Климат для творческой работы
Творческие потенции лучше всего развиваются там, где существуетподлинное уважение к творчеству. Наличие такой благожелательной обстановкизависит от многих факторов. Общество в целом должно быть подготовлено ктому, чтобы с пониманием относиться к творческим усилиям, поскольку егоотношение начинает оказывать влияние на ребенка уже в школьном возрасте,когда его ориентируют на то, что вызывает восхищение учителей и родителей. Втечение последующей жизни мотивацию к творческой работе продолжаетпо-прежнему стимулировать отношение к ней со стороны друзей, жены, семьи иокружения. Если общество таково, что культура в нем ценится лишь на словах,а на деле преобладает стремление к физическому совершенству, приятномудосугу и символам материального благополучия, то лишь незначительное числотворческих людей станет развивать свои дарования в каком-либо иномнаправлении, отличном от этих общепринятых ценностей. Если общество таково,что девушки предпочитают отпрысков состоятельных семей, футболистов иэстрадных кумиров, то искусство и наука привлекут к нему немногоновобранцев. Если общество таково, что, как явствует из любого досужегоразговора (даже несмотря на тщетные попытки скрыть это), практически каждыймечтает о шикарном доме, драгоценностях, мехах, автомобилях и тому подобном,что даже научные и художественные ценности измеряются в денежных знаках,- втаком обществе лишь самые независимые индивиды способны противостоятьискушению воспринять банальные идеалы толпы. В это трудно поверить, но еще совсем недавно, в 1925 г., в штатеТеннесси (США) на печально знаменитом "Обезьяньем процессе" состоялся суднад школьным учителем за преподавание теории эволюции. Да и сейчас во многихштатах этой страны различные общества противников вакцинации и вивисекциипродолжают свою деятельность, препятствующую прогрессу. Чтобы наука икультура процветали, нам необходимо произвести переоценку ценностей. В истории человечества великие периоды расцвета искусства и наукисовпадали с подлинным пониманием со стороны общества в целом, и влиятельныхклассов в частности, музыки, живописи, литературы и просвещения. Чтобыдостигнуть процветания, наука должна укорениться в обществе, уважающемзнание; неудивительно, что многим ученым в поисках такого климата приходитсяпокидать свое отечество. При отборе кандидатов для творческих профессий должны учитыватьсяспособности и ничего, кроме способностей. Процесс разложения современногообщества зашел так далеко, что кандидатов для научной работы отбирают,исходя преимущественно из наличия у них связей, богатства или влиятельногопокровительства; немаловажное значение имеют также раса и вероисповеданиекандидата. В результате множество претендентов, обладающих прекраснымивозможностями, исключаются из соревнования уже на старте. Верно, конечно,что отдельные сильные личности сумеют постоять за себя в любых условиях, ноне менее верно и то, что сын охотника из какой-нибудь деревушки в Уганде неимеет ни малейших шансов стать великим физиком, ибо он никогда и не слыхивало физике. Можно взять примеры и поближе. Должен сказать, у нас в Канаде и всоседних США масса людей с выдающимися способностями к науке отсеиваются ужев раннем детстве, ибо ничто из того, что они слышат или видят дома, в школелибо по каналам средств массовой коммуникации, не побуждает их относиться кнаучной карьере как к чему-то, чего стоило бы добиваться. В отличие от детейв примитивных обществах наших детей учат уважать науку, однако онивоспринимают ученого как некое абстрактное существо, которое проживает настраницах учебников, а не по соседству. Сын фермера из прерий можетпредставлять себя будущим футболистом высшей лиги, генералом, полицейскимили суперменом из комиксов, но вряд ли он станет всерьез обсуждатьвозможность стать великим философом, математиком, физиком или биологом. Нет причин считать, что генетические свойства той или иной расы илинации играют какую-либо роль, определяющую научные успехи ее представителей,а вот интеллектуальный и социальный климат имеют немаловажное значение.Наблюдающийся в некоторых странах упадок в области медицинских исследованийможно было бы объяснить преобладающей ныне системой покровительства, прикоторою молодой человек может успешно продвигаться в науке только присоответствующей поддержке. А последняя, разумеется, далеко не всегдаопределяется достоинствами опекуна и опекаемого. В большинстве случаевопределяющую роль играют разного рода факторы: бюрократические(бессмысленные экзамены, количество публикаций, сохранение субординации),политические и социальные. Позвольте мне закончить тему о наиболее подходящем для научной работыклимате, рассказом о происшествии, которое случилось со мной и объяснялоськак раз недооценкой важности моей научной работы. Тогда это событие быловоспринято как непоправимая катастрофа, однако теперь, спустя много лет, яуже в состоянии рассказывать о нем, не проливая слез. Это случилось в царствование Его Всемилостивейшего Величества короляГеорга VI{28}. Мне позарез нужна была моча больных, страдающих однимвоспалительным заболеванием, которое, как я считал, может быть обусловленорасстройством адаптивной деятельности надпочечников и связано с повышеннымвыделением кортикоидов. Мне хотелось проверить эту гипотезу, но в то времяданная болезнь была еще не очень широко известна и часто просто недиагностировалась. Во всяком случае, ни в Монреале, ни поблизости от него яне мог отыскать ни одного случая заболевания. В конце концов я обнаружилдвух больных в Берлингтоне, штат Вермонт, как раз по ту сторону границы сСоединенными Штатами Америки. Ввиду военного времени действовала программастрогой экономии, и потому считалось непатриотичным вывозить ценныематериалы из США, но, невзирая на это, я все же решил действовать. Быладостигнута необходимая договоренность относительно отправки мочи самолетом взапечатанных контейнерах, чтобы она прибыла свежей. Один из моих сотрудниковдолжен был встретить самолет, а я ждал в лаборатории, готовый приступить канализу образцов, пока еще не начался процесс разложения. Вдруг раздался телефонный звонок. Звонил мой помощник из аэропорта:работники Королевской таможни не пропускают контейнеры с мочой! Япоинтересовался, почему, и узнал, что данный предмет не упомянут вКоролевской таможенной книге ни в рубрике "Предметы, освобождаемые отпошлины", ни в рубрике "Предметы, облагаемые пошлиной", а следовательно,пропущен быть не может. Раздраженный этим глупейшим препятствием, я попросилнашего декана написать официальное письмо самому высокому таможенномуначальству и объяснить, что для фундаментальных исследований иногда бываютнеобходимы предметы, способные производить на людей непосвященных несколькостранное впечатление, но без которых все-таки не обойтись. Письмо было написано в достаточно сильных выражениях и возымелодействие. Всего несколько дней спустя мы получили ответ, из которогоявствовало, что, конечно же, федеральные власти предусмотрели такие случаи,просто неопытный таможенник не смог найти в книге соответствующее место.Между тем объект пересылки вполне четко упомянут среди "освобождаемых отпошлины предметов", ибо он со всей очевидностью подпадает под категорию"бывшие в употреблении личные принадлежности". Теперь все было в порядке, но, поскольку я знал, что к этому временисодержимое посылки все равно испортилось, я не стал ее забирать. Впоследующие дни нас одолевали настойчивые телефонные звонки из аэропорта,умоляющие избавить их от "товара", который, по-видимому, стал вести себяугрожающим образом. Я же и пальцем не пошевелил, утратив ко всемупроисходящему какой бы то ни было интерес. Наконец почтальон принеснапечатанное типографским способом извещение - очевидно, и подобные случаиоказались предусмотренными, иначе не нашлось бы подходящего бланка. От рукибыл вписан только номер посылки, печатный же текст гласил: "Если в течениепяти (5) дней с момента получения настоящего извещения Вы не востребуетевышеупомянутый товар, то посылка будет вскрыта и ее содержимое распродано саукциона". Признаюсь, я не проследил за дальнейшими событиями и по сей день незнаю, кто оказался счастливым обладателем "вышеупомянутого товара". Ноуверен, что этот мой трагический опыт свидетельствует о необходимостипонимания со стороны общества и сути фундаментальных исследований и всехсвязанных с ними особенностей.
Нельзя анализировать климат творческой работы без того, чтобы несказать несколько слов о том влиянии, которое оказывает на нас опыт раннегодетства. Вновь, как и раньше, позвольте мне выступить в роли подопытнойморской свинки. Я не раз пытался восстановить, когда и почему решил заняться медицинойи каковы были самые ранние факторы, повлиявшие на конкретный выборнаправления моей работы. Правда, с течением времени судить о таких вещах всетруднее. Мы склонны припоминать не сами по себе ранние события нашей жизни,- а картины наших неизбежно идеализированных воспоминаний - так, как они нераз нам представлялись; иными словами, мы помним воспоминания овоспоминаниях. С годами в воспоминания о прошлом опыте неоднократно вносятсяискажения. И все же, насколько я в состоянии припомнить, наибольшее влияниена меня оказали, вне сомнения, принятые в нашей семье моральные нормы:восхищение перед истинным совершенством и перед высшими достижениями в любойобласти, презрение к посредственностям и лодырям, неизменно проявляющиеся впоступках и разговорах моих родителей. Ряд других факторов также повлияли на мое последующее развитие, ноболее тонким образом. Хотя наша семья была зажиточной, это не принесло мнесостояния и связанного с ним ощущения обеспеченности, ибо семейные богатстваиспарилисъ в процессе крушения Австро-Венгерской империи. И все же я не могуотрицатъ косвенного влияния нашего благосостояния на мою судьбу: посколькуво времена моей юности деньги никогда не представляли для нас серьезнойпроблемы, у меня выработалось определенное безразличие и к ним самим, и томуроду занятий, который ведет к их накоплению. Кроме того, мои родителипозволяли мне много путешествовать именно в том возрасте, когда человекболее всего всего восприимчив к культурным традициям и обычаям другихнародов и легко обучается их языкам. У меня практически никогда не было собственной национальности - или,если угодно, у меня их было так много! Мой отец был венгр, и ярко выраженныйнационализм моих венгерских учителей в городе Комаром{29} попал наблагоприятную почву. Однако моя мать была австрийкой; австрийцем же порождению был и я, впервые увидев свет в венской акушерской клинике. Затем, в1918 г., наш родной город был передан Чехословакии, и в возрасте 11 лет яприобрел гражданство этого вновь созданного государства, не выезжая из дома.Но со времени моего прибытия в Канаду в 1931 г. я ощущаю все увеличивающуюсяпривязанность к той единственной стране, которая выбрана мною по собственнойволе и в которой родились моя жена и мои дети. Все это выглядит не имеющим никакого отношения к науке, однако яубежден, что выработавшийся в течение моей жизни своеобразныйкосмополитический подход сыграл определенную роль в моей научнойдеятельности, ибо научил меня быть непредвзятым и гибким; он показал мне,как одна и та же проблема (социальная, политическая, экономическая,лингвистическая) может эффективно решаться представителями различных рас инациональностей принципиально различными путями.. Такая непредвзятость поотношению к непривычному пришлась в лабораторной работе очень кстати. Выбор медицины в качестве профессии не потребовал от меня проявлениябольшой оригинальности. Поскольку мои отец, дед и прадед были врачами,считалось само собой разумеющимся, что я должен продолжить семейную традициюи в четвертом поколении. Моему отцу принадлежала процветающая частнаяхирургическая клиника в Комароме (маленьком городке на Дунае, примерно наполпути между Веной и Будапештом), и мне, как единственному сыну, она должнабыла со временем перейти. В "классической гимназии" монахов-бенедиктинцев, где мне довелосьзаниматься до семнадцати лет, я учился весьма неважно. А вот на следующийгод в Пражском университете я стал первым на своем курсе и оставался таковымвплоть до окончания медицинского факультета. Дело в том, что я просто не могзаставить себя увлечься схоластическими дисциплинами, которые мнепреподавали в комаромской гимназии; предметы преподавания выгляделикакими-то нереальными, и, как это ни странно, больше всего я ненавиделбиологию. Лабораторные работы практически не проводились, да и учитель непроявлял в них заинтересованности, а чтобы получать хорошие оценки,требовалось страницу за страницей зазубривать текст, казавшийся мне - и, яподозреваю, даже ему - совершенно бессмысленным. В то время я хорошо успевал лишь по философии и физкультуре. С шутливойгордостью старался Я доказать своим огорченным родителям, что мои успехипросто-таки подтверждают великий идеал римлян "Mens sana in corpore sano"("В здоровом теле здоровый дух"). По философии же я преуспевал толькопотому, что преподаватель этого предмета - действительно замечательныйчеловек, с которым я до сих пор поддерживаю оживленную переписку,- любил изнал свою науку. Успехов на физкультурном поприще я добился, как это нисмешно, именно потому, что был толстым и вялым ребенком. А поскольку я немог выносить насмешек, которым из-за этого подвергался, то решил довестисвое жалкое рыхлое тело до такой формы, чтобы быть в состоянии поколотитьлюбого одноклассника, и в конце концов достиг этого. В свое оправдание должен отметить, что схоластический подход плохоспособствует развитию исследовательских способностей учащихся. Пауль Эрлихсумел сдать выпускные экзамены по медицине лишь потому, что егопреподаватели обладали хорошим чутьем и смогли распознать его особыедарования, а Эйнштейн провалился на вступительных экзаменах в Политехникум.Выдающийся французский бактериолог Шарль Николь говорил, что творческийгений не в состоянии накапливать знания и что творческие способности могутбыть погублены заучиванием незыблемых идей и излишней эрудицией. И все-такислабые успехи в учебе отнюдь не предвещают будущего успеха в науке. Когда жея впервые объявил о своем намерении заняться фундаментальнымиисследованиями, это привело всех в немалое смущение. Вполне понятно, моиродители предпочли бы, чтобы я занялся очень доходной "Хирургическойклиникой Селье" (что для единственного сына сделать совсем нетрудно в связис отсутствием какой-либо конкуренции), а не подвергал бы себя риску в случаенеудачи и не зависел бы от скудного заработка, который приносили тогдазанятия фундаментальной наукой. Что же касается настойчивости и выдержки - двух наиболее ценных длятакого рода занятий качеств,- то здесь наибольшую помощь оказал мне мойотец. Он был добросердечным и довольно сентиментальным человеком, волеюсудеб более четверти века прослужившим в армии Его Величества императораавстрийского и короля венгерского в качестве военного хирурга, и не выносилбездельников. Я до сих пор помню случай, который произошел, когда мне былооколо девяти лет, и который, как я полагаю, оказал влияние на всю моюпоследующую жизнь. Отец купил мне прекрасного, черного как смоль арабскогопони. Я полюбил эту лошадку так, как только девятилетний мальчик можетлюбить животное, но она имела одну любопытную и в высшей степени неприятнуюпривычку: время от времени по никому неведомой причине она подпрыгивала ввоздух одновременно всеми четырьмя ногами, крича - или надо говорить "ржа"?- нечто вроде "кви-и-ич". По этой причине ее и окрестили Квичкой. Наблюдатьза подобным представлением со стороны бывало весьма забавно, но при этом якаждый раз сваливался с нее, пока однажды, ударившись о землю, не сломалсебе руку. Отец наблюдал за происходящим с видимой невозмутимостью, а затемспокойно отвел меня в операционную и наложил гипс. Покончив со всем этим, онвелел мне снова сесть на Квичку (надо сказать, именно в тот момент у меня небыло никакой охоты это делать). "Потому что,- сказал он,- если ты не сядешьна нее сейчас, то всегда будешь ее бояться". Не могу утверждать наверняка,но думаю, что своей способностью сопротивляться искушению бросить какое-либодело, не доделав его, я в большой степени обязан той уверенности в себе,которую приобрел, гарцуя на Квичке с переломанной рукой и свежим гипсом. Став студентом-медиком, под руководством своего отца я даже получилпрактические навыки. Он позволял мне ассистировать ему при несложныххирургических операциях и помогал в бесчисленных экспериментах над лягушкамии курицами, которые я - к великому неудовольствию моей матери - производил унас в подвале. Я все еще испытываю ярость, поскольку мои многочисленныеписьма, в которых я старался убедить "отцов города", будто будущее медицинызависит от передачи мне для экспериментов бродячих собак, так и остались безответа. Но все же я сумел раздобыть некоторое количество крыс. Результатоммоей "подвальной" деятельности во время летних каникул явилась моя перваястатья, посвященная воздействию витамина D на процесс свертывания крови. Но наиболее существенное внешнее влияние оказали на меня. наверное,постоянные изменения условий жизни и многократная потеря всего имущества врезультате двух мировых войн. Неустойчивость и сравнительно малую значимостьличной собственности очень впечатляющим образом продемонстрировал мне враннем детстве пример моего отца, потерявшего при распаде тысячелетнейавстро-венгерской монархии, казавшейся незыблемой и вечной, все своисбережения и военный чин. Он сказал мне тогда, что единственноегарантированное достояние человека - это он сам. "Только одна вещь, котораяна самом деле тебе принадлежит,- говорил он,- это твои знания. Никто неможет отнять их у тебя, не лишая тебя жизни, а уж если придется умирать, тов сравнении с этим прочие потери безразличны". Как ни странно, но полученныйтогда совет, несмотря на мой юный возраст, произвел на меня чрезвычайноглубокое впечатление, и с тех пор этот урок не раз сослужил мне добруюслужбу. Самые ранние впечатления оказывают большое формирующее влияние наподрастающего человека, и мне очень повезло с теми наставниками и тойпомощью, которые я получил в детстве. Единственное, о чем можно сожалеть,-разве лишь о том, что, имея в прошлом столь защищенную от невзгод юность ирасполагая в годы моего становления такой поддержкой, мне никогда не удаетсяубедить себя, что я смог бы добиться чего-нибудь и без посторонней помощи.На каждого человека, обязанного всем, чего он достиг, лишь самому себе, япродолжаю смотреть с завистью и восхищением, содрогаясь при мысли о том, чтовышло бы из меня, будь я сыном бедных необразованных родителей.
Самые ранние влияния
Нельзя анализировать климат творческой работы без того, чтобы несказать несколько слов о том влиянии, которое оказывает на нас опыт раннегодетства. Вновь, как и раньше, позвольте мне выступить в роли подопытнойморской свинки. Я не раз пытался восстановить, когда и почему решил заняться медицинойи каковы были самые ранние факторы, повлиявшие на конкретный выборнаправления моей работы. Правда, с течением времени судить о таких вещах всетруднее. Мы склонны припоминать не сами по себе ранние события нашей жизни,- а картины наших неизбежно идеализированных воспоминаний - так, как они нераз нам представлялись; иными словами, мы помним воспоминания овоспоминаниях. С годами в воспоминания о прошлом опыте неоднократно вносятсяискажения. И все же, насколько я в состоянии припомнить, наибольшее влияниена меня оказали, вне сомнения, принятые в нашей семье моральные нормы:восхищение перед истинным совершенством и перед высшими достижениями в любойобласти, презрение к посредственностям и лодырям, неизменно проявляющиеся впоступках и разговорах моих родителей. Ряд других факторов также повлияли на мое последующее развитие, ноболее тонким образом. Хотя наша семья была зажиточной, это не принесло мнесостояния и связанного с ним ощущения обеспеченности, ибо семейные богатстваиспарилисъ в процессе крушения Австро-Венгерской империи. И все же я не могуотрицатъ косвенного влияния нашего благосостояния на мою судьбу: посколькуво времена моей юности деньги никогда не представляли для нас серьезнойпроблемы, у меня выработалось определенное безразличие и к ним самим, и томуроду занятий, который ведет к их накоплению. Кроме того, мои родителипозволяли мне много путешествовать именно в том возрасте, когда человекболее всего всего восприимчив к культурным традициям и обычаям другихнародов и легко обучается их языкам. У меня практически никогда не было собственной национальности - или,если угодно, у меня их было так много! Мой отец был венгр, и ярко выраженныйнационализм моих венгерских учителей в городе Комаром{29} попал наблагоприятную почву. Однако моя мать была австрийкой; австрийцем же порождению был и я, впервые увидев свет в венской акушерской клинике. Затем, в1918 г., наш родной город был передан Чехословакии, и в возрасте 11 лет яприобрел гражданство этого вновь созданного государства, не выезжая из дома.Но со времени моего прибытия в Канаду в 1931 г. я ощущаю все увеличивающуюсяпривязанность к той единственной стране, которая выбрана мною по собственнойволе и в которой родились моя жена и мои дети. Все это выглядит не имеющим никакого отношения к науке, однако яубежден, что выработавшийся в течение моей жизни своеобразныйкосмополитический подход сыграл определенную роль в моей научнойдеятельности, ибо научил меня быть непредвзятым и гибким; он показал мне,как одна и та же проблема (социальная, политическая, экономическая,лингвистическая) может эффективно решаться представителями различных рас инациональностей принципиально различными путями.. Такая непредвзятость поотношению к непривычному пришлась в лабораторной работе очень кстати. Выбор медицины в качестве профессии не потребовал от меня проявлениябольшой оригинальности. Поскольку мои отец, дед и прадед были врачами,считалось само собой разумеющимся, что я должен продолжить семейную традициюи в четвертом поколении. Моему отцу принадлежала процветающая частнаяхирургическая клиника в Комароме (маленьком городке на Дунае, примерно наполпути между Веной и Будапештом), и мне, как единственному сыну, она должнабыла со временем перейти. В "классической гимназии" монахов-бенедиктинцев, где мне довелосьзаниматься до семнадцати лет, я учился весьма неважно. А вот на следующийгод в Пражском университете я стал первым на своем курсе и оставался таковымвплоть до окончания медицинского факультета. Дело в том, что я просто не могзаставить себя увлечься схоластическими дисциплинами, которые мнепреподавали в комаромской гимназии; предметы преподавания выгляделикакими-то нереальными, и, как это ни странно, больше всего я ненавиделбиологию. Лабораторные работы практически не проводились, да и учитель непроявлял в них заинтересованности, а чтобы получать хорошие оценки,требовалось страницу за страницей зазубривать текст, казавшийся мне - и, яподозреваю, даже ему - совершенно бессмысленным. В то время я хорошо успевал лишь по философии и физкультуре. С шутливойгордостью старался Я доказать своим огорченным родителям, что мои успехипросто-таки подтверждают великий идеал римлян "Mens sana in corpore sano"("В здоровом теле здоровый дух"). По философии же я преуспевал толькопотому, что преподаватель этого предмета - действительно замечательныйчеловек, с которым я до сих пор поддерживаю оживленную переписку,- любил изнал свою науку. Успехов на физкультурном поприще я добился, как это нисмешно, именно потому, что был толстым и вялым ребенком. А поскольку я немог выносить насмешек, которым из-за этого подвергался, то решил довестисвое жалкое рыхлое тело до такой формы, чтобы быть в состоянии поколотитьлюбого одноклассника, и в конце концов достиг этого. В свое оправдание должен отметить, что схоластический подход плохоспособствует развитию исследовательских способностей учащихся. Пауль Эрлихсумел сдать выпускные экзамены по медицине лишь потому, что егопреподаватели обладали хорошим чутьем и смогли распознать его особыедарования, а Эйнштейн провалился на вступительных экзаменах в Политехникум.Выдающийся французский бактериолог Шарль Николь говорил, что творческийгений не в состоянии накапливать знания и что творческие способности могутбыть погублены заучиванием незыблемых идей и излишней эрудицией. И все-такислабые успехи в учебе отнюдь не предвещают будущего успеха в науке. Когда жея впервые объявил о своем намерении заняться фундаментальнымиисследованиями, это привело всех в немалое смущение. Вполне понятно, моиродители предпочли бы, чтобы я занялся очень доходной "Хирургическойклиникой Селье" (что для единственного сына сделать совсем нетрудно в связис отсутствием какой-либо конкуренции), а не подвергал бы себя риску в случаенеудачи и не зависел бы от скудного заработка, который приносили тогдазанятия фундаментальной наукой. Что же касается настойчивости и выдержки - двух наиболее ценных длятакого рода занятий качеств,- то здесь наибольшую помощь оказал мне мойотец. Он был добросердечным и довольно сентиментальным человеком, волеюсудеб более четверти века прослужившим в армии Его Величества императораавстрийского и короля венгерского в качестве военного хирурга, и не выносилбездельников. Я до сих пор помню случай, который произошел, когда мне былооколо девяти лет, и который, как я полагаю, оказал влияние на всю моюпоследующую жизнь. Отец купил мне прекрасного, черного как смоль арабскогопони. Я полюбил эту лошадку так, как только девятилетний мальчик можетлюбить животное, но она имела одну любопытную и в высшей степени неприятнуюпривычку: время от времени по никому неведомой причине она подпрыгивала ввоздух одновременно всеми четырьмя ногами, крича - или надо говорить "ржа"?- нечто вроде "кви-и-ич". По этой причине ее и окрестили Квичкой. Наблюдатьза подобным представлением со стороны бывало весьма забавно, но при этом якаждый раз сваливался с нее, пока однажды, ударившись о землю, не сломалсебе руку. Отец наблюдал за происходящим с видимой невозмутимостью, а затемспокойно отвел меня в операционную и наложил гипс. Покончив со всем этим, онвелел мне снова сесть на Квичку (надо сказать, именно в тот момент у меня небыло никакой охоты это делать). "Потому что,- сказал он,- если ты не сядешьна нее сейчас, то всегда будешь ее бояться". Не могу утверждать наверняка,но думаю, что своей способностью сопротивляться искушению бросить какое-либодело, не доделав его, я в большой степени обязан той уверенности в себе,которую приобрел, гарцуя на Квичке с переломанной рукой и свежим гипсом. Став студентом-медиком, под руководством своего отца я даже получилпрактические навыки. Он позволял мне ассистировать ему при несложныххирургических операциях и помогал в бесчисленных экспериментах над лягушкамии курицами, которые я - к великому неудовольствию моей матери - производил унас в подвале. Я все еще испытываю ярость, поскольку мои многочисленныеписьма, в которых я старался убедить "отцов города", будто будущее медицинызависит от передачи мне для экспериментов бродячих собак, так и остались безответа. Но все же я сумел раздобыть некоторое количество крыс. Результатоммоей "подвальной" деятельности во время летних каникул явилась моя перваястатья, посвященная воздействию витамина D на процесс свертывания крови. Но наиболее существенное внешнее влияние оказали на меня. наверное,постоянные изменения условий жизни и многократная потеря всего имущества врезультате двух мировых войн. Неустойчивость и сравнительно малую значимостьличной собственности очень впечатляющим образом продемонстрировал мне враннем детстве пример моего отца, потерявшего при распаде тысячелетнейавстро-венгерской монархии, казавшейся незыблемой и вечной, все своисбережения и военный чин. Он сказал мне тогда, что единственноегарантированное достояние человека - это он сам. "Только одна вещь, котораяна самом деле тебе принадлежит,- говорил он,- это твои знания. Никто неможет отнять их у тебя, не лишая тебя жизни, а уж если придется умирать, тов сравнении с этим прочие потери безразличны". Как ни странно, но полученныйтогда совет, несмотря на мой юный возраст, произвел на меня чрезвычайноглубокое впечатление, и с тех пор этот урок не раз сослужил мне добруюслужбу. Самые ранние впечатления оказывают большое формирующее влияние наподрастающего человека, и мне очень повезло с теми наставниками и тойпомощью, которые я получил в детстве. Единственное, о чем можно сожалеть,-разве лишь о том, что, имея в прошлом столь защищенную от невзгод юность ирасполагая в годы моего становления такой поддержкой, мне никогда не удаетсяубедить себя, что я смог бы добиться чего-нибудь и без посторонней помощи.На каждого человека, обязанного всем, чего он достиг, лишь самому себе, япродолжаю смотреть с завистью и восхищением, содрогаясь при мысли о том, чтовышло бы из меня, будь я сыном бедных необразованных родителей.
Материальные возможности
Значительные материальные возможности - такие, как просторноепомещение, сложная аппаратура и тому подобное,- необходимы лишь длянекоторых исследований; для биологов же они редко имеют решающее значение.Как бы то ни было, эта проблема не требует здесь подробного обсуждения,поскольку ученые обычно. прекрасно знают, в чем они нуждаются. Хотелось бы уделить внимание следующим двум аспектам рабочейобстановки, которыми часто полностью пренебрегают: порядку и красоте.Слишком многие из виденных мной лабораторий выглядят безнадежно уныло изапущенно, если не сказать грязно. Старые склянки, собирающие пыль ихранящие не поддающиеся распознаванию образцы, раскуроченные части ненужнойаппаратуры и тому подобное так же неуместны в лаборатории, как старые тряпкиили сломанная мебель - в жилой комнате. Главной задачей ученого являетсявнесение упорядоченности в наши знания о Природе, отсутствие же порядка унего в лаборатории и на его рабочем столе определенно не поможет ему в этом. Научно-исследовательское подразделение не следует превращать вхудожественный музей или картинную галерею, но с точки зрения потребностилюбого культурного человека окружать себя предметами, не имеющими никакогоиного утилитарного назначения, кроме как приносить ему радость, нет нималейших причин проводить резкую границу между домом и лабораторией, гдеученый проводит большую часть своего времени, не считая сна. Красивое живоерастение, аквариум с разноцветными рыбками, приятная статуэтка,художественно переплетенный томик любимого классика, портрет почитаемогонами ученого, какие-нибудь безделушки, привезенные из очередного путешествияи вызывающие приятные воспоминания,- все это можно разместить в лабораторияхи кабинетах. Такие вещи, не требуя больших затрат и усилий для приобретения,помогают созданию вокруг нас творческой, неказенной атмосферы.*6. КАК СЕБЯ ВЕСТИ?*
Искренность, уравновешенность, понимание самого себя и других - вотзалог счастья и успеха в любой области деятельности, и научная работа здесьне исключение. При разработке вашего личного этического кодекса в качествеотправной точки следует избрать девиз "Gnothi Seauton" ("Познай самогосебя"); он высечен на колонне при входе в храм Аполлона в Дельфах, а дляСократа он стал одним из основных положений его учения. Прежде всего нужнонаучиться жить в гармонии с самим собой. Но человек, как правило, стыдитсявзглянуть на себя беспристрастно и объективно, не желая увидеть самыеинтимные стороны своего бытия "голыми". Между тем ученый нуждается в правденезависимо от того, о чем она свидетельствует. Он не может довольствоватьсятем, что живет в соответствии с общепринятыми нормами и предрассудками;просто от их анализа его удерживает скромность. И все же внутренние запретытак глубоко укоренились в нас, что для их преодоления требуется длительноевремя и мучительный процесс самоконтроля. В этом отношении многому можетнаучить богатый жизненный опыт - как свой собственный, так и опыт другихлюдей,- а также многочисленные случайные наблюдения. Для того чтобы эти заметки оказались полезными для читателя, раскрывему жизнь ученого, а мне самому принесли душевное очищение, они должныотражать подлинную картину накопленного мною опыта. Вот почему я намерен совсей откровенностью, на какую только способен, говорить о том, к чему япришел, с тем чтобы выработать подходящий кодекс поведения для себя и своихсотрудников. В этой связи мне хотелось бы еще раз подчеркнуть, что ученыеявляются индивидуалистами и не могут не быть таковыми, если только они несутв себе заряд оригинальности. Они отличаются как от других людей, так и другот друга. Я не намерен выдвигать некий общий кодекс поведения, приемлемыйдля ученых вообще: каждый ученый должен выработать свой собственный кодексЛюбой из нас может привести пример того, как отдельный человек в результатеупорных усилии создал себе подходящий для него стиль поведения. Единственный стоящий способ научить чему-нибудь других - это выступатьв качестве примера, пусть даже отрицательного, если ничего другого неостается. А. ЭйнштейнЛичное поведение
САМОДИСЦИПЛИНА
Я понял, что наука - это призвание и служение, а не служба. Я научилсялюто ненавидеть любой обман и интеллектуальное притворство и гордитьсяотсутствием робости перед любой задачей, на решение которой у меня естьшансы. Все это стоит тех страданий, которыми приходится расплачиваться, ноот того, кто не обладает достаточными физическими и моральными силами, я нестал бы требовать этой платы. Ее не в состоянии уплатить слабый, ибо этоубьет его. Н. Винер Как правило, истинный ученый ведет почти монашескую жизнь, оградившисьот мирских забот и полностью посвятив себя работе. Ему нужна железнаясамодисциплина, чтобы сконцентрировать все свои способности на сложнойработе, эксперименте, теоретической деятельности, требующей продолжительногои безраздельного внимания. Он знает по собственному опыту, что творческийакт не должен прерываться и не может протекать без напряжения; интуитивноеувязывание многих факторов в гармоничное целое либо совершается в одинприем, либо не совершается вообще. Художник может одним движением рукипровести нужную линию, чтобы довести картину до совершенства, но он не всостоянии выполнить этот завершающий мазок, разбив движение на части.Реактивный самолет стремительно разрезает небо, но если попытаться уменьшитьего скорость ниже определенного порога, он рухнет. Двигаясь вприятно-неторопливом темпе, наш разум способен преуспеть только в описанииповерхностных явлений. Настойчивые усилия по созданию и развитию совершенно новой областизнаний требуют от ученого способности к величайшему самоконтролю. Поройцелая жизнь может понадобиться только для того, чтобы наметить основныепринципы и набросать общую картину исследования, в достаточной степенипонятную тем, кто будет ею пользоваться и заниматься ее усовершенствованием.При разработке подобной обширной тематики промедление нежелательно еще ипотому, что "перемешивание" гигантского объема информации для выявления вней широкомасштабных связей может происходить только в голове одногочеловека, а следовательно, на протяжении только одной жизни. Как миллионытрудолюбивых каменщиков не стоят одного великого архитектора, так и призакладке основания для значительной научной концепции ни ускоренный темпработы множества людей, ни пусть даже спокойная и неторопливая работанескольких одаренных инженеров не сравнятся с тем священным огнем, которымодержим один человек, подчинивший себя претворению своей идеи в жизнь. И тутне помогут философские рассуждения о свободе воли. Вопрос не в том, обладаемли мы свободой воли, ибо на практике степень свободы волеизъявленияотносительна. Зато мы обладаем полной свободой воли, чтобы решить, делатьили не делать, "быть или не быть". Если уж наша воля ограничена, то толькоспособностью трудиться без перерыва по 14 часов в день, а когда речь идет оцелой жизни, заполненной напряженной работой, то совершенно ясно, что этопод силу далеко не каждому человеку. В воспитании самодисциплины существует опасность подмены целейсредствами. Как и во многих других видах полезной деятельности, у насформируются условные рефлексы, из-за которых мы путаем то, что пригодно дляиспользования, с тем, что само по себе представляет ценность. Дляпрофессионального спортсмена развитие собственной физической формы являетсясамоцелью. Артист цирка, научившийся заглатывать шпаги или не моргнув глазомпротыкать себе руки иглами, гордится своими достижениями ради них самих. Чтоже касается ученого то для него самодисциплина является лишь одним изкачеств, необходимых для достижения высших успехов в избранной им области.Не исключено, что изучение сложного текста в переполненном автобусе полезнов качестве средства развития способности к сосредоточению, но я определенноне рекомендую заниматься умственной деятельностью в местах, неприспособленных для этого. Ученому не следует придерживаться ни спартанскогоидеала предельной суровости и самоограничения, ни эпикурейского стремления кроскошной жизни. Его цель - открытие, и он не должен забывать об этом. Еслион и может позволить себе пользоваться некоторыми видами комфорта и дажероскоши, то не ради них самих, а только в качестве средства сохранить своюэнергию для еще более упорного стремления к совершенству в науке. Я предпочитаю "эпикурейско-спартанский" образ жизни. Я позволяю себе вкабинете, лаборатории и дома все возможные удобства, которые могут увеличитьмою работоспособность, но не более того. Мои комнаты в институте и домаобставлены комфортабельной мебелью, в них есть кондиционер и звукоизоляция.Я очень привередлив в выборе для работы наиболее простых ивысококачественных из существующих инструментов, вне зависимости от ихстоимости. Я не провожу отпуск в солнечной Флориде, потому что это чересчурнадолго оторвало бы меня от моей работы, но я нежусь на солнышке, хотя дляэтого мне пришлось оборудовать собственную "Флориду" прямо в институте, водной из лабораторий. В зимнем Монреале не так часто бывает солнце, но когдауж оно есть, я провожу свой обеденный перерыв в удобном кресле передраскрытым окном и вбираю максимум солнечной энергии. Я не могу позволитьсебе тратить попусту время, а сама еда занимает только десять минут, так чтоя установил во "Флориде" диктофон и работаю на солнышке часок-другой. еслидень выдался ясный. Новые сотрудники, впервые появляющиеся в полдень нанаучной конференции, выглядят несколько обескураженными, созерцая полугологодиректора, но вскоре они к этому привыкают и в конце концов сами начинаютнежиться на солнце. Это приносит им пользу - значительно больше пользы, чемесли бы они видели меня в прекрасно сшитом костюме или даже в академическоймантии. К тому же мы, похоже, добиваемся в этой приятной и комфортабельнойобстановке лучших результатов, чем в накуренном кабинете, и здесь намтруднее помешать, поскольку во "Флориде" нет телефона, а дверь всегдазаперта.СТОЙКОСТЬ К РАЗОЧАРОВАНИЯМ
Разочарования в науке приходят гораздо чаще, чем успехи. Трудносмириться с тем, что прекрасный эксперимент не может быть выполнен из-затехнических трудностей или что наша радость по поводу создания всеобъемлющейтеории несколько преждевременна, так как только что обнаруженные факты несогласуются с ней. Способность переносить неудачу - одно из самых ценныхсвойств плодотворно работающего ученого, так как наряду с неудачами этаспособность в конечном счете приведет к появлению одной-двух успешных работ,окупив таким образом настойчивость исследователя. Научное творчество приносит ученому огромное удовлетворение, но имеет исвои специфические трудности, которым нужно уметь противостоять. Для началадавайте рассмотрим наиболее распространенные из них."Но знанья это дать не может..."
Я богословьем овладел, Над философией корпел, Юриспруденцию долбил И медицину изучил. Однако я при этом всем Был и остался дураком. В магистрах, докторах хожу И за нос десять лет вожу Учеников, как буквоед, Толкуя так и сяк предмет. Но знанья это дать не может, И этот вывод мне сердце гложет... (И. В. Гете, "Фауст". Перев. Б. Пастернака) Счастлив (и наивен) тот экспериментатор, в чью голову никогда неприходила эта мысль, способная повергнуть в жестокое уныние. В бесконечнойцепи наших идей каждое звено, безусловно, связано со всеми другими, но еслипопытаться изучить эти связи на протяжении одной человеческой жизни, тополученное знание будет чисто поверхностным. Не лучше ли смиренно принять,что человеческий разум не в состоянии достичь всей полноты знания, исосредоточиться на одной центральной проблеме, не растрачивая энергию набесплодные поиски абсолютного знания. Обширные знания также не превращаютчеловека в ученого, как запоминание слов не делает из него писателя.Разумеется, трудно достичь литературного мастерства без соответствующегословарного запаса, но я убежден, что даже величайший литературный талантиссякнет, если его обладатель примется заучивать наизусть сотни и тысячиразделов любого толкового словаря или же анализировать грамматическуюправильность каждой написанной фразы. Чтобы идти к своей цели и нечувствовать себя отягощенным ненужным балластом, необходимо четкопредставлять себе, что нужно изучать и чего не нужно. Многое из того, чтоимеет огромное значение для статистика, логика или философа науки, можетоказаться только обременительным для экспериментатора в его повседневнойработе. Все, что связано с научным исследованием - математика, философия,логика, психология, даже методы управления группой или упорядочения карточекв картотеке,- так или иначе имеет отношение к медику-экспериментатору, ноему совсем не обязательно все это знать, достаточно просто располагатьсведениями о необходимой справочной литературе по этим вопросам. Хотя Природа вечна и бесконечна, ее исследователь соприкасается с нейтолько на протяжении своей собственной жизни и в меру своих собственныхограниченных возможностей. Поэтому простота и краткость - не просто свойстванауки, они составляют саму ее сущность. Когда я студентом-медиком впервые зашел в библиотеку нашей кафедрыбиохимии, то увидел целую стену, целиком заполненную томами "Справочника побиологическим методам" Абдерхальдена и "Справочника по органической химии"Бейльштейна. Я был просто ошарашен этим зрелищем. Никогда ранее я не ощущалстоль отчетливо ограниченность своих возможностей. Каждый том мне, какбиохимику, был нужен, но с первого же взгляда стало ясно, что, проживи яхоть сто лет, овладеть всем этим мне не под силу. Я всегда вспоминаю этоощущение, когда вижу ошарашенные лица аспирантов, впервые входящих в нашубиблиотеку, насчитывающую теперь более полумиллиона томов. Подобные обескураживающие факты порой отпугивают от науки многихталантливых людей. Я преодолел в себе чувство неполноценности, постоянноповторяя: "Если другие смогли это сделать, то почему же я не смогу?" Длятакого "оптимизма по аналогии" у меня, в общем-то, не было оснований, однакоэтот способ сработал. Он помог мне восстановить уверенность в себе. Я исейчас время от времени прибегаю к нему, когда ощущаю полнейшуюнеспособность выполнить ту или иную работу, что, кстати, случается нередко. К примеру, собирая материал для этой книги, я вынужден был просмотретьогромное количество литературы по проблемам психологии, философии истатистики Затем меня внезапно осенило, что для определения того, чтозаслуживает включения в мою книгу, я должен просто заменить вопрос "Еслидругие смогли это сделать, то почему же я не смогу?" вопросом "Что знали те,кто смог это сделать?". Разумеется, я в основном ориентировался на ученых,проявивших себя в области экспериментальной медицины. Не философам, нелогикам и не математикам указывать нам, что следует делать в областиэкспериментальной медицины! Я неоднократно разговаривал об этом с многимивыдающимися учеными нашего времени и отлично знаю уровень их внемедицинскихпознаний. Мне также хорошо известны трудности, с которыми сталкивались я имои ученики. Я уверен: в поисках того, что следует делать и что стоитчитать, мои рекомендации принесут большую пользу, чем кабинетные рассужденияспециалистов, непричастных к медицинским исследованиям.