Гешталът—терапил и Медитация

Практика концентрации на переживаниях настоящего имеет место в нескольких традициях духовных наук. В Буд­дизме это следствие «правомыслия», один из факторов «Благородного Восьмеричного Пути». Аспект «правомыс­лия» является практикой «обнаженного внимания».

Обнаженное внимание применимо только к настояще­му. Оно учит, что многие давно позабыли: жить с полной осознанностью Здесь и Сейчас. Оно учит лицом к лицу принимать настоящее, не пытаться бежать от него в мысли о прошлом и будущем. Прошлое и будущее являются для нормального сознания не объектами наблюдения, а отраже­нием. В обычной жизни прошлое и будущее воспринимают­ся редко как объекты истинно мудрого отражения, чаще они являются объектами грез и пустых образов, главными вра­гами Истинного Правомыслия, Истинного Понимания, а также Истинных Поступков. Обнаженное внимание, чест­но находясь на посту наблюдения, спокойно и беспристра­стно следит за непрекращающимся маршем времени, оно тихо ожидает, когда будущее предстанет перед глазами на­стоящего и исчезнет в прошлом. Сколько энергии тратится на бесполезные мысли о прошлом, на ленивое перебирание давно ушедших дней, пустые сожаления, раскаяния, на бессмысленные прокручивания мысленно или словами всех банальностей прошлого! Также тщетны обращения в буду­щее: глупые надежды, фантастические проекты, пустые мечты, беспочвенные страхи и бесполезные волнения. Все это суета, могущая быть рассеянной обнаженным внимани­ем*.

* Нияпоника Тхера, «Сердце Буддистской Медитации» (Лондон. Райдер, 1962 г.), стр 41.

Прошлое и будущее не являются «обнаженными объек­тами» по своей воображаемой природе, на них нельзя за­держиваться, поскольку это ведет к потере свободы: иллюзии заманивают нас и растворяют в себе. Нияпоника Тхера говорит:

Истинное Правомыслие обретает для человека утерян­ную жемчужину свободы, извлекая ее из пасти дракона Времени. Истинное Правомыслие разрывает путы про­шлого, которые человек старается опять на себя наки­нуть, оглядываясь в прошлое вновь и вновь глазами, полными тщеты и печали. Оно не дает человеку сковать себя воображаемыми страхами и надеждами прошлого и будущего. Истинное Правомыслие возвращает человека к свободе, которую можно обрести только в настоящем2.

Самым важным из цитированного по отношению к практике является форма медитации, которую китайцы на­зывают еу-хсин (безделие), которая состоит, как гово­рит Ватте, в «способности сохранять нормальное и каждодневное сознание и в то же время отпустить его».

То есть человек начинает объективно относиться к по­току мыслей, образов, чувств, ощущений, постоянно теку­щих в рассудке. Вместо попыток контролировать и управлять потоком, ему просто позволяется течь как при­дется. Пока сознание нормального позволяет себе нестись этим потоком, самое главное — это видеть поток, не буду­чи им унесенным.

Это состояние, в котором человек просто принимает восприятия по мере их поступ­ления, не вмешиваясь в них, с одной стороны, и не иден­тифицируя себя с ними, с другой стороны. Их не судят, по ним не строят теорий, не стараются контролировать, не пытаются менять их природу в ту или иную сторону; им позволено быть такими, какие они есть. «Совершенный человек,— говорил Чуань-тцу, — использует свой разум как зеркало, оно ничего не схватывает, оно ничему не отказывает, оно получает, но не хранит». Это должно достигаться «простой бездумностью, с одной стороны, и обыкновенной недисциплинированностью пытливости, с другой»*.

* Алан Ватте, «Высшая идентичность» (Нью-Йорк: Фаррар, 1957 г), стр. 176.

Практика обращения к настоящему в контексте Гештальт-терапии очень похожа на вербализованную медита­цию. Более того, это медитация, внесенная в межличностную ситуацию в качестве акта самораскрытия. Это позволяет вести наблюдения терапевту (для неопыт­ных это обязательно) и может также добавить значимость к содержанию осознанности.

Не сомневаюсь, что поиск слов и процесс рассказа мо­жет интерферироваться с определенными состояниями рас­судка; процесс выражения также добавляет осознанность к упражнению, вне его будучи простым средством информа­ции во время вмешательства терапевта. Можно указать на следующие преимущества коммуникативной осознанно­сти:

1) Акт выражения бросает вызов отточенности сознания. Не совсем правильным было бы говорить, что мы знаем что-то, но не можем выразить это словами. Конечно, сло­ва — это просто слова, ими всего не скажешь, но в грани­цах ясности восприятия, сопутствующей способности выражать, художник становится господином сознания, а не опытным моделистом. В искусстве, как и в психотера­пии, задача передать что-то способствует истинности ви­дения, зависит от него, а не от праздного желания видеть.

2) Наличие свидетельства обычно ведет к усилению и внимания, и значимости наблюдаемого. Думается, что чем сознательнее наблюдатель, тем больше отточено его внимание; сознание как бы контагиозно, то есть человек не может не смотреть на то, что выставлено для другого.

3) Содержание сознания в межличностных ситуациях ес­тественным образом тяготеет к межличностным отноше­ниям, тогда как медитирующий в одиночестве, сфокусированный на «здесь и теперь», будет системати­чески терпеть неудачу в поисках подобного содержания в своем поле осознанности. Поскольку это в основном, мо­дель отношения и самовоображения в процессе отноше­ния, подвергающаяся возмущению в психопатологических условиях, данный фактор прини­мает угрожающие размеры в упражнении «здесь и те­перь» в терапии, чем в ситуации Я-ТЫ.

4) Межличностная ситуация делает концентрацию на на­стоящем более затрудненной, поскольку извлекает про­екцию, избегания и самообман вообще. К примеру, то, что для одинокого медитатора может быть серией наблю­дений физического состояния, в контексте коммуника­ции может стать внедренным в чувство тревоги о возможности неинтересности для терапевта, представит­ся, что такие наблюдения являются тривиальными и по­казывающими бессодержательность. Возбуждение подобных чувств и фантазий достойно внимания:

а) если концентрация на настоящем есть желаемый путь жизни, обычно сопутствуемый превратностями межлич­ностных отношений, проверка контактом влечет за собой идеальную учебную ситуацию. Я бы хотел обратиться к мысли, что практика сиюминутности является истинно верным упражнением, а не просто случаем для видения собственного внутреннего мира. Подобно тому, как быва­ет в поведенческой терапии, это является процессом бес­чувственности, в котором индивид становится свободным от обусловленности избегаемого переживания, он узнает, что бояться нечего.

б) К вышесказанному относится тот факт, что именно осознание трудности в концентрации на настоящем мо­жет привести к первому шагу, чтобы их превзойти. Пере­живание принудительного качества тягостного раздумья или размышления может быть неотделимым от понима­ния альтернативы им и в истинном понимании различий между высказываниями рассудка и концентрацией на на­стоящем.

5) Терапевтический контекст позволяет наблюдать про­цесс самонаблюдения когда терапевт возвращает пациен­та обратно к настоящему, когда тот отходит от настоящего (то есть от себя самого). Здесь есть два пути. Самый про­стой (кроме простого напоминания о его задаче) состоит в подведении его шаг за шагом к тому, что он делает бессознательно. Это сопровождается направлением его внимания на аспекты его поведения, которые формируют часть его автоматических моделей реагирования или сталкиваются с его намеренными действиями. Простое служение ему зеркалом может помочь привести его в фокус его отношений с самим собой и с его действиями в целом.

П. : Не знаю, что теперь сказать...

Т. : Вижу, что вы на меня не смотрите.

П. : (хихикнула)

Т. : А теперь прикрыли лицо.

П. : Вы меня смущаете!

Т. : Теперь закрылись обеими руками...

П.: Прекратите! Нельзя же так!

Т. : Что вы теперь чувствуете?

П. : Смущение! Не смотрите на меня!

Т. : Ну, так и смущайтесь на здоровье.

П. : Я живу с этим всю свою жизнь!

Всего стесняюсь!

Будто бы даже не чувствую своего права на жизнь!

Альтернативой этому процессу простого отражения по­ведения пациента является принятие во внимание случаев несостоятельности в концентрации на настоящем как клю­ча к трудностям пациента (или скорее живых примеров этого) точно так же, как в психоанализе неудача свободных ассоциаций является целью интерпретации. Вместо интер­претации в Гештальт-терапии мы имеем объяснение: просьба, чтобы пациент сам узнал и выразил переживание, лежащее в основе его избегающего настоящего поведения. По одному из выводов Гештальт-терапии следует, что кон­центрация на настоящем должна быть естественной: по сути, сиюминутность — это то, чего мы больше всего хо­тим, таким образом, отклонения от настоящего содержатся в природе избегания или принудительной жертвы, а не в случайных альтернативах. Даже если этот вывод не подхо­дил бы для человеческой коммуникативности в целом, в Гештальт-терапии он действует надежно через принужде­ние пациента оставаться в его настоящем. Отклонения в такой структуре могут быть поняты либо как неудача, как саботаж намерения, либо как неверность всего подхода и/или несостоятельность терапевта.

На практике между тем психотерапевт будет не только тренировать пациента во внимательности к его текущим переживаниям, но особо воодушевит его, чтобы тот осознал и выразил свои переживания даже при неудаче в выполнении задачи. Чтобы заполнить пробелы осознанности, нуж­но остановиться:

П. : У меня сердце колотится. Руки потеют. Я боюсь.

Помню, когда мы с вами работали в прошлый раз...

Т. : Что вы хотите рассказать мне, вспоминая о прошлой неделе?

П.: Я боялся раскрыться, потом снова почувствовал облегчение, но думаю, что я не распростился с истинным...

Т. : А почему вы хотите рассказать это сейчас?

П.: Я хотел бы встретиться лицом к лицу с моим страхом, выявить, что бы там ни было, чего я

избегаю.

Т. : Хорошо. Этого вы хотите сейчас. Продолжайте говорить о том, что вы переживаете в эту минуту.

П.: Я бы хотел особенно выделить, что на этой неделе мне значительно лучше.

Т. : Не могли бы вы при этом рассказать о ваших переживаниях?

П. : Испытываю к вам благодарность, хочу, чтобы вы знали об этом.

Т. : Я понял. А теперь будьте добры сравнить два утверждения: «Испытываю благодарность» и то, что вам на этой неделе полегчало. Вы можете сказать мне, почему вы предпочитаете рассказать о том, что чувствуете, а не просто признать свои ощущения? 1

П. : Если бы я сказал: «Испытываю благодарность к вам», я все же чувствовал бы, что мне нужно

объяснить...

А! Ну да! Теперь я знаю. Говоря о благодарности, я действовал бы слишком прямо. Для меня более удобно было бы, чтобы вы предположили или просто почувствовали это без того, чтобы мне нужно было обнажать свои чувства.

В данном случае можно увидеть, что пациент: 1) избе­жал самовыражения и ответственности за свои чувства (как будет видно потом, из—за своей противоречивости), и 2) обыграл свои чувства вместо того, чтобы раскрыть их в попытке манипулировать настроем терапевта на удовлет­воренность, а не дать себе понять своего желания выглядеть в его глазах попривлекательнее.

Когда активность мотивированная переживанием, иная, чем просто акт сознательности, и выявляется через подобные увертки, часто получается, что пациент прибега­ет к окольным путям самовыражения, находясь под воздей­ствием отклонения о г настоящего. Прямое выражение, в свою очередь, способствует большей осознанности.

Т. : Давайте-ка посмотрим, что вы почувствуете, если вот так прямо скажете мне о своей благодарности.

П.: Хочу вас поблагодарить за то, что вы для меня сделали. Чувствую, что хотел бы отблагодарить вас в некотором роде за ваше внимание... Черт! Чувствую, мне так неудобно говорить это. Вы, наверное, можете подумать, что я лицемер и подхалим. Мне как-то чувствуется, что это лицемерное утверждение. Я чувствую не такую благодарность. Хочу, чтобы Вы поверили, какую благодарность я испытываю.

Т. : Очень хорошо. А как вы чувствуете себя, когда хотите, чтобы я поверил в это?

П. : Чувствую себя таким маленьким, незащищенным. Боюсь, что вы обрушитесь на меня, потому хочу, чтобы вы были на моей стороне.

Можно взглянуть на приведенную ситуацию с той пози­ции, что пациент с самого начала не хочет принимать от­ветственность за изъявление своей благодарности. Как в дальнейшем станет понятно, это является следствием его противоречивости и нежеланием говорить очевидную ложь (или по крайней мере полуправду). В конце концов когда он на самом деле берет на себя ответственность за то, чтобы хотеть, чтобы терапевт воспринял его благодарность, он признает свой страх в корне всего события. Верно, что его первое утверждение относилось к биению сердца и стра­ху, но теперь, говоря о своих ожиданиях, что доктор может на него «обрушиться», он еще больше ушел в субстанцию своего страха. Возвращаясь вновь к этой ситуации, кажется разумным сделать вывод, что он отклонился от концентра­ции на настоящем, когда незаметно для себя выбрал мани­пуляцию, а не переживание. Простая настойчивость на возвращение в настоящее, возможно, могла бы сказать больше о содержании его поверхностного сознания, однако привела бы к неудаче в развитии бессознательного управ­ления его стремлением к избеганию ответственности.

Наши рекомендации