожа? Белые пупырышки на носу? Почему он косит, икает, чихает, давится, из-за чего охрип?
Так и должно быть? А может, от нее что-то скрывают?
Она вглядывается в свою новорожденную кроху, такую беспомощную, непохожую ни на одного из тех крошечных и беззубых, каких она встречала на улице и в саду.
Неужели и вправду ее ребенок через три-четыре месяца будет таким же, как они?
А может, они ошибаются? Может, не замечают опасности? Мать недоверчиво слушает врача изучает его, старается по его глазам, морщинам на лбу, потому, как он пожимает плечами и поднимает брови, угадать, все ли он ей говорит, не колеблется ли, достаточно ли внимателен.
8. "А он красив, твой ребенок?" "Мне это все равно".
Так отвечают неискренние матери, желая подчеркнуть серьезность своего отношения к воспитанию.
Между тем красота, обаяние, фигура, приятный голос-это капитал, которым ты одарила своего ребенка, и так же, как здоровье, как ум, он облегчает ему следование по жизненному пути. Не нужно переоценивать значения красоты: при отсутствии других достоинств она может принести вред. Тем большего внимания к ребенку требует она от тебя.
Воспитывать красивого и некрасивого ребенка нужно по-разному. А поскольку нет воспитания без участия ребенка, постольку не следует стыдливо скрывать от него проблем, связанных с красотой, - именно это его испортит.
Это деланное пренебрежение к красоте - средневековый пережиток. Разве может человек, чуткий к красоте цветка, бабочки, пейзажа, оставаться равнодушным к красоте человека?
Ты хочешь скрыть от ребенка, что он красив? Если ему не скажет этого никто из окружающих в доме, ему сообщат об этом чужие на улице, в магазине, в саду, всюду, где бы он ни был, дадут понять восклицанием, улыбкой, взглядом взрослые или сверстники. Ему откроет это пренебрежение к некрасивыми нескладным детям. Он поймет, что красота-привилегия, так же как понимает, что рука-это его рука и ею нужно пользоваться.
Слабый ребенок может развиваться нормально, крепкий - стать жертвой несчастного случая. Так и красивый ребенок может быть несчастным, а ребенок под броней некрасивости, невыразительности, неприметности прожить счастливую жизнь. Ибо ты должна, ты обязана помнить, что
жизнь возжелает купить, выхолостить либо выкрасть любое дополнительное преимущество, едва лишь поймет его значение. На этих чутких весах, учитывающих тысячные доли колебаний, возникают неожиданности, которые озадачивают воспитателей: почему?
- Мне все равно, красив он или нет.
Ты начинаешь с ошибки и обмана.
Умен ли он?
Если в самом начале мать с тревогой задает этот вопрос, не за горами час, когда она предъявит ребенку свои требования. Ешь, даже если ты сыт, даже если тебе противна еда. Ступай спать, хоть бы и со слезами, хоть бы тебе пришлось еще час томиться без сна.
Потому что ты должен, потому что я хочу, чтобы ты был здоров.
Не играй с песком, носи облегающие брюки, не трогай волосы, потому что я хочу, чтобы ты был красив.
- Он еще не говорит… Он старше, чем… а все-таки еще не… Он плохо учится…
Вместо того чтобы наблюдать, чтобы видеть и понимать, берется первый пришедший в голову пример "удачного ребенка" и перед собственным ребенком ставится требование: вот образец, на который ты должен равняться.
Невозможно, чтобы сын состоятельных родителей стал ремесленником. Лучше пускай будет несчастным школяром и человеком без моральных устоев. Не любовь к ребенку, а эгоизм родителей выходит тут на первое место, не счастье личности, а амбиции семейного сообщества, не поиски своего пути, а железная поступь шаблона.
Ум бывает деятельный и пассивный, живой и вялый, скрытный и капризный, подвижный и упрямый, творческий и эпигонский, поверхностный и глубокий, конкретный и абстрактный, практический и поэтичный, память может быть выдающейся и посредственной. Один ловко пользуется полученной информацией, другой- совестлив и нерешителен. Врожденный деспотизм и рефлекторность и критичность. Встречается преждевременное и замедленное развитие, узкие или разносторонние интересы.
Но кому какое до этого дело?
Пусть хоть четыре класса кончит, -молит родительское смирение.
Предчувствуя замечательное возрождение физического труда, я вижу энтузиастов для него во всех классах и слоях общества. А тем временем продолжается борьба родителей и школы с каждым проявлением исключительного, нетипичного, слабого или неразвитого ума.
Не-умен ли, скорее - какой ум?
Наивно призывать семью добровольно принести тяжелую жертву. Изучение интеллекта и психотехнические испытания, естественно, содержат самолюбивые стремления. Конечно, это песня весьма отдаленного будущего.
Хороший ребенок.
Надо поостеречься, чтобы не путать "хороший" с "удобным".
Плачет мало, не будит ночью, доверчивый, послушный - хороший.
Капризный, кричит без видимого повода, мать света из-за него не видит - плохой.
Независимо от самочувствия, новорожденные бывают от рождения наделены большей или меньшей терпеливостью. Одному довольно единицы неприятных ощущений, чтобы отреагировать десятью единицами крика, другой на десять единиц недомогания реагирует единицей плача.
Один сонный, движения ленивые, сосет медленно, крик не энергичен, без надрыва.
Второй легко возбудим, подвижен, спит чутко, сосет взахлеб, кричит до посинения.
Заходится, захлебывается, приходится приводить его в себя, иной раз с трудом возвращается к жизни. Я знаю: это болезнь, мы лечим ее фосфором, безмолочной диетой. Но эта болезнь не мешает младенцу вырасти во взрослого человека, наделенного сильной волей, сокрушительным упорством и гениальным умом. Наполеон в младенчестве, бывало, заходился криком.
Современное воспитание требует, чтобы ребенок был удобен. Шаг за шагом оно ведет к тому, чтобы его нейтрализовать, задавить, уничтожить все, что есть воля и свобода ребенка, закалка его духа, сила его требований и стремлений.
"Послушный, воспитанный, добрый, удобный…"
И мысли нет о том, что вырастет безвольным и не приспособленным к жизни.
Если порой врача поражает точность и доскональность материнских наблюдений, то. с другой стороны, с неменьшим удивлением он констатирует, что зачастую мать не в состоянии не то чтобы понять, но даже заметить самый очевидный симптом.
Ребенок с самого рождения плачет. больше ничего она за ним не замечала. Плачет и плачет!
Начинается ли плач внезапно и сразу достигает кульминации или жалобное хныканье переходит в плач постепенно? Быстро ли успокаивается, сразу же после того, как сработал желудок или помочился, или после рвоты либо срыгивания, или бывает так, что вдруг вскрикнет при одевании, в ванне, когда берут на руки? Похож ли его плач на жалобу - протяжный, без резких переходов? Какие движения делает он при плаче? Трется ли головой о подушку, делает ли губами сосательные движения? Успокаивается ли, когда его носят, когда его разворачивают, кладут на животик, часто меняют положение? Засыпает ли после плача крепко и надолго или просыпается от малейшего шума? До или после еды плачет, когда плачет больше: с утра, вечером или ночью?
Успокаивается ли во время кормления, надолго ли? Отказывается ли от груди? Как отказывается отпускает ли сосок, едва взяв его губами, или перед тем как глотнуть, вдруг или после какого-то времени? Категорически отказывается или можно все-таки уговорить? Как сосет? Почему не сосет?
Когда он простужен, то как будет сосать? Быстро и с силой, потому что хочет пить, а потом быстро и поверхностно, неровно, с паузами, потому что не хватает дыхания? Добавь боль при глотании, что будет тогда?
Ребенок плачет не только от голода или потому, что "животик болит", но и от того, что болят губы, десны, язык, горло, нос, пальцы, ухо, кости, поцарапанное клизмой заднепроходное
отверстие, от боли при мочеиспускании, от тошноты, жажды, перегрева, от зуда кожи, на которой еще нет сыпи, но будет через несколько месяцев, плачет из-за жесткой тесемки, складки на пеленке, крошечного комочка ваты, застрявшего в горле, шелухи семечка, выпавшей из канареечной клетки.
Вызови врача на десять минут, но сама наблюдай двадцать часов!
А как же мука?
Науку о здоровье следует отличать от торговли здоровьем.
Жидкость для роста волос, зубной эликсир, пудра, омолаживающая кожу, мука, облегчающая появление зубов,- все это большей частью позор для науки, никогда вещи такого рода не бывают ее гордостью, ее целями или задачами.
Фабрикант обещает, что его мука гарантирует нормальный стул и возрастание веса, то есть дает то, что утешает мать и нравится ребенку. Но мука не вырабатывает в тканях навыка усвоения и может избаловать их, обволакивая ткани жиром, снижает сопротивляемость, не дает иммунитета против инфекции, не дает жизненной силы. И всегда дискредитирует грудь, хоть и осторожно, исподволь, пробуждая сомнения, тихонечко подкапываясь, соблазняя и угождая слабостям обывателя.
Кто-нибудь возразит: ученые с мировым именем признали муку. Да, но ведь ученые тоже люди: среди них есть более и менее проницательные, осторожные и легкомысленные, люди порядочные и обманщики. Сколько из них пробилось в генералы науки и не талантом своим, а ловкостью или с помощью богатства и высокого положения. Наука требует дорогостоящих мастерских, и их можно получить не только за истинные открытия, но и ценой угодливости, лицемерия, махинаций, интриг.
Однажды мне довелось присутствовать на заседании, где бессовестный тупица гробил результаты двадцатилетних добросовестных исследований. Я знаю ценное открытие, уничтоженное на шумном международном съезде, и лечебный препарат, пропагандируемый десятками "звезд", который оказался фальшивкой. Началось судебное расследование, скандал быстро замяли.
Нс то важно, кто похвалил муку, а то, кто не стал ее хвалить, несмотря на все ухищрения, старания и соблазны фабрикантов и их агентов. А они умеют просить убедительно, умело льстят, когда надо, добиваются своего. Миллионные предприятия обладают немалым влиянием, это сила, которой не каждый сумеет противостоять.
Многое в этих разделах - отзвук моего бракоразводного процесса с медициной. Я видел непоследовательность опеки, халтурную помощь.(Брудзиньский вместе с так и не оцененным по заслугам Каминьским –первым заговорил о равноправии педиатрии и добился его) На бедности и запущенности начало нагло наживаться заграничное производство препаратов. Сегодня у нас есть уже пункты опеки, фабричные ясли, лагеря, курорты, школьный медицинский надзор, больничные кассы. В наши дни уже можно полагаться на питательные препараты и лекарства, их задача поддерживать, а не заменять гигиену и общественную опеку над ребенком.
У ребенка температура.
Насморк.
Это очень опасно? А когда он выздоровеет?
Наш ответ итог размышлений, основанных на знаниях и на наблюдении.
Итак: сильный ребенок справится с болезнью за день-два. Если болезнь серьезная, а ребенок слабенький, недомогание может затянуться на неделю. Видно будет.
Или, скажем, болезнь пустяковая, но ребенок очень мал. У грудных детей насморк со слизистой носа часто переходит на горло, трахею,
бронхи. В этом вы сможете убедиться сами.
Наконец: из ста аналогичных случаев девяносто кончается скорым выздоровлением. в семи - недомогание затягивается, в трех – развивается серьезная болезнь и даже возможна смерть.
Правда, может, за легким насморком скрывалась другая болезнь?
Но мать требует точного ответа, а не предположения.
Диагноз можно дополнить исследованием выделений из носа. мочи, крови, спинномозговой жидкости, можно сделать рентгеновский снимок, вызвать специалистов. Тогда процент достоверности в диагнозе и анамнезе, даже влечении возрастет. Но не будет ли этот плюс сведен к нулю вредом многократных осмотров, присутствием множества врачей, из которых каждый может занести куда более страшную инфекцию в волосах, складках одежды, дыхании?
Где он мог простудиться?
Этого можно было избежать.
Но эта легкая болезнь, не даст ли она ребенку силы противостоять более серьезной, с которой он столкнется через неделю, через месяц, не улучшит ли она защитный механизм термического центра мозга, желез, составных частиц крови. Разве мы можем изолировать ребенка от воздуха, которым он дышит и в кубическом сантиметре которого содержатся тысячи бактерий?
И не будет ли это новое столкновение между тем, чего мы хотели, и тем, чему вынуждены уступить, еще одной попыткой вооружить мать не знанием, а разумом, без которого не вырастить хорошего ребенка?
Сто новорожденных.
Я склоняюсь над кроваткой каждого. Они разные: одни прожили недели, другие месяцы, разного веса и разное прошлое у их "кривых",больные, выздоравливающие, здоровые и едва удерживающиеся среди живых.
Я встречаю разные взгляды- тусклые, подернутые пеленой, лишенные выражения; упрямые и болезненно сосредоточенные, живые, дружеские и вызывающие. И улыбки - приветливая, внезапная, дружеская или улыбка после внимательного изучения, или улыбка-ответ на мою улыбку и ласковое слово.
То, что поначалу казалось мне случайностью, повторяется изо дня в день. Записываю, выделяю детей доверчивых и недоверчивых, уравновешенных и капризных, веселых и мрачных, нерешительных, запуганных и недружелюбных.
Всегда веселый ребенок: улыбается до и после кормления, разбуженный и сонный, поднимет веки, улыбнется и заснет. Всегда мрачный: здоровается беспокойно, едва ли не плача, за три недели улыбнулся мимолетно всего раз…
Осматриваю горло у детей. Протест живой, бурный, горячий. Или нехотя скривится, нетерпеливо мотнет головой и уже радостно улыбается. Или подозрительная чуткость к каждому движению чужой руки, взрыв гнева, прежде чем понял…
Массовые прививки оспы, по пятьдесят в час. Это уже эксперимент. Снова у одних реакция мгновенная и решительная, у других - постепенная и неуверенная, у третьих - равнодушие. Один ограничивается удивлением, другой беспокоится, третий бьет тревогу;
один быстро приходит в себя, другой помнит долго, не прощает.
Кто-нибудь скажет: а грудничковый возраст? Верно, но только в известной мере. А быстрота ориентации, память о пережитом? О, мы знаем детей, которые болезненно пережили знакомство с хирургом, знаем, что бывают дети, которые не хотят пить молоко, потому что им давали белую эмульсию с камфорой.
А разве что-то другое влияет на психический облик зрелого человека?
Один новорожденный.
Едва родился, как сразу поладил с холодным воздухом, жесткой пеленкой, неприятными звуками, работой сосания. Сосет трудолюбиво, расчетливо, смело. Уже улыбается, уже лепечет, уже владеет руками. Растет, исследует, совершенствуется, ползает, ходит, лепечет, говорит. Как и когда это случилось?
Спокойное, ничем не омраченное развитие.
Второй новорожденный.
Прошла неделя, прежде чем научился сосать. Несколько неспокойных ночей. Неделя покоя, однодневная буря. Развитие вяловатое, зубы режутся трудно. А вообще по-разному бывало, теперь уже в порядке, спокойный, милый, радостный.
Может, врожденный флегматик, недостаточно тщательный уход, недостаточно разработанная грудь, счастливое развитие.
Третий новорожденный.
Сплошные неожиданности. Веселый, легко возбуждается, задетый не-
приятным впечатлением, внешним или внутренним, борется отчаянно, не жалея энергии. Движения живые, резкие перемены, сегодня не похоже на вчера. Учится - и тут же забывает. Развитие идет по ломаной кривой, со взлетами и падениями. Неожиданности от самых приятных до внешне страшных. Так что и не скажешь: наконец-то…
Буян, раздражителен, капризен, может вырасти замечательный человек.
Четвертый новорожденный.
Если сосчитать солнечные и дождливые дни, первых будет немного. Основной фон-недовольство. Нет боли - есть неприятные ощущения, нет крика – есть беспокойство. Все бы хорошо, если бы… Без оговорок - ни на шаг.
Это ребенок со щербинкой, неразумно воспитанный…
Температура в комнате, избыток молока в 100 граммов, недостаток 100граммов воды - это факторы не только гигиенические, но и воспитательные. Новорожденный, которому предстоит столько разведать и узнать, освоить, полюбить и возненавидеть, защищать и требовать, должен иметь хорошее самочувствие, независимо от врожденного темперамента, быстрого иди вялого ума.
Вместо навязанного нам неологизма "грудничок" я пользуюсь старинным словом "младенец". Греки говорили - nepios, римляне - infans. Если уж польский язык нуждается в новом слове, то зачем было переводить безобразное немецкое Saugling? НЕЛЬЗЯ некритично пользоваться словарем старых и употребляемых слов.
Зрение.
Свет и темнота, ночь и день. Сон происходит нечто очень невнятное, бодрствование - происходит нечто более отчетливое, что-то хорошее(грудь) или дурное (боль). Новорожденный смотрит на лампу. А на самом деле не смотрит: зрачки расходятся и сходятся вновь. Позже, водя глазами замедленно передвигаемым предметом, то и дело фиксирует его и теряет.
Контуры пятен, абрис первых линий, все без перспективы. Мать на расстоянии в метр уже другое пятно, чем когда она наклоняется над тобой. Лицо и профиль как лунный серп, при взгляде снизу - только подбородок и губы, а когда лежишь на коленях - лицо то же, но с глазами, когда склонится ниже-новое изменение: появляются волосы.
А слух и обоняние утверждают, что все это одно и то же.
Грудь - светлая туча, вкус, запах, тепло, блаженство. Новорожденный выпускает грудь и смотрит, изучает глазами это нечто неведомое, которое постоянно появляется над грудью, откуда плывут звуки и дует теплый ветерок дыхания. Новорожденный еще не знает, что грудь, лицо, руки составляют одно целое - мать.
Кто-то чужой протягивает к нему руки. Обманутый знакомым движением, образом, охотно идет к нему. И лишь тогда замечает ошибку. На этот раз руки отдаляют его от знакомого пятна, приближают к незнакомому, возбуждающему страх. Резким движением поворачивается к матери, смотрит либо хватается за шею матери, чтобы спастись от опасности.
Наконец лицо матери, изученное руками, перестает быть тенью. Младенец множество раз хватался за нос, дотрагивался до странного глаза, который то блестит, то снова темнеет под завесой ресниц, изучал волосы. А кто не видел, как он оттягивает губы, разглядывает зубы, заглядывает в рот, внимательный, серьезный, с морщинкой на лбу. Правда, ему мешает в этом пустая болтовня, поцелуи, шутки-то, что мы называем "развлекать" ребенка. Но развлекаемся мы ,а он - изучает. В ходе исследований для него уже появились вещи установленные, сомнительные и загадочные.
Слух.
Шум улицы за оконными рамами, далекие отголоски, тиканье часов, разговоры и стуки, шепот и слова, обращенные прямо к ребенку, - создают хаос раздражении, который ребенок должен классифицировать и понять.
Сюда следует добавить звуки, которые издает сам новорожденный, - крик, лепет, бормотанье. Прежде чем он поймет, что это он сам, а не кто-то иной, невидимый лепечет и кричит, пройдет немало времени. Когда он лежит и говорит сам себе: абб, аба, ада, - он слушает и испытывает ощущения, которые познает, двигая губами, языком, гортанью. Не зная себя, он констатирует лишь произвольность создания таких звуков.
Когда я обращаюсь к младенцу на его собственном языке: аба, абб, ада, - он удивленно приглядывается ко мне, непонятному существу, издающему хорошо знакомые ему звуки.
Если бы мы вникли в суть сознания новорожденного, то нашли бы в нем гораздо больше, чем думаем, только не то и не так, как нам представляется. Бедный малыш, бедная голодненькая кроха, хочет пи-пи, хочет ням-ням. Младенец прекрасно все понимает, он ждет, когда кормилица расстегнет лифчик, завяжет косынку, проявляет нетерпение, когда ожидаемые им ощущения запаздывают. И все же всю эту длинную тираду мать произнесла для себя, не для ребенка. Он скорей усвоил бы те звуки, какими хозяйка подзывает домашнюю птицу: цып-цып-пып.
Младенец мыслит ожиданием приятных впечатлений и страхом перед неприятными. О том, что он мыслит не только образами, но и звуками, можно судить хотя бы по выразительности его крика: крик предвещает несчастье, или: крик автоматически приводит в действие аппарат, выражающий недовольство. Присмотритесь внимательно к младенцу, когда он слушает чужой плач.
33.
Когда я смотрю, как грудной ребенок открывает и закрывает коробочку, кладет и вынимает камушек, трясет ею и слушает; как годовалый на неверных ногах толкает стул, пригибаясь под его тяжестью; как двухлетний, которому говорят, что корова-это "му-у", добавляет: "Ада-му-у", а Ада - имя собаки, - он делает закономернейшие ошибки, которые нужно записывать и публиковать; когда в имуществе школьника я обнаруживаю гвозди, шнурки, лоскутки, стеклышки, которые могут "пригодиться" для сотни дел; когда он соревнуется с друзьями, кто дальше прыгнет. возится в своем уголке, мастерит что-то, организует общую игру; спрашивает: "А когда я думаю о дереве, у меня что, в голове малюсенькое деревне?"; дает нищему не два гроша, ради хорошей отметки, а все свое богатство двадцать шесть, потому что он такой старый и бедный и скоро умрет: когда подросток слюнит чуб, чтоб не топорщился, потому что должна прийти подружка сестры; когда девочка пишет мне в письме, что мир - подлый, а люди-звери, не объясняв почему; когда юноша гордо изрекает свою крамольную, а по существу такую банальную, давно прокисшую мысль, я мысленно целую этих детей, с нежностью вопрошая их: кто вы, чудесная тайна, что вы несете? чем могу я вам помочь? Тянусь к ним всем своим существом, как астроном тянется к далекой звезде, которая была, есть и будет. В этом тяготении экстаз ученого смягчен смиренной молитвой, но не откроется его волшебство тому, кто в поисках свободы потерял в житейской суете Бога.
Ребенок еще не говорит.
Когда же он заговорит? Действительно, речь - показатель развития ребенка, но не единственный и не самый главный. Нетерпеливое ожидание первой фразы - доказательство незрелости родителей как воспитателей.
Когда новорожденный в ванночке вздрагивает и машет руками, теряя равновесие, он говорит: "Боюсь", - и необыкновенно интересно это движение страха у существа, столь далекого от понимания опасности. Когда ты даешь ему грудь, а он не берет, он говорит: "Не хочу". Вот он протягивает руку к приглянувшемуся предмету:
"Дай". Губками, искривленными в плаче, защитным движением руки он говорит незнакомому: "Я тебе не верю",- а иной раз спрашивает мать: "Можно ему верить?"
Что есть внимательный взгляд ребенка, как не вопрос "что это?". Вот он тянется к чему-то, с большим трудом достает, глубоко вздыхает, и этим вздохом, вздохом облегчения, говорит:
"Наконец-то". Попробуй отобрать у него добытое - десятком оттенков он скажет: "Не отдам". Вот он поднимает голову, садится, встает: "Я работаю". И что есть улыбка глаз и губ, как не возглас "о, как хорошо жить на свете!".
Он говорит мимикой, языком образов и чувственных воспоминаний.
Когда мать надевает на него пальтишко, он радуется, всем корпусом поворачивается к двери, теряет терпение, торопит мать. Он мыслит образами прогулки и воспоминанием чувств, которые испытал на ней. Младенец дружески относится к врачу, но, заметив ложку в его руке, моментально признает в нем врага. Он понимает язык не слов, а мимики и интонаций.
- Где у тебя носик?
Не понимая ни одного из трех слов в отдельности, он по голосу, движениям губ и выражению лица понимает, какого он него ждут ответа.
Не умея говорить, младенец умеет вести очень сложную беседу.
- Не трогай, -говорит мать. Он, невзирая на запрет, тянется к предмету, чарующе наклоняет головку, улыбается, смотрит, повторит ли мать свой запрет построже или, обезоруженная его изощренным кокетством, уступит и согласится.
Еще не произнеся ни слова, он уже врет, беззастенчиво врет. Желая избавиться от неприятного гостя, он подает условный знак, сигнал тревоги и, восседая на известной посудине, победно и насмешливо поглядывает на окружающих.
Попробуй в шутку дурачить его, то протягивая, то пряча предмет, который ему хочется получить, - он не рассердится и лишь в редких случаях обидится.
Младенец и без слов умеет быть деспотом, настойчиво добиваться своего, тиранить.
Горячая, умная, владеющая собой любовь матери к ребенку должна дать ему право на раннюю смерть, на окончание жизненного цикла не за шестьдесят оборотов солнца вокруг земли, а всего за одну или три весны.
Жесткое требование для тех, кто не хочет нести трудов и убытков родов более двух-трех раз.
"Бог дал, бог и взял",-говорят в народе, где знают живую природу, знают, что не всякое зерно даст колос, не всякая птаха родится способной к жизни, не всякий корешок вырастет в дерево.
Распространено мнение, что чем выше смертность среди детей рабочих, тем более сильное поколение остается жить и вырастает. Нет, это не так: плохие условия, убивающие слабых, ослабляют сильных и здоровых. В то же время мне кажется справедливым, что чем больше мать из состоятельных слоев общества ужасает мысль о возможной смерти ее ребенка, тем меньше у него возможности стать хотя бы более или менее самостоятельным духовно человеком. Всякий раз, видя в комнате, крашенной белой масляной краской, среди белых лакированных предметов белого ребенка в белом платьице с белыми игрушками, я испытываю неприятное чувство: в этой хирургической палате, ничуть не похожей на детскую комнату, должна воспитываться бескровная душа в анемичном теле. "В этом белом салоне с электрической игрушкой в каждом углу можно получить эпилепсию",- говорит Клодина. Может, более подробные исследования покажут, что перекармливание нервов и тканей светом так же вредно, как недостаток света в мрачном подвале.
У нас есть два выражения: свобода и вольность. Свобода, думается, означает принадлежность: я располагаю собой, я свободен. В вольности же мы располагаем своей волей, то есть действием, родившимся из стремления. Наша детская комната с симметрично расставленной мебелью, наши вылизанные городские сады - это не то место, где может проявить себя свобода, это не та мастерская, где нашла бы свое выражение действенная, творческая воля ребенка.
Комната маленького ребенка возникла из ячейки акушерской клиники, а той диктовала свои предписания бактериология. Желая уберечь ребенка от бактерий дифтерита, не переносите его в атмосферу, насыщенную затхлостью скуки и безволия. Сегодня нет удушливого запаха сохнущих пеленок, зато появился дух йодоформа.
Очень много перемен. Уже не только белый лак мебели, но пляжи, загородные экскурсии, спорт, скаутское движение. Чуть больше свободы, но жизнь ребенка все еще пригашена, придавлена.
39. "Ку-ку, бедная лапочка, где у тебя бобо?"
Ребенок с трудом отыскивает еле заметные следы бывших царапин, показывает место, где был бы синяк, если бы он ударился сильней, достигает подлинного мастерства в отыскивании прыщиков, пятнышек и шрамов.
Если каждое "больно" сопровождается соответствующим тоном, жестом и мимикой бессильной покорности, безнадежного смирения, то "фу, как некрасиво!" сочетается с проявлениями отвращения и ненависти. Нужно видеть, как держит грудной малыш ручки, вымазанные шоколадом, видеть все его отвращение и беспомощность, пока мама не вытрет батистовым платочком, чтобы задать вопрос: "А не лучше ли было, когда ребенок, ударившись лбом о стул, награждал стул затрещиной, а во время мытья, с глазами, полными мыла, плевался и толкал няньку?"
Дверь - прищемит палец, окно- высунется и вывалится, косточка- подавится, стул - опрокинет на себя, нож - порежется, палочка-глаз выколет, коробочку с земли поднял - заразится, спички - сгорит.
"Руку сломаешь, машина задавит, собака укусит. Не ешь слив, не пей воды, не ходи босой, не бегай по солнцу, застегни пальто, завяжи шарф. Вот видишь, не послушался меня… Погляди: хромой, а вон слепой. Господи, кровь !Кто тебе дал ножницы?" Ушиб оборачивается не синяком, а страхом перед менингитом, рвота -не диспепсией, а призраком скарлатины. Везде расставлены ловушки, повсюду таятся опасности, все зловеще и враждебно.
И если ребенок поверит, не съест потихоньку фунта неспелых слив и, обманув родительскую бдительность, не зажжет где-нибудь в укромном уголке с бьющимся сердцем спичку, если он послушен, пассивен, доверчиво поддается требованиям избегать всяческих опытов, отказаться от каких бы то ни было попыток, усилий, от любого проявления воли, то что сделает он, когда в себе, в глубине своей духовной сущности, почувствует, как что-то ранит его, жжет, язвит?
Есть ли у вас план, как провести ребенка от младенчества через детство в период созревания, когда как гром среди ясного неба падет на нее неожиданность крови, а на него - ужас эрекции и ночных пятен на простынях?
Да, она еще грудь сосет, а я уже спрашиваю вас, как она будет рожать. Потому что над этим вопросом и двадцать лет поразмышлять недолго.
Деревенский мальчик Ендрик.
Уже ходит. Держась рукой за дверной переплет, осторожно перелезает из избы через порог в сени. Из сеней по двум каменным ступенькам ползет на четвереньках. Перед хатой встретил кота: поглядели друг на друга и разошлись. Споткнулся о грядку, остановился, смотрит. Нашел палочку, сел, роется в песке. Рядом лежит картофельная кожура, берет ее в рот, во рту полно песка, скривился, плюет, бросает. Снова на ногах, бежит навстречу собаке, собака грубо опрокидывает его. Скривил губки, вот-вот заплачет, нет: что-то вспомнил, тянет метлу. Мать идет