Объектные отношения и Самость

Хайнц Кохут выделил и описал специфический тип объектных отношений, непосредственно участвующий в формировании Я. Самость, личностное Я41, понимаемое в широком смысле как естественная подлинная сущность конкретного индивида, нуждается во внешних объектах, с помощью которых развивается и переживает свою це­лостность. Сэлф-объекты — это люди из ближайшего ок­ружения ребенка (чаще всего мать и отец), удовлетворя­ющие его потребности в личностном росте. Таких потребностей, по мнению Кохута, три: грандиозно-эксгибиционистская (желание младенца ощущать свое величие и совершенство, потребность в том чтобы родители "отражали" это величие как в зеркале, восхищаясь ребен­ком, подчеркивая, что он самый лучший, самый умный, самый красивый и вообще самый-самый); потребность в идеагьном имаго (идеализированном родительском образе, во всемогущих и никогда не ошибающихся маме и папе) и потребность в альтер-зго (в том, чтобы быть похожим на других, в схожести с окружающими)*.

Кохут пришел к выводу, что развитие объектных отно­шений личности и развитие ее сущностного ядра (сэлф) совпадают лишь относительно, и в некоторых случаях оба направления конкурируют друг с другом. Используя фрейдовские представления об ограниченном количестве энергии либидо у отдельного индивида, можно сказать, что, чем больший объем энергии направляется на объект­ные отношения, тем меньше ее остается для нарциссиче­ских состояний и переживаний. Зрелая здоровая лич-

* Более подробное описание этих потребностей и динамики личност­ного развития при их фрустрации можно найти в прекрасной, про­сто написанной книге М. Кана "Между психотерапевтом и клиен­том: новые взаимоотношения" [25].

[183]

ность находится скорее в объектной зависимости, неже­ли в состоянии нарциссизма. Последний, однако, необ­ходим для развития Самости.

Нарциссизм у Кохута — естественный и нормальный процесс, посредством которого либидо "вкладывается" в развитие Самости. Эта часть психической энергии, назы­ваемая нарциссическим либидо, используется как для лич­ностного роста, так и для взаимодействия со значимыми другими, удовлетворяющими сэлф-потребности. Разви­тие Самости во многом определяется интернализацией (усвоением) связей с людьми, обеспечивающими любовь, поддержку, принятие, позитивную самооценку.

В раннем детстве нормальное развитие могут обеспе­чить лишь хорошие сэлф-объекты, то есть родители, удовлетворяющие перечисленные выше потребности лич­ностного роста. Такие объекты называют инфантильными или архаическими, подчеркивая примитивный характер объектных отношений младенца. Фрустрация всех трех базовых сэлф-потребностей, по Кохуту, ведет к тяжелым расстройствам личности (self-disorders, "неупорядоченная Самость"), но если хотя бы одна из них удовлетворялась достаточно, то человек имеет возможность компенсации.

Тем не менее, зависимость от людей, которых мы вос­принимаем как идеальных или от тех, кто, в свою оче­редь, воспринимает нас в качестве идеальных и замеча­тельных, существует в любом возрасте. Она в той или иной степени присуща всем, однако у лиц с расстройст­вами Самости она выходит на первый план и становится ненасыщаемой. Идеализируемые, отражающие, соперни­чающие сэлф-объекты определяют восприятие окружаю­щих людей, а сильное напряжение соответствующих потребностей видоизменяет мотивацию общения и меж­личностных взаимодействий.

Дальнейшее развитие сэлф-теорий позволило уточнить и конкретизировать природу ядерного личностного обра­зования, называемого Самостью. Последняя рассматри­вается не только как динамическая структура психи­ческих свойств, но и как устойчивая конфигурация объектных отношений и связанных с ними потребностей.

[184]

Кохут говорит о биполярной природе Самости, развива­ющейся между полюсом потребностей и влечений и по­люсом идеалов и норм. Первоначально ожидания и пред­почтения родителей формируют виртуальную Самость — идеальный образ будущего Я ребенка. На втором году жизни в качестве устойчивой организации психических структур возникает ядерная Самость, на основе которой развивается связная Самость взрослого человека. "Терми­ном грандиозная Самость принято описывать нормаль­ную эксгибиционистскую Самость младенца, в структуре которой преобладают переживания беззаботности и сре­доточия всего бытия" [53, с. 162].

Кохут предлагает развернутую классификацию патоло­гических форм Самости, хорошо приспособленную к нуждам психотерапии. Архаической Самостью называют проявления младенчески-грандиозного Я у взрослых лю­дей. Таким клиентам и в зрелые годы свойственен дет­ский эгоцентризм, неумение представлять себе чувства и переживания окружающих, примитивно-эгоистические, потребительские формы взаимодействия с людьми. При этом сами они жалуются на холодность и равнодушие, требуют усиленного внимания и заботы.

Иногда от людей с архаической Самостью можно ус­лышать весьма оригинальные объяснения собственного поведения. Так, один из клиентов, рационализируя при­чины неудач в общении, заявил: "Да, конечно, я очень эгоистичен в отношениях с окружающими. Но мне сей­час в жизни очень плохо, навалились всякие неприятно­сти. Поэтому я не могу думать о людях, я думаю только о себе. Когда ситуация изменится, я буду общаться с кол­легами и близкими иначе, а сейчас эгоизм для меня — жизненная необходимость".

Фрагментированная Самость — это нарушение связно­сти, чреватое распадом Самости на отдельные части. Фрагментация может быть следствием регрессии, одино­чества; "раздробленное Я" возникает из-за плохого удов­летворения сэлф-потребностей. Это состояние сопровож­дается тревогой, в критических ситуациях переходящей в панику. Поведение подростка, перешедшего в другую

[185]

школу и с трудом адаптирующегося к новым условиям, неуверенность и депрессия безработного эмигранта — вот типичные примеры. Иногда к фрагментации Самости мо­жет привести неумелая групповая гештальт-терапия, ис­пользующая диссоциативные техники (т.наз. выделение субличностей и работа с ними).

В отличие от фрагментированной, опустошенная Са­мость связана с более длительной депрессией, при кото­рой человек уже не способен радоваться развитию и ут­верждению собственногоЯ. Он разочарован и утомлен, жизненные силы утекают и, как выразился один клиент, "нет настроения — оно упало, как строение".

Перегруженная и перевозбужденная Самость развивают­ся из-за фрустрации эмоциональных потребностей лично­сти. В первом случае человек неспособен облегчить свои страдания (воссоединиться со всемогущим сэлф-объектом и успокоиться), во втором — неадекватная (чрезмерная или искаженная) зеркализация держит Я в постоянном напряжении, заставляя искать все новые и новые ситуа­ции эмпатии и межличностного оценивания. Это явление часто наблюдается в терапевтических группах — один или несколько участников ненасытно требуют обратной связи, сосредотачивая остальных только на своих собственных переживаниях и блокируя групповую динамику.

Несбалансированная, неупорядоченная Самость (ее, собст­венно, чаще всего и описывают как self-disorders) является результатом дисгармоничного развития объектных отноше­ний в раннем детстве и, в свою очередь, порождает множе­ство проблем в межличностном общении и взаимодейст­вии. Кохут описывает три типа личностного дисбаланса:

"Несбалансированная Самость есть состояние непрочнос­ти составных частей Самости. При этом ода из них, как пра­вило, доминирует над остальными. Если слабый оценочный полюс не может обеспечить достаточного "руководства", Са­мость страдает от чрезмерной амбициозности, достигающей уровня психопатии. При чрезмерно развитом оценочном полюсе Самость оказывается скованной чувством вины, стес­ненной в своих проявлениях. Третий тип несбалансирован­ности Самости характеризуется выраженной дугой напряже-

[186]

ния между двумя относительно слабыми полюсами (полюсом идеалов и полюсом притязаний —Н.К.). Такой тип Самости является, так сказать, отстраненным от ограничивающих идеалов и личностных целей, в результате чего индивид от­личается повышенной чувствительностью к давлению со сто­роны внешнего окружения" [53, с. 163].

Психология Самости рассматривает психические конфликты в качестве главных факторов, определяющих развитие объектных отношений. В зависимости от типа конфликта поведение личности и ее взаимоотношения с окружающими описываются в рамках моделей, которые Кохут называет "виновной" и "трагичной". Виновная лич­ность целиком сосредоточена на удовлетворении влече­ний и характеризуется многочисленным противоречиями в системе психики (главным образом, конфликтами с участием Сверх-Я). Это классический фрейдовский не­вротик с высоким уровнем объектной фрустрации, осо­бенно в сексуально-эротической сфере.

Трагичная личность характеризуется проблемами на уровне Самости — желанием выйти за пределы поведе­ния, регулируемого принципом удовольствия, высокой чувствительностью в сфере сэлф-потребностей, неудовле­творенным желанием трансцендировать собственную сущность в объектных отношениях. Такие люди недо­вольны собой и окружением в несколько ином плане.

Принято считать, что развитие сэлф-психологии в це­лом было инициировано дальнейшими нуждами психоте­рапии в 60-70-е годы. Ни фрейдовская теория влечений, ни представления о психологических защитах Эго, ни кляйнианские идеи не могли объяснить проблемы клиен­тов определенного типа — хорошо приспособленных, адекватных и вполне успешных, но страдающих от внут­ренней пустоты, экзистенциальной неустойчивости и фор­мулирующих свой запрос примерно так: "вроде все в жиз­ни есть, а чего-то не хватает, неизвестно чего... жизнь не та". Н.Мак-Вильямс описывает их следующим образом:

"Складывалось впечатление, что проблемы подобных па­циентов заключались в их чувствах относительно того, кто

[187]

они такие, каковы их ценности и что поддерживает их само­уважение. Они иногда могли говорить, что не знают, кто они такие, и что для них имеют значение только уверения в том, что они сами что-то значат. Эти пациенты часто вовсе не ка­зались действительно "больными" с традиционной точки зрения (контролировали свои импульсы, обладали достаточ­ной силой Эго, стабильностью в межличностных отношени­ях и так далее), но они не ощущали радости от своей жизни и от того, кем являются" [41, с.57].

Помогать клиентам подобного типа сложно прежде всего потому, что аналитические отношения рассматри­ваются и переживаются ими как компенсация сэлф-по­требностей. Терапевт в качестве сэлф-объекта ценится за возможность заполнить эмоциональную пустоту собст­венного Я и фактически представляет собой нарциссиче­ские расширение личности клиента. Сэлф-переживания структурируют терапию, зачастую превращая ее в серию однообразных попыток подтверждения ценности и само­уважения пациента.Их количество не имеет значения (потребность ненасыщаема), а уставшего, недовольного собой и ходом терапии аналитика можно поменять на другого, третьего, пятого...

Расстройства самости всегда сказываются на отношени­ях с людьми. В "тяжелых" случаях развивается картина, сходная со злокачественным нарциссизмом (см. ранее, гл. 3, с. 106-107). Часто межличностное взаимодействие пытается компенсировать ту из сэлф-потребностей, кото­рая не удовлетворялась в детстве. Всем знакомы люди, настойчиво и ненасытно требующие подтверждения соб­ственной значимости или исключительности (плохая зеркализация в детстве), навязывающие друзьям и родствен­никам всемогущество и всезнание (тоска по идеальным образам), наконец, личности, чувствующие себя "стран­ными", особенными, не такими как другие. Такие про­блемы часто служат "крючками", на которые ловят лю­дей опытные манипуляторы. Как говорится, ловкая женщина может женить на себе почти любого мужчину, если будет достаточно часто повторять ему всего четыре слова: "Какой ты замечательный человек!" Другие при-

[188]

меры можно найти в книгах пресловутого Дейла Карнеги и многочисленных пособиях аналогичного плана.

В моей практике был случай, связанный с чрезмерно акцентированной потребностью в зеркализации и тоской по идеалу. Клиент, господин Н., обратился ко мне пото­му, что, по его словам, "много слышал о том, какой Вы замечательный психотерапевт". На первой встрече он за­явил, что проблемы как таковой у него нет, а поводом для обращения послужило желание "пообщаться" с хоро­шим профессионалом. Господин Н. был успешным бизнесменом и поначалу вел со мной вполне светские разговоры на различные темы. Когда количество компли­ментов в мой адрес трижды превысило норму обычной вежливости и благожелательности, я поинтересовалась, не скрывается ли за таким поведением конкретная трево­га. Г-н. Н. хорошо воспринял интерпретацию о возмож­ной защитной природе своего поведения и, немного по­размышляв, сказал примерно следующее:

"Понимаете, мне всегда было очень важно, чтобы мною восхищались, завидовали мне. Действительно, я за­висим от оценок окружающих людей, и даже не обяза­тельно значимых. Я могу не уважать человека, считать его ничтожным и мелким, но мне все равно нужно, чтобы он был от меня в восторге. В деловых отношениях мне это мешает, но я научился "не ловиться" на лесть. И тем не менее, всегда переживаю — а что Х или У обо мне дума­ют? Не то, чтобы я действительно зависел, но мне это очень нужно — просто для себя. Успех успехом, но если никто не восторгается, радости мало. Хотя я и понимаю, что успешно сделал то или другое. Идеальный вариант — это "кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукуш­ку". Мне приятно общаться с людьми, которым я нрав­люсь, и я всегда рад сказать им что-нибудь приятное".

В дальнейшем, когда мы подробно разобрались в глу­бинных основах его потребности в признании и восхище­нии, господин Н. стал настойчиво требовать похвалы и одобрения, подчеркивая, что аналитик — "это не кто по­пало", и моя позитивная оценка его стараний очень важ­на. Я прокомментировала это в свете сэлф-психологии и

[189]

высказала догадку, что первоначальная любезность г-на Н. — типичная тоска по идеалу. Клиент принял интер­претацию.

Терапевтическая работа с господином Н. продолжалась недолго, но была вполне успешной. Интересно, что кли­ент, осознав причины столь сильной потребности в вос­хищении и пересмотрев под этим углом свои отношения с людьми, все же оставил себе некоторое количество сэлф-объектов для ее удовлетворения. Так, случайно встретившись со мной после выхода в свет моей очеред­ной книги по психотерапии, он заметил: "Вы блестяще описали случай с X, я знаю этого человека. Жаль, что я не попал в число Ваших "кейзов". Ну ничего, я еще при­ду к Вам с какой-нибудь сногсшибательной проблемой". Я оценила шутку господина Н. и выполняю его желание быть позитивно отраженным на этих страницах.

Современный психоанализ предлагает множество концептуальных схем и теорий возникновения межлич­ностных проблем, обусловленных ранними стадиями развития объектных отношений. Основные из них пред­ставлены ниже:

Объектные отношения и Самость - student2.ru

[190]

Интерперсональные подходы

Большинство рассмотренных ранее подходов к изуче­нию объектных отношений рассматривают их как важ­ный фактор формирования и развития личности или ее отдельных подструктур (Эго, Суперэго, Самости). Кон­цепция Г.С.Салливана имеет (в какой-то степени) прямо противоположную направленность, поскольку этот американский психиатр трактует личность как некую ги­потетическую сущность, с помощью которой удобно опи­сывать межличностное взаимодействие. "Личность обна­руживается только тогда, когда человек так или иначе ведет себя по отношению к одному или нескольким дру­гим людям" [122, р. 76]. Вместо изучения раннего опыта душевных переживаний Салливан прямо рассматривает устойчивые паттерны (последовательности, сценарии, формы) межличностного взаимодействия как основные составляющие личности.

Базовая основа межличностного взаимодействия по Салливану — это тревога. Возникновение тревоги он свя­зывает с эмоциональными нарушениями или проблемами значимой личности (мать), а часто повторяющееся тре­вожное переживание способствует формированию при­митивного (первичного) страха. Позже опыт примитив­ного страха и первичной тревоги воспроизводится вновь и дает начало шизофренической симптоматике.

Все переживания, которые может испытывать человек, образуют пространство, крайними точками которого яв­ляются полная эйфория (состояние полного счастья и удовлетворенности) и невыносимое, вызывающее ужас напряжение. Неудовлетворенные потребности тоже ощу­щаются как психическое напряжение:

"Активность младенца, которую мы имеем возможность наблюдать, порождаемая напряжением потребностей, вызы­вает напряжение у материнской фигуры, переживающей это напряжение как заботу и воспринимающее его как стимул к деятельности, направленной на удовлетворение потребностей

[191]

младенца... Так можно определить заботу — безусловно, очень важное понятие, принципиально отличающееся от многозначного и по сути бессмысленного термина "любовь", использование которого вносит неразбериху в решение мно­жества вопросов" [60, с.65].

Как видим, Салливан решительно отказывается от при­вычных понятий, характеризующих межличностные отно­шения. Сущность тревоги он также понимает по-своему. В отличие от эмоций, вызванных потребностями, или за­ботой, смла тревоги неконтролируема (первичная тревога обусловлена действиями матери, влиять на которую младе­нец не может). Тревога подавляет все другие виды напря­жений, возникающие параллельно с ней, это чувство явля­ется всеобъемлющим и неуправляемым. Защитой от тревоги первоначально являются апатия и сонная отчуж­денность, позднее эту роль начинает выполнять взаимо­действие ребенка с другими людьми. Первой, базовой формой интерперсонального (межличностного) пережива­ния является грудное кормление.

Постепенное развитие ребенка, его социализация, по мнению Салливана, происходит под влиянием поощре­ний (так формируется персонификация Я-хорошии), воз­растания тревоги (Я-плохой) и внезапной сильной трево­ги (ужаса), персонифицирующейся в форме не-Я. Эти три Я-репрезентации формируют вторичную систему само­сти, которую человек переживает как свою личность и демонстрирует окружающим в различных ситуациях.

В детстве у ребенка складываются множество форм взаимодействия с людьми, среди которых наиболее важ­ными являются требуемое (правильное) поведение, а так­же необходимость скрывать свои действия и вводить в за­блуждение окружающих. Каждая из них усиливает соответствующие персонификации, малыш "учится" со­провождающим переживаниям (радость, раздражение, негодование, недоброжелательность, гнев, злоба и т.п.).

Ключевое значение для развития отношений с окружа­ющими имеет ювенильная эра — период с 6-7 до 12-13 лет, включающий, в привычной для нас периодизации, млад­ший школьный и младший подростковый возраст.

[192]

"Именно в этот период, — пишет Салливан, — ребенок вступает в систему социальных взаимоотношений. Те, кто задержался в ювенильной эре, позднее не смогут адапти­роваться к жизни среди своих ровесников" [60, с. 214]. В этом возрасте присутствие других людей сильно услож­няет окружающий ребенка мир, так что он вынужден вы­работать индивидуально-своеобразную концепцию ориен­тации в среде. Степень адекватности ориентации в жизни отражает то, что принято называть зрелой личностью с хорошим, плохим или индифферентным характером.

Интерперсональный подход Салливана является хоро­шей основой для понимания тяжелых форм нарушения отношений (шизофрения, аутизм). В терапевтической ра­боте удобно использовать его представления о различных формах Я. Интересными и полезными являются описан­ные им устойчивые формы психической и личностной активности (динамизмы), однако в целом взгляды Салли­вана, насколько я знаю, мало используются отечествен­ным психотерапевтами, особенно вне психиатрии.

Близким к салливановской концепции является интер­субъективный подход, предложенный рядом американских аналитиков [65] в рамках преодоления "отчуждающих тенденций" психоаналитической терапии. Подчеркивая необходимость эмпатического взаимодействия с клиен­том и противопоставляя активную эмпатию классической позиции "бесстрастного зеркала", Д.Этвуд и Р.Столороу полагают фокусом терапии межличностное взаимодейст­вие в форме встречи — особого экзистенциального собы­тия. Это встреча двух различных субъективных миров, по-разному организованных субъективных истин, пред­ставляющая высокую ценность для обоих участников.

Ключевое для данного подхода понятие интерсубъек­тивности заимствовано из работ Э.Гуссерля, рассматри­вавшего ее как особую часть (или структуру) субъекта, бла­годаря которой возможно общение и взаимопонимание различных, непохожих друг на друга индивидов: "Посред­ством интерсубъективности трансцендентальное Я удосто­веряется в существовании и опыте Другого... Другой во мне самом получает значимость через мои собственные

[193]

воспоминания и переживания" [62, с. 115]. Иными слова­ми, интерсубъективность помогает человеку понять, "как устроены" мысли и чувства других людей при том, что все мы разные и непохожи друг на друга. Это понятие очень важно и для других психотерапевтических школ, в частно­сти, для структурного психоанализа (см. далее, гл. 6).

Этвуд и Столороу соединили эти феноменологические представления с идеями Хайнца Кохута о важности удовле­творения сэлф-потребностей в раннем детстве и в процес­се психоанализа и разработали продуктивную форму тера­пии нарушений, связанных с отчуждением и одиночеством.

О различиях с классической парадигмой сами авторы пишут следующим образом:

"Концепция интерсубъекгивности отчасти является реак­цией на достойную сожаления тенденцию классического пси­хоанализа рассматривать патологию в терминах процессов и механизмов, локализованных исключительно внутри пациен­та. Такой изолирующий фокус не позволяет уделить должное внимание не поддающейся упрощению связанности (engage­ment) каждого индивидуума с другими человеческими суще­ствами и ослепляет клинициста, толкая на запутанные тропы. Мы пришли к убеждению, что интерсубъективный контекст играет определяющую роль во всех формах психопатологии: и психоневротических, и явно психотических" [65, с. 17].

Рассматривая психоаналитический процесс как интерсубъекшвный диалог между двумя жизненными мирами, Этвуд и Столороу связывают его этапы и терапевтические факторы со становлением межпичностного пространства особого типа — интерсубъективной реальностью. Последняя через в процессе взаимопонимания артикулируется, выра­жается в речи (психоаналитическом дискурсе) и способст­вует тому, что пациент узнает и заново переживает те смыс­лы и организующие жизненные принципы, которые были сформированы внутренними бессознательными стремлени­ями. Аналитик может помочь в изменении отдельных сто­рон или свойств субъективной реальности пациента, но при этом исходит из того, что его собственное знание и пони­мание — точно такая же субъективная реальность.

[194]

Позицию аналитика авторы интерсубъективного подхо­да определяют как непрерывное эмпатическое исследование, а осознание бессознательных содержаний и процессов происходит с помощью взаимной рефлексии в рамках ин­терсубъективного диалога между терапевтом и клиентом. Ключевую роль в терапии играет анализ трансфера и со­противления. Цель анализа переноса — изучение субъек­тивной реальности клиента по мере ее кристаллизации в интерсубъекгивном поле терапии, а анализ сопротивления позволяет установить моменты травматических срывов в раннем детстве, в ходе которых разрушались значимые для клиента отношения с близкими и любимыми людьми.

Уделяя большое внимание трансферу как особой фор­ме организации опыта, Этвуд и Столороу рассматривают различное понимание переноса, сформулированное в ра­ботах их предшественников, в зависимости от его роли и функций в психоаналитическом процессе. В терапевтиче­ском анализе также полезно различать:

• перенос как регрессию к ранним стадиям психосексу­ального развития;

• перенос как перемещение и навязчивое повторение чувств и переживаний, при котором "пациент смещает эмоции, относящиеся к бессознательной репрезента­ции вытесненного объекта, на его психическую (мен­тальную) репрезентацию во внешнем мире" [65, с.55];

• перенос как проекцию объектных конфликтов на фи­гуру терапевта;

• перенос как искажение объективной реальности в фор­ме ее специфического объяснения и понимания;

• перенос как организующую активность, в рамках кото­рой пациент ассимилирует аналитические взаимоотно­шения и интерпретации и использует их для трансфор­мации личного субъективного мира.

Терапевт, внимательный к возникновению различных форм трансфера, может целенаправленно использовать его динамику для самых разных целей. Например, для того, чтобы прояснить бессознательные желания и потребности клиента, обеспечив для него в то же время возможность

[195]

морально самоограничивать себя. В рамках организующей активности переноса можно "содействовать адаптации к трудной реальности; сохранить или восстановить ненадеж­ные, склонные к дезинтеграции образы Я и объекты; за­щитно отразить те конфигурации опыта, которые пережи­ваются как конфликтные или угрожающие" [65, с.61].

В ходе терапевтического анализа одна из описанных ранее клиенток, госпожаБ., последовательно проходила через различные формы трансферентных отношений. Сначала она стремилась к навязчивому удовлетворению инфантильных нарциссических потребностей, используя меня в качестве сэлф-объекта, способного подтвердить уникальный характер ее личности, потребностей и стрем­лений. На этой стадии г-жа Б. бурно радовалась во всех случаях, когда замечала, что наши с ней вкусы, ценности и жизненные принципы одинаковы или хотя бы похожи. Она охотно раскрывала свой внутренний мир, пыталась обсуждать со мной свои любимые книги, фильмы, актив­но интересовалась моим прошлым.

Затем произошла сильная регрессия на оральную ста­дию — клиентка страстно желала быть "накормленной" любовью, вниманием и заботой аналитика. В то же время она испытывала сильную тревогу по поводу моего отноше­ния к ней, обесценивала похвалу и отвергала мою поддерж­ку, явно ревновала к другим пациентам. В ходе анализа по­степенно выяснилось, что госпожа Б. спроецировала на отношения со мной мощный конфликт с матерью, став­ший частью ее видения родительской семьи. Госпожа Б. родилась недоношенной, и ее мать (как она сама считает) была уверена в том, что девочка не выживет. Выхаживала ребенка бабушка, и ее образ всегда был для г-жи Б. глав­ным воплощением родительской любви и заботы.

Бессознательные проекции клиентки превратили меня в противоречивую фигуру. Любимая и любящая бабушка была медиком и "простой женщиной", а отстраненная и холодная мать (олицетворявшая интеллектуальные дости­жения) — критикующей и отвергающей. Трансферентный образ аналитика сочетал в себе эти черты, так что клиент­ка в конце концов прибегла к расщеплению. Чем более

[196]

позитивной была терапевтическая динамика, тем сильнее нарушались отношения интеллектуального сотрудничест­ва со мной, и наоборот — трудности в отношениях науч­ного руководства вели за собой лавинообразный рост нуждающегося в аналитической проработке материала. (Замечу в скобках, что именно на этом примере я убеди­лась в необходимости тщательного соблюдения одного из важных принципов психоаналитической подготовки: пре­подаватель психоанализа ни в коем случае не должен быть аналитиком своих студентов.) В конечном итоге эта про­блема была вскрыта и проработана, и госпожа Б. переста­ла видеть во мне манифестацию родительских фигур.

Однако трансформация субъективной реальности от­ношений переноса была достигнута только в результате бурного конфликта. Г-жа Б., столкнувшись с неуклонно проводимой мною стратегией четкого разделения анали­тических и неаналитических отношений, смогла, нако­нец, уяснить, что участливая доброта терапевта не рас­пространяется на достаточно суровую позицию научного руководителя. Она временно прервала анализ и попыта­лась достичь согласия со мной, активно работая над те­мой своего научного исследования. И лишь значительно позже, научившись не путать трансферентные аспекты наших отношений с объективно заданными отношения­ми субординации, клиентка перестала испытывать труд­ности в общении и продолжила анализ.

Любовь

Разумеется, для зрелой взрослой личности наиболее важными среди различных типов объектных отношений являются отношения дружбы и любви. Существует устой­чивое предубеждение, что психоаналитическое понима­ние любви сводит ее к простому удовлетворению сексу­ального влечения. Нередко приходится слышать, что глубинно-психологические исследования любовной жиз­ни неспособны внести конструктивный вклад в понима­ние тонких, духовных аспектов этой стороны человечес-

[197]

кой природы, что психоанализ занимается исключительно извращениями и патологией любовной сферы.

Между тем существует целый корпус аналитических работ, в которых проблемы любви рассматриваются по­дробно и фундаментально, и объектом изучения служат как раз нормальные, естественные любовные отношения, чувства и переживания [см. 29, 31, 42]. Правда, угол зре­ния при этом остается психоаналитическим (классичес­ким, объектным, структурно-аналитическим и т.п.).

Первая и главная особенность такого рассмотрения — это трактовка любви как зрелых сексуальных отношений, в ходе которых происходит обоюдное удовлетворение эроти­ческих желаний. Естественно, принимаются во внимание как биологические (инстинктивные) корни сексуального опыта и поведения, так и психосоциальные и индивидуаль­ные особенности человеческой эротики. Именно своей на­учной объективностью, логикой и беспристрастностью психоаналитический дискурс отчасти противостоит обще­принятым условностям дискурса любви.

Последний является гораздо более мифологизирую­щим, чем кажется на первый взгляд. Еще Платон заме­тил42, что два могучих мифа убеждают нас эстетизировать любовь, сублимируя ее в творчестве: сократический миф (согласно которому любовь является источником пре­красных и мудрых речей) и миф романтический: описы­вая свою страсть, можно создать бессмертное произведе­ние — роман, поэму, картину. С того времени было создано бесчисленное множество описаний любви и ее отдельных сторон, форм, разновидностей. Семиологиче­ской вершиной, упорядочивающей эти описания в рам­ках словарно-энциклопедического принципа, являются "Фрагменты речи влюбленного" Ролана Барта [2].

Интересно и показательно, что прекрасным рассказчи­ком любовных историй был сам Зигмунд Фрейд. Полу­ченная им в 1930 году премия имени Гете свидетельствует о высокой оценке литературных аспектов фрейдовского наследия. Образцовыми описаниями перипетий любов­ной жизни являются не только знаменитые случаи (case) в истории психоанализа, но и такие работы, как "Бред и

[198]

сны в "Градиве" Иенсена", "Типы характера в аналити­ческой практике", "Мотив выбора ларца".

В психоанализе основной миф, структурирующий лю­бовные отношения — это, конечно, миф об Эдипе. Каки­ми бы ни были зрелые сексуальные отношения любящей пары, их бессознательная основа определяется содержа­нием и динамикой основных стадий психосексуального развития (инфантильная сексуальность, латентный пери­од и пубертат). На первой стадии ребенок сначала суще­ствует сам по себе, отрезанный от других — это называ­ют полиморфно-перверсным состоянием; затем он вступает в двойственные симбиотические отношения с матерью;

и, наконец, на эдиповой стадии эти отношения прерыва­ются запретом отца (угроза кастрации).

Мужчины, у которых в детстве плохо складывались эдиповы отношения с отцом, могут развивать инфан­тильную манеру сексуального обольщения женщин. Та­кое поведение иногда называют донжуанством. Характер­ным примером будет случай с клиенткой, которая обратилась за помощью в связи с "общей неустроеннос­тью жизни" (ее собственное выражение). Госпоже Ф. бы­ло трудно сформулировать конкретную жалобу. Первые несколько сеансов она пересказывала свои сны и сама же пыталась их анализировать. Перед этим она прочла кни­гу, посвященную юнгианскому анализу сновидений, так что результаты сводились к одному и тому же заключе­нию: "Судя по всему, процесс индивидуации у меня на­ходится в запущенном состоянии".

В конечном итоге выяснилось, что основную причину своих жизненных неудач (связанных с невозможностью выстроить удовлетворительные отношения с мужчиной, за которого потом можно выйти замуж) г-жа Ф. видит в следующем. Около трех лет она общается с парнем, кото­рого характеризует следующим образом:

К: Он точь-в-точь такой, как в известной песне — "ты мой ночной мотылек, порхаешь, летаешь". Знай себе порхает от подружки к подружке, а когда у него что-ни­будь не ладится, приходит ко мне. Я уже тысячу раз да­вала себе слово гнать его в шею — и не могу.

[199]

В ходе работы выяснилось, что у клиентки есть силь­ное навязчивое желание — привести этого парня ко мне, "потому что это ему, а не мне, давно нужен хороший психоаналитик". Я высказала в связи с этим осторожное сомнение и подчеркнула, что одно из главных условий успешной терапии — самостоятельно принятое решение о ее начале.

Наши встречи шли своим чередом. А через какое-то время ко мне обратился молодой человек (назову его X.) и попросил дать ему одну или две консультации, "помочь разобраться в себе". Господин X. рассказал буквально следующее:

К: Знаете, я решил посоветоваться с Вами, потому что время от времени думаю — может быть, я какой-то монстр? Это касается отношений с женщинами. У меня было мно­жество романов — таких легких, ни к чему не обязываю­щих. Ну, знаете, встречаешь девушку, она тебе нравится и видно, что она сама не против. Я никогда над этим особо не задумывался — жизнь есть жизнь. А потом как-то поду­мал — ничего себе, время идет, друзья почти все уже пере­женились. Но так ничего и не стал предпринимать.

Т: Такая легкая жизнь Вам по душе?

К: Да как сказать, не очень-то. Просто я не привык об этом размышлять. А тут так случилось... (мнется). В об­щем, у меня есть одна подруга, постоянная. То есть рань­ше она была... ну, любовницей, а теперь мы скорее дру­зья. Хотя и это тоже осталось. Она меня хорошо понимает, я всегда могу к ней прийти, если что... У меня есть и другие девушки, а эта — правда подруга. В смыс­ле друг, понимаете?

Т: Конечно, понимаю.

К: Ну вот, и я подумал, что если жениться — то скорее всего на ней. Она красивая, мне нравится. Но не только поэтому. Она разумная такая, разбирается в жизни. И тут я понял, что не могу.

Т: Что именно?

К: Да все это всерьез — делать предложение, заводить семью. Вы не подумайте, я не ответственности боюсь,

[200]

или там того, что семью надо содержать. Просто не могу себе представить — как это. Как-то это все не по мне...

Т: И что же дальше?

К: Короче, я взял и все Алене рассказал. А она мне и говорит — ты, мол, просто псих, и тебе надо к психоа

Наши рекомендации