Психопаты — далеко не лучшие кандидаты для психотерапии еще и по следующим причинам.

• Психопаты отнюдь не слабы духом. Их мысли и поступки являются продолжением непоколебимого характера, способного успешно противостоять внешнему воздействию. Ко времени, когда психопаты начинают проходить психотерапию, их взгляды и поведенческие паттерны укореняются настолько, что изменить их становится очень трудно даже при самых благоприятных обстоятельствах.

• Многие психопаты защищены от отрицательных последствий своих действий благодаря родственникам и друзьям, исполненным самых благих намерений. Их поступки обычно остаются незамеченными и безнаказанными. Другие так набивают руку, что, шагая по жизни, легко обходят неприятности. Но даже те психопаты, которых ловят и наказывают, обвиняют в своем проступке систему, судьбу — что и кого угодно, но только не себя. Те же, кому удается уйти от наказания, просто наслаждаются своим образом жизни.

• В отличие от остальных, психопаты не обращаются за профессиональной помощью самостоятельно. Проходить психотерапию их заставляют либо отчаявшиеся родственники, либо суд, либо возможность условно–досрочного освобождения.

• Психопаты не извлекают из психотерапии никакой пользы, поскольку они не способны к интимным эмоциональным переживаниям и погружению в себя, за которые так ратуют клиницисты. Межличностным отношениям — основе терапевтического успеха — психопаты тоже не придают особого значения.

• Вот как мрачно отозвался о пациентах–психопатах (которых он называет социопатами) один психиатр: "…социопаты не желают меняться; они оправдывают свои поступки тем, что им, мол, так захотелось; у них нет ни малейшего представления о будущем; они терпеть не могут власть, в том числе и медицинскую; они считают роль пациента унизительной; они превращают психотерапию в посмешище, а клиницистов — в объект мошенничества, угроз, соблазнения или использования".2

• Согласитесь, это не похоже на тот интроспективный поиск личностных инсайтов[27]к которому клиницист старается подтолкнуть пациента. Психопаты обычно не участвуют в психотерапевтических "танцах", а многие клиницисты и не пытаются этому хоть как‑то противостоять.

• Большинство психотерапевтических программ только снабжают психопатов новыми отговорками и оправданиями своего поведения и способами использования человеческих слабостей. Узнавая новые и, возможно, лучшие методы манипуляции, психопаты не особенно стараются изменить свои взгляды и войти в положение окружающих — прочувствовать их потребности, переживания и права. Попытки научить психопатов "действительно чувствовать" изначально обречены на неудачу.

• Это касается как индивидуальной психотерапии, когда врач и пациент общаются с глазу на глаз, так и групповой, когда несколько человек с разными проблемами, слушая друг друга, стараются использовать чужой опыт, чтобы по–новому взглянуть на себя и окружающих.

• Как я уже замечал, психопаты часто верховодят на сеансах индивидуальной и групповой психотерапии, навязывая собственные идеи и трактовки остальным участникам. Один ведущий тюремной психотерапевтической программы сказал о преступнике, набравшем высокие баллы по Контрольному перечню признаков психопатии, следующее: "Он отказывается говорить, если тему для обсуждения задает кто‑то другой. Ему не нравится, если кто‑то отрицательно отзывается о его поведении….Он не хочет замечать того, что блокирует общение, и верховодит на сеансах терапии, начиная скучные монологи с целью отвлечь внимание группы от обсуждения его поступков". Вскоре этот психиатр написал: "Я уверен, что он изменился в лучшую сторону. Он признает ответственность за свои действия". А тюремный психолог добавил: "Его прогресс заметен….Он стал более участлив к окружающим, а его мышление — менее преступным". Спустя два года после появления этих оптимистичных заявлений студентка–выпускница в рамках одного из моих исследовательских проектов провела с этим заключенным беседу. Она сказала, что это был самый ужасный преступник из всех, с кем ей приходилось общаться, и что он, не стесняясь, хвастался, как ему удалось одурачить тюремный персонал и сделать вид, будто он стал на путь истинный. "Я не могу в это поверить, — говорил он. — Кто выдал им лицензию? Да я бы не подпустил их даже к своему псу! Он обгадил бы их не хуже, чем это сделал я".

Сорокалетний мужчина, на котором висело пятьдесят пять обвинений в мошенничестве, подделке документов и воровстве (его судили в трех странах), попытался уклониться от депортации из Канады, мотивируя это тем, что его исправила дружба с семидесятишестилетней слепой старушкой. В заключении, датированном 1985 годом, этот человек был изображен "неизменно приятным, любезным, интеллигентным и обаятельным". Однако ко всему этому было добавлено, что он патологический лжец "с развитым расстройством личности". Юрист из иммиграционного департамента назвал его "патологическим лжецом, которому под силу своим обаянием отделить кору от дерева", "хроническим лжецом, не способным отличить реальность от вымысла" и классическим жуликом. Юрист заметил, что данный мужчина в конце 1980–х годов был условно–досрочно освобожден в США, где он нарушил условия освобождения, после чего сбежал в Канаду и осел в Ванкувере, "оставив после себя огромное количество бесполезных чеков". Теперь же преступник заявлял о преображении, произошедшем благодаря сеансам самоанализа при христианском центре, которые проводила упомянутая женщина. Заявления об исправлении противоречили показаниям свидетелей, которые доказывали, что он продолжал разбрасываться фальшивыми чеками и игнорировать счета на оплату.

Из статьи Мойры Фэрроу, The Vancouver Sun, March 2, 1991