Черная топь, штат Луизиана
Нед Беттертон вынул из кармана платок и вытер лоб – наверное, в сотый раз. Одет он был в свободную тенниску и шорты, но все равно мучился от удушливой жары. Кто бы подумал, что поздней осенью здесь такая духота! А ушибленную руку, плотно замотанную бинтом, казалось, медленно поджаривали на гриле, будто чертова цыпленка.
Хирам – тот самый беззубый старик, с которым Нед разговаривал на ступеньках строящейся «Крошки», – стоял за рулем потрепанного аэроглиссера, натянув до ушей бесформенную шапку. Он перегнулся через поручни и выпустил в воду длинную струю бурой от табака слюны, затем выпрямился и снова уставился на узкую протоку, ведущую в зеленые заросли.
Проведя всего час в архиве администрации округа, Нед Беттертон выяснил, что Испанский остров – бывший охотничий домик в глубине Черной топи, принадлежавший семье Броди. Узнав это, Нед тут же принялся выслеживать Хирама. Пришлось попотеть, прежде чем старый босяк согласился доставить его на Испанский остров. В конце концов стодолларовая купюра и бутылка бурбона «Старый дедушка» сделали свое дело. Но и согласившись, Хирам назначил встречу у черта на куличках – у дальнего северо-западного края трясины. Не хотел попасться на глаза своре Крошки.
Когда отплыли, Хирам поначалу угрюмо отмалчивался, нервничал и вид имел до крайности унылый. Но репортер хорошо знал человеческую природу, говорить не заставлял, зато оставил на виду бутылку. И через два с половиной часа плавания и неоднократного прикладывания к горлышку у старины Хирама начал развязываться язык.
– Сколько еще осталось? – спросил Нед, опять вытирая лоб.
– Минут пятнадцать, – ответил тот, задумчиво выплевывая новую бурую струю. – Или двадцать. Мы в самую чащобу залезли.
Беттертон подумал, что старик не шутит. По берегам стояли плотной чередой кипарисы, зелено-коричневое плетение ветвей заслоняло солнечный свет. Стало совсем душно, жарко и влажно, словно в горячей ванне. Голосили птицы, жужжали насекомые, время от времени слышался тяжкий всплеск – аллигатор соскальзывал в воду.
– Думаешь, агент ФБР добрался до Испанского острова? – спросил Нед.
– Откуда мне знать, – отозвался Хирам. – Он-то не сказал.
Беттертон провел пару весьма занимательных дней, изучая материалы о Пендергасте. Нелегкое это оказалось дело, не хватило бы и недели на полноценное журналистское расследование. Может, и месяца. Парень оказался из нью-орлеанских Пендергастов, странной древней семейки англо-французского происхождения. Семейка поразительная. Эксцентричные – не то слово. Сумасброды, безумцы, ученые, знахари, исследователи, шарлатаны, торговцы, мошенники, колдуны – и убийцы. Да, самые настоящие. Старая тетушка отравила всю семью и попала в сумасшедший дом. Один из отдаленных кузенов был выдающимся фокусником и учил ремеслу самого Гудини. У Алоизия Пендергаста имелся странный братец, про которого достоверных сведений было немного, но ходили жутковатые слухи. Этот братец недавно пропал в Италии.
Но больше всего заинтересовал Неда пожар. Когда агент Пендергаст был еще ребенком, разъяренная толпа в Нью-Орлеане сожгла фамильный особняк Пендергастов на Дофин-стрит. Официальное расследование так и не выяснило, кто за этим стоял. Хотя никто не признался в соучастии, многочисленные допрошенные назвали несколько плохо сочетающихся причин поджога: дескать, в семье практиковали вуду, сын убивал домашних животных у соседей, и вообще Пендергасты хотели отравить всю питьевую воду в городе. Однако, пробираясь сквозь этот бред, Беттертон отчетливо ощутил: распространявшаяся дезинформация была заботливо и умело срежиссирована кем-то оставшимся в тени и желавшим уничтожить Пендергастов.
Похоже, у них есть могущественный тайный враг…
Лодка выехала на илистую топкую мель, и Хирам прибавил оборотов. Стесненная растительностью протока впереди раздваивалась. Глиссер продвигался по-черепашьи, с невыносимой медлительностью. На взгляд Неда, обе протоки выглядели одинаково: темные и унылые, со свисающими, будто колбасы в коптильне, лианами и ветвями кипарисов. Хирам задумчиво почесал подбородок, затем глянул вверх, словно хотел разглядеть солнце в сплетении ветвей над головой.
– Мы ведь не заблудились, правда? – спросил Беттертон, вдруг осознав, что доверяться старому пьянчуге было не самым благоразумным решением.
Если здесь случится нехорошее, сам не выберешься. Все, финиш. Из адского болотного лабиринта назад дороги не найти.
– Не-а, – рассеянно отозвался Хирам и вдруг повернул глиссер в левую протоку.
Чуть дальше она сузилась вконец, ее заполонили водяные гиацинты и ряска. Рядом, скрытые густыми зарослями, ухали и голосили разнообразные твари. Путешественники обогнули обломанный ствол древнего кипариса, торчащий из грязи, словно изломанная статуя. Хирам снова притормозил, чтобы вписаться в резкий поворот протоки, и уставился вперед, стараясь разглядеть путь сквозь занавес свисающего с ветвей мха.
– Да прямо здесь и должно быть, – пробормотал он.
Осторожно сбавил обороты, провел глиссер в узкий, забитый бурой тиной проход. Беттертон пригнулся, чтобы не воткнуться головой в завесу мха, затем распрямился, вглядываясь. Высокая трава впереди расступалась, открывая сумрачную тенистую прогалину.
Беттертон чуть не вскрикнул от удивления.
Над трясиной возвышался небольшой округлый холм в кольце древних кипарисов. И все его пространство, не заросшее зеленью, было выжжено, словно напалмом. В небо торчали, будто гнилые клыки, обгоревшие, пропитанные креозотом балки. Повсюду валялись горелые обломки досок, мусор, изуродованный металлический хлам. В воздухе висела удушливая кислая вонь мокрого пепла.
– Это и есть Испанский остров? – спросил Беттертон.
– Ну да. Верней, его остатки.
Глиссер направился в мелкий заливчик, выскользнул на илистый берег, и Нед шагнул на сушу. Пошел вперед, брезгливо ступая вверх по склону, расшвыривая мусор ногами. Руины занимали площадь примерно в акр, и хлам оказался разнообразнейший: металлические столешницы, кроватные пружины, ложки с вилками, обгорелые остатки дивана, оленьих рогов, куски оплавившегося стекла, корешки книг и, к полному изумлению Неда, остатки множества непонятных устройств, разбитых, измятых и оплавленных. Он нагнулся и поднял одну штуковину. Она явно подверглась сильному жару, но все равно можно было определить, что это измерительный прибор: циферблат, размеченный в миллиметрах, стрелка. В углу небольшое клеймо: «Высокоточное медицинское оборудование, Фолл-Ривер, Массачусетс».
Что за дьявольщина тут случилась?
За его спиной раздался голос Хирама, писклявый и нервный:
– А не пора нам сматываться отсюда?
Беттертон вдруг понял, насколько вокруг тихо. Когда они подплывали, воздух аж гудел от голосов, жужжания и стрекота. А здесь – ни звука. Жуткая, жадно впитывающая звуки, слушающая тишина. Нед глядел на кучи мусора, странные обожженные куски металла, искореженное оборудование непонятного предназначения. Это место казалось мертвым.
Хуже – населенным призраками.
С ужасающей ясностью определилось: нужно скорее убираться из страшного места. Все остальное – побоку. Скорее прочь!
Беттертон развернулся и поспешил к глиссеру. Наверняка принявший то же решение Хирам уже был на полпути к лодке.
Они забрались в нее, поспешно выплыли из залива, заскользили назад по узким извилистым протокам, торопясь вернуться.
Лишь один раз Нед обернулся посмотреть на плотную зеленую стену позади, тенистую, загадочную, переплетенную сверху донизу корнями и ветвями, лианами пуэрарии. Что за секрет она таила, какая жуть приключилась на Испанском острове – Нед и вообразить не мог. Но не сомневался: так или иначе, скрытный ублюдок Пендергаст в этих тайных делах главный герой.
Глава 40
Ривер-Пойнт, штат Огайо
В умеренно зажиточном пригороде Кливленда колокол на башне протестантской церкви Святого Павла вызвонил полночь. На широких улицах было сонно и тихо. Слабый ночной ветерок теребил пожухлую листву, заполнившую кюветы. Где-то вдали залаял пес.
В белом дощатом доме на углу Чёрч-стрит и Сикамор-террас едва заметно светилось единственное окно на втором этаже. За окном – закрытым, наглухо заколоченным, занавешенным двумя плотными шторами – находилась комната, до краев заполненная оборудованием. Один шкаф от пола до потолка содержал компактные блейд-серверы, многочисленные сорокавосьмипортовые гигабитные Этернет-коммуникаторы и несколько массивов сетевой памяти, сконфигурированных как RAID-2. В другом шкафу – всевозможная аппаратура активного и пассивного слежения, анализаторы сетевого трафика, гражданские и полицейские сканеры и детекторы. Всякий участок горизонтальной поверхности был завален клавиатурами, усилителями «вай-фай», цифровыми инфракрасными термометрами, сетевыми тестерами, извлекателями контактов. Высоко на полке стоял древний телефонный модем с трубкой, очевидно в рабочем состоянии и активно используемый. В спертом воздухе сильно пахло пылью и мятой. Свет исходил лишь от многочисленных экранов и мониторов.
Посреди комнаты сидел в инвалидном кресле на колесах скрюченный человек в застиранных пижамных штанах и махровом халате. Человек медленно перемещался от терминала к терминалу, проверял показания, читал с экрана строчки причудливого кода, иногда с пулеметной скоростью набирал несколько команд на беспроводной клавиатуре. Одна рука его ссохлась, пальцы были искривлены, изуродованы, но печатали с удивительным проворством.
Внезапно человек замер: на небольшом приборе над центральным монитором загорелся желтый свет.
Человек быстро подкатил к главному терминалу и в мгновение ока набрал серию команд. На мониторе тут же явилась сеть из множества заполненных черно-белыми картинками прямоугольничков – видео от двух дюжин камер слежения, размещенных вокруг дома.
Человек быстро просмотрел их.
Ничего.
Всколыхнувшийся было панический страх отступил. Системы безопасности – наилучшего сорта, причем дважды продублированные. О нежеланном госте немедленно оповестили бы полдюжины датчиков движения и сенсоров. Наверняка случайный сигнал. Сбой. Диагностику надо провести утром – сейчас систему на диагностику отключать нельзя. Сейчас…
Внезапно рядом с желтым светом замигал красный, негромко завыл сигнализатор. Страх мгновенно захлестнул человека с головой. Они подобрались вплотную, система безопасности взломана! Невозможно, немыслимо…
Ссохшаяся рука потянулась к металлической коробочке, привинченной к подлокотнику, откинула предохранительную крышку над красной кнопкой. Скрюченный палец завис над ней. Если нажать, одновременно произойдет множество событий: будут сделаны срочные звонки в полицию, «скорую помощь» и пожарным; мощные газоразрядные лампы осветят внутренность дома и окрестности: сирены на чердаке и в подвале душераздирающе завопят; расставленные в нужных местах комнаты мощные генераторы магнитного поля включатся на пятнадцать секунд и сотрут все данные с жестких дисков. И наконец, сработает генератор мощного электромагнитного импульса, начисто выжигающий всю микроэлектронику.
Палец лег на кнопку.
– Добрый вечер, Мим! – раздался из темноты коридора очень знакомый голос.
Палец отдернулся.
– Пендергаст?
Специальный агент кивнул и вошел в комнату.
Человек в кресле не сумел скрыть удивления и раздражения:
– Как вы сюда попали? Моя система безопасности уникальна по эффективности!
– Именно так. Ведь я сам платил за ее разработку и установку.
Мим запахнул плотнее халат, висевший мешком на тощем, хилом теле, и заговорил уже спокойно, сдержанно:
– Мы ведь договорились никогда больше не встречаться лично.
– Я помню о нашем правиле. И весьма сожалею, что пришлось его нарушить. Но у меня срочная просьба, и я полагаю, что в моем присутствии вы лучше поймете ее важность.
Бледные губы Мима растянулись в циничной усмешке.
– А-а, так мистер специальный агент имеет просьбу. Еще одну просьбу к несчастному, многострадальному Миму.
– Замечу, наши отношения всегда зиждились, образно выражаясь, на симбиотической основе. В конце концов, разве не я несколько месяцев назад заказал для этого места проводку особой оптоволоконной линии?
– Да-да, пониматушки. Для роскоши в три сотни мегабит. Больше никаких убогих глоточков через тонюсенькую соломинку.
– К тому же благодаря моему активному участию некие весьма неприятные обвинения так и не превратились в приговор. Если помните, обвинение исходило от Министерства обороны и гласило…
– О’кей, мистер секретный агент, я не забыл. Итак, чем могу служить сегодняшним вечером? Кибер-эмпориум Мима открыт для всех хакерских надобностей! Никакой файрвол не устоит, никакой шифровальный алгоритм не выдержит!
– Мне нужна информация о некой персоне. В идеале, ее адрес. Но подойдут и любые свидетельства о ней: медицинские записи, юридические документы, билеты, данные о пересечении границ – начиная с даты ее предполагаемой смерти.
Странно детское, осунувшееся личико Мима вздрогнуло.
– Ее предполагаемой смерти?
– Да. Я уверен: эта женщина жива. Однако со стопроцентной достоверностью она использует сейчас другое имя.
– Но вы-то знаете ее настоящее имя?
Пендергаст ответил не сразу:
– Да. Хелен Эстерхази Пендергаст.
– Хелен Эстерхази Пендергаст, хм, тряси мою метелку… – На лице Мима отчетливо выразилась заинтересованность. – Натурально, мне потребуется инфа на нее, и как можно больше, чтобы соорудить поисковый шаблон поплотнее да помясистей для вашей… вашей…
– Жены, – сказал Пендергаст, протягивая толстую папку.
Мим нетерпеливо ухватился за нее, полистал ссохшейся рукой.
– Кажется, вы всерьез на меня рассчитываете, а?
Пендергаст не ответил прямо, лишь сказал:
– Поиски по официальным каналам ничего не дали.
– Ага, значит, «М-ЛОГОС» ничегошеньки не выцедил?
Агент не ответил, и Мим хихикнул:
– И вот сейчас мистер секретный агент хочет, чтобы я заглянул с другой обочины кибер-проспекта. Чтобы задрал виртуальный коврик и посмотрел под ним. Потыкал в мягкое подбрюшье информационных магистралей.
– Подбор метафор отчасти неудачен, но общая идея передана верно.
– Ну, понадобится время. Простите, здесь сидеть не на чем, но, если хотите, принесите стул из другой комнаты. Только, пожалуйста, не включайте свет!
Мим махнул в сторону большого теплоизолированного контейнера для еды в углу:
– Батончик «Твинки»?
– Спасибо, не нужно.
– Как хотите.
В течение следующих полутора часов не прозвучало ни слова. Пендергаст сидел в темном углу, неподвижный как Будда, а Мим катался от терминала к терминалу, временами пулеметно выстукивая серии команд, временами пробегая взглядом по длинным текстам, появляющимся на экранах. Медленно тянулись минуты, и с каждой из них человек в кресле делался все унылей, вздыхал все чаще, то и дело шлепал в раздражении по клавиатуре.
Наконец, скрипнув зубами, Мим откатился от центрального монитора.
– Пардон, мистер агент, – сказал он, почти извиняясь.
Пендергаст посмотрел на хакера – тот не повернулся лицом к агенту.
– Ничего не отыскалось?
– Отыскалось, и много, но все сплошь до той поездки в Африку. Ее работа с «Врачами без границ», данные об учебе в школе, медицинских обследованиях, успеваемости в колледже, книгах, взятых в дюжине разных библиотек… даже стихотворение, написанное, когда она в студенчестве подрабатывала няней.
– «Ребенку, потерявшему первый молочный зуб», – пробормотал Пендергаст.
– Да-да, оно. Но после того случая со львом – ничегошеньки. Как отрезало, – произнес Мим нерешительно. – И обычно это означает только одно…
– Да, Мим. Спасибо, – сказал Пендергаст.
Он ненадолго задумался.
– Вы говорили про данные об учебе в школе и медицинских обследованиях. Обнаружилось ли в них что-либо необычное, из ряда вон выходящее? Хоть что-нибудь, привлекшее ваше внимание?
– Нет. Она была просто образчик здоровья. Ну, вы-то это знаете. Кажется, и училась хорошо. Приличные оценки в школе, отличные – в колледже. Даже в начальной школе оценки неплохие, хотя, если подумать, это удивительно.
– Почему удивительно?
– Потому что она сначала не говорила по-английски.
Пендергаст медленно поднялся со стула.
– Что?
– А вы не знали? Да вот оно, прямо здесь.
Мим подкатился к столу, пробежался по клавиатуре, и на мониторе возник скан документа, набранного на старой пишущей машинке, с пометками от руки внизу листа.
– Несколько лет назад Департамент образования штата Мэн оцифровал старые архивы. Глядите, вот здесь пометка на табеле успеваемости Хелен за второй класс. – Мим нагнулся к экрану и прочитал: – «Принимая во внимание, что Хелен иммигрировала в США в середине прошлого года и, будучи португалоязычной, не знала английского, ее успехи в учебе и все улучшающееся владение английским языком достойны всяческой похвалы».
Пендергаст подошел и нагнулся, чтобы взглянуть на документ. Лицо агента выражало крайнее изумление. Но он тут же выпрямился и придал лицу прежнее бесстрастное выражение.
– И еще кое-что, – сказал он.
– Что угодно мистеру секретному агенту?
– Проникните в базу данных Университета Техаса и слегка измените одну запись. Некий Фредерик Гэлуша числится как оставивший колледж на последнем году обучения, прямо перед выпускными экзаменами. В записи должно значиться, что он окончил колледж с отличием.
– Раз плюнуть! Но почему всего лишь «с отличием»? Я могу и «с высшим отличием», и «Фи-бета-каппа»[7] вставить – без проблем.
– «С отличием» вполне достаточно. И удостоверьтесь, пожалуйста, чтобы у него появились оценки, достаточные для отметки «с отличием». Запись не должна выглядеть противоречивой.
Когда Пендергаст уже собрался уходить, Мим заговорил снова:
– Эй, мистер агент!
Тот оглянулся.
– И у меня кое-что… Эстерхази – это ведь венгерская фамилия.
– Верно.
Мим почесал шею и буркнул:
– Как же тогда вышло, что ее родной язык – португальский?
Посмотрел – и обнаружил, что говорит в пустоту. Пендергаст уже скрылся за дверью.
Глава 41
Нью-Йорк
Джадсон Эстерхази вышел из такси и на мгновение замер, ощутив себя насекомым под огромными каменными стенами Нижнего Манхэттена. Затем забрал с заднего сиденья кожаный портфель и заплатил таксисту. Разгладив галстук, уверенно зашагал по узкому тротуару, свернул и вошел в обширное, но с низким потолком фойе Департамента здравоохранения Нью-Йорка.
Как хорошо снова надеть костюм, пусть и оставаясь под чужой маской, глубоко законспирированным. А еще лучше перейти в нападение, делать что-то, а не просто спасаться бегством. Грызущий страх, неуверенность в будущем исчезли. После краткого периода безотчетной, животной паники Эстерхази выработал ясный и решительный план. Проблема Пендергаста будет разрешена раз и навсегда. И что важнее, план устроил их. Они помогут – в конце концов.
Как сказал тот мерзавец: «Не просто сучку, а его самую близкую сучку. Через бабу всегда можно взять мужика».
Чудесный совет, пусть и выраженный грубовато. Отыскать «сучку» оказалось гораздо легче, чем предполагал Эстерхази. Осталось найти способ, как ее «взять».
Он подошел к списку подразделений департамента. Отдел психического здоровья оказался на восьмом этаже. Эстерхази двинулся к лифтам, вошел в открытую кабину и нажал кнопку с цифрой «7». Двери сошлись, закрываясь, и лифт начал подъем.
Знание медицинских баз данных оказало неоценимую услугу. Потребовалась всего лишь пара удачных попаданий на интернет-сайты – и вот собрана достаточная информация для блестящего плана. Первое попадание: материалы суда об отправлении пациента в психиатрическую лечебницу, куда Пендергаста призвали как заинтересованное лицо, но он почему-то не явился. Второе попадание: статья некоего доктора Фелдера, еще не опубликованная, но поданная в печать и проходящая рецензирование. В статье рассказывалось об очень интересном случае психического отклонения у пациентки, которая заключена в женскую тюрьму «Бедфорд-Хиллс», но в скором времени должна быть переведена в больницу «Маунт-Мёрси». Хотя в статье личность пациентки, естественно, не раскрывалась, имея материалы суда, установить ее было элементарно просто.
Выйдя из лифта, Эстерхази спросил, где кабинет доктора Джона Фелдера. Тот оказался на месте, работал, сидя в крошечном, но аккуратном офисе. Доктор встал, приветствуя посетителя. Фелдер был мал и худ, под стать офису. Одет аккуратно, волосы серые, мышиного оттенка, ровная бородка-эспаньолка, усы.
– Доктор Пул? – спросил он, протягивая руку.
– Доктор Фелдер, рад встрече с вами, – сказал в ответ Эстерхази, тряся протянутую руку.
– Я тоже. – Доктор указал гостю на кресло. – Встретить врача, занимавшегося ранее случаем Констанс, для меня настоящий подарок. Уверен, это очень поможет моей работе.
«Поможет моей работе». Именно так Эстерхази и думал. Он окинул взглядом аккуратный, без следа личности доктора Фелдера офис, учебники на полках, невыразительные картины на стенах. Из личного опыта Эстерхази знал: судебный психиатр – работа, мягко говоря, неблагодарная. Половина пациентов – свихнувшиеся социопаты, вторая половина – симулянты, надеющиеся обмануть правосудие. Эстерхази понял намерения и цели доктора, едва прочитав ту статью. Вот он, нетривиальный, уникальный случай болезни, на котором можно развернуться вовсю, сделать имя и карьеру. Без сомнения, доктор Фелдер – человек доверчивый, прямодушный энтузиаст, откровенный и, как многие умные люди, отчасти наивный. Идеальная кандидатура.
Тем не менее следует быть крайне осторожным. Если Фелдер хоть на секунду усомнится в том, что пациентка на самом деле незнакома визитеру, план не удастся. Хитрость в том, чтобы обратить это обстоятельство в преимущество.
– Да-да, – махнул рукой Эстерхази. – Случай уникальный, по крайней мере, насколько известно мне. Я очень обрадовался, обнаружив вашу статью. Ведь случай не только крайне любопытный, но еще, как мне кажется, очень важный. Возможно, он станет вехой в изучении заболеваний такого рода. Хотя лично я не заинтересован в публикациях на эту тему. Мои исследовательские интересы лежат в другой области.
Фелдер кивнул в знак понимания. Конечно, профессиональная этика превыше всего. Но Эстерхази показалось, что в глазах доктора промелькнуло облегчение. И это было хорошо. Важно, чтобы он понял: гость – не помеха его исследовательским амбициям.
– Сколько раз вы говорили с Констанс? – спросил Эстерхази.
– На данный момент я провел четыре консультации с ней.
– Она обнаруживала признаки амнезии?
– Нет, вовсе нет… – Фелдер нахмурился.
– Для меня это оказалось главной трудностью терапии. Я проводил консультацию и, казалось, успешно разрабатывал подоплеку ее самых опасных иллюзий. Но когда наступало время следующей консультации, неизменно оказывалось, что Констанс совершенно не помнит предыдущей. И утверждает, что незнакома со мной.
Фелдер хрустнул пальцами:
– Как странно… мне казалось, ее память работает безукоризненно.
– Интересно. Кажется, ее амнезия носит и диссоциативный характер, и локализованный.
Фелдер записал что-то в блокноте.
– Мне показалось наиболее интересным то, что, по имеющимся довольно убедительным признакам, здесь очень редкий случай диссоциативной фуги.
– Что может объяснить и ее путешествие через океан? – спросил Фелдер, записывая.
– Да, равно как и необъяснимую вспышку агрессии. Именно потому я определяю этот случай как уникальный. Полагаю, у нас есть шанс – у вас есть шанс – существенно продвинуть научное понимание диссоциативной фуги.
Фелдер стал записывать быстрее.
Эстерхази поерзал в кресле:
– Я часто задумывался, не послужили ли причиной расстройства ее весьма необычные личные отношения.
– А, вы имеете в виду ее опекуна? Этого Пендергаста?
– М-да… – Эстерхази изобразил нерешительность. – Конечно, Пендергаст называет себя опекуном. Но говорю как врач врачу: наверняка отношения между ними куда интимней, чем подразумевается термином «опекун». Что, возможно, и объясняет, почему Пендергаст не явился на судебное слушание, где решался вопрос о ее дееспособности.
Доктор Фелдер перестал писать и уставился на гостя. Тот кивнул со значительным видом.
– Очень интересно, – заметил доктор Фелдер. – Она особо подчеркивает, что ее отношения с опекуном ни в коей степени не являются… интимными.
– Само собой, – тихо сказал Эстерхази.
– Знаете… – начал Фелдер и замолчал. – Да, конечно, если была сильная эмоциональная травма, понуждение к близости либо даже насилие, это могло бы объяснить не только фугу, но и странные идеи о прошлом пациентки.
– Странные идеи о прошлом? Это для меня ново. Недавно развившаяся мания?
– Буду с вами откровенен, доктор Пул: Констанс утверждает, что ей приблизительно сто сорок лет.
Эстерхази с большим трудом сохранил на лице выражение отстраненного научного интереса.
– Правда? – выдавил он из себя.
– Она утверждает, что родилась в тысяча восемьсот семидесятых годах на Уотер-стрит, в нескольких кварталах от моего офиса. Якобы ее родители умерли, когда она была еще совсем юной, и она долгие годы жила в особняке человека по фамилии Ленг.
Эстерхази тут же подхватил:
– Вот, кажется, и оборотная сторона монеты, дополнение к картине диссоциативной амнезии и состояния фуги.
– Любопытно, что ее познания о прошлом, а именно о периоде, на который, по ее утверждению, пришлось ее детство, на удивление точные и живые.
«Что за чушь!» – подумал Эстерхази, а вслух произнес:
– Констанс очень умна, но расстройство ее психики чрезвычайно глубоко и патологично.
Фелдер задумчиво посмотрел на свои записи, затем на Эстерхази:
– Доктор, можно вас попросить об одолжении?
– Конечно.
– Не согласитесь ли вы немного поработать вместе со мной над этим случаем?
– С огромным удовольствием!
– Я буду очень благодарен за возможность узнать ваше мнение. Ваш прошлый опыт общения с пациенткой и суждения о нынешнем ее состоянии, несомненно, будут очень важны для работы.
Эстерхази ощутил острый прилив радости.
– Но должен предупредить, – сказал он, – я в Нью-Йорке ненадолго, на неделю-две. Я с научным визитом в Колумбийском университете. Но буду счастлив оказать любую помощь, какую смогу.
Доктор Фелдер улыбнулся впервые за время беседы.
– Принимая во внимание локальную амнезию, думаю, лучше будет представить меня как незнакомца, – посоветовал Эстерхази. – Любопытно понаблюдать за ее реакцией. Интересно, сохранилась ли локальная амнезия и в состоянии диссоциативной фуги?
– Да, интересный вопрос.
– Как я понимаю, она сейчас находится в «Маунт-Мёрси»?
– Верно.
– И вы можете устроить мне визит для консультации?
– Да, разумеется. Конечно, потребуются ваше резюме, данные института – в общем, обычные формальности… – Доктор Фелдер смущенно замолчал.
– Ну разумеется! По счастливой случайности у меня с собой необходимые документы. Я их захватил для оформления в Колумбийском университете.
Открыв саквояж, Эстерхази извлек папку, содержащую подборку великолепно сфабрикованных документов – спасибо «Ковенанту». Доктор Пул и в самом деле существовал и работал в институте, значившемся в подделанных документах, – предосторожность на случай не слишком основательной проверки. Но излишняя. Принимая во внимание доверчивость Фелдера, вряд ли бы он стал звонить проверки ради.
– А вот кое-что еще – краткое изложение моей работы с Констанс, – сообщил Эстерхази, извлекая вторую папку, чье содержание предназначено было распалить любопытство Фелдера, а не дать ему сколько-нибудь новую информацию.
– Спасибо, – ответил доктор, рассеянно просматривая документы в первой папке.
Он быстро закрыл ее и протянул Эстерхази. Как и предполагалось, проверка документов обернулась чистой формальностью.
– Полагаю, завтра я смогу проинформировать вас о том, как обстоят дела.
– Вот мой номер телефона. – Эстерхази протянул визитку.
– Доктор Пул, у меня нет слов, чтобы передать, насколько я рад сотрудничеству с вами, – сказал Фелдер, пряча визитку в карман.
– Поверьте, я рад нашему сотрудничеству ничуть не меньше.
Эстерхази встал, сердечно потискал протянутую руку, широко улыбнулся в честное простодушное лицо доктора и покинул офис.
Глава 42
Плантация Пенумбра, округ Сент-Чарльз
– Добро пожаловать домой, мистер Пендергаст, – сказал Морис, увидев открывающего дверь агента, словно тот отлучался всего на несколько минут, а не на два месяца. – Не желаете ли поужинать, сэр?
Пендергаст переступил через порог, и Морис поспешно закрыл дверь, не давая холодному зимнему туману проникнуть в дом.
– Спасибо, не нужно. Но от бокала амонтильядо я бы не отказался. Пожалуйста, если не трудно, принесите его в зал на третьем этаже.
– Камин уже разожжен.
– Великолепно!
Пендергаст поднялся по лестнице в зал, где в небольшом камине пылал огонь, разгоняя всегдашнюю сырость особняка, и уселся в мягкое кресло с высокой спинкой, поставленное у камина. Спустя пару секунд объявился Морис, ловко несущий серебряный подносик с бокалом шерри.
– Спасибо, Морис.
Седовласый слуга повернулся, чтобы удалиться, и тут Пендергаст сказал:
– Я знаю: вы волновались и переживали из-за меня.
Морис замер, но не ответил.
– Когда я впервые обнаружил обстоятельства смерти моей жены, я был слегка не в себе. Полагаю, вы тогда встревожились.
– Я был озабочен, – отозвался наконец Морис.
– Спасибо. Я это знал. Но теперь я пришел в себя, и нет нужды следить за моими действиями, а тем более оповещать о них моего шурина. Полагаю, вы поддерживали контакт с Эстерхази, сообщая обо мне?
Морис покраснел:
– Но ведь он врач и просил меня о помощи, в особенности касательно ваших действий. Он так боялся, что вы сделаете что-нибудь поспешное, необдуманное. Если вспомнить семейную историю…
Он растерянно умолк, не договорив.
– Это вполне резонно, вполне. Однако обнаружилось, что Джадсон не всегда действовал в моих интересах. Боюсь, у нас с ним размолвка. Как я уже говорил, теперь я целиком пришел в себя. Поэтому нет надобности сообщать ему обо мне что бы то ни было.
– Конечно. Надеюсь, мои сообщения доктору Эстерхази не причинили вам неудобств?
– Ни в коей мере.
– Желаете чего-либо еще?
– Нет, спасибо. Спокойной ночи, Морис.
– Спокойной ночи, сэр.
Часом позже Пендергаст неподвижно сидел в небольшой комнате без окон, бывшей гардеробной его матери. Дверь комнаты была заперта на замок. Теперь комната лишилась тяжелой старомодной мебели, остались лишь высокое мягкое кресло и столик красного дерева перед ним. Элегантные обои от Уильяма Морриса заменило темно-синее звукоизолирующее покрытие. Ничто в комнате не привлекало внимания. Освещалась она одной свечой из пчелиного воска, стоящей на столе. Мерцающий свет ложился на ровные, монотонной окраски стены. Прежняя гардеробная стала самой изолированной и спокойной комнатой особняка.
В полной тишине Пендергаст устремил взгляд на пламя свечи, усилием воли постепенно замедляя пульс и дыхание. Посредством эзотерической медитативной техники чонгг ран, изученной много лет назад в Гималаях, он готовился перевести разум в «стонг па нийд» – состояние чистой пустоты. Пендергаст соединил древние буддистские медитативные практики и описанную Джордано Бруно в трактате «Искусство памяти» идею «дворца памяти», чтобы создать свою уникальную систему умственной концентрации.
Он глядел на пламя, и взгляд его медленно, очень медленно проникал в мерцающее сердце огня. Сидя недвижно, он позволил разуму войти в пламя, раствориться в нем, слиться с его естеством, а затем постепенно соединиться с ним на куда более глубинном уровне, где самые его молекулы не смешаются с молекулами огня.
В душе Пендергаста мерцающий огонек разросся, заполнил мир, представился вечным, неугасимым, бескрайним – и вдруг угас. Его место заняла бескрайняя кромешная чернота.
В полной недвижности и спокойствии Пендергаст ожидал, пока явится его «дворец памяти» – собрание знаний и опыта, откуда можно почерпнуть важное и нужное во времена испытаний. Но знакомые мраморные стены не поднялись из темноты. Вместо этого Пендергаст увидел себя в тесной, похожей на чулан комнате с низким косым потолком. Впереди оказалась решетчатая дверь, за нею неприглядный коридор. За спиной была стена, покрытая карикатурно выглядящими, запутанными диаграммами и картами с отметками кладов. Диаграммы и карты казались нацарапанными детской рукой.
Эту комнату под задней лестницей старого дома на Дофин-стрит Диоген и Алоизий Пендергасты в детстве звали Пещерой Платона. Она была их тайным убежищем. Там братья строили детские планы и мечтали… до рокового случая, навсегда разорвавшего их дружбу.
Уже второй раз погружение в память неожиданно уводило Пендергаста в эту комнату. Сраженный внезапным подозрением, он вгляделся в сумрачную глубину комнаты. Так и есть: там сидел его брат. Пендергаст увидел его мальчишкой лет девяти-десяти, в блейзере и шортах – униформе Лушера, школы, где учились братья. Диоген рассматривал репродукции в альбоме Караваджо. Он посмотрел на Алоизия, сардонически улыбнулся и снова уставился в книгу.
– Снова ты, – произнес Диоген странно взрослым голосом. – Как раз вовремя. Морис только что заметил бешеного пса, бегущего по улице близ дома Ле Претра. Давай-ка попробуем загнать собачку в монастырь Святой Марии, а? Сейчас полдень, монахини, наверное, все на мессе.
Пендергаст не ответил. Диоген перевернул страницу:
– Это моя любимая картина – «Усекновение головы Иоанна Крестителя». Заметь, как женщина слева опускает блюдо, чтобы палач положил на него голову Иоанна. Насколько все продумано! А дворянин, который стоит над Иоанном и руководит процедурой, – от него прямо веет спокойной властностью! Так и я хотел бы выглядеть, когда…
Он внезапно умолк и перевернул страницу.
Алоизий все молчал.
– Давай угадаю, – предложил Диоген. – Ты по поводу дорогой безвременно усопшей жены.
Алоизий кивнул.
– Знаешь, я видел ее однажды, – сказал Диоген, не отрывая взгляда от книги. – Вы двое сидели в беседке на задворках сада, играли в карты. А я наблюдал из-за кустов глицинии. М-да, возбужденный эротоман, подсматривающий за влюбленными, и все прочее в том же духе… Но сцена была идиллическая. Хелен такая элегантная, грациозная. Напомнила мне мадонну в «Непорочном зачатии» Мурильо. Frater,[8] ты думаешь, она еще жива?
– Джадсон сказал мне это. Мотивов лгать у него не было, – ответил Алоизий.
Диоген по-прежнему не смотрел на брата.
– Не было мотивов лгать? Едва ли. Он хотел причинить тебе наибольшую возможную боль перед смертью. Такое воздействие ты оказываешь на людей. – Он перевернул страницу. – Полагаю, ты ее выкопал.
– Да.
– И?
– ДНК совпала.
– И ты по-прежнему считаешь ее живой? – Диоген хохотнул.
– Рентгенограмма челюсти тоже показала совпадение.
– И у трупа не хватало руки?
Алоизий долго молчал.
– Да, – выговорил он наконец. – Но анализ отпечатков пальцев не дал убедительного совпадения.
– Да уж, представляю себе состояние тела. Как ужасно для тебя запечатлеть именно такой ее последний образ… Ты уже нашел ее свидетельство о рождении?
Пендергаст был захвачен врасплох. В самом деле, он ни разу не видел ее свидетельство о рождении. Это казалось неважным. Он всегда считал, что она родилась в Мэне. Но ведь это очевидная неправда.
Диоген постучал ногтем по репродукции «Распятия святого Петра» и произнес задумчиво:
– Интересно бы знать, как распятие вниз головой влияет на умственные процессы… – Он посмотрел на брата: – Frater, ты был, выражаясь вычурно, обладателем ее чресел. Ты был родной для нее душой, да?
– Я так считал.
– Прислушайся к своим чувствам. Что они говорят тебе?
– Она жива.
Диоген расхохотался, качаясь на стуле, сверкая здоровыми детскими зубами и розовым нёбом. Взрослый смех, исходящий из детского рта, казался гротескным извращением. Алоизий терпеливо ожидал, пока брат успокоится. Наконец тот замолк, пригладил волосы и отложил книгу.
– Как это показательно! Словно опять нахлынул зловонный прилив. Старые гнусные гены Пендергастов проснулись в тебе. Это твоя личная маниакальная иллюзия. Здравствуйте, и добро пожаловать в семью!
– Это не иллюзия. Это правда.
– Ха-ха!
– Ты мертв. Что ты можешь знать?
– Неужели я по-настоящему мертв? Et in Arcadia ego![9] Настанет день, когда все Пендергасты дружно возьмутся за руки, воссоединившись в самом нижнем из кругов ада. Что за чудесная семейная вечеринка получится, ха-ха-ха!
Яростным усилием воли Пендергаст разорвал поток воспоминаний – и снова оказался в старой гардеробной, в высоком кожаном кресле, с одинокой свечой на столе перед собою.
Глава 43
Вернувшись в зал на третьем этаже, Пендергаст рассеянно отпил немного шерри. Сказав Морису, что целиком оправился, он по сути солгал – и это стало особенно ясным, когда он осознал свою ошибку, такую простую, но серьезную.
Разыскивая документы о Хелен, он пренебрег важнейшим – свидетельством о рождении. Все остальное отыскал. Новость о том, что во второй класс начальной школы она поступила, владея лишь португальским языком, так изумила Пендергаста, что он совершенно упустил из виду вопрос о том, где ее свидетельство о рождении и почему его нет среди документов. Наверняка она спрятала его в месте легкодоступном, но хорошо скрытом. А значит, логично искать свидетельство в доме, в котором она жила перед смертью.
Агент глотнул еще шерри и поднял бокал на свет, чтобы оценить насыщенный янтарно-золотистый цвет напитка. Пенумбра велика, там масса комнат, коридоров – и мест, где можно спрятать клочок бумаги. Хелен умна. Нужно хорошенько все обдумать.
Пендергаст стал медленно перебирать в памяти возможные тайники – и отвергать их.
Несомненно, тайник должен быть в месте, где Хелен проводила много времени, где ее присутствие не показалось бы необычным. Место, где она ощущала комфорт, безопасность. Документ должен находиться там, откуда его вряд ли переместят, в предмете, который не заберут на починку либо чистку, который не вызывает подозрений и особого интереса.
Пендергаст просидел в зале несколько часов, глубоко задумавшись, обыскивая в воображении каждый уголок особняка. Сузив область поиска до единственной комнаты, он наконец поднялся и, бесшумно спустившись по лестнице, проследовал в библиотеку. Встал на пороге, обшаривая взглядом комнату, изучая охотничьи трофеи на стенах, большой удлиненный стол, книжные полки, статуэтки и картины, предполагая – и последовательно отбрасывая – дюжину за дюжиной возможных тайников.
Поразмыслив еще полчаса, он сузил поле розысков до единственного предмета мебели – стоящего у стены слева массивного шкафа, в котором хранился четырехтомник «Птиц Америки» Одюбона – оригинальное, безумно дорогое, огромного формата издание. Любимая книга Хелен.
Пендергаст вошел в библиотеку, закрыл за собой скользящую дверь и подошел к шкафу. Какое-то время он смотрел на него, затем выдвинул нижний ящик и извлек два массивных тома «Птиц Америки». Отнес их к столу посреди комнаты, осторожно уложил рядом друг с другом. Вернулся к шкафу, вытащил ящик целиком и перевернул.
Ничего.
Он позволил себе слегка улыбнуться. В шкафу было лишь два места, подходящих для тайника. Первое – пусто. А значит, свидетельство, вне всяких сомнений, спрятано во втором.
Пендергаст протянул руку в пустоту, оставленную вынутым ящиком, и тщательно ощупал деревянную панель сверху, заднюю стенку, дотянулся до самых отдаленных уголков.
И снова ничего.
Пендергаст шатнулся от шкафа, словно обжегшись. Встал, тяжело глядя на него, поднес руку к губам. Кончики пальцев слегка подрагивали. Затем он медленно отвернулся и посмотрел на библиотеку. Лицо его казалось застывшей маской.
Морис обычно вставал рано. По заведенному издавна обычаю поднимался не позже шести, занимался уборкой, осматривал дом, готовил завтрак. Но этим утром он и в восемь еще оставался в постели.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Слушал, лежа в постели, как возится Пендергаст: снует вниз и вверх по лестнице, передвигает мебель, роняет вещи, перетаскивает предметы с одного места на другое. С нарастающей тревогой Морис внимал звукам ударов, толчков, царапанью, скрежету, лязгу. Звуки не утихали часами, доносились из самых разных мест: от чердака до гостиной, от зала до столовой, от спален до подвалов. И вот, хотя солнце поднялось уже высоко и утро было в разгаре, Морис побаивался выйти из комнаты и увидеть, что стало с домом. Наверняка особняк в ужасном беспорядке.
Тем не менее нельзя надолго откладывать неизбежное. Потому Морис вздохнул, откинул одеяло и заставил себя подняться.
Он осторожно подошел к двери. Прислушался: в доме было очень тихо. Морис положил ладонь на ручку двери, повернул. Дверь с легким скрипом открылась. Он нерешительно высунул голову наружу.
Коридор сиял безукоризненной чистотой.
Тихо ступая, Морис обошел комнаты. Все оказалось на месте. Пенумбра была в образцовом порядке.
Пендергаста же нигде не было.
Глава 44