Коллоквиум по детскому психоанализу
Для начала, мне бы хотелось вкратце напомнить предысторию детского психоанализа. Принято считать, что его рождение приходится на 1909 год, когда Фрейд опубликовал статью «Анализ фобии у пятилетнего мальчика». Теоретическая значимость этой публикации неоспорима: она подтвердила, что в случае Маленького Ганса обнаруживались в точности те же составляющие, что были открыты и описаны Фрейдом в других случаях детского психоанализа, проводимого им, начиная с самого возникновения психоанализа взрослых. Между тем, появление данной статьи имело еще одно значение, которое не могло быть обнаружено ранее: описанный психоаналитический случай заложил первый камень в фундамент будущего здания детского психоанализа.
Действительно, он не то что не исчерпывался доказательствами существования Эдипова комплекса и демонстрацией возможных форм его проявления в детском возрасте, но и напрямую подтверждал, что подобные бессознательные устремления вполне могут быть доведены до сознательного уровня. Причем, такое осознание не только не несет никакой угрозы, напротив, оно становится величайшим благом, как для самого ребенка, так и для его окружения. Сам Фрейд описывает это открытие такими словами:[9]«Но теперь я обязан исследовать, не причинен ли Гансу ущерб тем, что на свет были извлечены комплексы, которые мало того, что подавляются детьми, еще и внушают опасения их родителям. Мог ли маленький мальчик всерьез предпринять попытки претворить в действие все то, что связано с его стремлением получить желаемое от матери? Могли дурные намерения по отношению к отцу уступить место скверным поступкам? Подобные опасения, разумеется, приходят в голову многочисленным медикам, если они плохо понимают природу психоанализа и уверены, что дурные инстинкты усиливаются, когда становятся сознательными».
Дальше, на странице 285, он добавляет: «Наоборот, единственный результат психоанализа Ганса заключается в его победе, так как он больше не испытывал страха перед лошадьми, а его отношения с отцом стали достаточно фамильярными, как тот характеризует их с некоторой долей юмора. Но все, что утратил отец в уважении сына, он возместил в его доверии. «Я думал, ты и так все знаешь. Ты ведь знаешь все про лошадей», ‑ однажды сказал ему Ганс. Дело в том, что анализ не разрушает последствий вытеснения. Подавленные инстинкты и впредь остаются усмиренными, но тот же эффект достигается за счет использования совершенно иных средств. Анализ заменяет автоматические и чрезмерные процессы вытеснения и отрицания сознательным контролем и сдерживанием, установленным самыми высокими психическими инстанциями. Одним словом, анализ заменяет избегание устранением. Похоже, этот факт служит доказательством, которое так долго изыскивалось, что сознание выполняет биологическую функцию, а его выход на авансцену дает нам важное преимущество».
Эрмина фон Хуг‑Хелльмут, которой принадлежит честь и слава быть первой, кто стал практиковать систематический детский психоанализ, приступила к этой задаче, придерживаясь целого ряда весьма предвзятых убеждений. Написанная ею по прошествии четырех лет практики статья, озаглавленная «О технике анализа детей», представляет собой наиболее полное и точное изложение ее принципов и техники[10]и наглядно демонстрирует, что она не только отвергла идею возможности анализировать маленьких детей, но и считает необходимым довольствоваться «частичным успехом»; она отказывается проникать в процессе анализа как можно глубже в психику ребенка из‑за страха слишком взбудоражить подавленные влечения и потребности, или впасть в излишнюю зависимость от способности ребенка к ассимиляции.
Эта статья и другие публикации Эрмины фон Хуг‑Хелльмут свидетельствуют, что она не решилась в том числе сколько‑нибудь продвинуться и в анализе Эдипова комплекса. Помимо указанных, ее работы основываются еще и на таком убеждении: когда аналитик работает с детьми, он должен отвергнуть собственно аналитические методы лечения и обратиться, прежде всего, к непосредственному воспитательному и обучающему воздействию.
С тех пор, как в 1921 году была опубликована моя первая работа под заголовком «Развитие одного ребенка», я пришла к целому ряду различных заключений. Анализ, проведенный с мальчиком пяти лет и трех месяцев от роду, позволил мне убедиться (а все последующие проведенные психоанализы только подтверждали это), что не просто более чем возможно, но и весьма желательно зондировать Эдипов комплекс, вплоть до самых глубоких его слоев. Следуя этому правилу можно достичь результатов, по меньшей мере, равных тем, что наблюдаются в анализе взрослых пациентов. С другой стороны, я обнаружила в то же самое время, что проводимый таким образом анализ сам подталкивает аналитика прибегнуть к воспитательному воздействию, несмотря на то, что это ‑ две вещи совершенно несовместимые. Из двух вышеназванных утверждений я вывела основные ведущие принципы моей работы, которые отстаивала во всех своих последующих публикациях, ‑ вот каким путем я пришла к попытке анализа маленьких детей, имеются в виду дети в возрасте от трех до шести лет. Затем я смогла удостовериться, что подобные психоанализы вполне удаются и выглядят весьма многообещающими.
Теперь перейдем к книге Анны Фрейд, к тому, что, похоже, составляет четыре главных ее принципа. Мы обнаруживаем в ней ту же самую основополагающую идею, что уже упоминалась в связи с госпожой Хуг‑Хелльмут, а именно, что в процессе анализа следует поступиться стремлением проникнуть как можно глубже. Анна Фрейд хочет сказать этим, незамедлительно подкрепляя свои слова рядом однозначных утверждений, что отношение ребенка к родителям не должно подвергаться чрезмерному воздействию, иначе говоря, Эдипов комплекс не должен рассматриваться чересчур пристально. Соответственно, приводимые Анной Фрейд примеры не содержат и намека на анализ Эдипова комплекса.
Тут же мы наталкиваемся и на вторую идею: анализ детей необходимо в обязательном порядке сопровождать применением воспитательного воздействия.
Вот что весьма примечательно и дает обильную пищу для размышлений: хотя первая попытка провести психоанализ ребенка была предпринята приблизительно восемнадцать лет назад, и все это время его активно практиковали, самые фундаментальные его принципы, вынуждены мы признать, так и не были четко сформулированы. Если сравнить такое положение дел с развитием психоанализа взрослых, мы сможем констатировать, что с самого начала, то есть с периода некоего равенства, все базовые принципы последнего не только были точно заданы, но еще и доказаны эмпирически, а также скорректированы, вплоть до полного опровержения некоторых из них. Тогда как в детском психоанализе техника хотя и рассматривалась в мельчайших деталях и, понятно, совершенствовалась, но основополагающие принципы оказались незатронутыми.
Чем объяснить тот факт, что развитие детского психоанализа осталось столь незначительным? Зачастую в аналитических кругах можно услышать, что дети не относятся к тем объектам, которые подлежат психоанализу. Этот аргумент не представляется мне достаточно убедительным. Эрмина фон Хуг‑Хелльмут изначально была настроена весьма скептически по отношению к результатам, которых можно достичь, анализируя детей. Она говорит, что была вынуждена «довольствоваться частичным успехом и учитывать издержки». Помимо прочего, она рекомендовала применять собственно аналитическое лечение в крайне ограниченном числе случаев. Анна Фрейд также задает очень жесткие рамки применению детского психоанализа. С другой стороны, ее видение возможностей детского психоанализа более оптимистично. В завершение свое книги, она говорит: «Анализ детей, несмотря на все перечисленные трудности, позволяет нам достичь улучшения и добиться таких успехов и изменений, каких мы даже представить себе не могли в психоанализе взрослых» (на стр. 86).
Чтобы прийти к ответу на собственный вопрос, мне потребуется изложить несколько идей, чью правомерность которым я собираюсь подтверждать по ходу своего выступления. Я думаю, что детский психоанализ так мало продвинулся по сравнению с психоанализом взрослых именно потому, что к первому в отличие от второго никогда не применялся достаточно свободный и непредубежденный подход. С самого рождения развитие детского психоанализа было заторможено и нарушено из‑за определенных предубеждений. Если мы рассмотрим пер вый в истории анализ маленького ребенка, который заложил основу для всех последующих (анализ Маленького Ганса), придется признать, что он был избавлен от этого недостатка. Конечно, в этом случае еще не была выявлена необходимость в какой‑либо специфической технике: отец ребенка, который частично провел этот анализ под руководством Фрейда, был весьма слабо ориентирован в психоаналитической технике. Несмотря на это, у него хватило храбрости проникнуть достаточно глубоко, а результаты, которых он добился, были весьма убедительны. В том описании, к которому я прибегла выше, Фрейд утверждает, что сам он продвинулся бы гораздо дальше. Его слова убедительно доказывают, что он не видел никакой опасности в исчерпывающем анализе Эдипова комплекса; более того, он даже не подразумевал, и это вполне очевидно, что с детьми необходимо придерживаться принципа игнорирования Эдипова комплекса и оставлять его за рамками анализа. Однако, госпожа Эрмина фон Хуг‑Хелльмут, которая оставалась в течение долгих лет если не единственным человеком, то, по меньшей мере, наиболее признанным из всех, кто анализировал детей, вступила в эту область, обремененная принципами, которые ограничивали детский психоанализ, а значит, делали его менее продуктивным, причем не только в том что относится к практическим результатам и определению случаев, подлежащих анализу и т. д., но и в том, что касается теоретических открытий. Потому в течение всего этого времени детский психоанализ, от которого вполне логично было бы ожидать существенного обогащения психоаналитической теории, в этом смысле не дал ничего, что заслуживало бы особого внимания и поддержки. Точно также как и Эрмина фон Хуг‑Хелльмут, Анна Фрейд считает, что, анализируя детей, мы не можем понять больше, вернее, что мы познаем меньше о первом периоде жизни, чем в анализе взрослых.
И здесь я усматриваю следующую причину, которая объясняет столь замедленное развитие детского психоанализа. Порой можно услышать, что поведение ребенка в процессе анализа разительно отличается от поведения взрослого пациента, и, следовательно, требует использования совершенно иной техники. Мне этот аргумент представляется несостоятельным. Если позволите, я бы привела такое выражение: «Дух побеждает тело», то есть мне бы хотелось подчеркнуть, что именно благодаря отношению и внутренней убежденности приходят необходимые технические приемы и средства. Теперь мне следует напомнить то, о чем я уже говорила: если мы подходим к детскому психоанализу с открытым, непредубежденным сознанием, не так уж сложно подобрать средства, чтобы произвести самое глубокое исследование. Последствия подобного подхода не замедлят сказаться на возможности увидеть и понять, какова подлинная природа ребенка, и позволят осознать, что бесполезно устанавливать ограничения психоанализу, идет ли речь о глубинах, которых должен он достичь, или о средствах, которые следует использовать.
Учитывая все то, что я изложила выше, мы вплотную приблизились к главному пункту моей критики, которая адресована книге Анны Фрейд.
Определенный набор технических приемов, использованных Анной Фрейд, можно объяснить, если отталкиваться от двух исходных точек зрения: 1) она считает невозможным установить в отношениях с ребенком психоаналитическую ситуацию; 2) во всех детских случаях она рассматривает применение психоанализа в чистом, беспримесном виде, без какого‑либо педагогического дополнения, как абсолютно неадаптированное и сомнительное.
Первое утверждение неотвратимо приводит ко второму.
Если сравнивать ее технику с той, что используется в анализе взрослых, то, отметим особо, мы в нем безусловно принимаем, что подлинная аналитическая ситуация не может быть установлена иначе, как только с помощью аналитических средств. Мы рассматриваем как самую серьезную ошибку, если обнаруживается, что мы поощряем позитивный трансфер пациента, употребляя те самые средства, которые Анна Фрейд предписывает в первой главе своей книги, или используем его тревогу, чтобы добиться послушания или, тем более, пытаемся запугать и подавить его с помощью авторитарных методов. Можно было бы предположить, что этот подход призван гарантировать нам частичный доступ к бессознательному пациента, но тогда в последствии нам пришлось бы отказаться от возможности установить подлинно аналитическую ситуацию и провести исчерпывающий психоанализ, то есть прийти к его благополучному завершению, проникнув до самых глубоких слоев психики. Как нам известно, мы обязаны последовательно анализировать склонность пациента рассматривать нас, как авторитет ‑ независимо от того, что испытывает он при этом, любовь или ненависть. Лишь анализ этого отношения позволяет нам получить доступ к самым глубоким слоям психики.
Все средства, которые в анализе взрослых мы определяем, как достойные осуждения, настоятельно рекомендуются Анной Фрейд для детского психоанализа. По ее мнению обязательными к применению их делает та самая вводная фаза перед психоаналитическим лечением, которую она считает непременным условием и называет «настройкой» (выучкой, дрессурой) на психоанализ. Казалось бы, вполне очевидно, что после подобной «настройки» она никогда не сможет прийти к установлению подлинно аналитической ситуации. Я нахожу это странным и нелогичным: Анна Фрейд не пользуется необходимыми средствами для установки аналитической ситуации, подменяя их другими, а затем без конца соотносит со своим же собственным постулатом, с его помощью стараясь теоретически подтвердить обоснованность их использования. Таким образом, она старается доказать, что с детьми невозможно установить аналитическую ситуацию, и следовательно, завершить должным образом собственно психоанализ ‑ в том смысле, как он понимается в применении к взрослым пациентам.
Анна Фрейд выдвигает целый ряд причин, подтверждающих необходимость использования усложненных и сомнительных средств, которые она находит обязательными для создания ситуации, позволяющей провести аналитическую работу с ребенком. Эти причины производят на меня впечатление недостаточно обоснованных. Она довольно часто уклоняется от соблюдения наиболее проверенных аналитических правил, причем, именно потому, что, по ее мнению, дети ‑ это существа, принципиально отличающиеся от взрослых людей. Тем не менее, единственная цель всех этих сложных мер ‑ сделать ребенка похожим на взрослого в его отношении к психоанализу. Я усматриваю в этом явное противоречие, и, как мне кажется, его можно было бы объяснить следующим образом: в своих сравнениях Анна Фрейд на первый план выводит сознание и Эго ребенка и взрослого, тогда как мы должны работать, прежде всего, с бессознательным (даже уделяя Эго все положенное внимание). Однако по свойствам бессознательного (а я основываю свое утверждение на глубинных анализах, причем, как детей, так и взрослых), они не столь уж фундаментально отличаются друг от друга. Просто‑напросто, инфантильное Эго не достигло зрелости, а потому дети подвержены гораздо более сильной доминанте собственного бессознательного. Именно этот факт мы в первую очередь должны принимать во внимание и его следует рассматривать как центральную точку нашей работы, если мы хотим понять, как нам воспринимать детей такими, какие есть на самом деле, и анализировать их.
Я не придаю никакой особой ценности той задаче, которую Анна Фрейд так страстно старается выполнить ‑вызвать у ребенка отношение к психоанализу, аналогичное установке взрослого. Кроме того, я думаю, что если Анна Фрейд достигнет этой цели теми средствами, которые она описала (что может быть проделано только в ограниченном количестве случаев), результат ее работы будет существенно отличаться от того, к которому она стремилась изначально, более того, это будет нечто совершенно иное. «Признание собственного заболевания или озлобленности», которого Анна Фрейд добивается от ребенка, только вызывает у него тревогу, которую она, в свою очередь, мобилизует в нем, чтобы достичь собственных целей. Речь идет, прежде всего, о страхе кастрации и чувстве вины. (Я даже не буду задаваться здесь вопросом, в какой мере, у взрослых в том числе, рациональное желание обрести здоровье является всего лишь экраном, который камуфлирует подобную тревогу). Мы не можем основывать длительную аналитическую работу на сознательном намерении, которое, как нам известно, не так уж долго поддерживается в процессе анализа, даже проводимого со взрослым пациентом.
Конечно же, Анна Фрейд рассматривает подобное намерение, в том числе, как необходимое начальное условие, чтобы обеспечить саму возможность анализа, но помимо этой возможности, она также убеждена, что с того момента, как намерение возникло, в наших силах сделать его еще и основой анализа в той мере, в какой он прогрессирует. На мой взгляд, эта идея ошибочна, и каждый раз, когда Анна Фрейд апеллирует к сознательному желанию, на самом деле она обращается к тревоге ребенка и его чувству вины. В этом не было бы ничего предосудительного, так как чувство тревоги и вины, конечно же составляют среди прочих те факторы, от которых частично зависит успех нашей работы; но думаю, что мы должны ясно осознавать природу той поддержки, которую мы используем, и то, каким образом мы ею пользуемся. Психоанализ, каков он есть, представляет собой отнюдь не самый мягкий метод: в нем невозможно избежать любых страданий пациента, и к детям это относится в той же мере, что и к взрослым. Действительно, анализ должен усилить проявление страдания, чтобы сделать его доступным сознательному восприятию, и даже спровоцировать его обострение с целью избавить пациента от последующих перманентных и более тяжких страданий. Мои критические замечания относятся, таким образом, совсем не к тому факту, что Анна Фрейд культивирует тревогу и чувство вины, а, наоборот, к тому, что затем она не прорабатывает их удовлетворительным образом. Как мне кажется, она подвергает ребенка бесполезному и жестокому испытанию, стараясь довести до его сознания его же собственный страх стать сумасшедшим, как это описывается в примере на странице 9. В то же время она оставляет без должной проработки бессознательный источник происхождения этой тревоги, и не пытается в свою очередь утишить ее в той мере, в какой это возможно.
Если, проводя психоанализ, нам действительно приходится обращаться к чувствам тревоги и вины, почему бы не рассматривать их как факторы, которые следует принять как таковые, и не прибегнуть к их систематическому использованию сразу, едва они возникнут?
Я всегда действую именно так, когда провожу анализ, и вполне убедилась, что техническим средствам, основанным на этих принципах, можно всецело доверять. Необходимо лишь отдавать себе отчет в количество тревоги, столь сильной у всех детей, которые гораздо более восприимчивы к ней и переживают ее намного острее, чем взрослые. Причем, надо не только учитывать, но и соответственно применять этот учет в аналитической работе.
Анна Фрейд утверждает (на стр. 56), что недружелюбное и тревожное отношение ребенка позволяет сделать незамедлительный вывод о том, что установился негативный трансфер, так как «чем сильнее нежная привязанность ребенка к матери, тем менее он расположен испытывать дружественные порывы к незнакомцам». Я не думаю, что мы можем сравнивать эти отношения, как предлагает Анна Фрейд, особенно, у совсем маленьких детей, которые отвергают всех, с кем еще незнакомы. Мы не так уж много знаем о маленьких детях, но анализ самых ранних стадий развития способен нам помочь и многому нас научить, в том числе, и по поводу того, что касается, к примеру, мышления трехлетнего ребенка. Только невротизированные и крайне амбивалентные дети демонстрируют страх и враждебность по отношению к незнакомцам. Вот чему учит меня собственный опыт: если я сразу же анализирую эту антипатию, как проявление тревоги и переноса отрицательных чувств, если я, интерпретируя таким образом, соотношу их с тем материалом, который ребенок производит по ходу анализа, и возвожу к подлинному объекту этих чувств, то есть к матери, то незамедлительно наблюдаю уменьшение тревоги. Это проявляется в установлении более позитивного трансфера и сопровождается дублированием оживления в игре. У детей более старшего возраста ситуация аналогичная, хотя и отличается в некоторых деталях. Очевидно, моя методика предполагает, чтобы я изначально приняла, что навлекаю на себя как негативный, так и позитивный трансфер, а также исследую и тот, и другой вплоть до его самых глубоких корней, которые располагаются в эдипальной ситуации. Эти меры, как одна, так и другая прекрасно согласуются с психоаналитическими принципами, но Анна Фрейд отвергает их по причинам, которые я нахожу слабо обоснованными.
Итак, я думаю, что радикальное отличие, которое разделяет наше восприятие тревоги и чувства вины у детей, кроется вот в чем: Анна Фрейд использует эти переживания, чтобы настроить ребенка определенным образом, тогда как я с самого начала позволяю им обнаружить себя и сразу же заставляю работать на психоанализ. Как бы там ни было, это весьма редкий случай, когда у ребенка можно вызвать тревогу без того, чтобы она проявилась как источник нарушений и страдания или даже как обстоятельство, определяющее исход анализа, если при помощи психоаналитических средств тотчас не принять контрмер и не заставить эти чувства полностью исчезнуть.
Более того, Анна Фрейд использует этот метод только в самых крайних случаях, по меньшей мере, так она утверждает в своей книге. Во всех остальных она пытается любыми возможными способами вызвать положительный перенос с целью выполнить условие, которое считает непременным для дальнейшей работы: расположить ребенка к собственной личности.
Такой подход также представляется мне ложным, так как, без всякого сомнения, мы способны работать в более уверенной и эффективной манере, применяя чисто аналитические средства. Далеко не все дети в самом начале анализа встречают нас страхами и неприязнью, для этого надо особенно постараться; Мой опыт позволяет утверждать, что если ребенок жизнерадостный и по отношению к нам настроен дружелюбно, у нас уже есть все основания полагать, что установился позитивный трансфер, и непосредственно опираться на него. В нашем арсенале имеется еще один вид оружия, отлично работающий, испытанный, к которому аналогичным образом мы прибегаем в анализе взрослых пациентов, хотя как раз с ними‑то нам не предоставляется случая столь быстро и четко применить его. Я хочу сказать, что мы можем проинтерпретировать этот позитивный трансфер, или другими словами, как в детском психоанализе, так и в анализе взрослых, в его интерпретациях мы восходим вплоть до первичного объекта. В целом, не так уж трудно обнаружить негативный трансфер, впрочем, как и позитивный, и получить все возможности, чтобы провести аналитическую работу, если с самого начала мы используем и тот, и другой в соответствие с аналитическими правилами. Частично уклоняясь от негативного трансфера, мы достигнем, как со взрослыми, усиления позитивного трансфера, который согласно детской амбивалентности вскоре приведет в свою очередь к повторному возникновению негативного трансфера. Аналитическая ситуация установлена, а проделанная работа действительно выстраивается в психоаналитическом ключе. Более того, мы выявили в самом ребенке ту основу, на которую теперь можно опираться, а зачастую, еще и предоставляется возможность довести некоторую информацию до окружения ребенка. Кратко говоря, мы соблюли обязательные для психоанализа условия, а если нам удалось избежать карательных мер, трудных для исполнения и не слишком внятно описанных Анной Фрейд, мы обеспечили нашей работе (что, на мой взгляд, гораздо важнее) истинную ценность и в целом успешное проведение анализа по всем пунктам, какие встречаются в анализе взрослого пациента.
Но тут я сталкиваюсь с очередным возражением, выдвинутым Анной Фрейд во второй главе книги, озаглавленной «Средства, используемые в анализе детей». Чтобы работать так, как я обычно это делаю, нам необходимо получить от ребенка ассоциативный материл. Анна Фрейд и я, мы обе признаем за очевидный факт, как все, кто занимается детским психоанализом, что дети не способны, да и не желают вырабатывать ассоциации точно так же, как это происходит у взрослых, тем более, нереально набрать достаточно пригодного материала, если использовать только вербальные средства. В числе методов, которые Анна Фрейд считает удовлетворительными для замены недостающих словесных ассоциаций представлены и те, чью ценность мой собственный опыт подтверждает безусловно. Если чуть более внимательно рассмотреть применение этих средств, например, рисунка или варианта, когда ребенок рассказывает выдуманные истории, легко заметить, что их цель состоит именно в том, чтобы собрать аналитический материал иным способом, нежели благодаря ассоциациям, но соблюдая аналитические правила; а также, что в работе с детьми особенно важно прежде всего создать условия для свободного течения их фантазии, и вовлечь их в эту деятельность. Одно из утверждений Анны Фрейд, содержит прямое указание относительно того, как мы действуем, чтобы этого добиться, и требует особенно пристального внимания. Она декларирует, что «нет ничего проще, чем дать ребенку понять интерпретацию сна». И чуть дальше (на стр. 31): «Даже если ребенок не слишком умный, даже если по всем остальным пунктам он производит впечатление плохо подготовленного, если вообще подлежащего анализу, тем не менее, всегда есть возможность проинтерпретировать его сны». Я думаю, что эти дети не были бы так плохо подготовлены к анализу, если бы в других областях, как в интерпретации снов, Анна Фрейд стремилась бы к пониманию символизма, который ребенок выражает со столь явной очевидностью. Собственно, мой опыт показывает, что действовать таким образом можно не то что с детьми в целом, но даже с самыми слаборазвитыми, которые действительно мало предрасположены к анализу.
Это весьма действенный рычаг, и нам нужно использовать его в детском психоанализе. Ребенок в изобилии предоставит свои фантазии, если мы будем следовать за ним с убежденностью в том, что рассказанные им истории носят символический характер. В третьей главе книги Анна Фрейд выдвигает энное число аргументов против техники игры, которую я предлагаю как точку отсчета, но чье применение в аналитических целях, а не просто как предмет наблюдения, она оспаривает. В частности, она находит сомнительным, что драма, представляемая в детских играх может иметь символический смысл, и думает, что в этих играх могут проявляться просто‑напросто бытовые наблюдения ребенка, его обыденные ежедневные переживания и опыт. Я должна заметить, что описания моей техники, представленные Анной Фрейд, выдают, как плохо она ее поняла: «Если ребенок опрокидывает игрушечный фонарь или одного из персонажей игры, она (Мелани Кляйн) очевидно интерпретирует это действие как следствие агрессивных тенденций по отношению к отцу, а если ребенок сталкивает друг с другом две тележки, она анализирует эту игру как предполагаемое наблюдение за половым актом родителей». Никогда я не выдвигала до такой степени случайных интерпретаций детской игры. Я уже высказывалась по этому поводу в одной из моих последних статей.[11]Если ребенок выражает на деле один и тот же психический материал в различных версиях, зачастую, с помощью различных средств, а именно, игрушек, воды, вырезания ножницами, рисунка и т.п.; если я могу, с другой стороны, наблюдать, что такая активность сопровождается чувством вины, выказанным или проявляемым в форме тревоги, или тем более в форме репрезентаций, которые предполагают сверхкомпенсацию и служат для выражения реактивных образований; если я уже выявила некоторые закономерности, только тогда я интерпретирую все эти явления, которые связываю с бессознательной сферой и аналитической ситуацией. Практические и теоретические условия для интерпретации остаются в точности такими же, как в анализе взрослых.
Небольшого размера игрушки, использованные мной, являются всего лишь одним из многих средств самовыражения, которые я предлагаю ребенку. Среди прочих можно выделить: бумагу, карандаши, кисточки, веревки, шарики, кубики, и в особенности, воду. Все это поступает в распоряжение ребенка, который делает с ними то, что захочет сам, и нужно только для того, чтобы открыть доступ к его воображению и освободить его. Некоторые дети довольно долго не прикасаются к игрушкам, а во время обострения неделями могут заниматься вырезанием. В случае, когда ребенок страдает полным блокированием процесса игры, игрушки, похоже, остаются единственным средством исследовать как можно лучше природу происхождения этой блокады. Некоторые дети, особенно совсем маленькие, сразу же бросают игрушку, как только им удалось с ее помощью отыграть какую‑либо из своих фантазий или пережитый опыт, доминирующий в их психике. После этого они могут перейти ко всевозможным другим видам игр, в которых выбирают себе определенную роль, а остальные предоставляют играть мне или включают другие объекты, находящиеся в комнате.
Столь подробно я останавливалась на технических подробностях моей работы, потому что мне бы хотелось донести как можно точнее, в чем на самом деле состоит принцип, который, по моему опыту, позволяет использовать наиболее полный спектр ассоциаций ребенка и до самых глубоких слоев проникать в их бессознательное.
В наших силах не теряя времени установить надежный контакт с бессознательным ребенка: дети подстегиваются убеждением, которому гораздо более податливы, нежели взрослые, а также собственным бессознательным и импульсивными побуждениями. Благодаря этим особенностям можно существенно сократить путь, прокладываемый психоанализом к последним через контакт с Эго ребенка, и проще установить непосредственную связь с его бессознательным. Очевидно, такой перевес бессознательного мы принимаем как факт и должны полагаться на то, что вид символической репрезентации, преобладающий в бессознательном, будет естественнее у ребенка, нежели у взрослого, фактически, мы должны предполагать, что он‑то и превалирует у детей. Последовать за ребенком далее по этому пути ‑ означает войти в контакт с бессознательным, обращаясь к нему на его же собственном языке, после того как этот язык был расшифрован. Избрав подобный способ действия, мы очень быстро отыщем подход и к самому ребенку. Безусловно, зачастую не получается применить его на деле столь же легко и просто, как это выглядит на первый взгляд. Если бы это было так, детский психоанализ занимал бы совсем мало времени, что весьма далеко от реальности. В анализе детей мы довольно часто сталкиваемся с сопротивлением, не только менее явным, чем в анализе взрослых, ‑ оно стабильно принимает форму, которая у детей носит совершенно естественный, природный характер, а следовательно, проявляется в виде тревоги.
Чтобы определить следующий важнейший фактор, который дает возможность, как мне кажется, проникнуть в бессознательное ребенка, понаблюдаем за детьми, которые разыгрывают то, что происходит у них внутри, и за тем, как меняется их отношение: какие модификации принимает их игра, когда они ее прекращают или напрямую выражают испытываемый приступ тревоги. Если во всем многообразии психологического материала мы отыщем то, что вызывает эти изменения, мы неизбежно придем в итоге к чувству вины, которое в свою очередь тоже необходимо интерпретировать.
Два этих фактора, по моим наблюдениям, служат самыми надежными помощниками в детском психоанализе. Оба они, как один, так и второй зависят друг от друга и взаимно друг друга дополняют. Только интерпретируя и уменьшая тревогу ребенка каждый раз, когда ее проявления доступны нашему восприятию, мы сумеем получить доступ к бессознательному и только так откроем свободную дорогу детской фантазии. Затем, нам останется всего лишь следовать символизму фантазий, чтобы вскоре обнаружить вновь проявляющуюся тревогу. Так мы обеспечим продвижение в анализе.
Объяснения, данные мной по поводу техники, и значимость, которую я придаю символизму действий ребенка, не следует истолковывать так, будто детский психоанализ должен обходиться совсем без свободных ассоциаций в собственном смысле термина.
Я уже отмечала выше, что Анна Фрейд и я, как любой, кто анализирует детей, обе мы считаем, что дети не способны и не желают ассоциировать на тот же манер, что и взрослые. Хотелось бы только добавить, что на мой взгляд, они, прежде всего, не могут этого не потому, что не умеют переводить свои мысли в словесную форму, совсем не в том состоит недостаток (он присутствует в сколько‑нибудь значительной мере только у самых маленьких детей), но потому, что им противостоит тревога, порождающая сопротивление словесным ассоциациям. Рамки данной статьи не позволяют мне расширить и подробно исследовать эту интереснейшую проблему, я вынуждена ограничиться лишь несколькими краткими примерами из моего опыта в поддержку этой идеи.
Репрезентация при помощи игрушек на самом деле соответствует символической репрезентации в целом, так как подразумевает определенную дистанцию по отношению к самому субъекту и служит таким же средством перевести в нее тревогу, как словесное самовыражение. Следовательно, если нам удастся ослабить тревогу и поначалу добиться хотя бы непрямых репрезентаций, мы все же увидим, что затем у нас появилась возможность подойти и к наиболее полному вербальному самовыражению, на какое ребенок способен и подвергнуть его анализу. Далее на основе многочисленных повторений мы сможем убедиться, что в те моменты, когда тревога особенно сильна, непрямые репрезентации вновь выходят на первое место. Приведу краткую иллюстрацию этих процессов. Едва анализ более или менее продвинулся вперед, мальчик пяти лет от роду рассказал мне сон, интерпретация которого позволила проникнуть очень глубоко и была чрезвычайно эффективна. Эта интерпретация заняла все время психоаналитического сеанса, и все без исключения ассоциации были вербальными. Спустя два дня он снова рассказал мне сон, который явился продолжением предыдущего. Ассоциации, связанные со вторым сном выражались с огромным трудном, их приходилось вытягивать буквально слово за слово. Сопротивление также было весьма демонстративным, а тревога заметно более сильной, чем накануне. Ребенок опять вернулся к коробке с игрушками, и при помощи кукол и других объектов, он разыгрывал передо мной свои ассоциации, всякий раз заново прибегая к словам, когда ему удавалось преодолеть сопротивление. На третий день из‑за вскрытого в предыдущие два дня материала тревога возросла еще больше. Выражение ассоциаций практически полностью перетекло в игру ‑ с предметами и с водой.
Если оба вышеописанных принципа применять последовательно, то есть пойти за ребенком в избранном им способе репрезентации, а также ясно отдавать себе отчет в том, насколько легко зарождается у него тревога, мы вправе будем рассматривать ассоциации, как важнейшее аналитическое средство, но используемое, как уже было отмечено, лишь время от времени, и как одно из средств в числе многих других.
Полагаю, поэтому, что высказывание Анны Фрейд остается неполным, когда она говорит: «Временами, вынужденные непроизвольные ассоциации равным образом приходят нам на помощь» (на стр. 41). Появление или отсутствие ассоциаций всегда зависит от определенного правильного настроя анализируемого, отнюдь не от случая. Что касается Эго, мы сможем прибегать к означенн