ДАЛЕЕ, ПРЯМО, КУДА ГЛАЗА ГЛЯДЯТ – ВМЕСТЕ С СОБОЙ
Большинство из нас в конце концов вышло. Мы с Джорджиной поддерживали контакт друг с другом.
Какое-то время Джорджина проживала в женской комунне в северных пригородах Кембриджа. Как то раз она пришла ко мне в гости и терроризировала живущую надо мной соседку, которая как раз пекла хлеб.
– Вы это неправильно делаете! – заявила Джорджина.
Мы были с визитом этажом выше и болтали за чашкой чая, а соседка как раз вымешивала тесто.
– Сейчас я вам покажу, – Джорджина отодвинула соседку и начала молотить тестом по столу.
Моя соседка была весьма воспитанной особой и никогда не проявляла по отношению к кому-либо невежливости или злости. В свою очередь, другие люди относились к ней тоже очень вежливо.
– Я вам говорю, тесто следует хорошенько замесить, – говорила Джорджина, показывая одновременно, как это следует делать.
– О-о, – только и смогла выдавить из себя соседка.
Она была старше меня и Джорджины лет на десять и все эти годы не занималась ничем, кроме как выпекала хлеб.
Когда Джорджина уже хорошенько вымесила тесто, она заметила, что ей пора идти.
– Никто еще и никогда не отнесся ко мне подобным образом, – только и сказала соседка, более ошеломленная, чем оскорбленная.
Потом Джорджина стала посещать женские групповые собрания, целью которых было повышение экологической сознательности. Она же уговорила и меня: «Вот увидишь, тебе понравится».
Бабская компания заставила меня почувствовать ужасно неприспособленной. Они разбирались в строении двигателя внутреннего сгорания, умели ходить в горы, а я, в свою очередь, среди них была единственной замужней. Я быстро заметила, что к Джорджине в группе относились как к запятнанной – это из-за ее больничного прошлого. Каким-то чудом пятно это на меня не распространилось. Зато я таскалась на эти встречи достаточно долго, чтобы набраться подозрений относительно учреждения брака, а в частности – по отношению к собственному мужу. С ним я устраивала глупейшие ссоры из-за любой мелочи. По правде говоря, повод было найти сложновато: он сам мыл посуду, делал покупки и частенько убирал квартиру. Я же большую часть времени проводила за чтением книжек или же рисованием картинок акварелью.
К счастью, Джорджина отхватила себе мужа, и я успела отказаться от собраний еще до того, как мне пришло в голову, чтобы разобраться со своим мужем окончательно.
Мы ездили к ним в гости, в их хозяйство в Массачузетсе.
Муж Джорджины был низенький, бледненький и худенький, одним словом, не тот человек, после которого остаются незабываемые впечатления. Кроме мужа у Джорджины была еще и коза. Все трое жили в сарае, поставленном на небольшом клочке заросшего поля у подножия холма. В тот день, когда мы прибыли к ним с визитом, было чертовски холодно, хотя был уже май. Они оба были заняты застеклением окон. Фрамуги в сарае имели размеры два на два метра, так что работы хватало.
Мы смотрели на то, как они лепят замазку и примеряют оконные стекла. Коза стояла в своем загончике у входа и тоже приглядывалась. В конце концов, Джорджина объявила ланч. За несколько минут в кастрюле-скороварке она наварила кучу бататов. Это и был ланч. Сверху она покапала на картофелины кленовым сиропом. Коза получила на ланч бананы.
После ланча Джорджина спросила:
– Хотите увидать козью пляску?
Козу звали Милочкой. У нее была рыжая шерсть и длинные, волосатые уши.
Джорджина подняла руку с картофелиной.
– Ну, Милочка, пляши, – приказала она.
Милочка встала на задние ноги и начала подскакивать, пытаясь достать убегающую картофелину. Ее длинные уши болтались, а передними ножками она размахивала в воздухе. Копытца у нее были черные и остренькие, казалось, что ими она может хорошенько ранить. И правда, когда в какой-то момент она потеряла равновесие, что уже пару раз случалось, копытом она заехала по краю кухонного стола, оставив в дереве приличный след.
– Да отдай ты ей эту картошку, – сказала я. Что-то весь этот козий танец потянул меня на слезы.
А потом Джорджина со своим мужем перебралась на запад, в Колорадо, где земля была получше. Раз или пару раз она звонила оттуда из телефонной будки. Что случилось с Милочкой, мне неизвестно.
Через несколько лет после того, как Джорджина выехала в Колорадо, я, идя через Гарвард Свер, наткнулась на Лизу. Рядом с ней стоял мальчуган со слегка коричневатой кожей, лет, наверное, трех.
Я обняла ее.
– Лиза! Я так рада встретить тебя.
– Это мой ребенок, – сказала она. – Ну разве это не сумасшествие, иметь ребенка? – засмеялась она. – Арон, поздоровайся с тетей.
Арон спрятался у нее за брючиной.
Лиза выглядела точно так же, как и когда-то: худая, желтая и с улыбкой во весь рот.
– Чем занимаешься? – спросила я.
– Ребенок, – ответила она. – Только это и можно делать.
– А что с отцом?
– Я избавилась от него. – Лиза положила ладонь на головку мальчика. – Ведь он же нам не нужен, правда?
– А где ты живешь? – Мне хотелось знать о ней абсолютно все.
– Не поверишь, – ответила она, вытаскивая сигарету. – Живу я в Бруклине. Сделалась настоящей хозяйкой. У меня ребенок, каждый день я вожу его в детский сад. У меня квартира, мебель. По пятницам хожу в церковь.
– В церковь! – Я не могла поверить. – Зачем?
– Потому что хочу… – Лиза запнулась. Никогда я еще не видала, чтобы у Лизы хоть когда-нибудь задрожал голос. – Хочу, чтобы мы были настоящей семьей, с домом, мебелью и всем остальным. Хочу, чтобы у него была настоящая жизнь. Церковь помогает. Не знаю как, но помогает.
Я начала всматриваться в Лизу, пытаясь представить ее саму и ее смуглого сыночка в церкви. Заметила, что на ней было немного бижутерии – на пальцах пара колечек с сапфирами, а на шее золотая цепочка.
– Что это за бижутерия? – спросила я.
– Подарок от бабули, правда? – Лиза обратилась к сыну. – Когда у тебя дети, все меняется, – прибавила она уже в моем направлении.
Я не знала, что на это ответить. Давно уже решила, что не хочу иметь детей. Помимо всего, у меня были все основания предполагать, что и моя семейная жизнь долго уже не продлится.
Мы стояли посреди Гарвард Сквер, у самого спуска на станцию метро. Вдруг Лиза склонилась ко мне и спросила:
– Хочешь увидать что-то потрясающее? – В ее голосе был слышен тот давний, насмешливый тон. Я кивнула.
Она вытащила футболку из брюк, обычную футболку с рекламой бруклинской булочной и крепко захватила кожу на животе. Потянула. Кожа растянулась как гармошка, Лиза вытягивала ее, а кожи становилось все больше и больше, складка за складкой, так что в конце оттянула ее сантиметров на тридцать. Потом отпустила, и кожа опала, немного растянутая, поморщенная, но очень скоро сжалась, осела на бедрах и выглядела довольно-таки нормально.
– Клево!
– Дети, – сказала Лиза. – Вот как оно, – и засмеялась. – Ну, Арон, скажи тете «до свидания».
– До свидания, – отозвался малыш, чем ужасно меня удивил.
Они возвращались в Бруклин на метро. Спускаясь по ступеням, Лиза еще обернулась ко мне.
– Ты хоть иногда вспоминаешь те дни? И то место? – спросила она у меня.
– Да, – ответила я ей. – И вспоминаю, и думаю о нем.
– Я тоже. – Лиза покачала головой. – Ну ладно! – она вздохнула, но как-то весело.
После чего оба спустились на станцию метро.
ПРЕРВАННЫЙ УРОК МУЗЫКИ
Тот Вермеер в галерее Фрика, это одна из трех висящих там картин, но когда я была в галерее первый раз, то двух остальных просто не заметила. Мне было тогда семнадцать лет, и в Нью Йорк я отправилась с учителем английского языка, который никогда до этого меня не целовал. Я размышляла об этом будущем поцелуе – относительно которого была уверена, что он состоится – когда покидала зал Фрагонара и входила в фойе, ведущее в затемненный коридор, где на стене светились холсты Вермеера.
Кроме поцелуя я еще размышляла о том, удастся ли мне кончить школу, раз второй год подряд валю биологию. Это странно, что валю биологию, мой любимый предмет; он был любимым и тогда, когда я валила его в первый раз. Больше всего мне нравилась генетика и составление графиков наследственных признаков, я обожала расшифровывать последовательности проявления голубых глаз в семьях, не имеющих иных общих признаков, за исключением голубых и карих глаз. В моей семье имелось много привлекательных признаков – талант, амбиции, успех, надежды – только все они сделались рецессивными в моем поколении.
Я прошла мимо женщины в желтом платье и служанки, подающей ей письмо; прошла мимо солдата в шикарной шляпе и улыбающейся ему пухленькой девушки – прошла мимо них, размышляя о теплых губах, а также о голубых и карих глазах.
Меня остановили ее карие глаза.
Это та самая картина, с которой девушка смотрит прямо на зрителя и не обращает внимания на стоящего рядом крепенького учителя музыки, рука которого в соответствующем жесте придворной вежливости холодно лежит на спинке кресла. Освещение приглушено – это зимнее освещение, но лицо девушки освещено.
Я глянула в ее карие глаза и задрожала. Девушка предостерегала меня. Она оторвалась от своих занятий лишь затем, чтобы поглядеть на меня и подать мне какой-то знак. Ее губы были слегка раскрыты, как будто именно сейчас она набрала воздуха, чтобы сказать мне: «Не делай этого!»
Я отступила, чтобы сбежать из сферы действия ее подгоняющего взгляда. Только этот вот беспокойный взгляд заполнил весь зал. «Погоди! – говорила она, – погоди, не уходи еще».
Я ее не послушалась. Вышла с моим учителем английского языка пообедать, он поцеловал меня, я возвратилась в Кембридж, завалила биологию, но, тем не менее, среднюю школу закончила, а потом сошла с ума.
Через шестнадцать лет я снова поехала в Нью Йорк, на сей раз со своим новым, неплохо нафаршированным парнем. Мы много путешествовали, всегда за его счет, хотя трата денег постоянно приводила его в ярость. В рассерженном состоянии во время наших поездок он атаковал мой характер, тот самый, который в свое время считался расстроенным. Сам он утверждал, что один раз может реагировать очень эмоционально, а другой раз – хладнокровно и рассудочно. Что бы он ни говорил, я всегда успокаивала его заверениями, что деньги существуют именно для того, чтобы их тратить. Тогда он переставал на меня нападать, и это означало, что мы все время были вместе и могли начать, в следующем путешествии, новый порочный круг траты денег и атак на мой характер.
Это был чудный октябрьский день в Нью Йорке. Мой парень снова на меня наезжал, а я успокаивала его заверениями, что деньги нужны для того, чтобы их тратить, так что мы оба были готовы к тому, чтобы погулять по городу.
– Пошли в галерею Фрика, – предложила я.
– Никогда там не был, – признался он.
Тогда я подумала, что когда-то там, вроде бы, была, но не стала упоминать об этом. Я уже научилась не рассматривать собственных сомнений перед другими людьми.
Когда мы уже добрались на место, я узнала сам дом.
– Ой, тут есть картина, которая мне ужасно нравится, – сказала я, когда мы уже прошли вовнутрь.
– Всего одна? Вот, погляди на картины Фрагонара.
Они мне не понравились. Поэтому я покинула зал Фрагонара и вошла в холл, ведущий в затемненный коридор.
За эти шестнадцать лет она ужасно изменилась. Ее взгляд уже не был таким настойчивым, скорее печальным. Она была молодая, рассеянная, а учитель склонялся над ней с высокой точки, пытаясь привлечь ее внимание уроком. Но она разглядывалась по сторонам, как будто искала глаз кого-нибудь, кто глянет на нее, заметит.
На сей раз я прочитала название картины: Прерванный урок музыки .
Прерванный урок музыки. Все так же, как была прервана и моя собственная жизнь – прервана в музыке семнадцати лет – неожиданно похищена и брошена светлой краской на холст – и вот так в обоих случаях одно мгновение вызвало то, что жизнь застыла, остановилась. И этот единственный миг заменил все остальные мгновения, каким бы они не были, какими бы могли стать. Что еще может получить с этого жизнь?
Вот теперь мне уже было что ей сказать.
– Я вижу тебя, заметила, – сказала я ей.
Мой парень обнаружил меня хныкающей на лавке в холле.
– Что случилось? – спросил он.
– Разве ты не видишь? Она хочет выбраться из картины, – сказала я, указывая пальцем на девушку.
Он поглядел на картину, поглядел на меня и сказал:
– Ты всегда думаешь только об одном, о себе самой. Ты вообще не понимаешь искусства. – И он ушел в зал Рембрандта.
С того раза я еще раз возвращалась в Галерею Фрика, чтобы глянуть на нее, а также на две другие картины Вермеера. Ведь довольно сложно встретить в музее Вермеера, а один его холст в Бостоне даже украли.
Две другие картины для зрителя были как будто замкнуты. Фигуры, на них находящиеся – женщина и ее служанка, а также солдат со своей любимой – глядели исключительно друг на друга. Глядеть на них было так, будто присматриваться через маленькую дырочку в стене. И это стена света – того абсолютно крепкого и реального, но вместе с тем, нереального света Вермеера.
Подобного света не существует, но нам очень хочется, чтобы он был. Нам бы хотелось, чтобы солнце сделало нас такими же молодыми и красивыми, чтобы наша одежда поблескивала и с шелестом ложилась складками на тело; но более всего нам хотелось бы, чтобы каждый мог осветиться изнутри только лишь благодаря тому, что мы на него глядим, точно так же, как светятся изнутри та служанка с письмом и тот солдат с шикарной шляпой.
Девушка во время урока музыки находится совершенно в другом освещении – капризном, мрачном, пригашенном и даже злобном освещении жизни, благодаря которому мы видим себя и других исключительно несовершенным образом. И очень редко.
БЛАГОДАРНОСТИ
Я желаю поблагодарить Джилл Кер Конвей, Максину Кьюмин и Сьюзен Уэйр за слова поддержки, Джеральда Берлина за юридическую помощь и Джулию Грау за ее энтузиазм и заботу, которую она проявляла как по отношению к книге, так и к автору.
Слова благодарности направляю Робин Бекер, Робин Дессер, Майклу Даунингу, Лайди Кут и Джонатану Мэтсону за их внимательность, юмор и настоящую дружбу.
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru
Оставить отзыв о книге
Все книги автора
[1]Обычно имя Полли дают попугаям.
[2]John Birch Society (Bircher) – Общество Джона Берча, организация белых расистов, корни которой достигают XIX века.
[3]На английском языке слово орешки (nuts ) означает еще и «придурок», «шизанутый».
[4]В английском языке слово Callous обозначает «бесчувственный, толстокожий». Фамилия же Элис – Calais.
[5]В английском сленге слово Мелвин обозначает «ноль, никто».
[6]Переводится как «Дети Рая». В нашем прокате – «Дети райка» (прим. перев.)
[7]Здесь автор цитирует американское издание Diagnostic and Statistical Manual of Mental Disorders (Руководство по диагностике и статистике психических расстройств), издание третье, дополненное, 1987 г., стр. 346 – 347. Borderline personality disorder (расстройство личности пограничного типа) – в польской психиатрии используется и термин: расстройство личности типа «borderline».