Активные техники работы со сновидениями в терапевтическом анализе

Помимо интерпретации, существуют и другие, более активные методы работы со снами. Они предложены в основном постыонгианцами — учениками и последовате­лями К.Г.Юнга, придерживавшегося несколько иных представлений о природе и функциях бессознательной психики. В этой книге юнгианской теории внимания почти не уделялось, так что в последней главе вряд ли стоит приводить систематическое изложение основ ана­литической психологии. Я попробую ограничиться собст­венно постъюнгианскими представлениями, сделав ос­новной упор на архетипической психологии Джеймса Хиллмана. По ходу изложения будут либо изложены вкратце необходимые положения юнгианской теории, либо специально оговорены соответствующие ссылки.

Несколько слов о панораме современного постьюнгианства. Согласно мнению видного теоретика этого направления Эндрю Самуэлса [64], можно выделить три основных школы аналитической психологии: классичес­кую, школу развития и архетипическую. Это членение произведено на основе учета исследовательских и клини­ческих приоритетов, так что вполне уместно говорить о трех различных типах дискурсивных практик — тем бо­лее, что столь принципиальных различий в теории и ме­тодологии, как в психоанализе, здесь нет.

Юнгианцы, принадлежащие к классической школе, ос­новное внимание уделяют исследованиям Самости, понимаемой как трансцендентальная вершина человечес­кого развития, наивысшая полнота творческой самореа­лизации индивида. Всесторонне исследуются архетипические аспекты Самости, ее символические переживания и их влияние на процесс терапии.

[278]

Школа развития, по мнению Самуэлса, больше сосредо­точена на клинических аспектах аналитической практики. Центральной проблемой является перенос, его разнооб­разные формы, архетипическая символизация, взаимное влияние бессознательной психики терапевта и клиента в аналитическом процессе. Именно эти явления реализуют главное назначение юнгианской психотерапии — содейст­вуют процессу индивидуации (личностного роста, разви­тия Самости).

Наконец, архетипическая школа, представленная работа­ми Дж-Хиллмана, АТутгеибюль-Крейга, Г.Корбина, ис­следует и использует в терапии образы, выступающие в ка­честве базового, первичного уровня психической реальности. Речь идет об образах сновидений, фантазии, поэтических и художественных образах, которые рассмат­риваются как проявление и спонтанная деятельность чело­веческой души. Хиллман подчеркивает, что образы имеют сугубо творческий характер:

"В архетипической психологии термин ''образ" не отно­сится к послеобразу, т.е. к результату ощущений и восприя­тия. Не означает "образ" и ментальной конструкции, пред­ставляющей в символической форме некоторые идеи и чувства, выражением которых служит данный образ. В дейст­вительности образ соотносится только с самим собой. За сво­ими пределами он не связан ни с чем проприоцептивным, внешним, семантическим: образы ничего не обозначают. Они составляют само психическое в его имагинативной61 ви­димости; в качестве первичной данности образ несводим [к чему-либо еще —Н.К.]" [88, с. 63].

Такая точка зрения, при всей ее кажущейся необычно­сти, свойственна на самом деле многим людям. Клиенты часто относятся к создаваемым ими образам именно так — с величайшей любовью и почтением. Попытка те­рапевта разрушить этот пиетет своими интерпретациями может серьезно осложнить ход терапии и нарушить взаи­мопонимание и доверие к аналитику.

И все же интерпретации — неотъемлемая и важнейшая часть терапевтического анализа. Вся проблема состоит в

[279]

том, чтобы уметь различать те моменты, в которых пред­ставленные пациентом образы и мотивы не нуждаются в толковании, а требуют иного отношения. Иногда клиен­ты сами помогают решить эту задачу, иногда нет.

Так, я припоминаю семинар по юнгианскому анализу, на котором одна из участниц с большой эмоциональной выразительностью рассказала историю62 о прекрасной девушке, выросшей среди очень некрасивых, уродливых людей. Героиня в детстве долго мучилась оттого, что ее считали непривлекательной и ненормальной, а когда вы­росла, молодой принц из другого племени открыл ей на­стоящее положение вещей, и все закончилось, как и по­ложено, счастливой свадьбой.

С аналитической точки зрения, история была совер­шенно прозрачной. Среди участников семинара не было отбоя от желающих проинтерпретировать те или иные ас­пекты рассказанного в контексте личностных особеннос­тей клиентки и ее возможных психологических проблем. Однако все толкования, несмотря на то, что в большин­стве своем были обоснованными и точными, никак не продвигали работуи, чем дальше, тем больше выглядели неуместными.

Наконец, один юноша осторожно заметил: "Я думаю, эту историю не стоит анализировать. Это просто Маша рассказала о себе, и я лично многое понял. Вряд ли все наши высказывания насчет проективной идентификации и нарциссической самоидеализации в этом случае так уж справедливы".

— Почему? — взвились особо усердные из начинаю­щих аналитиков.

— Потому что Маша на самом деле очень красивая, — честно ответил он.

Так оно и было. Образ стройной голубоглазой красави­цы продолжал незримо витать среди присутствующих на семинаре, и до сих пор многие из постоянных участни­ков его хорошо помнят. С того времени историю "Про Машу среди обезьян" периодически напоминают анали­тикам, которые слишком рьяно (так, что за этим просма-

[280]

триваются компенсаторные мотивы) рвутся разрушать нарциссические саморепрезентации своих клиентов.

Архетипическая психология исходит из того, что обра­зы в качестве базовых элементов психики спонтанны, об­ладают автономностью и величайшей ценностью. В этом своем качестве они могут рассматриваться как единицы структуры личности, ее составные части. Развивая пред­ставления Юнга о базовых архетипах личностной органи­зации63 (в число которых входят Тень, Персона, Анима или Анимус и Самость), Хиллман в 1975 г. предложил парциальную теорию личности.

Суть ее состоит в следующем. Любая человеческая лич­ность характеризуется множеством интенций, стремле­ний, желаний и намерений, в ней в различных пропор­циях смешаны творчество, корысть, жажда нового, любовь к покою, зависть, самопожертвование, честолю­бие, самодостаточность и т.д. Можно представить себе эти части в виде самостоятельных персонажей, последо­вательно или одновременно участвующих в повествова­нии под названием жизнь. "Личность является театром архетипических фигур, — пишет Хиллман, — часть из ко­торых располагается на переднем плане внизу и в центре, другие ожидают за кулисами, а само состязание демонст­рирует героические, коммерческие, комические, трагиче­ские и фарсовые темы" [88, с.36].

Персонифицированные множественные личности, со­ставляющие отдельного субъекта, довольно часто пред­ставлены в сновидениях. В такой форме их можно (и нужно, считает Хиллман, ибо этот способ рассмотре­ния личностной структуры уже сам по себе терапевтичен — он выгодно отличается от научных абстракций ти­па "факторов", "мотивов" или "черт") использовать в работе с клиентами, поскольку непосредственно пережи­ваемые и воспринимаемые образы вызывают меньшее от­торжение и защиту.

С такими парциальными (частичными) личностями в форме образов можно взаимодействовать по-разному. Сними можно поговорить, сразиться, высмеять, заклю­чить в объятия, нарисовать, пожалеть и т.п. По желанию

[281]

клиента, с образами сновидений можно не только разго­варивать, но и танцевать, коллекционировать их, давать имена или угощать мороженным. Эти действия, вирту­альные или реальные, могут быть проявлениями как рег­рессивной угрозы целостности Я, так и прогрессивной дифференциации, способствующей развитию Самости. Все зависит от терапевтической ситуации в целом и про­фессиональной интуиции аналитика.

Одним из наиболее часто встречаемых образов снови­дения является мотив двойника. Дуализм как исконное свойство человеческой природы задолго до Юнга и Хиллмана описывали мифологические, религиозные, литера­турные и философские традиции Востока и Запада. Ин­дийские Веды и древнейшие анналы Японии, шумерские сказания и полинезийские мифы, "Старшая Эдда" и "Тысяча и одна ночь", Платон и Аристотель, Достоев­ский и Ч.Р.Метьюрин внесли свой вклад в понимание этой архетипической фигуры.

В приводимом далее примере тема двойника артикули­рована сугубо академически. "Героиня" этого случая — моя коллега по профессии, психолог, хорошо знакомая с теорией и практикой психотерапии. Наш разговор был просто беседой двух приятельниц (поэтому сохранено ме­стоимение "ты"). Но я думаю, что абсолютно "чистых" от супервизии разговоров на профессиональные темы у пси­хотерапевтов не бывает. Начало было сакраментальным для нашего времени — денег катастрофически не хватает. И я поинтересовалась, почему коллега не расширит свою психотерапевтическую практику. В ответ она сказала:

— Знаешь, я не могу для себя выбрать окончательно — терапия или собственно научные исследования. Я пони­маю, что, по большому счету, одно другому не помеха, но вот для меня это почему-то не так. В нашем городе же­лающих на это дело {иметь психотерапевтическую прак­тику —Н.К.) хватает, придется впрягаться по-настояще­му — и когда писать, читать, думать?

— Я думаю, это все ерунда. У тебя какие-то бессозна­тельные страхи — хотела бы я знать, какие.

[282]

Мы посмеялись и сменили тему разговора, а наутро приятельница рассказала сон:

Мне снится твой рабочий кабинет, книжные полки; компью­тер, правда, мой и расположен по-другому, не так, как у тебя. Я в сновидений это как-то понимаю и иду к одному из шкафов. И вижу книги, которые там стоят, с другой стороны — очень странное чувство, как. будто еще одна я ходит там, за полка­ми. И она не может выйти, потому что ей надо пройти через книги, а этого почему-то нельзя. Причем книжные полки и са­ми книги точно твои, и коты64 стоят, но во сне так выгля­дит, будто они застекленные и отчасти зеркальные. Отсюда, наверное, и двойник — а может быть, это потому, что у те­бя зеркало висит над компьютером...

Тут коллега замолчала — мы как раз сидели с ней в этом самом кабинете и обе видели, что над компьютером у меня висятчасы, а незеркало. Далее состоялся следую­щий диалог:

— Вот и интерпретируй это в свете твоей вчерашней теории про мои бессознательные страхи.

— Да это ты "Алисы в Зазеркалье" начиталась — лите­ратурные реминисценции.

— Ничего не реминисценции. Между прочим, зеркало над компьютером виситу меня.

Тут мы и решили разобраться с этим сновидением. По­скольку обе участницы беседы знали глубинную психоло­гию, то основной момент, имеющий отношение к про­блеме — невозможность выйти, потому что нельзя пройти через книги — был понятен, как и ряд второсте­пенных мотивов — отчасти игровые, отчасти реальные отношения конкурентности, существовавшие между на­ми, и т.п. Но разгадка сна упорно не давалась в руки.

И тогда я предложила интерактивную технику — раз уж мы сидим в том самом месте, которое изображено в сно­видении, то пусть коллега воспроизведет свои действия наяву. Она с жаром согласилась и потребовала "для пол­ноты картины" поставить на книжную полку зеркало. Я принесла зеркало и спросила, куда его ставить.

— На полку с книгами по постмодернизму.

— Но это будет низко, тебе по пояс.

— Зато высоко и правильно с точки зрения ценности.

[283]

Я поняла, что мы на верном пути. Подруга взяла с пол­ки несколько книг, разложила их (некоторые даже рас­крыла) и задумалась. Я посмотрела — это были книги Ж.Делеза и М.Фуко.

—Ты почему эти выбрала?

— Я их как-то помню по сну. Точнее, помню заголов­ки... хотя нет, у Фуко все помню.

Названия были такими: "Надзирать и наказывать", "Забота о себе", "Рождение клиники" (М.Фуко), "Логи­ка смысла" (ЖДелез). Я заметила:

— Ну, мы как две гадалки. Можно считать эти книги картами Таро?

— Нет, это, если угодно, мои архетипические персони­фикации.

— Угодно. И что ты о них можешь сказать?

— Тут нет еще одной, — ответила подруга.

— Я знаю, какой именно, — сказала я. И подала ей книгу Делеза, посвященную Фуко. Она раскрыла ее, про­чла оглавление, немного подумала, а потом сказала:

— Вот и решение проблемы.

— Ничего себе, — подумала я. Кто из нас аналитик? Я даже не успела понять, в чем проблема, а коллега говорит о решении. И выразила это вслух. В ответ она сказала:

— А откуда ты узнала, какую книгу дать?

— По названию. Ты выбрала только Делеза и Фуко. А я дала тебе книгу Делеза "Фуко" — как завершающий элемент прогрессии.

— Видишь, кто чем силен. Ты — интуицией, а я — ло­гикой.

И рассказала следующее. Она действительно считала на­учные исследования своим главным делом. Психотерапев­тическая практика, в числе прочего, потребовала бы регу­лярных записей на сеансах и после них. Такая работа — работа архивариуса, в ней почти нет творческого начала, а его отсутствие ужасало подругу больше всего на свете.

Она не размышляла над всем этим подробно — я была права насчет вытеснения бессознательных аспектов про­блемы. Но книга Делеза, непосредственно затрагивающая соотношения мысли, познания и описания его результа-

[284]

тов, структурировала затруднения и подсказала решение проблемы одним только своим оглавлением, которое я здесь и привожу, выделив курсивом непосредственную логику разрешения последней:

1. От архива к диаграмме.

2. Новый архивариус.

3. Новый картограф.

4. Топология (мыслить по-иному).

5. Страты или Исторические формации (видимое и вы­сказываемое знание).

6. Стратегии или Нестратифицируемое (мысль извне — власть).

7. Складки или Внутренняя сторона мысли (субъекти­вация)65.

Конечно, в описании этого случая у меня просто нет возможности эксплицировать все психотерапевтические инсайты, поскольку анализ двумя аналитиками одного из них, выступающего в роли клиента, — дело весьма спе­цифическое. Однако сам эпизод прекрасно иллюстрирует возможности стандартов архетипической психологии в терапии. Наше с коллегой взаимодействие, инспириро­ванное имагинативной логикой сновидения, позволило сформулировать и разрешить весьма серьезную личност­ную проблему: она в дальнейшем не раз говорила, что этот случай окончательно снял у нее психологические ог­раничения в сфере практической психотерапии.

Г.Корбин и Дж.Хиллман психотерапевтическую прак­тику такого рода называют созиданием души. В качестве заключительного комментария я процитирую хиллмановское понимание этого процесса:

"Созидание души описывают так же, как получение обра­зов (imaging), т.е. видение или слушание с помощью вообра­жения, которое в любом событии усматривает его образ. По­лучение образов означает высвобождение событий из буквального воспринимания путем погружения его в мифи­ческий апперцептивный контекст. В этом смысле созидание души приравнивается к де-буквализации — устранению "дур­ной" конкретности. Другими словами, созидание души соот­ветствует психологической установке, которая с подозрением

[285]

отвергает наивный, данный уровень событий, чтобы отыс­кать другие — теневые, метафорические значения этих собы­тий для души" [88, с.83].

В нашем случае детали сновидения (книги, зеркало, часы) были единогласно приняты в качестве таких "вы­свобожденных" образов-событий; правда, апперцептив­ный контекст был не мифическим, а эпистемологичес­ким. А почему бы и нет? Кто сказал, что архетипы не могут выражаться таким образом (в виде книг по постмо­дернизму)? Уж наверное мифологемы ученого конца XX столетия не обязаны воспроизводить архаическое ми­ровоззрение буквально. Зато финальные инсайты, свя­занные с книгой Делеза "Фуко", имели первосортную мифологическую (синхронистическую) природу.

В сновидении другого пациента парциальные личности были представлены величественными, могущественными фигурами со множеством сверхъестественных свойств. Он созерцал образы демонических мужчин и прекрасных женщин, одновременно соблазнительных и устрашаю­щих. Персонажи сна были представлены в динамике, но клиент (господин Э.) не мог вспомнить, что именно они делали. "Там были помещения, похожие на дворцы, и ка­кие-то поля, или охотничьи угодья, лес... Все как-то не­четко и расплывчато, но по смыслу, а не визуально, если Вы понимаете, о чем я говорю".

Сначала я предложила идентифицировать эти образы в соответствии с какой-либо мифологической или религи­озной традицией, дав им соответствующие имена. Г-н Э. с увлечением занялся этим, используя греческую мифо­логию, и то и дело советовался со мной, как будет лучше. В процессе работы я заметила, что, назвав образ каким-либо именем (содержание сна он подробно записал, так что необходимый для реконструкции материал имелся), клиент в дальнейшем приписывал ему соответствующее занятия (Афина пряла, Афродита любовалась собой в зеркале и т.п.).

Т: Но ведь Вы не помните, что именно делали персо­нажи в Вашем сновидении?

[286]

К: Нет... Но они ведь должны это делать?

Т: Не знаю. По-моему, образы сновидения никому ни­чего не должны.

К: А зачем мы тогда даем им все эти имена? Ведь это же позволит понять смысл сновидения, его послание, так сказать.

Т: Как раз смысл сна Вы и назвали расплывчатым. Не­четким.

К: А Вы пытаетесь его прояснить.

Т: Да, наверное. Но можно поступить и иначе. ЭтоВа­ши образы, и смысл тоже должен бытьВашим. Каждая фигура в сновидении — это часть Вашей личности. Так что можно узнать, что они делают, и без помощи мифо­логических прототипов. Как мы можем быть уверены, что образ Вашего сна сидел за прялкой потому, что ему так положено, а не потому, что Вы видели это на самом деле?

К: Наверное, Вы правы. Никто там у меня во сне не прял. Я бы это запомнил.

Т: Может быть, Вы стесняетесь рассказать об их заня­тиях? Возникает ощущение, что ряд моментов сновиде­ния кем-то тщательно отредактирован.

К: Нет, дело не в этом. Но если они — это я, то где же тогда я сам?

Клиент пытается соотнести какой-нибудь образ с Эго, центром сознания личности. После непродолжительного размышления он продолжает:

К: Странно, но меня там действительно нет. И я, ка­жется, знаю, почему. Это они все на меня там охотятся... преследуют. Но мне всегда удается ускользнуть — я про­сыпаюсь.

Т: А если бы не удалось?

К: Тогда их всех бы не стало. (Пауза) Вот оно в чем де­ло! Это не греки, это Дикая Охота66. Я охочусь за ними, а они — за мной. Поэтому они не могут поймать меня там, во сне, а я их — здесь, на терапии.

В ходе дальнейшей работы господин Э. разрешил себе (своему Эго, ответственному за самоидентичность и про­странственно-временную непрерывность личности) стать

[287]

пойманной добычей, в результате чего стал лучше пони­мать некоторые свои интенции, противоречащие созна­тельной установке. Одновременно с этим ему удалось смягчить в себе ту часть, которую можно было назвать Диким Охотником. Уменьшилось напряжение, связанное с необходимостью поддерживать образ неумолимого со­вершенства, который он считал абсолютно необходимым на работе (г-н Э. был руководителем фирмы) и отчасти в семье — в отношениях с сыном.

Данный пример хорошо иллюстрирует хиллмановское требование не интерпретировать образы, а взаимодейст­вовать, "сближаться" с ними. Вообще интерпретация как редукция, объяснение значения образа и, соответственно, сведение его к чему-то другому, меньшему, чем он сам, как это повсеместно делается в психоанализе, у юнгианцев не принята. Наоборот, главной задачей истолкования является как раз обогащение коннотативных смыслов и значений образов сновидения посредством помещения их в соответствующий контекст.

Обогащенное сновидение

Самодовлеющий характер образов сновидения, их ав­тономия, признаваемая не только Хиллманом, но и дру­гими постюнгианцами, не исключают, а предполагают широкое использование в работе с ними процедур амп­лификации (обогащения). Этот метод, придуманный очень давно и доведенный до совершенства аналитичес­кими психологами, почему-то сравнительно мало ис­пользуется психоаналитиками других школ. Как правило, психотерапевт, работающий со сновидением или серией снов, не преминет поинтересоваться ассоциациями кли­ента, но крайне редко предлагает ему обсудить даже явно напрашивающиеся мифологические, религиозные или культурные параллели к исследуемому материалу.

Это связано с общими различиями в методологии и технике толкования сновидений. Начало расхождений восходит к теоретическим разногласиям Фрейда и Юнга.

[288]

Написанная последним в 1912 г. работа "Метаморфозы и символы либидо" фактически содержит в себе одно боль­шое расширительное толкование психической энергии, весьма далекое от фрейдовского "сексуального редукцио­низма". Юнг хорошо понимал, что пропаганда собствен­ной точки зрения будет стоить ему дружбы с Фрейдом, но его твердая убежденность в правильности своих взглядов уже тогда была непоколебимой.

От этой книги и можно вести отсчет истории разработ­ки амплификативного метода. Примерно в то же время в одной из лекций, прочитанных в Университете Фордхэма, Юнг четко формулирует необходимость использова­ния в анализе сновидений исторических и культурных параллелей. Сравнивая этот процесс с пониманием сим­волики обряда крещения, он пишет:

"Точно так же поступает аналитик со сновидением: он со­бирает исторические параллели, даже самые отдаленные и, притом, для каждой части сновидения отдельно, стараясь со­здать психологическую историю сна и лежащий в основе его значений. При такой монографической обработке сновиде­ния, как и при анализе обряда крещения, мы глубоко вника­ем в удивительно тонкое и замысловатое сплетение бессозна­тельных детерминант, обретая при этом понимание их, сравнимое только с историческим пониманием действия, ко­торое мы до сих пор привыкли рассматривать весьма одно­сторонне и поверхностно" [96, с.81].

Лучше, пожалуй и не скажешь. Разумеется, в процессе психоаналитического анализа нельзя забывать о влиянии актуальных впечатлений (то, что Фрейд называл "дневны­ми остатками"), трансферентной динамики и т.п. Но архетипическая символика, трансформированная культурными установками клиента, не менее важна и значима. Именно последняя и проясняется посредством амплификации.

Интересно, что аналитические психологи намерено иг­норируют или резко критикуют те немногие фрейдовские работы, в которых сравнительно-исторические и культур­но-антропологические параллели служат опорой для ряда концептуальных теоретических положений психоанализа. Юнг с возмущением говорит о "фантастических допуще-

[289]

ниях теории тотемов и табу". Возможно, это связано с тем, что стиль амплификаций Фрейда принципиально иной, и преследуют они другие цели.

Со времен юнговских "Метаморфоз" прошло много лет, и набор источников, из которых можно черпать сравнения и проводить культурные параллели, сущест­венно расширился. Наряду с классической для юнгианства мифологической, религиозной или алхимической символикой современные психотерапевты широко ис­пользуют исторические сказания и легенды, эпос различ­ных народов, литературу, живопись и любые другие виды художественного творчества. Все зависит от эрудиции те­рапевта и индивидуальных предпочтений клиента.

Разумеется, целительный потенциал легенд и историй востребован не только в психотерапии.Из многочислен­ных сообщений я знаю, что юнгианские принципы в их, так сказать, "диком" (дилетантском) варианте использу­ются повсеместно, и очень разными людьми. Поклонни­ки триллеров и "саспенсов"67, читатели всякого рода "фэнтези", фанатики компьютерных игр, "идущие путя­ми Кастанеды", наркоманы всех мастей — кого только нет в рядах стихийных практиков имагинативных психо­терапевтических техник. Исцеляющий вымысел все равно работает. Об этом свидетельствует хотя бы взрыв попу­лярности таких писателей, как ХЛ.Борхес, М.Павич, Дж.Фаулз, У.Эко, наконец, неутомимый и весьма про­фессионально продвинутый в соответствующих сферах знания М.Элиаде.

Так что амплифицирующие техники не ограничены в своих ресурсах. А ведь совсем недавно, лет десять-пят­надцать назад, в распоряжении отечественных читателей были разве что "Альтист Данилов" Вл. Орлова, да восста­новленный в правах М.Булгаков. Теперь подходящим книгам и кинофильмам просто несть числа. Конечно, признанные мастера жанра — такие, как С. Дали, А. Хич­кок, В.Пелевин или Дж-Р.Р.Толкиен, — предоставляют большее разнообразие различным формам имагинативной активности, но теперь каждый может найти себе

[290]

подходящее основание для архетипического проецирова­ния, понимания и разрешения собственных проблем.

В терапевтическом анализе, особенно при толковании сновидений, не стоит сдерживать себя в использовании религиозных и мифологических параллелей, фольклор­ных сюжетов и мотивов — нужно только убедиться в том, что клиент владеет соответствующим контекстом. Конеч­но, проще всего обращаться к подходящим литературным произведениям или фильмам. При необходимости леген­ду, историю или поэтический эпизод, непосредственно соотносящийся с терапевтической ситуацией, можно рас­сказать прямо в процессе терапевтического анализа.

В моей практике был случай, когда клиент настолько хорошо воспринял процедуру амплификации содержания сновидений, что очень быстро научился использовать ее самостоятельно и тем самым существенно сократил объ­ем терапевтической работы. У г-на Я., молодого челове­ка лет тридцати, было, по его словам, множество проблем в отношениях с девушками. Несмотря на демонстрацию горячего желания работать и полного доверия к аналити­ку, клиент никак не мог связно рассказать, в чем же, соб­ственно, эти проблемы состоят.

На терапии он пересказал несколько эпизодов, касаю­щихся знакомых девушек. Их суть сводилась к тому, что все они "какие-то не такие". Господин Я. подчеркивал, что подружек и приятельниц у него много, и отношения с ними, в том числе и сексуальные, не вызывают особых трудностей. Но все эти отношения его не удовлетворяют, "стоящих женщин вокруг нет", "все они одинаковые и сразу видно, чего им хочется". Я заметила, что он расска­зывает весьма скучно. "Вот-вот, — обрадовался г-н Я., — все дело именно в этом. Все скучно, все повторяется и безмерно надоело".

Было очевидно, что клиент не говорит всей правды, и многое из того, что он рассказывает — вещи надуманные и придуманные. Поэтому я предложила рассказать снови­дение. На следующем сеансе г-н Я. рассказал сон, как две капли воды похожий на то, что он говорил и раньше: ка­кой-то город, в нем множество девушек, он ходит между

[291]

ним, рассматривает и никак не может то ли кого-то вы­брать, то ли узнать... Я заподозрила, что и сновидение он тоже выдумал.

Здесь я хочу сделать небольшое отступление. За годы терапевтической работы я много занималась анализом сновидений, и моя первая книга была посвящена именно этому. Я уверена, что сновидение выдумать нельзя. То есть можно насочинять множество невероятных историй, но при их выслушивании сразу возникает ощущение неправ­ды. Конечно, люди часто изменяют детали своих снови­дений, многое забывают и присочиняют лишнее, но все это отличается от выдумки в чистом виде. В лучшем слу­чае, можно скомбинировать несколько эпизодов в один сон, но это тоже легко прояснить в процессе анализа. Од­ним словом, опытный терапевт всегда может отличить настоящее сновидение от вымысла.

В описываемом случае вряд ли стоило идти на прямую конфронтацию — скорее всего, это было бы неэффектив­но. Я решила поступить иначе. "В Вашей жизни явно не хватает романтики, — сказала я. — Давайте привнесем ее прямо в терапию. Вот здесь у меня — очень необычная книга, она называется "Хазарский словарь". Я буду брать свои интерпретации прямо из нее". Г-н Я. отнесся к мо­ей идее с недоверием, но вынужден был согласиться. Да­лее в своем рассказе я буду выделять курсивом все цита­ты, взятые из романа М.Павича68. По поводу сновидения я прочла клиенту следующее:

Однажды весной принцесса Атех сказала: — Я привыкла к своим мыслям, как к своим платьям. В талии онивсегда одной ширины, и я вижу их повсюду, даже на перекрестках. И что ху­же всего — за ними уже и перекрестков не видно.

Клиент вздрогнул — символическая интерпретация су­мела обойти его защиты. Он заинтересовался, кто такая эта принцесса Атех, и я продолжила:

Атех была прекрасна и набожна, и буквы былией к лицу, а на столе ее всегда стояли разные соли, все семь, и она, прежде чем взять кусок рыбы, обмакивала пальцы каждый раз в другую

[292]

соль. Говорят, что, как и солей, было у нее семь лиц. Кроме то­го, каждое утро она превращала свое лицо в новое, ранее неви­данное. Другие считают, что Атех вообще не была красивой, однако она научилась перед зеркалом придавать своему лицу такое выражение и так владеть его чертами, что создавалось впечатление красоты. Эта искусственная красота требовала от нее стольких усилий, что, как только принцесса оставалась одна, красота ее рассыпалась так же, как ее соль.

Господин Я. помолчал, а потом сказал, что у него бы­вают и другие сны — в которых девушки находятся за ог­радой, так что он не может к ним приблизиться. "Но я понимаю при этом, что так они не смогут на меня набро­ситься, что я в безопасности," — говорил он. Коммента­рий был таким:

К поясу принцессы Атех, которая помогла еврейскому участ­нику хазарской полемики, всегда был подвешен череп ее любов­ника Мокадасы аль-Сафера, и этот череп она кормила перче­ной землей и поила соленой водой, а в глазные отверстия сажала васильки, чтобы он и на том свете мог видеть голубое.

"Да, это интересная книга, — сказал мой клиент. — А как Вы знаете, из какого места следует читать?" Я от­ветила, что хорошо знаю роман и часто использую его в процессе анализа сновидений.

На следующий сеанс г-н Я. принес "Хазарский сло­варь" и сообщил, что прочел эту книгу несколько раз и, в свою очередь, хочет мне из нее кое-что процитировать:

Принцесса Атех могла войти в сон человека моложе ее на тысячу лет, любую вещь она могла послать тому, кто видел ее во сне, сталь же надежно, как с гонцом на коне, которого по­или вином, — только намного, намного быстрее... Описывается один такой поступок принцессы Атех. Однажды она взяла в рот ключ от своей опочивальни и стала ждать, пока не услышала музыку и слабый голос молодой женщины, который произнес:

— Поступки в человеческой жизни похожи на еду, а мысли и чувства — на приправы. Плохо придется тому, кто посолит че­решню или польет уксусом пирожное...

Когда прозвучали эти слова, ключ исчез изо рта принцессы, и она, как говорят, знала, что так произошла замена. Ключ но-

[293]

пал к тому, к кому обращался голос во сне, а слова в обмен на ключ достались принцессе Атех.

Установившаяся таким образом система метафоричес­кого опосредования позволила нам продуктивно рабо­тать. Господин Я. рассказал еще несколько сновидений, весьма прозрачно иллюстрировавших его бессознатель­ные страхи, связанные с женщинами. Мои толкования, выдержанные в классическом духе, он сам дополнял под­ходящими аллюзиями из "Хазарского словаря", и в даль­нейшем любые сложности, связанные с переносом, мы успешно преодолевали при помощи архетипических фан­тазий М.Павича.

В качестве еще одного примера амплификации в рабо­те со сновидением хочу привести некоторые параллели к своему собственному сну, приведенному в параграфе 7.3. Думаю, что вполне имею на это право — книга подходит к концу, алфавит клиентов исчерпан от А до Я и нужен какой-то завершающий эпизод. Пусть им станут мои раз­мышления по поводу собственного фантазма.

Источник, откуда взяты все образы и значения — кни­га И.Кальвино "Незримые города". О них рассказывает великому Кубла-хану знаменитый путешественник Мар­ко Поло. "В жизни любого венценосца наступает миг, когда после триумфа великих побед, завоевания огром­ных территорий и покорения целых народов им внезапно овладевает опустошенность, меланхолия и чувство горе­чи". Рано или поздно схожие переживания возникают, наверное, у всех — и тогда бывает очень кстати сменить привычное окружение. Всегда можно перенестись в дру­гое место — это самое простое средство от усталости, ра­зочарования и тоски. Вот о таких других местах, а точ­нее — Других городах (в лакановском смысле этого термина) и рассказывает Марко Поло, а Итало Кальвино группирует его истории в такие разделы: "города и па­мять", "города и желания", "города и обмены", "города и взгляд", "города и названия", "города и мертвые", "го­рода и небо".

Сновидение начинается с того, что я медленно — и од­новременно очень стремительно — падаю (или погружа-

[294]

юсь) вниз, в темноту. Но есть нечто вроде золотой сетки, которая меня поддерживает, хотя больше всего это похо­же на летящих вниз птиц. Падение-полет — очень давний элемент внутреннего опыта, я помню это ощущение лет с трех-четырех. Характерное ощущение смеси наслажде­ния и страха связано в сновидении с необходимостью вернуться — неясно, как это сделать. Но не стоит забы­вать и ощущение непрочности. Например, так:

"Если вы мне поверите, я буду очень доволен. Теперь я рас­скажу об Октавии, городе-паутине. Между двух крутых гор есть пропасть, над которой и находится город, прикрепленный к обеим вершинам канатами и цепями и соединенный внутри ле­стницами. Приходится осторожно ступать по деревянным пе­рекладинам так, чтобы не попасть ногой в пустоту между ни­ми, или же цепляться за ячейки пеньковой сети. Внизу не видно ничего на многие сотни метров: под ногами проплывают тучи, под которыми находится дно пропасти...

Жизнь обитателей подвешенной над пропастью Октавии более определенна, чем в других городах. Им хорошо известно, что проч­ность их сети ограничена и имеет свои пределы" [26, с.96-97].

Прочность сети — это и метафора моих терапевтичес­ких умений. Сетка в сновидении золотая. Хорошо, если разорвавшись, она обернется стаей птиц. Наверное, так иносказательно обозначается фантазм. Понимание и ис­пользование фантазмов в процессе терапии, падение-по­лет, удовольствие, смешанное со страхом.

И все-таки сетка нужна. Нужны прочные связи и соот­ветствия между различными теориями, направлениями, концепциями. Их знание поддержит любого начинающе­го психотерапевта, а со временем приходит понимание относительности, ограниченности возможностей любой теории. Приходит опыт и уверенность в себе:

"В Эрсилии для того, чтобы обозначить отношения родства, обмена, взаимозависимости или передачи прав, жители протя­гивают между домами белые, черные, серые или черно-белые бе­чевки. Когда их становится так много, что между ними уже невозможно пройти, жигпе^т переезжают в другое место, и по-

[295]

еле разборки домов остаются лишь столбы с натянутыми меж­ду ними бечевками "'[16, с, 98].

Образ сетки, переплетающихся нитей — очень емкий, он прекрасно подходит для работы терапевта. В числе напра­шивающихся ассоциаций — "плетение словес", сеть кон­нотаций, маскирующая отверстия и лазейки, через которые можно ускользнуть. Да и <

Наши рекомендации