О психическом механизме истерических феноменов 3 страница

Любопытно было наблюдать за тем, как прежние чувства, заново возникшие на фоне condition seconde, влияли на нее, когда она пребывала в нормальном состоянии. Однажды утром больная со смехом сказала, что почему-то злится на меня; из дневника мне было известно, почему она могла на меня злить­ся, и во время вечернего сеанса гипноза мое предположение подтвердилось. В этот день в 1881 году я сильно разозлил па­циентку. В другой раз она заявила, будто у нее что-то стряс­лось с глазами, и теперь она неверно различает цвета; хотя она знает, что платье у нее коричневого цвета, ей все равно кажется, будто оно синее. Я провел тест с помощью разноцветных кар­точек и выяснил, что она верно и четко различала все цвета и лишь цвет ткани своего платья не могла определить правиль­но. А все оттого, что в 1881 году в эти же дни она шила для отца домашний халат, для которого выбрала такую же ткань, что и для своего нынешнего платья, — только синего цвета. При этом воздействие воспоминания зачастую опережало появле­ние самого воспоминания, так что сначала ухудшалось ее со­стояние, и лишь потом в condition seconde мало-помалу выяв­лялось соответствующее воспоминание.

Хотя вечерние сеансы гипноза уже были перегружены из-за того, что обсуждать приходилось не только ее недавние фантазии, но также переживания и «vexations»[16] 1881 года (обо всех фантазиях, возникавших у нее в 1881 году, она, к счас­тью, рассказала мне еще тогда), работу пациентки и врача непомерно осложняло еще и то, что имелся третий пласт отдельных расстройств, от каковых приходилось избавляться таким же способом, то есть обсуждать душевные переживания, относящиеся к инкубационному периоду болезни, растянувше­муся с июля по декабрь 1880 года, из-за которых развились все истерические симптомы и по мере выговаривания которых симптомы эти исчезали.

Когда во время вечернего сеанса гипноза благодаря случай­ному, ничем не спровоцированному выговариванию впервые исчезло одно давнее расстройство, я был крайне удивлен. Ле­том было очень жарко, и пациентка жестоко страдала от жаж­ды, поскольку ни с того ни с сего почувствовала, что не может пить. Она брала в руку бокал, наполненный желанной влагой, но стоило ей поднести бокал к губам, как она отталкивала его как человек, страдающий водобоязнью. В этот миг сознание ее явно помрачалось. Питалась она исключительно фруктами, ды­нями и т. п., чтобы утолить невыносимую жажду. Так продол­жалось шесть недель, и вот как-то раз во время сеанса гипноза она упомянула о своей компаньонке-англичанке, которая ей не нравилась, и, всем своим видом выказывая отвращение, расска­зала о том, что однажды зашла к ней в комнату и увидела, как ее противная собачка лакает прямо из бокала. Тогда она про­молчала из вежливости. Теперь, сполна излив свой гнев, кото­рый тогда ей удалось сдержать, она попросила воды, принялась жадно пить, не выказывая ни малейшего отвращения, и очну­лась от гипноза, держа стакан в руке. После этого расстройство исчезло раз и навсегда. Аналогичным образом она избавилась от своих странных неистребимых причуд, стоило ей лишь рас­сказать о событии, которое послужило поводом для их появле­ния. Но подлинный успех был достигнут тогда, когда таким спо­собом впервые удалось устранить стойкий симптом, контрактуру правой ноги, степень выраженности которой, впрочем, к тому времени уже заметно снизилась. На основании наблюдений, позволяющих судить о том, что у этой пациентки исчезают симптомы истерии, как только она воспроизводит под гипно­зом событие, послужившее поводом для возникновения того или иного симптома, — именно на этом основании были разработаны приемы проведения терапевтической процедуры, которая оказалась вполне логичной, последовательной и при­годной для систематического применения. Все симптомы, со­ставлявшие эту запутанную картину болезни, рассматривались по отдельности; обо всех событиях, подавших повод к появле­нию определенного симптома, пациентка рассказывала в об­ратной последовательности, начиная с событий, произошедших незадолго до того, как она слегла в постель, и заканчивая теми событиями, из-за которых симптом появился впервые. Стоило ей обо всем рассказать, как симптом исчезал навсегда.

Таким образом, она «дала отповедь», среди прочего, паре­зам с контрактурами и анестезии, разнообразным расстрой­ствам зрения и слуха, невралгиям, кашлю, тремору и, нако­нец, расстройству речи. Например, из числа расстройств зрения были по отдельности устранены сходящееся косогла­зие, вызывавшее двоение в глазах; отклонение обоих зрач­ков вправо, из-за чего рука ее всегда оказывалась с левой стороны от предмета, который она хотела ухватить; сужение поля зрения; центральная амблиопия; макропсия; склонность видеть череп вместо отца; неспособность читать. Этому ана­лизу не поддавались лишь отдельные симптомы, развившие­ся за то время, что она провела в постели, в частности лево­сторонний парез с контрактурами, то есть симптомы, которые, по всей вероятности, и не были напрямую спровоцированы психическими переживаниями.

Кроме того, выяснилось, что невозможно сразу вызвать у нее воспоминание о событии, которое послужило поводом для первого появления симптома. Если подобные попытки предпри­нимались, она не могла ничего припомнить, приходила в заме­шательство, и ждать приходилось еще дольше, чем в том слу­чае, когда ей не мешали мерно разматывать ту нить из клубка воспоминаний, которую она уже ухватила. Но во время вечер­него сеанса гипноза поиски затягивались неимоверно, посколь­ку после «выговаривания» двух предыдущих историй больная бывала рассеянной и утомленной, не говоря уже о том, что ей требовалось время для того, чтобы восстановить в памяти во всех подробностях последовательность событий, и поэтому я стал применять следующую процедуру. Я навещал ее поутру, гипнотизировал (для этой цели я подобрал опытным путем простейшие гипнотические процедуры) и после того, как она начинала сосредоточенно размышлять об интересующем нас симптоме, расспрашивал ее о событии, которое послужило поводом для его появления. В ответ пациентка быстро перечис­ляла все подобные происшествия, характеризуя каждое из них двумя-тремя ключевыми словами, которые я записывал. Затем, во время вечернего сеанса гипноза она довольно подробно описывала все обстоятельства, опираясь на мои заметки. Для того чтобы показать, насколько исчерпывающими и обстоятель­ными во всех отношениях бывали ее рассказы, я могу приве­сти один пример. Пациентка обыкновенно не слышала того, кто к ней обращался. Эта мимолетная глухота дифференцировалась следующим образом:

а) Из-за рассеянности она порой не слышала, что кто-то во­шел в комнату. Такое случалось 108 раз; она указала, кто заходил к ней в комнату и в каких обстоятельствах это происходило, а зачастую называла даже точную дату; все началось с того, что она не услышала, как к ней в комнату зашел отец.

б) Она не могла разобрать слова, когда говорило разом не­сколько человек; такое случалось 27 раз; впервые это слу­чилось опять-таки тогда, когда отец беседовал с одним своим знакомым.

в) Она не слышала того, кто обращался непосредственно к ней; такое случалось 50 раз; все началось с того, что отец как-то раз тщетно просил ее принести ему вино.

г) У нее закладывало уши из-за сильной тряски (в экипаже и т. п.); случалось такое 15 раз; все началось с того, что младший брат начал трясти ее в пылу перебранки, когда застал ночью за подслушиванием у дверей отцовской ком­наты.

д) Она могла оглохнуть от страха, который вызывал у нее шум; происходило такое 37 раз; все началось после того, как у отца случился приступ удушья от того, что он по­перхнулся.

е) Она могла оглохнуть в моменты полного помрачения со­знания; случалось такое 12 раз.

ж)Она могла оглохнуть, если долго подслушивала, и когда к ней кто-нибудь обращался, ничего не слышала; случалось такое 54 раза.

Разумеется, все эти симптомы по большому счету тожде­ственны и обусловлены рассеянностью, помрачением сознания или страхом. Однако в воспоминаниях больной между этими эпизодами проводилась столь четкая граница, что при малей­шем нарушении порядка изложения ей приходилось вносить поправки, чтобы восстановить истинную последовательность событий, иначе она не могла продолжать рассказ. События, о которых она рассказывала, были столь скучны и незначитель­ны, что при уточнении подробностей не могло закрасться по­дозрение, что она их выдумала. Проверить подлинность многих происшествий было невозможно, поскольку речь шла о душев­ных переживаниях. Об иных происшествиях и сопутствующих им обстоятельствах припоминали близкие пациентки.

При лечении этой пациентки я обратил внимание на следу­ющую закономерность: когда она «выговаривала» симптом, последний проявлялся с удвоенной силой. Так, пока проводил­ся анализ расстройства слуха, пациентка оглохла до такой сте­пени, что временами мне приходилось общаться с ней при помощи записок. Как правило, поводом для возникновения симптома служил страх, который она испытала в период ухода за больным отцом, или какая-нибудь оплошность, допущенная ею по недосмотру, и т. п.

Ей не всегда было легко восстановить события по памяти и порой приходилось прилагать для этого немалые усилия. Од­нажды она вынуждена была прервать рассказ из-за того, что не могла припомнить, что последовало за описанными событи­ями; речь шла о галлюцинации, сильно напугавшей больную; как-то раз ей показалось, будто голова отца превратилась в череп. Пациентка и ее близкие припомнили, что однажды, еще будучи с виду вполне здоровой, она отправилась к одному родственнику, открыла дверь комнаты и тут же упала без чувств. Дабы во всем разобраться, она при мне снова отправи­лась туда, но при входе в комнату опять повалилась на пол без чувств. Прояснить все удалось во время вечернего сеанса гип­ноза; оказалось, что при входе в комнату она видела в зеркале, стоявшем напротив, отражение своего бледного лица, на мес­те которого возникала фигура ее отца с черепом вместо голо­вы. Мы часто замечали, что в подобных случаях страх, который внушает воспоминание, препятствует его выявлению, поэтому пациентке или врачу приходится добиваться этого силой.

Сколь безупречна была внутренняя логика ее припадков, показал, в частности, следующий случай. Как уже отмечалось, в ту пору пациентка пребывала по ночам в condition seconde, то есть мысленно возвращалась в 1881 год. Как-то раз, проснув­шись посреди ночи, она решила, что ее снова увезли из дома, и так испугалась, что переполошила весь дом. Объяснялось все просто. Накануне вечером нам удалось с помощью talking cure устранить зрительное расстройство, в том числе и то, которое появлялось у нее при condition seconde. Проснувшись ночью, она обнаружила, что находится в каком-то незнакомом поме­щении, ведь с весны 1881 года семья успела сменить квартиру. Эти довольно неприятные припадки удавалось предотвращать благодаря тому, что по вечерам я (по ее просьбе) прикрывал ей глаза и внушал, что она не сможет их открыть до тех пор, пока я сам не разбужу ее поутру. С тех пор переполох возник лишь однажды, когда она заплакала во сне и, просыпаясь, от­крыла глаза.

Поскольку в ходе анализа симптомов мы, преодолевая труд­ности, добрались до лета 1880 года, когда подготавливалась почва для ее болезни, я смог получить полное представление об инкубационном периоде и патогенезе этой истерии, о чем и собираюсь вкратце рассказать.

В июле 1880 года отец пациентки слег в деревне из-за суб­плеврального абсцесса; Анна на пару с матерью ухаживала за ним. Как-то раз она всю ночь не сомкнула глаз, охваченная беспокойством за жизнь больного, которого сильно лихоради­ло, и с волнением ожидала прибытия из Вены хирурга для проведения операции. Мать ненадолго удалилась, между тем как Анна осталась сидеть возле постели больного, закинув правую руку за подлокотник кресла. Она стала грезить наяву, и ей привиделось, что по стене к больному подползает черная змея, готовая его укусить. (Весьма вероятно, что на лугу за домом и впрямь водились змеи, одна из которых однажды на­пугала девушку, и это переживание легло в основу галлюцина­ции.) Она порывалась отогнать бестию, но ее словно парали­зовало; правая рука, которую она закинула за подлокотник, «затекла», онемела и не двигалась, и стоило ей взглянуть на свою ладонь, как пальцы обернулись змейками с черепами вместо голов (там, где были ногти). Скорее всего, она попыта­лась отогнать змею онемевшей правой рукой, и поэтому поте­ря чувствительности и паралич руки объединились в ее созна­нии с этой галлюцинацией. Когда галлюцинация исчезла, ей было так страшно, что она решила помолиться, но не смогла выдавить из себя ни слова до тех пор, пока не вспомнила на­конец английский детский стишок, после чего стала изъясняться и молиться только на английском языке.

Свисток паровоза, который доставил долгожданного врача, окончательно развеял кошмарное видение. Когда на следую­щий день она потянулась за обручем, залетевшим в кусты во время игры, кривая ветка напомнила ей о вчерашней галлюци­нации, в тот же миг правая рука у нее одеревенела. С тех пор подобное повторялось всякий раз, когда ей на глаза попадался предмет, более или менее похожий на змею, отчего возникала соответствующая галлюцинация. Впрочем, эти галлюцинации появлялись у нее только при кратковременных помрачениях сознания, которые после той ночи стали учащаться. (Стойкой контрактура стала лишь в декабре, когда пациентка слегла и уже не вставала с постели.) Из-за другого происшествия, све­дения о котором мне не удалось обнаружить в своих записях и которое я сейчас не могу припомнить, к контрактуре руки прибавилась и контрактура правой ноги.

К тому времени у нее развилась склонность к самогипнозу, сопровождаемому кратковременным помрачением сознания. Ожидая хирурга на следующий день после той самой ночи, она погрузилась в прострацию и не заметила, как он вошел в ком­нату. Из-за неотвязного страха она не могла спокойно поесть, у нее возникало и постепенно усиливалось ощущение тошно­ты. Впрочем, отдельные симптомы появились у нее по большей части на фоне аффекта. Нельзя сказать наверняка, что в такие моменты происходило временное помрачение сознания, одна­ко допустить это можно, поскольку в бодрствующем состоя­нии пациентка не имела представления обо всех обстоятель­ствах произошедшего.

Вместе с тем некоторые симптомы появились, по-видимому, не в моменты помрачения сознания, а на фоне аффекта, возникше­го во время бодрствования, но в дальнейшем проявлялись анало­гичным образом. Так, можно было с большей или меньшей степенью вероятности установить, какими переживаниями обус­ловлены все расстройства зрения: например, когда пациентка со слезами на глазах сидела возле постели отца и тот неожиданно спросил ее, который час, она посмотрела на часы, но сколько ни вглядывалась, ничего не могла разобрать из-за слез, тогда она поднесла часы к глазам, и циферблат показался ей слишком боль­шим (макропсия и сходящееся косоглазие); или же старалась унять слезы, чтобы больной не заметил, что она плачет.

Завязавшийся однажды спор, во время которого она смол­чала, был причиной появления судорог глотки, каковые с тех пор стали возникать у нее всякий раз в подобных обстоятель­ствах.

Дар речи она теряла, во-первых, от страха, начиная с той ночи, когда у нее впервые возникла галлюцинация; во-вторых, с тех пор, как она в другой раз сдержалась и смолчала во вре­мя разговора (произвела активное подавление); в-третьих, с тех пор, как ей несправедливо выговорили; в-четвертых, во всех подобных обстоятельствах (когда она обижалась). Кашлять она начала после того, как однажды, сидя у постели больного, ус­лыхала танцевальную музыку, доносившуюся из соседнего дома, и ей так захотелось там оказаться, что она стала укорять себя за это желание. С тех пор на протяжении всей болезни у нее появлялся нервный кашель каждый раз, когда начинала зву­чать ритмичная музыка.

Я не слишком сожалею о том, что мои тогдашние заметки не были достаточно подробными, и теперь невозможно почерп­нуть из них сведения о том, что именно послужило поводом для развития каждого симптома истерии. Сама пациентка рас­сказала мне о происхождении всех симптомов за вычетом тех, о которых я упоминал выше, и, как уже отмечалось, все симп­томы исчезали, стоило ей рассказать о том, из-за чего симптом возник впервые.

Таким образом, я устранил все симптомы истерии. Больная твердо решила выздороветь в годовщину своего вынужденно­го переезда в деревню. Поэтому, начиная с июня, она приня­лась за talking cure с удвоенным рвением. В последний день она даже расставила мебель в своей комнате в том же поряд­ке, что и в комнате, где лежал больной отец, дабы ей легче было припомнить во всех подробностях вышеописанную кошмарную галлюцинацию, которая легла в основу заболевания и после возникновения которой она могла думать и молиться только по-английски; припомнив эту галлюцинацию, она сразу заговори­ла по-немецки и избавилась от бесчисленных расстройств, на которые жаловалась прежде. Затем она уехала из Вены и отпра­вилась в путешествие", хотя далеко не сразу смогла достигнуть душевного равновесия. С тех пор она совершенно здорова.

Как я ни старался опустить в своем рассказе подробности, не лишенные, впрочем, интереса, история болезни Анны О. все же может показаться более подробной, чем того заслуживает сама по себе ничем не примечательная истерия. Однако я бы не смог описать это заболевание, не вдаваясь в подробности, а своеобыч­ность их представляется мне столь важной, что вполне оправды­вает пространность изложения. Яйца морских ежей тоже имеют большое значение для эмбриологии не потому, что морской еж являет собой нечто из ряда вон выходящее, а благодаря тому, что их протоплазма прозрачна и, разглядывая ее, можно судить о том, какие процессы протекают в яйцах с мутной протоплазмой.

Это заболевание представляется мне интересным в первую очередь потому, что его патогенез по большей части «прозрачен» и понятен.

Будучи еще совершенно здоровой, эта девушка была пред­расположена к истерии по двум причинам:

1. Она вела однообразную жизнь в кругу семьи, и при недо­статке умственного труда ей приходилось выплескивать пере­полнявшую ее психическую энергию, постоянно задавая рабо­ту воображению;

2. Из-за этого она привыкла грезить наяву (устраивать «мой театр»), что подготавливало почву для диссоциации личнос­ти. Тем не менее даже это не выходило еще за пределы нор­мы; мечты или размышления, в которые погружается чело­век, когда выполняет работу более или менее машинально, сами по себе не вызывают патологическое расщепление со­знания, поскольку достаточно отвлечь человека от этих раз­мышлений, например окликнуть его, чтобы восстановилось нормальное единство личности, к тому же это не сопровож­дается амнезией. Что же касается Анны О., то в ее случае почва, на которой указанным образом укоренились чувства страха и тревоги, была подготовлена за счет того, что ее при­вычные фантазии обернулись помрачением сознания с гал­люцинациями. Примечательно, что уже в тот момент, когда болезнь проявилась впервые, обнаружились все ее основные черты, остававшиеся неизменными на протяжении почти двух лет: наличие второго состояния сознания, которое поначалу выражалось во временном помрачении сознания, а впослед­ствии приобрело форму double conscience; речевая затормо­женность, обусловленная страхом, который удалось унять благодаря английскому детскому стишку; развившаяся впос­ледствии парафазия и утрата способности изъясняться на родном языке, вместо которого она стала говорить на безу­пречном английском; и наконец, случайно возникший пара­лич правой руки, вызванный сдавливанием нерва и перерос­ший впоследствии в правосторонний парез с контрактурами и потерей чувствительности. Механизм возникновения последнее го симптома действовал в полном соответствии с теорией трав­матической истерии Шарко: пациентка перенесла незначитель­ную травму, пребывая в гипнотическом состоянии.

Впрочем, если во время экспериментов с пациентами, у ко­торых Шарко вызывал истерический паралич, последний тут же приобретал характер стойкого симптома и вскоре прояв­лялся у всех лиц, перенесших тяжкую травму на почве испуга и страдавших по этой причине травматическим неврозом, то у нашей девушки нервная система успешно сопротивлялась бо­лезни еще целых четыре месяца. Контрактура, равно как и другие примкнувшие к ней расстройства, проявлялась у нее лишь на фоне временного помрачения сознания, когда боль­ная пребывала в condition seconde, между тем как в нормаль­ном состоянии к ней возвращались все умственные и физиче­ские способности, поэтому ни она сама, ни ее близкие, чье внимание, правда, было сосредоточено исключительно на тя­жело больном отце Анны, ничего не замечали.

Но после того как она впервые самопроизвольно погрузи­лась в состояние гипноза с галлюцинациями, сопровождавше­еся помрачением сознания с полной амнезией, и сопутству­ющие истерические феномены стали возникать чаще, больше стало и обстоятельств, способных послужить поводом для развития новых симптомов такого рода, а участившееся их повторение повлекло за собой укоренение уже имевшихся симптомов. К тому же со временем любой неприятный, нео­жиданный аффект стал воздействовать на нее так же, как помрачение сознания (если вообще не вызывал временное помрачение сознания); из-за случайных совпадений возникли патологические ассоциации, и с тех пор аналогичные расстрой­ства чувствительности и двигательные нарушения стали возни­кать всякий раз, когда обстоятельства складывались подобным образом, хотя поначалу носили временный, сиюминутный ха­рактер; еще до того как пациентка слегла в постель, у нее неза­метно для всех набрался целый букет истерических феноменов. И только после того как больная обессилила до предела от исто­щения, бессонницы и неотвязной тревоги, почувствовала себя совершенно разбитой и уже пребывала в condition seconde доль­ше, чем в нормальном состоянии, истерические феномены ста­ли возникать у нее и на фоне нормального состояния и превра­тились из приступообразных в стойкие симптомы.

Теперь нужно ответить на другой вопрос: насколько досто­верными были сведения, полученные от пациентки, и можно ли утверждать, что означенные феномены возникли указанным ею образом и именно по той причине, что она назвала. Я нисколько не сомневаюсь в достоверности ее рассказа о наиболее важных и решающих событиях. Но что касается исчезновения симптомов после того, как она дала им «отповедь», то утверждать ничего не берусь; это явление вполне можно было бы объяснить внушени­ем. Однако сам я убедился в том, что больная всегда говорила чистую правду; все сказанное ею было теснейшим образом свя­зано с ее глубочайшими убеждениями; все, что могли подтвер­дить или опровергнуть другие люди, полностью соответствовало действительности. Даже столь талантливой девушке наверняка было бы не по плечу создать на основании своих измышлений такую стройную и логичную систему, какая прослеживается в изложенной здесь истории развития ее заболевания. Нельзя, конечно, с порога отметать предположение о том, что, следуя как раз этой логике, она могла уверить себя в том, что поводом для возникновения того или иного симптома послужило событие, которого в действительности не было. Но я считаю, что и это предположение не соответствует действительности. Именно не­значительность многих таких происшествий, иррациональный характер многих таких взаимосвязей свидетельствуют об их подлинности. Сама больная не понимала, каким образом танце­вальная музыка может вызывать у нее кашель. Если бы она это выдумала, такое поведение было бы абсурдным. Правда, я мог предположить, что из-за угрызений совести у нее всегда возни­кали спазмы гортани, а под влиянием двигательных импульсов, которые ощущала охочая до танцев девушка, спазмы гортани превращались в нервный кашель. Так что сведения, полученные от больной, я считаю вполне достоверными.

Насколько справедливо предположение о том, что у других пациентов истерия развивается и протекает аналогичным образом даже в том случае, когда у них не наблюдается condition seconde, разительно отличающееся от обычного состояния? Отвечая на поставленный вопрос, я хотел бы указать на то, что сама пациентка, равно как и врач, никогда не узнали бы выше­изложенную историю развития ее болезни, если бы не стран­ная манера пациентки вспоминать обо всем под гипнозом и рассказывать о своих воспоминаниях врачу. Пребывая в бод­рствующем состоянии, она всего этого не знала. Стало быть, на основании обследования бодрствующих пациентов невоз­можно судить о том, происходит ли нечто подобное и с ними, поскольку они при всем желании не могут ничего сообщить. А о том, что ее близкие почти ничего заметить не могли, я уже упоминал выше. Так что выяснить, что происходит с другими пациентами, можно лишь с помощью метода, подобного тому, который сложился благодаря самогипнозу Анны О. Поначалу справедливо было лишь предположение о том, что подобные процессы могут иметь место чаще, чем нам подсказывает наша неосведомленность по части патогенных механизмов.

Когда больная слегла и сознание ее колебалось между нор­мальным и «вторым» состоянием, а многочисленные истери­ческие феномены, появившиеся порознь и носившие понача­лу латентный характер, превратились в стойкие симптомы, к ним примкнула еще одна группа симптомов, по-видимому, иного происхождения, а именно паралич левосторонних конечностей с контрактурами и парез мышц шеи. Я обособляю их от осталь­ных симптомов, поскольку они однажды исчезли и с тех пор ни разу не возникали вновь, даже в виде приступообразных или едва уловимых симптомов, - даже на заключительной стадии лечения, когда все остальные симптомы пробудились после долгого сна. Не проявлялись они и во время сеансов гипнотического анализа, а этиология их не сводилась к како­му-нибудь эмоциональному переживанию или фантазии. По­этому я полагаю, что они обязаны своим существованием от­нюдь не тому психическому процессу, благодаря которому возникли остальные симптомы, а скорее вторичному развитию того неизученного состояния, что являет собой соматическую основу истерических феноменов.

На протяжении всей болезни одно состояние сознания сме­нялось другим, первичное состояние сознания, пребывая в котором пациентка оставалась в психическом отношении впол­не нормальной, чередовалось со «вторым» состоянием созна­ния, каковое можно сравнить со сновидением, если принять во внимание присущее ему изобилие фантазий и галлюцина­ций при наличии значительных пробелов в памяти и невозмож­ности контролировать и сдерживать мысли. Пребывая во вто­ром состоянии, больная была невменяемой. И то обстоятельство, что психическое состояние больной всецело зависело от того, насколько второе состояние внедрялось в первое, позволяет, как мне кажется, получить довольно полное представление, по меньшей мере, об истерических психозах определенного рода. Каждый вечер во время гипнотического сеанса я убеждался в том, что сознание больной оставалось ясным, мысли упорядо­ченными, а ощущения и желания нормальными, если «в бессоз­нательном»¹² не сохранялись производные второго состояния, действующие в качестве раздражителей; вспышки психоза, ко­торые наблюдались у нее всякий раз, когда затягивалась пауза между процедурами, позволявшими ей избавляться от всего, что у нее за это время накопилось, как раз и свидетельствовали о том, что производные второго состояния оказывали значитель­ное влияние на психические процессы, протекавшие на фоне «нормального» состояния. Так и тянет сказать, что у больной про­изошло раздвоение личности, причем одна личность была в пси­хическом отношении нормальной, а другая — душевнобольной. Я полагаю, что на основании наблюдений за этой пациенткой можно судить о том, что происходит с другими истериками, поскольку в данном случае два состояния сознания были четко разграничены. Примечательно, что производные «дурного я», по выражению самой Анны О., заметно влияли на ее моральный облик. Если бы их периодически не устраняли, она преврати­лась бы во вздорную истеричку, упрямую, ленивую, грубую, озлобленную; но стоило устранить эти раздражители, как вновь обнаруживался ее истинный характер, являвший собой полную противоположность перечисленным качествам.

Однако сколь отчетливой ни была бы граница между двумя этими состояниями, «второе состояние» не просто внедрялось в первое, поскольку даже в самые худшие мгновения в каком-то уголке ее сознания сидел, как выражалась сама пациентка, трезвомыслящий и спокойный наблюдатель, созерцавший весь этот кавардак. Как ни странно, она могла трезво мыслить даже в тот момент, когда ею овладевал психоз; после того как симп­томы истерии были устранены, пациентка ненадолго погрузи­лась в депрессию и стала по-ребячески обвинять себя в том, что симулировала болезнь. Как известно, подобное происхо­дит довольно часто.

Когда два состояния сознания сливаются воедино после выздо­ровления, пациенту кажется, что личность его и прежде оставалась неделимой, а сам он имел полное представление обо всем этом вздоре и при желании мог в любой момент положить ему конец, иными словами, учинил все это намеренно. Впрочем, степень устойчивости нормального мышления на фоне второго состояния может сильно колебаться, и чаще всего оно не сохраняется.

О том поразительном факте, что с начала до конца заболе­вания все раздражители, возникавшие во втором состоянии, равно как и результаты их воздействия, надежно устранялись с помощью выговаривания под гипнозом, я уже упоминал и добавить мне к этому нечего, разве только заверить, что я это не выдумал и не внушил пациентке; для меня самого это было сущей неожиданностью, и лишь после самопроизвольного ис­чезновения нескольких симптомов у меня стали складываться на основе этих наблюдений приемы лечения.

Следует вкратце рассказать и об окончательном излечении пациентки. Как уже упоминалось, в процессе выздоровления беспокойство пациентки возросло, а психическое состояние ухудшилось. Казалось, все производные второго состояния на время затаились, а теперь рвутся в сознание, всплывают в памяти, внося смуту в нормальное состояние и обременяя его, хотя изначально возникают, как и прежде, на фоне condition seconde. Необходимо принимать в расчет то обстоятельство, что и в других случаях психоз, к которому приводит хроническая истерия, может иметь такое же происхождение.