На крыше не должно быть больше шести человек одновременно. 4 страница

– Вот и хорошо, значит, уже набил руку, – отозвался мистер Роз.

– Я могу постоять на прессе, – предложил кто‑то из темноты.

– Джек с Апельсином пока справляются, – ответил мистер Роз и поднялся.

Чутье подсказало Гомеру, что лучше уйти вместе с ним. Спускаясь по лестнице, они помогали друг другу. Мистер Роз все время молчал и, только оказавшись на земле, заговорил очень тихо и серьезно:

– Я хочу, чтоб ты понял: им не надо знать про колесо, ни к чему, да они этого и не хотят.

– Точно, – кивнул Гомер. Он еще немного постоял в темноте, глядя на освещенное окно. Гомер уже пообвыкся с речью сезонников, и понимал почти все, о чем говорилось на крыше.

– Опять остановилось. – Это был голос Сука.

– Ага, – подхватил кто‑то. – С него слезают люди.

Раздался новый взрыв хохота.

– А знаете что, – начал Котелок, – вдруг это военная машина?

– Чего‑чего?

– Ведь мы уже вроде как воюем, – объяснил Котелок. – Я где‑то слыхал об этом.

– Вот черт, – ругнулся кто‑то.

– Может, это такая штука для самолетов? – продолжал котелок. – Чтобы они ее издалека видели.

– Кто, самолеты? – спросил Герой.

– Опять поехало, – перебил их Сук.

Через сады Гомер зашагал назад, к дому Уортингтонов. Олив оставила лестницу освещенной, и у него потеплело на сердце. Проходя мимо двери в ее спальню, он заметил полоску света и тихо сказал:

– Спокойной ночи, миссис Уортингтон. Я вернулся.

– Доброй ночи, Гомер, – отозвалась она.

В комнате Уолли он встал у окна и долго глядел в ночную тьму. Дом сидра был слишком далеко, а ему так хотелось узнать, что сделают сезонники, когда огни в Кейп‑Кеннете разом погаснут и колесо на ночь остановится. Интересно, что они скажут там, на крыше? Может, решат, что колесо прилетало с другой планеты, и теперь, с потушенными огнями, пустилось в обратный путь? А понравилось бы колесо Фаззи Буку? – думал Гомер Бур. Или Кудри Дею, или юному Копперфильду? Хорошо было бы прокатиться на нем вместе с Мелони – всего один раз, только чтоб узнать, что она скажет. А вот д‑р Кедр наверняка ничего не сказал бы. Для него все тайны жизни уже открыты.

На следующий день мистер Роз решил дать себе отдых и отправился на поиски Гомера. Тот работал приемщиком в жаровне – пересчитывал корзины, грузил их на прицеп и выдавал рабочим аванс.

– Покажи мне это колесо, – с улыбкой попросил мистер Роз.

– Чертово колесо? – удивился Гомер.

– Я хотел бы взглянуть на него, если ты не против, – сказал мистер Роз. – Только никому ничего не говори, идет?

– Да, – кивнул Гомер. – Тогда надо поторопиться, иначе его закроют на зиму. Наверняка уже сейчас кататься на нем холодно.

– Я пока не знаю, захочу ли кататься. Сперва надо взглянуть.

– Точно, – согласился Гомер.

Миссис Уортингтон позволила Гомеру взять фургон, и вечером он заехал в дом сидра за мистером Розом. Сезонники с любопытством взирали на происходящее.

– Нам надо кое‑что посмотреть в дальнем саду, – объяснил им мистер Роз.

– Что еще за дальний сад? – спросил Котелок у Героя, когда Гомер и мистер Роз сели в фургон.

Дорогой Гомер вспоминал, как катался на колесе вместе с Уолли. Тогда было гораздо теплее. М‑р Роз все время молчал. Когда они подошли к аттракционам, он и вовсе замкнулся в себе, и это было совсем на него не похоже. Летний сезон кончился, толпа схлынула, и некоторые аттракционы уже закрылись на зиму.

– Не волнуйтесь, – сказал Гомер. – Чертово колесо безопасное, там все продумано.

– Колесо‑то меня не волнует, – бросил мистер Роз. – Ты лучше посмотри, много здесь людей с моим цветом кожи?

Но Гомер не замечал никакой враждебности во взглядах окружающих. Будучи сиротой, он привык, что на него глазеют, и не обращал на это внимания. Но слова мистера Роза словно пробудили его. На них действительно все смотрели, и Гомер вдруг понял, что он в центре внимания, и вовсе не сиротство тому виной. Они подошли к колесу, очереди не было, пришлось только подождать, пока подъедет кабина. Колесо остановилось, и Гомер с мистером Розом сели рядом на одну скамейку.

– Если хотите, можем сесть на разные, – предложил Гомер.

– Пусть будет так, – ответил мистер Роз.

Колесо начало подниматься, он сидел прямо, неподвижно и задерживал дыхание, пока они не поднялись на самую верхнюю точку.

– Вон там наш сад, – показал Гомер, но мистер Роз смотрел только вперед, прямо перед собой. Он даже не шевельнулся, как будто устойчивость всего сооружения зависела именно от него.

– Не понимаю, что особенного в этом колесе? – вдруг сказал он ровным, невыразительным голосом.

– Просто приятно покататься, да и вид красивый, – сказал Гомер.

– Вид с крыши лучше, – возразил мистер Роз. Колесо начало опускаться, и он прибавил: – Хорошо, что я сегодня мало ел.

Они опустились до земли, и кабина снова начала подниматься. Вокруг аттракциона собралась большая толпа, но это была не очередь на следующую поездку – вместе с Гомером и мистером Розом на колесе катались всего две пары и один мальчик. Они опять поднялись на самый верх, и только тогда Гомер понял, что зеваки внизу смотрят на мистера Роза.

– Пришли поглазеть, как ниггер полетит вверх тормашками, – сказал мистер Роз. – Или начнет блевать. Ждут, что машина сломается под тяжестью черномазого. Не дождутся, я их развлекать не собираюсь.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, – попросил Гомер.

– Эти слова я слышу всю жизнь, парень, – сказал мистер Роз.

Они снова начали спускаться.

Вдруг мистер Роз высунулся из кабины, чуть ли не вывалился и его вырвало прямо на толпу. Люди вмиг бросились врассыпную, но не все сумели отскочить вовремя. Кабина подъехала к нижней точке, и колесо остановилось, чтобы выпустить пассажира которому стало плохо. Зеваки уже разбежались – все, кроме молодого парня, которому досталось больше других. Когда Гомер с мистером Розом ступили на землю, парень направился прямо к ним.

– Похоже, ты это сделал нарочно, – сказал он мистеру Розу.

– Ты хочешь сказать, я нарочно почувствовал себя плохо? – спросил мистер Роз.

Не оборачиваясь, он пошел прочь, Гомер заспешил следом. Парень был примерно одних лет с Гомером; может, даже учится в той же школе, подумал Гомер.

– Да, нарочно, – повторил парень.

– Ты кто такой? – спросил мистер Роз у парня, остановившись.

– Что? – не понял тот, но Гомер стал между ними и быстро проговорил:

– Моего друга затошнило, пожалуйста, не приставайте к нему.

– Твоего друга! – фыркнул парень.

– Спроси меня, кто я такой, – сказал мистер Роз.

– Ну и кто ты такой, вонючий мистер? – закричал парень.

Гомер вдруг оказался в стороне, а мистер Роз придвинулся вплотную к парню. В его дыхании не было запаха рвоты – он успел сунуть в рот мятную пастилку, и в его глазах снова горел огонь, потухший было на чертовом колесе. Парня несколько изумила столь тесная близость. Он хоть и был много плотнее и выше, но все‑таки растерялся.

– Так кто же ты такой, вонючий мистер? – повторил он уже не так уверенно.

Мистер Роз расплылся в улыбке.

– Я работаю вышибалой, – сказал он, скромно потупясь.

Кто‑то рядом засмеялся, толпа стала собираться опять, и Гомер вздохнул с облегчением. Мистер Роз снова улыбнулся, и парень невольно улыбнулся в ответ.

– Прости, что на тебя попало, – вежливо извинился мистер Роз.

– Да ладно уж, – бросил молодой человек.

Сделав несколько шагов, он вдруг остановился и ошеломленно уставился на мистера Роза, но тот уже уходил под руку с Гомером. Парень, бледный, как полотно, смотрел им вслед. Его фланелевая куртка, все еще застегнутая на молнию, была широко распахнута. На ней красовался длинный разрез – сверху донизу, исчезли и все пуговицы на рубашке. Он испуганно переводил взгляд с себя на спину мистера Роза, но тот не оборачивался. Парень наконец очнулся и поспешно скрылся в толпе.

Глава восьмая

Удары судьбы

Урожай на ферме «Йорк» был собран. Старший на ферме попросил Мелони остаться травить мышей.

– Надо с ними покончить, пока земля не замерзла, не то они будут хозяйничать здесь всю зиму, – сказал он.

Отравленный овес и кукурузу разбрасывали вокруг деревьев, сыпали в мышиные норки.

Бедные мышки, подумала Мелони и на несколько дней осталась. Она только делала вид, что помогает. Увидев норку, старательно маскировала ее, нагребая поверх сухие листья. Ни разу не бросила внутрь отравленных зерен и не рассыпала в междурядьях. От запаха яда ее тошнило, она вытряхивала отраву в кювет, набивала мешок песком и галькой и, раскидывая безобидную смесь, приговаривала: «Счастливо перезимовать, мышки!»

В бараке стало совсем холодно. Для Мелони поставили железную печурку, которая топилась дровами, дымоходную трубу вывели наружу в окно. Только благодаря этой печке еще и можно было пользоваться уборной. В то утро, когда в душе замерзла вода – он был во дворе, – Мелони решила двигаться дальше; одно плохо, некому будет спасать мышей.

– Другого сада тебе сейчас не найти, – предупредил ее старший. Зимой работников не нанимают.

– Зимой я найду работу в городе, – ответила Мелони.

– В каком? – спросил он, но Мелони только пожала плечами.

Ремнем Чарли она потуже стянула пожитки, с трудом влезла в пальто миссис Гроган – оно было узко в плечах и бедрах, руки из рукавов торчали, но, глядя на Мелони, вы бы согласились, что в нем уютно.

– В Мэне нет настоящих городов, – продолжал уговаривать ее старший.

– Для меня и городишко город, – отвечала Мелони. Глядя ей вслед, старший сборщик вспомнил: вот здесь, на этом месте, он уже однажды прощался с ней. Тогда была весна, а сейчас деревья голые, небо налилось свинцовой тяжестью, земля с каждым днем цепенеет, а для снега рано – выпадет и тут же тает. И старшему вдруг захотелось уйти вместе с Мелони куда глаза глядят.

– Наверное, скоро ляжет снег, – громко сказал он.

– Что? – переспросила одна из сборщиц.

– Пока! – крикнул старший вдогонку Мелони, но та не обернулась.

– Скатертью дорожка, – прошипела вторая.

– Шлюха! – подхватила третья.

– Почему шлюха? С кем она спала? Кто видел? – возмутился старший.

– Обыкновенная бродяжка, – сказала первая.

– Зато она ни на кого не похожа, – защищал он Мелони. На мгновение стало тихо, женщины вытаращили на него глаза.

– Втюрился! – наконец прорвало одну.

– Никак ее пропавшему дружку завидует! Женщины рассмеялись.

– Ну уж нет! – запротестовал старший. – Ему не позавидуешь. Надеюсь, она его не найдет. И ему и ей будет лучше.

Работница, чей муж пытался изнасиловать Мелони, не принимала участия в разговоре. Она открыла стоявший рядом с кассой большой, на всех, термос, хотела налить кофе, но вместо него в кружку посыпались отравленные зерна. Мелони, разумеется, не хотела никого отравить (для этого надо было бросить в кофе всего горсть зерен). Таков уж был ее прощальный привет. Работницы молча пялились на них, будто читали по ним, как по картам, свое будущее.

– Понятно теперь, что я хотел сказать? – спросил старший. Взял яблоко из корзины, смачно откусил; оно оказалось водянистое и безвкусное, он сморщился и выплюнул откушенный кусок.

Мелони шагала по дороге в сторону океана, было очень холодно, но ходьба скоро согрела ее. Машин – ни встречных, ни портных – не было, приходилось рассчитывать на свои ноги. Наконец она вышла на шоссе, идущее вдоль побережья, и тут же подвернулась оказия. Из кабины притормозившего грузовика выглянул бойкий парнишка, белесый, с русыми волосами.

– Краски и шеллак из Ярмута к вашим услугам, – сказал он.

Парень был немного моложе Гомера, но в остальном явно ему проигрывал. Парнишка гордо представился специалистом по обработке древесины.

Уж конечно, подумала Мелони, специалист, в лучшем случае коммивояжер, а скорее всего, просто развозит чей‑то товар. Она скупо улыбнулась, пряча щербинку зубов. Парнишка неловко заерзал на сиденье, ожидая ответного приветствия. «Надо же, – подумала Мелони, – я могу любого смутить в считанные секунды».

– А… а куда вы идете? – спросил парнишка, его грузовик тащился рядом с Мелони, от него несло красками, лаком, креозотом.

– В город, – ответила она.

– В какой?

Тут Мелони позволила себе улыбнуться пошире, и парню представилась наглядная картина трагического прошлого ее рта.

– А ты в какой? – ответила она вопросом на вопрос.

– Я еду в Бат. – Парень уже явно нервничал.

– В Бат? – повторила она и пожала плечами. Такого города она не слыхала.

– Не очень большой, но город, – заверил ее специалист по обработке древесины.

Это был город Клары. Д‑р Кедр и Гомер могли бы в свое время сказать ей об этом, но не сказали. Для Мелони это было неинтересно. Она питала к Кларе одно чувство – зависть. Слишком много времени проводил с ней Гомер. Но в Бат ей стоило ехать, там многие знали ферму «Океанские дали». Это был верный путь к Гомеру, о чем Мелони, конечно, не подозревала.

– Так едем в Бат? – осторожно спросил парнишка.

– Точно, – невпопад ответила Мелони и ощерилась, улыбкой ее гримасу нельзя было назвать, так скалит зубы собака.

На День благодарения Уолли приехал домой. Кенди всю осень в субботу и воскресение проводила дома, но Гомер ни разу не видел ее в отсутствие Уолли. Уолли очень этому удивился. Его удивление смутило Кенди, и Гомер понял: она тоже искала предлога для встречи. Но смущаться было некогда – в доме опять полно народа, Олив на седьмом небе от счастья. В духовке – идейка, каждые пятнадцать минут надо поливать ее собственным соком, пора сервировать стол, не до смущения.

Реймонд Кендел и раньше бывал в этот день у Уортингтонов, но первый раз без Сениора. Минут пять он был подчеркнуто вежлив, но скоро увлекся интересным деловым разговором с Олив.

– Отец себя ведет как девушка на свидании, – сказала на кухне Кенди Олив.

– Я польщена, – рассмеялась та.

На этом легкомысленные намеки и кончились. Гомер вызвался разделать индейку на порции и проявил такое искусство, что Олив заметила:

– Быть тебе, Гомер, хирургом!

Уолли рассмеялся. Кенди не знала, куда деть глаза. А Рей Кендел прибавил:

– У парня золотые руки. Все, что они однажды делали, помнят всю жизнь.

– Такие же, как у вас, Рей, – сказала Олив.

Гомер старался как можно скорее покончить с индейкой. И тут Уолли заговорил о войне. Он уже давно подумывает бросить университет и поступить в летную школу, объявил он.

– Когда начнется война – мы ведь можем в нее вступить, – я уже буду летчиком, – прибавил он.

– Ничего подобного ты не сделаешь, – сказала Олив.

– И что тебя так тянет летать? – спросила Кенди. – Ты рассуждаешь как эгоист.

– Почему эгоист? Это мой долг. Защита родины – долг каждого!

– Для тебя это еще одно приключение, – сказала Кенди. – А это и есть эгоизм.

– Ты ничего подобного не сделаешь, – повторила Олив.

– В ту мировую войну меня не взяли по возрасту, я был слишком молод, – сказал Рей. – А в эту, если начнется, не возьмут, потому что слишком стар.

– Вам повезло, – взглянула на него Олив.

– Еще как, – кивнула Кенди.

– Не знаю, – пожал плечами Рей. – Я хотел пойти воевать. Даже прибавил себе лет, но меня кто‑то выдал.

– С тех пор вы поумнели, – сказала Олив.

– Поумнел или нет, но вот за техникой не угонишься. Начнись война, столько всего придумают. Представить себе невозможно.

– А я представляю. И ни о чем, кроме войны, не думаю, – горячо проговорил Уолли.

– Даже о смерти? – спросила Олив, унося остов индейки на кухню. – По‑моему, ты просто не понимаешь, что такое смерть.

– Точно, – сказал Гомер, он‑то видел не одну смерть. Кенди взглянула на него и улыбнулась.

– Ты бы хоть раз мне позвонил, Гомер, в субботу или воскресение, – сказала она.

– Да, правда, – сказал Уолли. – Почему ты не звонил Кенди? А‑а, знаю, – добавил он. – Ты был очень занят Деброй Петтигрю.

Гомер отрицательно покачал головой.

– Не Деброй, а анатомией кроликов, – послышался из кухни голос Олив.

– Анатомией чего? – удивился Уолли.

Но и Олив ошиблась. Изучая в школе биологию по программе последнего года, Гомер через три недели понял, что мистер знает о строении кролика несравненно больше, чем его учитель, похожий на скелета Гуд.

Уилбур Кедр сразу бы догадался, в какой области Гомер превзошел своего нового наставника. Мистер Гуд потерпел фиаско, сравнивая мочеполовую систему кролика, овцы и человека. Внутриутробное развитие плода занимает у кролика всего тридцать дней; на свет рождается от пяти до восьми крольчат. Как и полагается мелким грызунам, крольчиха имеет две полноценные матки, они называются uterus duplex, т.е. «двойная матка». У женщины – Гомер это хорошо знал – фаллопиевы трубы подходят с двух сторон к одной матке, uterus simplex, что значит «простая матка». Третья разновидность матки занимает промежуточное положение; она встречается у некоторых млекопитающих, например у овец. и называется uterus bicornis – «двурогая матка».

Бедняга мистер Гуд, рисуя на белесой от мела доске эти три разновидности, спутал овцу и кролика; конечно, это была не такая уж большая ошибка, было бы куда хуже, если бы он наградил двумя матками женщину, но все‑таки ошибка, Гомер сразу ее эаметил и первый раз в жизни поправил человека, старше себя по рангу и возрасту. «В такой ситуации, – записал однажды Уилбур Кедр – сирота чувствует себя особенно неуютно».

– Прошу прощения, сэр, – сказал Гомер Бур.

– Да, Гомер? – повернулся к ученику мистер Гуд, который при определенном освещении походил своей незащищенностью на препарированных кроликов, лежащих на лабораторных столах учеников. Казалось, с него содрали кожу, чтобы изучать по нему внутренние органы. В глазах притаилось терпение доброго, вконец измученного человека. Только глаза и были в нем живые.

– Все наоборот, сэр, – сказал Гомер.

– Что такое? – не сразу понял мистер Гуд.

– У кролика две полноценные матки: uterus duplex. У овцы матка одна, но раздвоенная, то есть uterus bicornis.

Класс замер. Мистер Гуд заморгал; какой‑то миг, не больше, походил на ящерицу, воззрившуюся на муху.

– А разве я не это самое сказал? – улыбнулся он.

– Нет, вы сказали совсем другое, – пронеслось по классу.

– Значит, я оговорился, – сказал мистер Гуд почти весело. – Я хотел сказать именно то, что говорит Гомер.

– Наверное, я не так вас понял, – пролепетал Гомер.

– Нет, ты все правильно понял, – шумели ученики.

Коротышка Баки – у них с Гомером была кроличья тушка на двоих, – толкнув его в бок, прошептал:

– Где ты всего этого набрался?

– Не знаю, обыщи, – ответил Гомер.

Этим словечкам научила его Дебра. Они часто играли в одну игру. Гомер спрашивал ее о чем‑то неизвестном, а она отвечала: «Не знаю, обыщи». Он лез ей за пазуху или еще куда‑нибудь. Дебра смеялась и, отталкивая его руку, говорила: «Не здесь!» Всегда смеялась и всегда отталкивала. Uterus simplex Дебры Петтигрю оставалась для него за семью печатями.

– Она сказала: «Сделай мне предложение, тогда все у нас будет», – поведал Гомер Уолли, когда они вечером ложились спать.

– Не заходи с ней далеко, – посоветовал ему Уолли. Гомер не рассказал ему, как срезал учителя и как тот после этого переменился. Он и всегда походил на скелета, а сейчас на его лицо легла еще тень бессонных ночей: это был живой труп, изнемогщий от кроличьей анатомии и двойных маток. Глаза у него умоляли – скорей бы на пенсию, неужели возможно такое счастье!

У кого еще, вспоминал Гомер, он видел такое же выражение?

Сестры Анджела и Эдна и даже миссис Гроган могли бы ему подсказать. Разительная смесь предельной усталости и надежды, изнуряющей тревоги и детской веры в будущее вот уже сколько лет даже в самые покойные минуты читалась в лице д‑ра Кедра. Подобное выражение скоро появится и у троих его верных помощниц.

– Что с нами будет? – как‑то утром спросила сестра Эдна сестру Анджелу.

Обе чувствовали, что‑то над ними нависло, на Сент‑Облако надвигаются беды. Добрых женщин оскорбила анкета, которую миссис Гудхолл и д‑р Гингрич рассылали усыновленным сиротам, и полагали, что д‑р Кедр так же к ней отнесся. Но у д‑ра Кедра было чувство юмора, его особенно позабавили ответы бывшего Лужка, попечители нашли их такими прекрасными, что послали их д‑ру Кедру – решили его порадовать.

На вопрос: «Были ли вы под надлежащим надзором?» – Лужок ответил, что д‑р Кедр и сестры буквально глаз с него не спускали. На вопрос: «Как обстояло дело с медицинской помощью?» – написал: «Лучше не могло и быть. Спросите об этом Фаззи Бука, доктор Кедр только что сам за него не дышал. У Фаззи были такие слабые легкие, так старина Кедр сам изобрел аппарат, – захлебывался от восторга Лужок, – подключил к нему Фаззи и спас его». Что же до подбора родителей, тут д‑р Кедр просто гений. «Как можно было угадать, что я рожден торговать мебелью? А он угадал, – делился с попечителями Лужок Грин (ныне Роберт Трясини). – Личная собственность, частное владение, может, для кого и пустой звук, но для сирот эти слова (в том числе и домашняя мебель) значат очень, очень много».

– Кто‑то из вас, должно быть, уронил его в детстве, и он зашиб головку, – сказал д‑р Кедр сестрам Эдне и Анджеле, но было видно, что ответы Лужка ему приятны.

Совет, однако, его ответом не ограничился и, желая прослыть образцом непредвзятости, отправил д‑ру Кедру более кислый отзыв о Сент‑Облаке. Рой Ринфрет из Бутбея (бывший Кудри Дей) кипел от обиды: «Хочет ли младенец, чтобы ему перерезали пуповину? Вот и я так же хотел стать аптекарем! – писал Рой‑Кудри Ринфрет. – Самая прекрасная на свете пара взяла сироту, которого незачем было усыновлять. Он этого никогда не хотел. А меня сплавили этим аптекарям! За нами не было никакого присмотра. Маленькие дети сплошь и рядом натыкались на трупы, – жаловался Кудри попечительскому совету. – Представьте себе, в тот самый день, когда я обнаружил в траве труп, родители, о каких Я мечтал всю жизнь, усыновили другого! Доктор Кедр сказал – у нас сиротский приют, а не зоомагазин, где покупают щенков. А потом приехали эти аптекари и увезли меня в свою аптеку, как бесплатную рабочую силу. Хорошенькое усыновление!»

– Ах ты неблагодарный сопляк! – рассердилась сестра Анджела.

– Как тебе не стыдно, Кудри Дей! – укоряла пустоту сестра Эдна.

– Если бы он был сейчас здесь, я бы его хорошенько отшлепала, – сказала сестра Анджела.

Сестры недоумевали, почему их Гомер не ответил на анкету попечителей. «К вопросу о неблагодарности»… – подумал д‑р Кедр, но попридержал язык. А сестра Анджела, посетовав, перешла к делу. Села за стол и настрочила письмо Гомеру, ничего не сказав Д‑ру Кедру – он устроил бы ей головомойку! «Гомер, ответы на анкету – то немногое, чем ты можешь помочь, – взывала она без обиняков к своему любимцу. – А мы все тут нуждаемся в помощи. Хотя ты там катаешься как сыр в масле, по крайней мере мне так кажется, ты не имеешь права забывать, что твой дом здесь и что человек обязан приносить пользу. Если ты вдруг встретишь достойного молодого врача или медсестру, которые с сочувствием отнесутся к нашему делу, рекомендуй им нас или нам их. Впрочем, ты и сам все понимаешь, мы ведь не молодеем».

А д‑р Кедр на другой день тоже послал Гомеру письмо: «Дорогой Гомер, мне стало известно, что совет попечителей разослал нескольким бывшим воспитанникам Сент‑Облака довольно нелепый вопросник. Ответь на их вопросы, как сочтешь нужным, только, пожалуйста, ответь. И подготовься к более неприятным шагам с их стороны. Видишь ли, мне пришлось написать им о здоровье наших сирот. Я не сообщил им, что не сумел справиться с Аспираторным заболеванием Фаззи Бука и что мы его потеряли. Фаззи все равно не вернешь. Но я вынужден был написать попечителям о твоем сердце. Я подумал, если со мной что случится, кто‑то должен об этом знать. Прости меня, что я раньше не рассказал тебе о твоем состоянии. Я много об этом думал, и я не хочу, чтобы ты узнал о своем сердце от кого‑то другого. Пожалуйста, не пугайся! „Состояние“ слишком сильно сказано в твоем случае; когда ты был маленький, у тебя прослушивались шумы в сердце; но теперь их почти нет – я как‑то слушал тебя, когда ты спал; ты, конечно, этого не помнишь. Я все откладывал разговор о твоем сердце, боясь тебя волновать. (Волнение могло бы причинить вред.) У тебя стеноз клапана легочной артерии, вернее сказать, был стеноз. Только, пожалуйста, не волнуйся. С тобой все в порядке или почти в порядке. Если хочешь знать подробности, я тебе напишу. Сейчас главное, чтобы совет попечителей не расстроил тебя своими глупостями. Помни, тебе нужно избегать стрессовых ситуаций. В остальном ты несомненно можешь вести нормальную жизнь».

«Нормальная жизнь! – подумал Гомер, прочитав письмо. – Бедуин, у которого шалит сердце. А доктор Кедр пишет, что я могу вести нормальную жизнь. Я люблю девушку, невесту лучшего, единственного друга. Это ведь, выражаясь языком доктора Кедра, стрессовая ситуация. А Мелони, разве не была она постоянной стрессовой ситуацией!»

Вспоминая Мелони (это случалось редко), Гомер вдруг чувствовал, что скучает о ней и сердился на себя, чего ради он о ней скучает. И гнал прочь мысли о приюте; чем дальше в прошлое уходила та жизнь, тем больше казалась невыносимой; но, странное дело, вспоминая Сент‑Облако, он всегда скучал о нем. Скучал о сестре Анджеле, сестре Эдне, о миссис Гроган и, конечно, о докторе Кедре – обо всех. Он злился за это на себя, ведь о возвращении туда он не мог даже помыслить.

И как же ему нравилась жизнь в «Океанских далях!» Он любил Кенди, дорожил каждой секундой общения с ней. Когда она уезжала в Кэмден, он старался о ней не думать. Но как можно не думать, если рядом Уолли. И, проводив Уолли в университет, Гомер вздохнул с облегчением. Но и о нем той осенью он очень скучал.

«Когда сирота падает духом, он цепляется за соломинку, начинает лгать, – писал Уилбур Кедр. – Ложь приятна ему, это его единственное творчество, живое дело. Она держит его начеку; ведь надо все время помнить, что ты солгал, предвидеть возможные осложнения и стараться не обнаружить лжи. Сирота не чувствую себя хозяином своей жизни и не верит, сколько ни убеждай, что такова вообще участь людей. Только строя воздушные замки, чувствуешь себя властелином судьбы. Ложь для сироты – соблазн. Я это знаю, я и сам говорю им неправду. Люблю присочинить. Солгал – и, кажется, обманул судьбу».

Вот в таком ключе и написал Гомер свои ответы: пропел дифирамб Сент‑Облаку, упомянул ремонт заброшенных зданий как способ приобщения сирот к жизни местного общества. Он и в ответном письме сестре Анджеле солгал, правда, самую малость – написал, что «посеял» анкету, потому и не ответил до сих пор попечителям, не могли бы они прислать еще один экземпляр. Получив его, Гомер тут же отправил уже готовые ответы, сочиненные с великим старанием; пусть они там думают, что он написал их с ходу, без долгих размышлений.

С напускным спокойствием ответил он и д‑ру Кедру. Конечно, ему интересно узнать о стенозе побольше. Надо ли ему ежемесячно показываться врачу? (Не надо, разумеется, ответил д‑р Кедр.) Есть ли симптомы, которые Гомер может заметить сам? Можно ли ощутить шумы, если они опять появятся. (Не появятся, успокаивал его д‑р Кедр. Если не будешь волноваться.) Может ли почувствовать шумы, если они все‑таки вернутся? (Ради бога, не волнуйся. Не будешь волноваться – не вернутся, внушал ему д‑р Кедр.)

И Гомер старался не волноваться, в комнате Уолли рядом с выключателем приколол вторую, незаполненную анкету; и она разделила участь правил дома сидра – висят на самом видном месте, но никто им не следует. Всякий раз, входя в комнату или выходя, Гомер пробегал взглядом вопросы, на которые он так лихо ответил, слегка, правда, покривив душой. Среди них были настоящие перлы. Вот хотя бы такой: «Есть ли у вас предложения по улучшению воспитательной или организационной работы приюта?» Хоть смейся, хоть плачь!

Новые звуки сопровождали теперь бессонницу Гомера; голые ветви яблонь, освободившись от тяжелых плодов, клацали, стукаясь Друг о дружку, – в начале декабря дул особенно свирепый ветер. Гомер лежал в постели; мертвенный лунный свет явственно очерчивал скрещенные на груди руки. И ему представлялось, что яблони в предчувствии снегопада учатся стряхивать с ветвей снег.

Может, уже и деревья знали, что вот‑вот грянет война. Но Олив Уортингтон о войне не думала. Каждый год слышала она клацание голых веток; ей был привычен вид зимнего сада – то обнаженный, то в кружевах инея. Порывы ветра достигали порой такой силы, что деревья содрогались, сшибались ветвями, гнулись, напоминая пристывших к месту солдат в разных позициях рукопашного боя. Но у Олив за плечами было столько яблоневых битв первых дней декабря, что ей они не могли предвещать войны. И если иногда сад казался Олив особенно голым, она объясняла это тем, что первый раз встречает зиму одна, без Сениора.

«Взрослые не ищут в окружающем мире дурных предзнаменований, – писал д‑р Кедр. – А сироты ищут их всегда и во всем».

Глядя в окно Уолли, Гомер искал в голых кронах знаки, предвещающие завтрашний день – его самого, Кенди и Уолли. Где‑то там среди веток заблудилось будущее д‑ра Кедра и даже Мелони. Что же будет с «работой Господней»?