Ограничение бесконечности. ангел. размышления о поэзии.

Мне все же кажется -- я выздоровею, я могу выздороветь. Прекрасно спал.

Никаких этих снов или иных болезненных явлений. Завтра придет ко мне милая О, все будет просто, правильно и ограничено, как круг. Я не боюсь этого слова -- "ограниченность": работа высшего, что есть в человеке -- рассудка -- сводится именно к непрерывному ограничению бесконечности, к раздроблению бесконечности на удобные, легко переваримые порции -- дифференциалы. В этом именно божественная красота моей стихии -- математики. И вот понимания этой самой красоты как раз и не хватает той. Впрочем, это так -- случайная ассоциация.

Все это -- под мерный, метрический стук колес подземной дороги. Я про

себя скандирую колеса -- и стихи (его вчерашняя книга). И чувствую: сзади,

через плечо, осторожно перегибается кто-то и заглядывает в развернутую

страницу. Не оборачиваясь, одним только уголком глаза я вижу: розовые,

распростертые крылья-уши, двоякоизогнутое... он! Не хотелось мешать ему – и я сделал вид, что не заметил. Как он очутился тут -- не знаю: когда я входил в вагон -- его как будто не было.

Это незначительное само по себе происшествие особенно хорошо

подействовало на меня, я бы сказал: укрепило. Так приятно чувствовать чей-то зоркий глаз, любовно охраняющий от малейшей ошибки, от малейшего неверного шага. Пусть это звучит несколько сентиментально, но мне приходит в голову опять все та же аналогия: ангелы-хранители, о которых мечтали древние. Как много из того, о чем они только мечтали, в нашей жизни материализовалось.

В тот момент, когда я ощутил ангела-хранителя у себя за спиной, я

наслаждался сонетом, озаглавленным "Счастье". Думаю -- не ошибусь, если скажу, что это редкая по красоте и глубине мысли вещь. Вот первые четыре строчки:

Вечно влюбленные дважды два,

Вечно слитые в страстном четыре,

Самые жаркие любовники в мире --

Неотрывающиеся дважды два...

И дальше все об этом: о мудром, вечном счастье таблицы умножения.

Всякий подлинный поэт -- непременно Колумб. Америка и до Колумба существовала века, но только Колумб сумел отыскать ее. Таблица умножения и до R-13 существовала века, но только R-13 сумел в девственной чаще цифр найти новое Эльдорадо. В самом деле: есть ли где счастье мудрее, безоблачнее, чем в этом чудесном мире. Сталь -- ржавеет; древний Бог -- создал древнего, т. е. способного ошибаться человека -- и, следовательно, сам ошибся. Таблица умножения мудрее, абсолютнее древнего Бога: она никогда -- понимаете: никогда -- не ошибается. И нет счастливее цифр, живущих по стройным вечным законам таблицы умножения. Ни колебаний, ни заблуждений. Истина -- одна, и истинный путь -- один; и эта истина -- дважды два, и этот

истинный путь -- четыре. И разве не абсурдом было бы, если бы эти счастливо, идеально перемноженные двойки -- стали думать о какой-то свободе, т. е. ясно -- об ошибке? Для меня -- аксиома, что R-13 сумел схватить самое основное, самое...

Тут я опять почувствовал -- сперва на своем затылке, потом на левом ухе

-- теплое, нежное дуновение ангела-хранителя. Он явно приметил, что книга на коленях у меня -- уже закрыта и мысли мои -- далеко. Что ж, я хоть сейчас готов развернуть перед ним страницы своего мозга: это такое спокойное, отрадное чувство. Помню: я даже оглянулся, я настойчиво, просительно посмотрел ему в глаза, но он не понял -- или не захотел понять -- он ни о чем меня не спросил... Мне остается одно: все рассказывать вам, неведомые мои читатели (сейчас вы для меня так же дороги, и близки, и недосягаемы -- как был он в тот момент).

Вот был мой путь: от части к целому; часть -- R-13, величественное

целое -- наш Институт Государственных Поэтов и Писателей. Я думал: как могло случиться, что древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и поэзии. Огромнейшая великолепная сила художественного слова – тратилась совершенно зря. Просто смешно: всякий писал -- о чем ему вздумается. Так же смешно и нелепо, как то, что море у древних круглые сутки тупо билось о берег, и заключенные в волнах силлионы килограммометров -- уходили только на подогревание чувств у влюбленных. Мы из влюбленного шепота волн -- добыли электричество, из брызжущего бешеной пеной зверя -- мы сделали домашнее животное: и точно так же у нас приручена и оседлана когда-то дикая стихия поэзии. Теперь поэзия -- уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия -- государственная служба, поэзия -- полезность,

Наши знаменитые "Математические Нонны": без них -- разве могли бы мы в школе так искренне и нежно полюбить четыре правила арифметики? А "Шипы" -- это классический образ: Хранители -- шипы на розе, охраняющие нежный Государственный Цветок от грубых касаний... Чье каменное сердце останется равнодушным при виде невинных детских уст, лепечущих как молитву: "Злой мальчик розу хвать рукой. Но шип стальной кольнул иглой, шалун -- ой, ой -- бежит домой" и так далее? А "Ежедневные оды Благодетелю"? Кто, прочитав их, не склонится набожно перед самоотверженным трудом этого Нумера из Нумеров? А жуткие красные "Цветы Судебных приговоров"? А бессмертная трагедия "Опоздавший на работу"? А настольная книга "Стансов о половой гигиене"?

Вся жизнь во всей ее сложности и красоте -- навеки зачеканена в золоте

слов.

Наши поэты уже не витают более в эмпиреях: они спустились на землю; они с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода; их лира -- утренний шорох электрических зубных щеток и грозный треск искр в Машине Благодетеля, и величественное эхо Гимна Единому Государству, и интимный звон хрустально-сияющей ночной вазы, и волнующий треск падающих штор, и веселые голоса новейшей поваренной книги, и еле слышный шепот уличных мембран.

Наши боги -- здесь, с нами -- в Бюро, в кухне, в мастерской, в уборной;

боги стали, как мы: эрго -- мы стали, как боги. И к вам, неведомые мои

планетные читатели, к вам мы придем, чтобы сделать вашу жизнь

божественно-разумной и точной, как наша...

Запись 13-я.

Конспект:

Наши рекомендации