Конец анализа: Переход за грань желания или По ту сторону речи

Окончание терапии — одна из наиболее интересных проблем как классическом, так и в структурном психо­анализе. Я уже касалась этого вопроса во второй главе (параграф 2.2.), но там рассматривались преимуществен­но технические вопросы и освещалась формальная сторо­на: как правильно заканчивать терапию, как лучше это сделать и т.п. Содержательный аспект —что при этом происходит? — как мне кажется, фундаментальнее всего разрешен у Лакана.

Классическая фрейдовская формулировка — анализ за­вершен, когда аналитик и пациент больше не встречаются на аналитических сеансах — прекрасный образец полной речи, несущей в себе всю полноту ассоциаций авторско­го дискурса. К счастью, отец психоанализа снизошел до разъяснений:

"Это происходит, когда выполнены два основных условия:

во-первых, пациента больше не мучают его симптомы, стра­хи и торможения, а во-вторых, аналитик уверен, что пациент осознал достаточно вытесненного и непонятного материла, так что патологическим процессам в его психике не на что опереться. Если это невозможно по чисто внешним причи­нам, то анализ лучше считать неполным, а не незавершен­ным" [108, vol. 16, р.237].

Лакан весьма скептически относился к возможности достижения столь идеальной цели. Объектом его крити­ки, правда, был не столько фрейдовский лозунг, сколько

[250]

попытки М.Балинта, М.Кляйн и других представителей объектной школы воплотить его в жизнь. Кляйнианцы и эго-психологи полагали личностную интеграцию идеаль­ным итогом конца анализа, но фактически понимали эту интеграцию как Воображаемую реализацию субъекта, сведенного к его собственному Я.

Последователи Фрейда рассматривали анализ скорее как синтез: аналитический пациент — это субъект во всей его целокупности, т.е. полный, завершенный, не фрагментированный защитами и вытеснением. По достиже­нии такого результата анализ считался законченным. Ла­кан хорошо понимал мнимую, Воображаемую природу этого идеального гомункула:

"Нам все уши успели прожужжать разговорами о том, что субъект-де берется в его целокупности. Почему он, собствен­но, должен быть целокупным? Нам лично об этом ничего не известно. А вы — вы когда-нибудь таких целокупных существ встречали? Это, наверное, идеал. Я их не встречал никогда. Лично я не целокупен. Да и вы тоже. Будь мы целокупны, мы и были бы каждый сам по себе, а не сидели бы здесь вместе, пытаясь, как говорят, организоваться. Это не субъект в сво­ей целокупности, это субъект в своей открытости. Он, как водится, сам не знает, что говорит. Знай он, что говорит, он бы здесь не был" [35, с.349, курсив мой —Н.К.].

Мы видим, что окончание анализа Лакан связывает с узнаванием субъектом себя, пониманием себя как субъ­екта высказанного, выговоренного в психотерапевтичес­ком дискурсе. Очевидно, что разница между тем, что есть, и тем, что субъект о себе рассказывает, замечаемая сперва только аналитиком, постепенно становится до­ступной клиенту. По мере продвижения терапии эта "разность" уменьшается, и в конце анализа клиент в ка­честве экзистенциального субъекта не нуждается в под­порке Воображаемого Я его дискурса. Многие психотера­певты наверняка оценят по достоинству риторическое восклицание французского психоаналитика: "Неужели мы заставляем людей так много говорить с единственной целью заставить их в конце концов замолчать?"

[251]

Приближаясь к концу, терапия все чаще исследует ди­намику переноса в качестве ведущего бессознательного сценария психотерапевтического взаимодействия. В са­мом начале, когда трансфер только развивается, аналитик расположен в идеальной позиции "мнимого всеведения", тогда как в конце анализа происходит отказ от идеализа­ции Другого и принятие аналитика как отвергнутого объ­екта влечения клиента.

Такой объект53 называется отвергнутым, ибо репрезен­тирует утраченную часть субъекта, вызывающую его жела­ние и любовь. Как известно, Лакан определяет любовь как способность дать кому-либо то, чего он лишен. В ана­лизе этому соответствует ситуация терапевтической фрус­трации, когда аналитик не отвечает на либидный запрос пациента, но стимулирует его желание взаимодействовать и, следовательно, продолжать аналитическую работу.

Более того, отказываясь уступать либидному запросу пациента, аналитик вынужден занять позицию неизвест­ного объекта бессознательного желания, отсылающего к невозможности Символизации Реального. Объект 'а' ре­презентирует присутствие аналитика, фантазматический объект желания и референт вытесненной инфантильной сексуальности.

По мере разрушения (демонтажа) фантазма трансферентной любви терапевт "встраивает" желание клиента в новый, в какой-то степени противоположный сценарий, предполагающий становление субъектности последнего в качестве объекта 'а' для Другого. Клиент смещается от позиции субъекта влечения к позиции объекта 'а', кото­рый является причиной влечения Другого. Лакан называ­ет такую перемену позиции "пресечением фантазма" и связывает его с процедурой "перехода". Именно так кли­ент переходит от признания отсутствия аналитика к ут­верждению его присутствия.

Успешно завершившаяся терапия преобразует невроти­ческую тревогу и различные страхи клиента в чистое удо­вольствие познания им собственной субъектности. Это не значит, что по окончании терапевтического анализа в кабинете сидят друг против друга уже два терапевта, и

[252]

один из них (бывший пациент) — начинающий. Как бы ни привлекала аналитика идея стать наставником, приме­ром и идеалом для других людей и создавать их по свое­му подобию, он не должен забывать, что не это является его задачей в аналитических отношениях, и что, потакая себе, он попросту изменяет своим обязанностям. Если же это случится, аналитик лишь повторит ошибку родите­лей, которые разрушают своим влиянием независимость ребенка. Он просто поменяет одну зависимость на дру­гую. Аналитик не должен замещать Супер-эго или стано­виться отцом для клиента, он всего лишь демонстрирует свою непричастность к зависимости субъекта от идеала и примера Другого.

Хорошо понимая всю справедливость этих положений, хочу заметить, что придерживаться их на практике не так-то просто. В своей работе мне, например, приходит­ся совмещать терапию и преподавание глубинной психо­логии, поэтому навязчивое желание превращать клиентов в студентов — вполне устоявшийся симптом, который я надеюсь проанализировать в подходящей ситуации.

Лакан считает, что независимо от того, будет ли психо­аналитическое вмешательство теоретическим или суггес­тивным, можно утверждать, что оно должно быть неопре­деленным (двусмысленным). Множественность смыслов, которыми оперирует терапевт, обуславливает специфику психотерапевтического дискурса, которую на языке структурного психоанализа можно определить как диа­лектику бесконечного порядка языка и конечности желания.

Терапевтический анализ придает смыслу статус собы­тия в той мере, в какой он отделяется и отличается от положения вещей, которые производят его и в которых он осуществляется. Не случайно становление фантазма выражается в игре грамматических трансформаций, а его самая существенная особенность состоит в том, что фантазм может быть облечен в слова, выражен предло­жением — Символизирован. При этом речевой акт ана­литика, подбирающего означаемые, создавая фантазм, функционирует в качестве перформатива54. Это важный признак, отличающий сконструированный в терапевти-

[253]

ческих целях фантазм от фантазмов, порождаемых пси­хотиками.

Посредством фантазма (точнее, череды фантазмов, сконструированных в ходе психотерапевтического обще­ния) клиентпереходит из образованного симптомами пространства Воображаемого в поле речи и языка, главен­ствующих в Символическом. Ведь именно система языка обеспечивает возможность выражения (артикулирования) желаний и влечений, а речь — это и есть попытка выра­зить бессознательную реальность, символизировать ее или хотя бы намекнуть. Лакан пишет об этом так:

"Чего бы ни добивался психоанализ — исцеления ли, про­фессиональной подготовки, или исследования — среда у не­го одна: речь пациента... Мы покажем, что речь, когда у нее есть слушатель, не остается без ответа никогда, даже если в ответ встречает только молчание. В этом, как нам кажется, и состоит самая суть ее функции в анализе.

Ничего об этой функции речи не зная, психоаналитик ощутит ее зов тем сильнее. Расслышав же в этом зове лишь пустоту, он испытает эту пустоту в самом себе, и реальность, способную ее заполнить, станет искать уже по ту сторону ре­чи" [36, с.18].

Таким образом, в рамках лакановской парадигмы мож­но выделить два основных этапа психотерапевтической работы: интерпретацию бессознательного и переход за/через фантазм. Исследуя симптомы клиента, аналитик пытается увидеть за ними основной фантазм как сущ­ность наслаждения, блокирующего понимание и даль­нейшее истолкование (не надо забывать, что клиент, осо­бенно поначалу, хочет не понимать, а наслаждаться). Далее нужно дистанцироваться от этого фантазма и со­здать новый, который станет для клиента не просто бес­сознательным сценарием получения удовольствия, но также и моментом истины — такой точкой совпадения Символического с Реальным, в которой субъект достига­ет окончательной идентичности себе самому.

Конечно, субъект, пребывающий в этой точке55, — всего лишь гипотеза. Однако Лакан предлагает специаль­ную терапевтическую конструкцию, терапевтический

прием, который он называет синтомом. Синтом (sinthome), как указывает С.Жижек, — это синтез, гибрид симптома и фантазма, атрибут синтетического (synthetic) и в то же время святого (saint) человека, субъекта тера­певтического фантазма. Он играет центральную роль в завершении терапии:

"Симптом как синтом есть некоторая конфигурация озна­чающих, пронизанная наслаждением, — это означающее как носитель jouis-sense, "наслаждения со смыслом".

Важно помнить, что симптом обладает предельным онтоло­гическим статусом: симптом, понимаемый как синтом, — это в полном смысле слова единственная наша субстанция, един­ственное позитивное основание нашего бытия, единственное, что придает субъекту устойчивость. Иными словами, только симптом позволяет нам — субъекту — "избежать безумия", выбрать нечто вместо ничто (психотического аутизма, разру­шения символического универсума). Только симптом, связы­вая наше наслаждение с определенными означающими, с символическими образованиями, придает тем самым некий минимум устойчивости нашему бытию в мире" [20, с.80].

Такая формулировка может показаться слишком кате­горичной. Однако мой личный опыт терапевтической ра­боты показывает, что способность произвольно констру­ировать фантазмы и, тем самым, противопоставить сознательный выбор символического конституирования себя как субъекта симуляционному моделированию, опи­санному в предыдущем параграфе, является важным кри­терием успешности терапии. Будучи осознанным, произ­водство симулякров теряет свою ценность для клиента. Воображаемая нарциссическая самоидентификация не претендует больше на статус экзистенциального априори его жизни, а система личностных смыслов начинает бо­лее реалистично соотноситься со значимыми характерис­тиками внутреннего опыта.

Последнее, о чем стоит упомянуть в контексте обсуж­даемой проблематики — это требования к аналитику, его личности и профессиональному мастерству. В отличие от других авторитетов, Лакан категорически настаивает на бессубъектности терапевта. Он жестко критикует исполь-

[255]

зуемые эго -психологами способ смягчения аналитичес­кой фрустрации, высмеивает балинтовский тезис о "жи­вом зеркале"* и особенно непримиримо относится к идее интеграции Я посредством ассимиляции частичных объ­ектов в процессе терапии.

Эта идея популярна среди аналитиков объектной шко­лы. Исходя из представлений о характерной для невроти­ка параноидно-шизоидной спутанности, они рассматри­вают терапевтический процесс как попытку "собрать воедино" все пережитое на прегенитальных стадиях, час­тичные объекты и влечения и т.п. И воссоздание этого воображаемого Я происходит вокруг некоторого центра, которым является Я аналитика. Попросту говоря, тера­пия, основанная на установлении значимых объектных отношений или личном примере ("делай, как я, и будешь счастлив"), по мнению Лакана, есть не что иное, как вос­соединение фрагментов присущего клиенту воображае­мого расчленения.

Таким образом, идеальный терапевт — это Другой как место в структуре Символического. Перефразируя изве­стную поговорку, можно сказать: для того, чтобы быть святым, это место должно быть пусто; воображаемое Я аналитика начисто исключается из терапевтических отно­шений:

"Если аналитиков специально готовят, то делается это как раз с той целью, чтобы были субъекты, у которых собствен­ное Я отсутствует. Это и есть идеал анализа, который, конеч­но же, остается чистой возможностью... Анализ состоит в том, чтобы позволить субъекту осознать свои отношения не с собственным Я аналитика, а с теми Другими, которые и яв­ляются его истинными, но не узнанными собеседниками. Субъект призван постепенно открыть для себя, к какому Другому он, о том не подозревая, обращается на самом де­ле..." [35, с.353].

* Фрейд писал, что аналитик должен быть для клиента бесстрастным зеркалом, в котором отражается личность последнего. "Живое зерка­ло" примерно соответствует интерсубъективной модели отношений "терапевт-пациент". См. об этом также работы М.Гилла [109].

[256]

Поэтому фантазм, в которым фигуры клиента, анали­тика, субъекта, Другого, Иного могут переплетаться и со­четаться в немыслимых вариантах, представляет собой прекрасную форму артикулирования значений и смыс­лов, находящихся "по ту сторону речи". Психотерапевти­ческий дискурс на уровне фантазма может обеспечить постулируемую Лаканом "связь с подлинным Другим, с Другим, чей ответ всегда оказывается неожиданным, и определяет собой окончание анализа" [35, с.353].


Наши рекомендации