Ког­да по­яв­ля­ет­ся дра­кон

Час­то за­вистью на­зыва­ют бо­лез­ненное же­лание че­лове­ка по­лучить то, что ка­жет­ся ему прив­ле­катель­ным и чем вла­де­ют дру­гие лю­ди. В из­вес­тном смыс­ле это вер­но. И все-та­ки это еще не та за­висть, ко­торая, по сло­ву От­цов, упо­доб­ля­ет че­лове­ка де­монам. В нравс­твен­ном бо­гос­ло­вии та­кой од­но­бокий взгляд на чу­жое пре­ус­пе­яние при­нято на­зывать гре­хом сво­еко­рыс­тно­го по­жела­ния. Как и в лю­бом гре­хе, в нем, ко­неч­но, нет ни­чего хо­роше­го, и все же это еще не за­висть в пол­ном сво­ем раз­ви­тии, а лишь ее пред­две­рие. Есть из­вес­тная прит­ча, со­дер­жа­ние ко­торой мож­но свес­ти к сле­ду­юще­му сю­жету: че­лове­ку бы­ло обе­щано ис­полне­ние лю­бого же­лания, но с ус­ло­ви­ем, что его со­сед по­лучит то­го же, но в два ра­за боль­ше, чем он сам. Че­ловек дол­го ду­мал, а по­том по­желал… что­бы ему вы­били один глаз и отор­ва­ли од­ну ру­ку.

Это и есть глав­ная чер­та нас­то­ящей за­вис­ти — же­лание зла тем, ко­му за­виду­ешь.

Ме­ханизм по­яв­ле­ния в че­лове­чес­кой ду­ше это­го раз­ру­шитель­но­го чувс­тва до­воль­но прост: гля­дя на пре­ус­певше­го в чем-ли­бо че­лове­ка, за­вис­тник сна­чала же­ла­ет се­бе та­ких же благ, по­том огор­ча­ет­ся их от­сутс­тви­ем.

А ког­да ему ста­новит­ся яс­но, что этих благ ему ни­ког­да не дос­тигнуть, он на­чина­ет меч­тать уже о том, что­бы их ли­шил­ся и сам об­ла­датель. Вот тог­да и соз­ре­ва­ет в че­лове­ке этот страш­ный дра­кон — злая за­висть, о ко­торой го­ворил свя­титель Илия Ми­нятий:

«За­висть есть пе­чаль из-за бла­гопо­лучия ближ­не­го, ко­торая… ищет не доб­ра для се­бя, а зла для ближ­не­го. За­вис­тли­вый хо­тел бы ви­деть слав­но­го бес­чес­тным, бо­гато­го — убо­гим, счас­тли­вого — нес­час­тным. Вот цель за­вис­ти — ви­деть, как за­виду­емый из счастья впа­да­ет в бедс­твие».

Та­кое рас­по­ложе­ние че­лове­чес­ко­го сер­дца ста­новит­ся стар­то­вой пло­щад­кой для за­каз­ных убий­ств, в не­го ухо­дят кор­ня­ми кра­жи и уго­ны ав­то­моби­лей, умыш­ленные под­жо­ги и пор­ча чу­жого иму­щес­тва. А так­же бес­числен­ное мно­жес­тво боль­ших и мел­ких па­кос­тей, ко­торые лю­ди тво­рят толь­ко ра­ди то­го, что­бы дру­гому че­лове­ку ста­ло пло­хо или хо­тя бы пе­рес­та­ло быть хо­рошо.

Мож­но воз­ра­зить: ведь сов­сем не обя­затель­но за­висть вы­ража­ет се­бя в ре­аль­ном дей­ствии по­доб­но­го ро­да. Че­ловек мо­жет прос­то за­видо­вать по-ти­хому, в ду­ше, и ни­кому при этом не вре­дить.

Да, по боль­шей час­ти так оно и бы­ва­ет. Каж­дый из нас ко­му-то за­виду­ет, но да­леко не каж­дый при этом де­ла­ет дру­гим га­дос­ти или со­вер­ша­ет прес­тупле­ния. Од­на­ко и прес­тупни­ки не сра­зу ста­ли спо­соб­ны­ми на кра­жи и убий­ства, они ведь то­же на­чина­ли с впол­не бе­зобид­ных, как им тог­да ка­залось, маль­чи­шес­ких фан­та­зий о том, что «хо­рошо бы иметь та­кие крос­совки, та­кую кур­тку или та­кой мо­биль­ник, как у вон то­го па­цана». В том и тра­гизм си­ту­ации, что че­ловек не в сос­то­янии аб­со­лют­но точ­но оп­ре­делить — за ка­ким имен­но по­воро­том судь­бы за­висть из меч­та­ний прев­ра­тит­ся для не­го в лю­того зве­ря, с ко­торым он уже не смо­жет спра­вить­ся.

А ес­ли и не выр­вется этот зверь на­ружу в ви­де прес­тупле­ния, то раз­ве лег­че от это­го бу­дет са­мому за­вис­тни­ку? Ведь, в кон­це кон­цов, та­ким страш­ным чувс­твом он прос­то преж­девре­мен­но за­гонит в се­бя в мо­гилу, но да­же смерть не прек­ра­тит его стра­даний. По­тому что пос­ле смер­ти за­висть бу­дет тер­зать его ду­шу с еще боль­шей си­лой, но уже без ма­лей­шей на­деж­ды на ее уто­ление…

Вы­ход из ла­бирин­та

Как же бо­роть­ся с за­вистью? От­вет не так труд­но най­ти, ес­ли пом­нить, что суть лю­бого гре­ха — в от­па­дении от Бо­га. За­висть в ос­но­ве сво­ей име­ет очень вер­ное и адек­ватное ощу­щение ут­ра­ты свя­зи че­лове­ка с его Соз­да­телем. Че­ловек чувс­тву­ет, что по­терял неч­то очень важ­ное, без че­го его жизнь пус­та и нес­час­тна. Толь­ко он не зна­ет, что же это бы­ло.

И в по­ис­ках ут­ра­чен­но­го, слов­но в ла­бирин­те, на­чина­ет ме­тать­ся меж­ду раз­личны­ми це­лями, каж­дая из ко­торых не­из­бежно ока­зыва­ет­ся лож­ной. По­тому что ни­какое зем­ное бла­го не мо­жет за­менить со­бой По­дате­ля всех этих благ.

Из­ба­вить се­бя от та­кого па­губ­но­го заб­лужде­ния мож­но лишь од­ним спо­собом. Свя­титель Ва­силий Ве­ликий пи­шет: «Мы мо­жем из­бе­жать за­вис­ти, ес­ли из че­лове­чес­ко­го не бу­дем по­читать ве­ликим и чрез­вы­чай­ным ни то­го, что лю­ди на­зыва­ют бо­гатс­твом, ни увя­да­ющей сла­вы, ни те­лес­но­го здо­ровья, но бу­дем стре­мить­ся к при­об­ре­тению благ веч­ных и ис­тинных».

А единс­твен­ным веч­ным и ис­тинным бла­гом для че­лове­ка яв­ля­ет­ся лишь то, что ни­ког­да, ник­то и ни при ка­ких об­сто­ятель­ствах не смо­жет у не­го от­нять. Та­ким бла­гом мо­жет стать лишь на­ше об­ще­ние с Бо­гом, со­еди­нение че­лове­чес­ко­го ду­ха с Ду­хом Бо­жи­им во вза­им­ной люб­ви, ко­торая не прек­ра­тит­ся да­же пос­ле на­шей фи­зичес­кой смер­ти.

Ес­ли ис­кать имен­но это­го бла­га, ес­ли стре­мить­ся к не­му, ста­ра­ясь выс­тра­ивать свою жизнь по Еван­ге­лию, тог­да и за­видо­вать ни­кому уже не при­дет­ся. Ведь все Еван­гель­ские за­пове­ди, в сущ­ности, нап­равля­ют че­лове­ка к единс­твен­ной це­ли — сде­лать глав­ным со­дер­жа­ни­ем его жиз­ни лю­бовь к Бо­гу и дру­гим лю­дям.

За­видо­вать же мож­но лишь тем, ко­го не лю­бишь, к ко­му ис­пы­тыва­ешь пусть лег­кую, но все же неп­ри­язнь. А там, где есть лю­бовь или хо­тя бы стрем­ле­ние к ней, за­вис­ти уже нет мес­та. Так, мать не мо­жет за­видо­вать сво­ему ре­бен­ку прос­то по­тому, что лю­бит его, ра­ду­ет­ся его ра­дос­тям и лю­бой его ус­пех вос­при­нима­ет как свою собс­твен­ную по­беду.

Не су­дите?

Эм­ма­ну­ил Кант го­ворил, что бо­лее все­го в ми­ре его изум­ля­ет вид звез­дно­го не­ба над на­ми и нравс­твен­ный за­кон внут­ри нас. Этот за­кон со­вес­ти яв­ля­ет­ся уни­вер­саль­ным для все­го че­лове­чес­тва и не за­висит от куль­тур­ных, на­ци­ональ­ных или ре­лиги­оз­ных раз­ли­чий меж­ду людь­ми. Стрем­ле­ние к доб­ру так же ес­тес­твен­но для каж­до­го из нас, как, нап­ри­мер, спо­соб­ность мыс­лить, раз­го­вари­вать или хо­дить на зад­них ко­неч­ностях.

По­это­му, за­пове­ди «не убий», «не ук­ра­ди», «не же­лай же­ны ближ­не­го сво­его» да­же для че­лове­ка, ко­торый еще толь­ко зна­комит­ся с жизнью Цер­кви, не ста­новят­ся от­кры­ти­ем че­го-то прин­ци­пи­аль­но но­вого и не­ожи­дан­но­го. Но вот еван­гель­ская за­поведь о не­осуж­де­нии очень час­то вы­зыва­ет не­до­уме­ние и це­лый ряд воп­ро­сов.

Ведь ес­ли му­ници­паль­ный чи­нов­ник по­купа­ет се­бе ино­мар­ку, по сто­имос­ти рав­ную его жа­лова­нию за двад­цать лет бес­по­роч­ной служ­бы, то осуж­де­ние вы­зыва­ет вов­се не его лю­бовь к ка­чес­твен­ной и удоб­ной тех­ни­ке.

Же­нато­го муж­чи­ну, ко­торый за­вел се­бе ро­ман на сто­роне, зна­комые осуж­да­ют сов­сем не за то, что он при­мер­ный отец, а спив­ше­гося сак­со­фонис­та — от­нюдь не за его вир­ту­оз­ное вла­дение му­зыкаль­ным инс­тру­мен­том. Ни один, да­же са­мый пред­взя­тый, до­тош­ный и въ­ед­ли­вый кри­тик не ста­нет по­рицать ко­го-ли­бо за доб­рые и по­лез­ные де­ла. По­водом к осуж­де­нию мо­жет стать лишь без­нравс­твен­ное по­веде­ние, неб­ла­говид­ный пос­ту­пок или прес­тупле­ние. Но по­чему же тог­да Цер­ковь так нас­той­чи­во при­зыва­ет хрис­ти­ан ни­кого не осуж­дать ни де­лом, ни сло­вом, ни да­же мыслью? Ведь очень час­то бы­ва­ет, что че­ловек яв­но гре­шит на гла­зах у всех, и ни­каких сом­не­ний в его гре­хов­ности не мо­жет воз­никнуть да­же у са­мого на­ив­но­го аль­тру­ис­та и ро­ман­ти­ка.

В лю­бой тра­дици­он­ной ре­лигии осуж­де­ние и да­же на­каза­ние по­доб­ных лю­дей яв­ля­ет­ся нор­мой для каж­до­го ве­ру­юще­го.

В древ­нем Из­ра­иле, нап­ри­мер, бла­гочес­ти­вые и­удеи дол­жны бы­ли до смер­ти за­бить кам­ня­ми греш­ни­ка, ули­чен­но­го в суп­ру­жес­кой из­ме­не. А в тех му­суль­ман­ских стра­нах, где в ос­но­вой уго­лов­но­го пра­ва яв­ля­ет­ся ша­ри­ат, взя­тому с по­лич­ным греш­ни­ку и в на­ши дни гро­зит тяж­кое фи­зичес­кое на­каза­ние, вплоть до смер­тной каз­ни. С точ­ки зре­ния обыч­ной че­лове­чес­кой ло­гики это впол­не нор­маль­но: прес­тупле­ние тре­бу­ет на­каза­ния, а грех — воз­мездия.

Од­на­ко Еван­гель­ский прин­цип от­но­шения к греш­ни­кам ре­шитель­но про­тиво­речит по­доб­но­му рас­сужде­нию. Сво­ей зем­ной жизнью И­исус Хрис­тос по­казал лю­дям ту нор­му че­ловеч­ности, к ко­торой все мы приз­ва­ны, и по­это­му лю­бой пос­ту­пок Хрис­та, опи­сан­ный в Еван­ге­лии, яв­ля­ет­ся эта­лоном по­веде­ния для каж­до­го че­лове­ка, ис­крен­не стре­мяще­гося ис­полнить во­лю Бо­жию.

Что же го­ворит Еван­ге­лие об от­но­шении Хрис­та к греш­ни­кам? Толь­ко од­но: Он их не осуж­дал, но от­но­сил­ся к ним с лю­бовью и жа­лостью. Хрис­тос не осу­дил жен­щи­ну, взя­тую в пре­любо­де­янии (Ин 8:11); не осу­дил жи­телей Са­марян­ско­го се­ления, от­ка­зав­шихся дать Ему пи­щу и кров (Лк 9: 51–56); и да­же И­уду, при­шед­ше­го пре­дать Его на му­читель­ную смерть, Гос­подь не ис­клю­чил из чис­ла Сво­их дру­зей (Мф 26: 50). Бо­лее то­го: пер­вым че­лове­ком, ко­торо­го Хрис­тос ввел в Рай, был по­ка­яв­ший­ся бан­дит и убий­ца, рас­пя­тый за свои гре­хи (Лк 23: 32–43).

Еван­ге­лие упо­мина­ет лишь од­ну ка­тего­рию лю­дей, ко­торая под­вер­глась осуж­де­нию Хрис­та. «Зми­ями» и «по­рож­де­ни­ями ехид­ни­ными» Гос­подь наз­вал пер­восвя­щен­ни­ков, книж­ни­ков и фа­рисе­ев. Это бы­ла ре­лиги­оз­ная эли­та и­удей­ско­го на­рода, то есть, имен­но те лю­ди, ко­торые как раз и счи­тали се­бя впра­ве осуж­дать греш­ни­ков.

В чем же при­чина та­кого па­радок­саль­но­го от­но­шения к греш­ни­кам в хрис­ти­анс­тве, и по­чему в Пра­вос­ла­вии лю­бая фор­ма не­гатив­ной оцен­ки да­же оче­вид­но сог­ре­шив­ше­го че­лове­ка счи­та­ет­ся тяг­чай­шим гре­хом? Для то­го, что­бы от­ве­тить на эти воп­ро­сы, не­об­хо­димо сна­чала вы­яс­нить: а как во­об­ще по­нима­ет­ся грех в Пра­вос­ла­вии?

Прин­цип би­нок­ля

В гре­чес­ком язы­ке грех на­зыва­ет­ся сло­вом «амар­тиа», что в бук­валь­ном пе­рево­де на рус­ский оз­на­ча­ет «ми­мо це­ли», «про­мах». До гре­хопа­дения лю­бое дей­ствие че­лове­ка име­ло сво­ей целью ис­полне­ние бла­гой во­ли Бо­жи­ей о нем са­мом и о ми­ре вок­руг не­го. Но ког­да че­ловек от­пал от сво­его Соз­да­теля, эту яс­ную и вы­сокую цель от не­го зас­ло­нило мно­жес­тво дру­гих — мел­ких и про­тиво­речи­вых. Все его свой­ства и спо­соб­ности ос­та­лись преж­ни­ми, но вот упот­реблять их че­ловек стал не­подо­ба­ющим об­ра­зом. Так, стре­лок с по­мутив­шимся зре­ни­ем, по-преж­не­му спо­собен на­тянуть ту­гую те­тиву сво­его лу­ка и пус­тить стре­лу. Но ку­да она по­падет — боль­шой воп­рос. Ско­рее все­го, та­кой выс­трел всле­пую ока­жет­ся «амар­тиа», то есть — ми­мо це­ли.

Вот как пи­шет об этом пре­подоб­ный Си­ме­он Но­вый Бо­гос­лов: со вре­мени прес­тупле­ния Ада­мова рас­тли­лись все ес­тес­твен­ные си­лы че­лове­чес­ко­го ес­тес­тва, то есть ум, па­мять, во­об­ра­жение, во­ля, чувс­тво, ко­торые все сов­ме­ща­ют­ся в час­тях ду­ши…

Рас­тли­лись, но не унич­то­жились.

По­чему че­ловек мо­жет умс­тво­вать, но не мо­жет умс­тво­вать пра­виль­но; мо­жет дей­ство­вать, но дей­ство­вать не­разум­но. По сей при­чине, все, что он ду­ма­ет и при­думы­ва­ет, что за­гады­ва­ет и пред­при­нима­ет, к че­му со­чувс­тву­ет и от че­го от­вра­ща­ет­ся, все это кри­во, ко­со, оши­боч­но.

Ина­че го­воря, грех в пра­вос­ла­вии по­нима­ет­ся как неп­ра­виль­но, не вов­ре­мя и нев­по­пад ре­али­зован­ный им­пульс че­лове­чес­кой при­роды, ко­торый сам по се­бе впол­не здо­ров, но бу­дучи упот­реблен­ным не по наз­на­чению, стал вред­ным и опас­ным для че­лове­ка.

Грех осуж­де­ния не яв­ля­ет­ся ис­клю­чени­ем из это­го пра­вила. В его ос­но­ве ле­жит все тот же, изум­лявший Кан­та нравс­твен­ный за­кон стрем­ле­ния че­лове­ка к доб­ру. Соз­дав че­лове­ка без­греш­ным, Бог вло­жил в его при­роду со­весть, как спо­соб­ность от­ли­чать доб­ро от зла, и не­нависть к гре­ху, как за­щит­ную ре­ак­цию на стол­кно­вение со злом. По­это­му, ког­да пер­вые лю­ди сог­ла­сились в рай­ском са­ду на уго­воры са­таны и вку­сили пло­дов с зап­ретно­го дре­ва, они не ста­ли жер­тва­ми об­ма­на или собс­твен­но­го не­веде­ния. Гре­хопа­дение бы­ло соз­на­тель­ным ак­том на­руше­ния ими во­ли Бо­жи­ей и го­лоса собс­твен­ной со­вес­ти.

От­пав от Бо­га, че­ловек по­терял Рай, но эту ес­тес­твен­ную спо­соб­ность раз­ли­чать зло и не­нави­деть грех, он сох­ра­ня­ет и по сей день.

Прав­да, с од­ной пе­чаль­ной ого­вор­кой: пос­ле гре­хопа­дения че­ловек от­четли­во ви­дит зло, но — толь­ко в дру­гих лю­дях, а не­нави­дит он те­перь — чу­жие гре­хи. Та­кое ду­хов­ное ус­тро­ение и по­рож­да­ет от­но­шение к ок­ру­жа­ющим, ко­торое при­нято наз­вать в пра­вос­лавной тра­диции — гре­хом осуж­де­ния.

Неп­ра­виль­но упот­реблен­ная спо­соб­ность, слов­но чу­довищ­ный би­нокль не­имо­вер­но уве­личи­ва­ет пе­ред на­шим ду­хов­ным взо­ром все не­дос­татки и злые де­ла ок­ру­жа­ющих.

Но ког­да мы че­рез этот же би­нокль про­бу­ем взгля­нуть уже на са­мих се­бя, он на­чина­ет столь же не­имо­вер­но умень­шать все на­ши гре­хи, де­лая их в на­ших гла­зах мел­ки­ми и не зас­лу­жива­ющи­ми вни­мания.

Как ни стран­но, та­кое стрем­ле­ние ви­деть се­бя толь­ко хо­рошим и доб­рым то­же име­ет ос­но­вание в чис­той бо­годан­ной при­роде че­лове­ка и яв­ля­ет­ся ни чем иным, как — ис­ка­жен­ным чувс­твом свя­тос­ти, ко­торая бы­ла свой­ствен­на на­шему ес­тес­тву до гре­хопа­дения.