Последние годы жизни Ивана Гончарова

«Обрыв» стал последним крупным художественным произведением Гончарова. Но после конца работы над произведением, жизнь его сложилась очень трудно. Больной, одинокий, Гончаров часто поддавался душевной депрессии[4]. Одно время мечталось ему даже взяться за новый роман, «если старость не помешает», как писал он П. В. Анненкову. Но не приступил к нему. Он всегда писал медленно, натужно. Не раз жаловался, что не может быстро откликаться на события современной жизни: они должны основательно отстояться во времени, и в его сознании. Все три романа Гончарова были посвящены изображению дореформенной России, которую он хорошо знал и понимал. Те процессы, которые происходили в последующие годы, по собственным признаниям писателя, он понимал хуже, и не хватало у него ни физических, ни нравственных сил погрузиться в их изучение.

Гончаров продолжал жить в атмосфере литературных интересов, интенсивно переписываясь с одними писателями, лично общаясь с другими, не оставляя и творческой деятельности. Он пишет несколько очерков: «Литературный вечер», «Слуги старого века», «Поездка по Волге», «По восточной Сибири», «Май месяц в Петербурге». Некоторые из них были опубликованы посмертно. Следует отметить ещё ряд замечательных выступлений Гончарова в области критики. Такие, например, его этюды, как «Мильон терзаний», «Заметки о личности Белинского», «Лучше поздно, чем никогда», давно и прочно вошли в историю русской критики в качестве классических образцов литературно-эстетической мысли.

Гончаров оставался в полном одиночестве и 12 (24) сентября 1891 года он простудился. Болезнь развивалась стремительно, и в ночь на 15 сентября он умер от воспаления легких на восьмидесятом году жизни. Иван Александрович был похоронен на Новом Никольском кладбище Александро-Невской лавры (в 1956 году перезахоронен, прах писателя перенесли на Волково кладбище). В некрологе, опубликованном на страницах «Вестника Европы», отмечалось: «Подобно Тургеневу, Герцену, Островскому, Салтыкову, Гончаров всегда будет занимать одно из самых видных мест в нашей литературе»

В Ульяновске именем Гончарова названа центральная улица города, существует музей Гончарова, памятники, мемориальная беседка.

В Екатеринбурге именем Гончарова названа маленькая улочка, впоследствии перекрытая многоуровневой парковкой ТЦ Карнавал.

Память

Памятники:

В Ульяновске
* Улицы, носящие имя И. Гончарова в городах:
* России: Ульяновск, Брянск, Калининград, Магнитогорск, Москва, Новороссийск, Пенза, Саранск, Уфа, Тула, Чебоксары;
* Украины: Винница, Днепропетровск, Запорожье, Мариуполь, Николаев, Симферополь, Хмельницкий;
* Казахстане: Алма-Ата
* Ульяновский областной краеведческий музей имени Гончарова.
* Ульяновский областной драматический театр имени Гончарова.
* Сквер имени Гончарова (Ульяновск).
* Историко-литературный музей писателя (Ульяновск).
* Центральная городская библиотека имени Гончарова (Ульяновск).
* Литературная премия имени Гончарова.
* Ежегодный Всероссийский Гончаровский праздник (Ульяновск).

Адреса в Санкт-Петербурге

* 06.1837 — 10.1852 года — доходный дом Шамшева — Литейный проспект, 52;
* конец 02.1855 — 1856 — дом Кожевникова — Невский проспект, 51;
* 1857 — 15.09.1891 — дом М. М. Устинова — Моховая улица, 3.

Первые публикации важнейших произведений

* «Обыкновенная история»: журнал «Современник», 1847 г., третья и четвёртая книги журнала (март и апрель). Первое отдельное издание — 1848 г.
* «Обломов»: журнал «Отечественные записки», 1859 г., № 1-4.
* «Обрыв»: журнал «Вестник Европы», 1869 г., № 1-5. Первое отдельное издание — 1870 г.

Примечания

1. Поэзия Московского Университета от Ломоносова и до
2. Панаев И. И. Воспоминания о Белинском: (Отрывки) // И. А. Гончаров в воспоминаниях современников / Ответственный редактор Н. К. Пиксанов. — Серия литературных мемуаров. — Л.: Художественная литература, Ленинградское отделение, 1969. — С. 45—47. — 282 с.
3. Панаев И. И. Воспоминания о Белинском: (Отрывки) // И. А. Гончаров в воспоминаниях современников / Ответственный редактор Н. К. Пиксанов. — Серия литературных мемуаров. — Л.: Художественная литература, Ленинградское отделение, 1969. — С. 45—47. — 282 с.
4. Лотман Ю. М. Современность между востоком и западом // Знамя. — М.: 1997. — № 9.
5. Д-р Г.В Сегалин Патогенез и биогенез великих и замечательных людей // Клинический архив гениальности и одаренности. — 1925. — Т. 1. — № 1.

Литература

* Кублицкий Г. И. По материкам и океанам. Рассказы о путешествиях и открытиях. — М.: Детгиз, 1957. — 326 с.
* Котельников В. А. Иван Александрович Гончаров. — М., 1993.
* Краснощекова Е. А. Гончаров: Мир творчества. — СПб.: Пушкинский фонд, 1997.
* Мельник В. И. И. А. Гончаров и Ф. М. Достоевский // Русская народная линия. — № 14.11.2011.
* Мельник В. И. И. А. Гончаров и Ф. М. Достоевский // Русская народная линия. — № 16.11.2011.
* Мельник В. И. И. А. Гончаров и Ф. М. Достоевский // Русская народная линия. — № 17.11.2011.
* Хозиева С. Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. — М.: Рипол Классик, 2002.
* И. А. Гончаров. — М.: Издательство АН СССР, 1950.
* Шулятиков В. М. Проповедник «Живого дела»: Памяти И. А. Гончарова // Курьер. — 1901. — № 257.

И.А.Гончаров. Язык его произведений (И.И.КОВТУНОВА)

Три знаменитых романа И.А. Гончарова – «Обыкновенная история», «Обломов» и «Обрыв», ни в чем не повторяя друг друга, отразили три больших периода русской истории, в общей сложности – полвека. Гончаров чутко улавливал веяния времени, ощущал самый ход истории, рождение нового и отмирание старого как живой, органичный процесс. О своих персонажах Гончаров писал: «Я слышу отрывки их разговоров, и мне часто казалось, прости, Господи, что я это не выдумываю, а что это все носится в воздухе около меня и мне только надо смотреть и вдумываться».

Каждый из романов – шедевр русской прозы второй половины XIX века. В них ярко воплотились черты личности И.А. Гончарова – проницательный ум и человеческая доброта, острая наблюдательность и мягкий юмор, здравый смысл и поэтическое восприятие мира (он умел слышать «шум сфер», прислушиваться «к росту травы»). Сочетание этих качеств с высочайшим художественным мастерством более всего роднит Гончарова с Пушкиным (в статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров писал: «Пушкин – отец, родоначальник русского искусства»; «Пушкин <...> был наш учитель – и я воспитался <...> его поэзиею»). Главные герои романов Гончарова существуют в пространстве русской культуры как реальные, живые лица. Дядя и племянник в «Обыкновенной истории», Илья Ильич Обломов в «Обломове» – бессмертном романе, касающемся основных ценностей жизни и основных проблем России, бабушка Татьяна Марковна и ее внучки в «Обрыве» занимают такое же значительное место в литературе, как и пушкинские герои. Героини «Обрыва» сопоставимы по духу и по символической значимости с героинями «Евгения Онегина». В отличие от «романа в стихах», «Обрыв» – «поэма в прозе». Поэмой назвал этот роман И.Северянин: «Я прочитал “Обрыв”, поэму Гончарова. // Согласна ль ты со мной, что Гончаров – поэт?». Трудно с этим не согласиться.

Особое место в творчестве И.А. Гончарова занимает «Фрегат “Паллада”» – блестящее описание кругосветного путешествия на парусном корабле. Гончаров исполнял при адмирале должность литератора-секретаря, призванного записывать события каждого дня. Очерки этого путешествия в виде писем к друзьям вылились в художественное произведение, в котором проявились все замечательные качества писателя – любознательность, наблюдательность, остроумие, невозмутимость и чувство юмора.

Надо отметить, что основные герои романов Гончарова воплощают в себе не только черты русской жизни определенной эпохи, но во многом и вечные, общечеловеческие свойства.

Повествование у Гончарова строится как живое общение с читателем. Автор размышляет о характере и судьбе своих героев, делает предположения, задает вопросы, на которые потом отвечает, часто неожиданным образом. Гончаров превращает читателя в заинтересованного собеседника, вовлекаемого в ход описываемых событий и в размышления писателя. Например: «“Стало быть, у него много было денег?” – следует за этим вопрос. – “Ничего у него не было, кроме жалованья и… долгов!”». Вот отрывок из романа «Обрыв», где в конце главы вопросы задает себе герой, а в начале следующей главы на них отвечает автор: «Боже мой! – в отчаянной зависти вскрикнул он. – Кто он, кто этот счастливец?..» <...> «Что за тайна! Кто это?..» Далее следует ответ автора: «XXIII. А никто другой, как Марк Волохов, этот пария, циник, ведущий бродячую, цыганскую жизнь».

Многочисленны формы живого общения с адресатом в книге «Фрегат “Паллада”» – обращения, вопросы, приглашения взглянуть на великолепную картину природы: «Где вы, где вы, В.Г.? Плывите скорей сюда».

В художественном мире Гончарова присутствует важное для мировоззрения писателя противопоставление сна, застоя, неподвижности, абсолютного покоя, равнозначного покою движения по кругу с повторением одного и того же и – изменений, деятельности, динамики, человеческого творчества, новизны. В создании картин застоя участвует характерное для описательной манеры Гончарова будущее время в значении повторяющегося действия. Вот как описывается круговорот дней в «Сне Обломова»:

«По указанию календаря, наступит в марте весна, побегут грязные ручьи с холмов, оттает земля и задымится теплым паром; скинет крестьянин полушубок, выйдет в одной рубашке на воздух и, прикрыв глаза рукой, долго любуется солнцем, с удовольствием пожимая плечами».

А вот эпизод из повседневной жизни обитателей Обломовки:

«Изредка кто-нибудь вдруг поднимет со сна голову, посмотрит бессмысленно, с удивлением, на обе стороны и перевернется на другой бок, или, не открывая глаз, плюнет спросонья и, почавкав губами, или поворчав что-то под нос себе, опять заснет».

Так же рисуется и жизнь взрослого Ильи Ильича: «Илья Ильич встанет утром часов в девять, <...> потом примется за кофе. <...> Потом сядет дочитывать начатые на даче книги, иногда приляжет небрежно с книгой на диван и читает».

В книге «Фрегат “Паллада”» при описании штиля в экваториальной зоне, когда парусный корабль почти не движется и дни текут однообразно, появляется будущее время в такой же функции:

«В этом спокойствии, уединении от целого мира, в тепле и сиянии, фрегат принимает вид какой-то отдаленной степной русской деревни. Встанешь утром, никуда не спеша, с полным равновесием в силах души, с отличным здоровьем, с свежей головой и аппетитом, выльешь на себя несколько ведер воды прямо из океана и гуляешь, пьешь чай, потом сядешь за работу».

«Выйдешь на палубу, взглянешь и ослепнешь от нестерпимого блеска неба, моря».

«Мы прилежно смотрели на просторную гладь океана и молчали, потому что нечего было сообщить друг другу. Выскочит разве стая летучих рыб и, как воробьи, пролетит над водой: мгновенно все руки протянутся, глаза загорятся. “Смотрите, смотрите!” – закричат все, но все и без того смотрят, как стадо бонитов гонится за несчастными летуньями, играя фиолетовой спиной на поверхности. Исчезнет это явление, и все исчезнет, и опять хоть шаром покати».

«Только фрегат напряженно движется и изредка простонет, да хлопнет обессиленный парус или под кормой плеснет волна – и опять все торжественно и прекрасно-тихо».

Отличительная черта романов Гончарова – высочайшее искусство диалога. Диалоги играют большую роль в композиции романов. Часто движение сюжета осуществляется в диалогах. В диалогах даются и сведения о героях. Например, из разговора Штольца с Обломовым читатель узнает о юности Обломова, о планах деятельной жизни, впоследствии не реализованных и погибших. Главная сюжетная линия «Обыкновенной истории» построена на блестящих и остроумных диалогах между дядей Петром Иванычем и племянником Александром. Таким же мастерством и блеском отличаются диалоги между Обломовым и Захаром в «Обломове», между бабушкой Татьяной Марковной и ее внуком Райским в «Обрыве».

Сила диалогов и их живой интерес основываются на столкновении контрастных натур, характеров, мировоззрений. В «Обыкновенной истории» часто применяется стилистический контраст, порождаемый столкновением разных стилистических пластов языка, взятых из далеких друг от друга сфер жизни. В мыслях и речах Александра в «Обыкновенной истории» присутствуют слова, выражения и даже длинные цитаты из поэзии Пушкина и других поэтов, несущие на себе печать романтического подхода к жизни, возвышенной патетики, бурной игры страстей и под. Изъятые из контекста, эти выражения утрачивают свой первоначальный смысл. Они контрастируют с реальностью, в которой находится Александр, и, в частности, с реальностью, представленной в холодных и деловых речах дяди. Стилистический контраст рождает комический эффект. Например, Александр в пылу страстей думает о своем сопернике словами Ленского: «Это не даром, не даром», – твердил он сам с собою: «тут что-то кроется! Но я узнаю, во что бы то ни стало, и тогда горе –…

Не попущу, чтоб развратитель,
Огнем и вздохов и похвал,
Младое сердце искушал…,
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек,
Чтобы двух-утренний цветок
Увял, едва полураскрытый».

Дядя отрезвляет Александра, отказавшись быть секундантом на дуэли: «Как слушать серьезно такой вздор: зовет в секунданты!»; «Граф не станет драться»; «у меня язык не поворотится предложить ему такую глупость»; «Полно дичь пороть, Александр!».

В диалогах Гончаров широко применяет прием комического переосмысления слов одного из собеседников в высказывании другого собеседника. Так, слова Александра в репликах дяди оказываются в таком контексте, который обнажает излишнюю напыщенность этих слов, их неуместность, нелепость, несоответствие реальной ситуации.

– А я думал, вы прощаетесь перед свадьбой с истинными друзьями, которых душевно любите, с которыми за чашей помянете в последний раз веселую юность и, может быть, при разлуке крепко прижмете их к сердцу.
– Ну, в твоих пяти словах все есть, чего в жизни не бывает или не должно быть. С каким восторгом твоя тетка бросилась бы тебе на шею! В самом деле, тут и истинные друзья, тогда как есть просто друзья, и чаша, тогда как пьют из бокалов или стаканов, и объятия при разлуке, когда нет разлуки. Ох, Александр! (Курсив И.А. Гончарова. – И.К.)

– Так! Ну, как хочешь. Помни о деле, Александр: я скажу редактору, чем ты занимаешься.
– Ах, дядюшка, как можно! Я непременно докончу извлечения из немецких экономистов.
– Да ты прежде начни их. Смотри же, помни, презренного металла не проси, коль скоро совсем предашься сладостной неге. (Курсив И.А. Гончарова. – И.К.)

– Неизвестно, кто кого убьет, – сказал Александр.
– Наверное он тебя. Ты ведь, кажется, вовсе стрелять не умеешь, а по правилам первый выстрел – его.
– Тут решит Божий суд.
– Ну, так воля твоя – он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется!

В диалогах встречается игра на разных значениях одного и того же слова в репликах двух персонажей, выражающая комическое недоразумение:

– Это все старое и ветхое, что вы мне показываете, кроме собора да питейной конторы, – сказал я. – Где же новое, молодое, свежее?
– Свежее? Есть свежие стерляди, икра, осетрина, дичь.

Поэтическая лексика широко применяется не только в диалогах, но и в изложении автора. Например, словоупотребление Александра юмористически переосмысляется и в репликах дяди Петра Иваныча, и в авторском тексте: «Вот он сидит в вольтеровских креслах. <...> На губах блуждает улыбка; видно, что он только что отвел их от полной чаши счастья. Глаза у него закроются томно, как у дремлющего кота, или вдруг сверкнут огнем внутреннего волнения». (Курсив И.А. Гончарова. – И.К.)

Слова из поэтических текстов служат у Гончарова приемом противопоставления простых и естественных чувств миру страстей, романтического пафоса, преувеличенной мечтательности, патетики и под. Естественность и простота сочетаются обычно у героев Гончарова с силой и глубиной характера. Счастливый момент в жизни Ольги из «Обломова» передается с помощью отрицания мира праздника: «Не снился ей ни праздничный пир, ни огни, ни веселые клики; ей снилось счастье, но такое простое, такое неукрашенное». Сравните у Лермонтова: «И снился мне сияющий огнями // Вечерний пир в родимой стороне». Сравните также описание пира Петра Великого у Пушкина: «Отчего пальба и клики и эскадра на реке?».

Поэтическая лексика и цитаты из поэзии обладают большой ассоциативной силой. За ними может стоять целое мировоззрение, целый поэтический мир. Присутствие фрагментов поэзии в прозе Гончарова обогащает ее содержание, способствует выразительности и глубине характеристик героев, яркости описания контрастных явлений, наполняет повествование легким юмором.

Можно сказать, что прозе Гончарова присуще своего рода «мышление стилями» (выражение В.В. Виноградова). Контраст стилей передает контраст точек зрения на явление, придавая художественному образу стереоскопичность, объемность.

Критики дружно отмечали у Гончарова выдающийся живописный талант. Это относится и к картинам природы, и к описанию предметов, и особенно к изображению людей. Гончаров внимательно всматривался в лица людей. Он видел в лице, фигуре, позах, походке отражение характера, внутреннего мира, душевных движений. Показательно, что в кругосветном путешествии его интересовали прежде всего типы людей, характеры. Гончаров изображал людей четко, рельефно, почти скульптурно. Если второстепенные персонажи обычно очерчиваются несколькими выразительными штрихами, то в образах главных героев его романов присутствует удивительное богатство и разнообразие красок и оттенков.

Но живописность никогда не была у Гончарова самоцелью. Его картины и образы предельно насыщены мыслью. С художественной одаренностью у него сочетался глубокий ум. По убеждению Гончарова, одной живописности для писателя недостаточно. В художественном почерке Гончарова запечатлелась уравновешенность всех начал, присущая его индивидуальности. Проявилось и отсутствие крайностей максимализма, субъективизма, отклонений от объективного положения вещей. В нем не было повышенного внимания к своему «я». Взгляд Гончарова был обращен к миру, и это позволило ему отчетливо видеть окружающее, глубоко проникать в самую суть человеческих характеров и событий.

Издатель первого полного собрания сочинений И.А. Гончарова (1899 год) С.А. Венгеров заметил, что Гончаров не был способен к изображению второстепенных вещей, а только главных. Он обладал искусством синтеза, обобщения, типизации. Гончаров брался только за большие задачи, поэтому он написал всего три романа. Но эти романы значительны. Гончаров умел в немногом сказать многое.

В романах Гончарова все лица и события, все второстепенные явления группируются вокруг главной цели. По словам Гончарова, разрозненные явления в сознании писателя постепенно соединяются «магнетическими токами» в органическое единство, в «сеть жизненных сплетений». В каждом романе – одна главная задача, но крупного социально-исторического масштаба.

Вехи писательской судьбы. И.А. Гончаров. (Кругосветное путешествие Гончарова на фрегате "Паллада".)

Особой страницей, неожиданной для многих, стало кругосветное путешествие Ивана Александровича. Тем более, что в кругу друзей за Гончаровым прочно укрепилось прозвище «принц де Лень». Вот то самое «но», о котором мы говорили в начале нашей главы.

Что явилось последним толчком, поводом, который убедил «принца де Лень» отправиться в путь? В первую очередь, он был писателем, и трудился, как мы помним, над «Обломовым», в котором хотелось раскрыть глаза и поведать горькую правду о национальных недостатках и общих слабостях. Одну из них подметил еще Пушкин, заключивший: «Мы ленивы и нелюбопытны». Этот горький вывод нашел подтверждение в наблюдениях самого Гончарова: «…Сбираясь куда-нибудь на богомолье, в Киев, или из деревни в Москву, путешественник не оберется суматохи, по десяти раз кидается в объятия родных и друзей, закусывает, присаживается и т.п». Уроженец Петербурга боится побывать в недалеком Кронштадте «оттого, что туда надо ехать морем», хотя «стоило бы съездить за тысячу верст, чтобы только испытать этот способ путешествия».

«Мы ленивы и нелюбопытны»… А ведь это ограниченное пугливое самодовольство, нежелание узнавать и учиться новому – признаки все той же обломовской лени. Лени, которую преуспевающий Гончаров начал уже обнаруживать в собственном чиновничьем существовании – «бывало, не заснешь, если в комнату ворвется большая муха <…>; бежишь от окна, если от него дует, бранишь дорогу, когда в ней есть ухабы <…>. «Скорей же, скорей в путь!» – восклицал, вопреки сомнениям и робости, писатель, осуществляя важнейшую заповедь «начни с себя».

Путешествие длилось три года (1852–1855) и еще три года Гончаров работал над своими путевыми записями. Извиняющие нотки слышатся во вступлении к первому из очерков. Гончаров говорит о себе в третьем лице: «Автор не имел ни возможности, ни намерения описывать свое путешествие, как записной турист или моряк, еще менее, как ученый. Он просто вел, сколько позволяли ему служебные занятия, дневник, и по временам посылал его в виде писем к приятелям в Россию…. Теперь эти приятели хором объявляют автору, что он будто должен представить отчет о своем путешествии публике. Напрасно он отговаривался тем, что <…> писал только беглые заметки о виденном или входил в подробности больше о самом себе, занимательные для <…> приятелей и утомительные для посторонних людей, что потому дневник не может иметь литературной занимательности».

Вопреки опасениям «Фрегат…» увлек читателя, да так, что Гончарову пришлось дважды «дописывать» его. В 1891(!) году вышел в свет очерк «По восточной Сибири», где писатель подробнее поведал о заключительном этапе своего путешествия. Ранее появился очерк «Через двадцать лет». В нем престарелый путешественник « досказал» историю фрегата, на котором совершил путешествие, сделал смотр оставшимся в живых и, увы, умершим к тому времени участникам похода. Свои воспоминания Иван Александрович заключает советом всем читателям: «…Если представится случай идти (помните, «идти», а не «ехать») на корабле в отдаленные страны – <…> ловите этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений».

Не однажды писатель рвался повторить былой поход. В 1871 году возможность представилась побывать в Америке, но Гончаров был уже стар и болен, так что не решился вновь пуститься в такое странствие. Но когда писатель скончался, на могилу среди прочих был возложен венок «от командира и офицеров фрегата «Паллада». «Фрегат “Палладу”» можно причислить к книгам, заложившим традицию путешествий в литературе русского реализма.

Путешествие помогло Гончарову написать главную книгу своей жизни – «Обломова». Книгу, которая оказалась очень нужной и «востребованной» современниками. В судьбе каждой страны есть этапы, когда люди, кто с нетерпением, кто со страхом, ожидают наступления перемен. Таким было время перед реформами 1861 года. И роман Гончарова ответил на вопросы эпохи. «… “Обломов” победоносно захватил собой все страсти, все внимание все помыслы читателей. В каких-то пароксизмах наслаждения все грамотные люди прочли “Обломова”. <…> Без всякого преувеличения можно сказать, что в настоящую минуту во всей России нет ни одного <…> заштатного городка, где бы не читали “Обломова”, не хвалили “Обломова”, не спорили об “Обломове”». Два ведущих критика, Н.А. Добролюбов и А.В. Дружинин, посвятили разбору романа обстоятельные статьи.

Роман был закончен единым порывом небывалого творческого напряжения. Писатель отправлялся в курортный Мариенбад лечиться от тяжких недугов. «…Я приехал сюда 21 июня, – сообщал он друзьям, выделяя курсивом подробности о своем «отдыхе», – а сегодня 29 июля, а у меня закончена первая часть Обломова, написана вся вторая часть и довольно много третьей, так что лес уже редеет, и я вижу вдали … конец». «Странно покажется, что в месяц мог быть написан почти весь роман: не только странно, даже невозможно…» – останавливался в недоумении перед собственной творческой силой Гончаров. Но объяснимо, если учесть, с каким художническим самозабвением погрузился писатель в работу: «И как принялся, если б Вы видели!» Персонажи будущей книги, как живые, вставали перед его мысленным взором. «…Узнайте, – писал он И.И. Льховскому, – что я занят… не ошибетесь, если скажете женщиной! да, ей: нужды нет, что мне 45 лет, а сильно занят Ольгой Ильинской… не надышусь, не нагляжусь».

Может быть, потому что сам автор видел своих героев живыми, реальными людьми, читатели восприняли их не как литературных персонажей. Обломов воплотил давний, заветный замысел Гончарова, «с той самой минуты, как начал писать» – «изображение честной, доброй, симпатической натуры, в высшей степени идеалиста, всю жизнь… ищущего правды, встречающего ложь на каждом шагу, обманывающегося и, наконец, окончательно охлаждающегося и впадающего в апатию и бессилие от сознания слабости своей и чужой…».

Карьера Гончарова-чиновника шла меж тем своим чередом, достиг он и «степеней известных». Но! Гончаров обладал высшей смелостью: он не боялся быть непохожим на всех. Немало пострадав от запрещений и сокращений, он снова решает начать с себя и становится цензором. Должность цензора была издавна окружена пренебрежением свободомыслящих людей. В русской литературе не счесть эпиграмм на цензоров и их нелепые запреты. «Угрюмый сторож муз, гонитель давний мой», – так иронически назвал его Пушкин в своем «Послании к цензору». Вместе с тем поэт считал, что на Руси необходима система запретов на «насмешки грубые и площадную брань». И в том же стихотворении набросал портрет идеального цензора:

Но цензор гражданин, и сан его священный:
Он должен ум иметь прямой и просвещенный…<…>
Он друг писателю, пред знатью не труслив,
Благоразумен, тверд, свободен, справедлив.

Можно сказать, Гончаров исполнил пушкинский завет. При его активных хлопотах были разрешены к печатанию многие рассказы и повести И.С. Тургенева, в том числе «Муму». Иван Александрович воскрешал замалчиваемое прошлое, добившись печатания полного, без купюр, собрания сочинений Д.И. Фонвизина.

Если же Гончарову-цензору что-то не нравилось в современной литературе и критике, он прямо высказывал свои мнения. Так, писатель смело критиковал кумира молодежи шестидесятых годов Д.И. Писарева, считая, что тот «злоупотребляет умом и талантом». Как видим, Гончаров не исключал «ума» и «талантливости» у своего оппонента. Вполне понятно: литератору сороковых годов не могла понравиться запальчивость и категоричность, «насмешливая брань» с которыми молодой критик нападал на «старую» литературу, на Пушкина.

«Я видел Христа, и Он меня простил…» (А.Ф. КОНИ. Понедельник, 18 Июня 2012)

18 июня исполняется 200 лет со дня рождения великого русского писателя Ивана Гончарова. Столетие минуло уже и с памятной речи А.Ф. Кони, посвященной писателю. С тех пор романы Гончарова «Обломов», «Обрыв», «Обыкновенная история» давно стали хрестоматийными произведениями, изучение которых входит в школьную программу. Но каждое новое поколение читателей ищет на их страницах свои ответы на вопросы о характере русской души и русской жизни – и той минувшей эпохи, и нынешней. А «Фрегатом «Палладой» зачитываются те, кого манят далекие времена и берега, кто ищет в них не только экзотику, но и смысл жизни. Как и любой по-настоящему большой писатель, Иван Гончаров остается нашим современником, творчество которого всегда и актуально, и вечно.

В Ульяновске, Москве, Брянске, Калининграде, Магнитогорске, других российских городах есть улицы, театры и библиотеки, названные именем Гончарова. С 1979 года проводятся ежегодные Всероссийские Гончаровские праздники. В 2006-м в рамках подготовки к празднованию 200-летнего юбилея писателя учреждена Литературная премия И.А. Гончарова: за продолжение гончаровских традиций в литературе, а также за вклад в изучение жизни и творчества Гончарова.

Сто лет назад, в годину грома и молний Отечественной войны, у нас родились два человека, которым суждено было сыграть выдающуюся роль в родной словесности. Оба горячо, и каждый по-своему, любили Россию. Один, твердый во взглядах на ее призвание и нужды и стойкий в проведении в жизнь своих убеждений, сыпал, как кремень, при каждом прикосновении с действительностью искры ума, таланта, любви, негодования... Это был Герцен… А другой был тот, в чью память мы собрались здесь сегодня и кого хотим помянуть. Замечательно, что в тот же год в Англии родился Диккенс, столь любимый современными поколениями русских читателей и во многом сходный с Гончаровым в приемах и объеме своего творчества. Только что говоривший на этой кафедре, академик Овсянико-Куликовский уже сказал нам о художнике великой силы, о бытописателе, умевшем в ярком образе отметить такое присущее нашей жизни явление, как обломовщина. Но рядом и в неразрывной связи с творчеством писателя стоит его личность. На ней я хочу преимущественно остановиться, хотя бы и в кратком очерке. На это мне дает право давнее знакомство с Гончаровым, которого я видел и слышал в первый раз вскоре по возвращении его из кругосветного путешествия. В начале семидесятых годов я снова встретился с ним и был в дружеских отношениях в течение последних пятнадцати лет его жизни. В моем жилище хранится толстая пачка его писем, полных живого и глубокого интереса, а со стен на меня смотрят Вера с Марком Волоховым и Марфинька в оригинальных рисунках Трутовского с посвящением их автору «Обрыва», завещанные мне последним. С мыслью о Гончарове связывается у меня благодарное воспоминание о впечатлениях юных лет в незабвенные для русской литературы времена, когда в конце пятидесятых годов как из рога изобилия сыпались чудные художественные произведения – «Дворянское гнездо» и «Накануне», «Тысяча душ» и «Обломов», «Горькая судьбина» и «Гроза».

Не могу, однако, не коснуться свойств, условий и содержания его творчества. Обращаясь к свойству последнего, необходимо отметить его крайний субъективизм, то есть тот личный характер, которым оно всецело проникнуто. Произведения Гончарова – прежде всего изображение и отражение его житейских переживаний. Он сам сказал: «Что не выросло и не созрело во мне самом, чем я сам не жил, то недоступно моему перу; я писал свою жизнь и то, что к ней прирастало». Поэтому его личность тесно связана с творчеством, и на последнем постепенно отражается все, что трогало его душу, как теплое воспоминание, как яркая действительность или как захватывающая мысль и внимание картина. Говоря однажды о Толстом, он писал Валуеву, что «Толстой набрасывает на жизнь широкую сеть и в нее захватывает разнообразные явления и множество лиц», но то же самое можно сказать и о нем самом. Зорко приглядываясь и чутко прислушиваясь к образам и звукам «прираставшей» к нему жизни, он переживал их в душе, и потому в его произведениях чувствуется не меньше «сердца горестных замет», чем «ума холодных наблюдений»; потому в них под прозрачной тканью вымысла видятся, как и у Толстого, частые автобиографические подробности. Вообще если искать сравнения между крупными русскими писателями, то Гончаров ближе других подходит к Толстому, и у него, как у Толстого, почти отсутствует юмор. Изображая жизнь, он, конечно, не мог не отмечать вызывающих улыбку или смех людей, встречавшихся ему на жизненном пути и перевоплощаемых им в своих произведениях. Обломовский Захар, вестовой на «Палладе», «слуги» содержат в себе черты неподдельного комизма. Но это лишь плод тонкой наблюдательности Гончарова. Там же, где он пытался создавать сложные комические положения, ему это не удавалось. Достаточно припомнить слабый в художественном отношении и почти карикатурный образ Крицкой в «Обрыве». Написав большой юмористический рассказ «Иван Савич Поджабрин», Гончаров потом сам от него открещивался и не допустил перепечатки его в полном собрании своих сочинений. У него, как и у Толстого (Толстого первой половины его творчества), нет в произведениях политических или общественных вопросов, которые ставились бы или разрешались автором. И это потому, что Толстого более всего интересовала нравственная природа человека вообще, независимо от условий, в которых ей суждено проявляться, а Гончаров стремился изобразить национальную природу русского человека, его народные свойства несмотря на то или иное общественное положение. Поэтому, вероятно, Гончаров менее других выдающихся русских писателей был понятен иностранцам, и лишь много лет спустя после его кончины на него обратил внимание германской публики талантливый писатель Евгений Цабель, а уже в самые последние годы им стала заниматься и восхищаться итальянская критика. Может быть, некоторым сходством в творчестве объясняется и то особенно теплое чувство, с которым говорил мне Толстой о Гончарове в 1887 году в Ясной Поляне, прося передать ему свой сердечный привет и выражение особой симпатии, несмотря на весьма малое с ним личное знакомство.

Другой особенностью, свойственной творчеству Гончарова, была выношенность его произведений, благодаря которой «Обломов» и «Обрыв» – в особенности второй – писались долгие годы и появлялись сначала в виде отдельных, имевших целостный характер отрывков. Так, «Обломову» за несколько лет предшествовал «Сон Обломова», а «Обрыву» – тоже за много лет – «Софья Николаевна Беловодова». Гончаров точно следовал рецепту замечательного художника-живописца Федотова: «В деле искусства надо дать себе настояться; художник-наблюдатель – то же, что бутыль с наливкой: вино есть, ягоды есть – нужно только уметь разлить вовремя». Медлительному, но творческому духу Гончарова была несвойственна лихорадочная потребность высказаться по возможности немедленно, и этим в значительной степени объясняется гораздо меньший успех «Обрыва» сравнительно с двумя первыми его романами: русская жизнь опередила медлительную отзывчивость художника. Ему было свойственно страдальчески переживать тяжелые муки рождения своих произведений. Он часто сомневался в себе, падал духом, бросал написанное и принимался за то же произведение снова, то не доверяя своим силам, то пугаясь разгара своей фантазии. Так, он писал в 1868 году М.М. Стасюлевичу: «Морально вы осмысливали мой труд («Обрыв»), предсказывая его значение, и поселили и во мне вместо прежней недоверчивости к самому себе некоторую уверенность к написанному и бодрость – идти дальше. Теперь я смелее гляжу вперед, – и плодом этого то, что все стоит у меня в голове готовое, как будто то, что крылось так долго где-то внутри меня, вдруг высыпало, как сыпь, наружу. Ах, если б совсем уже в течение лета нарвало и прорвалось. Как это нужно! Тогда бы я оправдался и перед публикой в долгом молчании... Теперь вся перспектива открылась передо мной до самой будущей могилы Райского с железным крестом, обвитым тернием». В том же году он писал тому же: «У меня мечты, желания, молитвы Райского кончаются, как в музыке, торжественным аккордом, апофеозом родины, России, божества и любви. Я просто боюсь этого небывалого у меня притока фантазии, боюсь, что маленькое перо мое не выдержит, не поднимется на высоту моих идеалов». Однако он знал цену этим мукам творчества. Когда в половине восьмидесятых годов почетный академик К.Р. сообщил ему, что трудится над большой нотой, которая стоит ему то неимоверных усилий, то радостных мгновений, то минут отчаяния, он отвечал: «Вот эти-то минуты отчаяния и суть залога творчества! Это глубоко радует меня... Если б их не было, а было одно только доброе и прекрасное, тогда хоть перо клади».

К условиям творчества Гончарова кроме его медлительности относилась и тяжесть самого труда как орудия творчества. Сомнения автора касались не только существа его произведений, но и самой формы в ее мельчайших подробностях. Это доказывают <