Арсений иванович несмелов (митропольский)

ЗВЕЗДА МОРЕЙ, МАРИЯ

На диких берегах Бретани

Бушуют зимние ветры.

Пустуют в ветре и тумане

Рыбачьи черные дворы.

Печально поднят лик мадонны

В часовне старой. Дождь идет.

С ее заржавленной короны

На ризу белую течет.

Единая, земному горю

Причастная! Ты, что дала

Свое святое имя морю!

Ночь тяжела для нас была.

Огнями звездными над нами

Пылал морозный ураган.

Крутыми черными волнами

Ходил гудящий океан.

Рукой, от стужи онемелой,

Я правил парус корабля.

Но ты сама, в одежде белой,

Сошла и стала у руля.

И креп я духом, маловерный,

И в блеске звездной синевы

Туманный нимб, как отблеск серый,

Сиял округ твоей главы.

1920

ИКОНКА

Иконку, черную дощечку,

Нашли в земле ─ пахали новь...

Кто перед нею ставил свечку?

В чьем сердце теплилась любовь?

Кто осветил ее своею

Молитвой нищего раба,

И посох взял и вышел с нею

На степь, в шумящие хлеба,

И, поклоняясь ветрам знойным,

Стрибожьим внукам, водрузил

Над полем пыльным, беспокойным

Убогий символ божьих сил?

1919

***

Ты странствуешь, ты любишь, ты счастлива...

Где ты теперь? ─ Дивуешься волнам

Зеленого Бискайского залива

Меж белых платьев и панам.

Кровь древняя течет в тебе недаром.

Ты весела, свободна и проста...

Блеск темных глаз, румянец под загаром,

Худые милые уста...

Скажи поклоны князю и княгине.

Целую руку детскую твою

За ту любовь, которую отныне

Ни от кого я не таю.

КАНАРЕЙКА

На родине она зеленая...

Брэм

Канарейку из-за моря

Привезли, и вот она

Золотая стала с горя,

Тесной клеткой пленена.

Птицей вольной, изумрудной

Уж не будешь – как ни пой

Про далекий остров чудный

Над трактирною толпой!

10.V.21

***

Печаль ресниц, сияющих и черных,

Алмазы слез, обильных, непокорных,

И вновь огонь небесных глаз,

Счастливых, радостных, смиренных, ─

Все помню я... Но нет уж в мире нас,

Когда-то юных и блаженных!

Откуда же являешься ты мне?

Зачем же воскресаешь ты во сне,

Несрочной прелестью сияя,

И дивно повторяется восторг,

Та встреча, краткая, земная,

Что бог нам дал и тотчас вновь расторг?

27.VIII.22

***

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.

Как горько было сердцу молодому,

Когда я уходил с отцовского двора,

Сказать прости родному дому!

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.

Как бьется сердце, горестно и громко,

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом

С своей уж ветхою котомкой!

25.VI.22

ПАНТЕРА

Черна, как копь, где солнце, где алмаз.

Брезгливый взгляд полузакрытых глаз

Томится, пьян, мерцает то угрозой,

То роковой и неотступной грезой.

Томят, пьянят короткие круги,

Размеренно-неслышные шаги, ─

Вот в царственном презрении ложится

И вновь в себя, в свой жаркий сон глядится.

Сощуривши, глаза отводит прочь,

Как бы слепит их этот сон и ночь,

Где черных копей знойное горнило,

Где жгучих солнц алмазная могила.

9.IX.22

ДРЕВНИЙ ОБРАЗ

Она стоит в серебряном венце,

С закрытыми глазами. Ни кровинки

Нет в голубом младенческом лице,

И ручки ─ как иссохшие тростинки.

За нею кипарисы на холмах,

Небесный град, лепящийся к утесу,

Под ним же Смерть: на корточках, впотьмах,

Оскалив череп, точит косу.

Но ангелы ликуют в вышине:

Бессильны, Смерть, твои угрозы!

И облака в предутреннем огне

Цветут и округляются, как розы.

ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА ГИППИУС(1869 ─ 1945) З.Н.Гиппиус ─ поэтесса, прозаик, литературный критик, одна из ярких представительниц «старшего» символизма. Писать стихи она начала с семи лет, а ее литературный дебют состоялся в 1888г. в журнале «Северный вестник». Брак с Д.С.Мережковским – редкий в мировой литературе пример союза двух людей, которые на протяжении полувека духовно обогащали и дополняли друг друга. В начале ХХ века салон Мережковских в Петербурге привлекал к себе приверженцев символизма. Именно благодаря Мережковскому и Гиппиус вошел в круг символистов и начал печататься в их журнале «Новый путь» молодой А.А.Блок; там же появились первые статьи Андрея Белого. З.Н.Гиппиус считала наиболее важной для себя литературно-общественную деятельность, выступала как критик и публицист (чаще всего под псевдонимом Антон Крайний). В России Гиппиус выпустила три поэтических сборника: «Собрание стихов.1889 - 1903»(1904), «Собрание стихов. Книга вторая (1903 - 1909)» (1910), «Последние стихи.1914 - 1918» (1918). Лирика З.Н.Гиппиус этого периода отличается умением передать сложность и противоречивость человеческого чувства, яркой афористичностью, мастерским владением словом, искусством звукописи. Большевистский переворот Мережковский и Гиппиус прокляли и в1920г. навсегда покинули Россию. Поселились в Париже. Они до конца своих дней оставались в яростной оппозиции к СССР, осуждая попытки других эмигрантов более лояльно отнестись к новой власти. В годы второй мировой войны такая позиция привела их к коллаборацианизму и полной изоляции в эмигрантских кругах. Первый эмигрантский сборник Гиппиус вышел в Берлине в 1922г. Вершина поэтического мастерства поэтессы – сборник 1938г. «Сияния». Гиппиус скончалась в Париже 9 сентября 1945 г. Похоронена рядом с мужем на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа недалеко от французской столицы. Литература: Николюкин А.Н. Зинаида Гиппиус: Поэт в эмиграции//Русское литературное зарубежье. М.,1991. Вып.1; Савельев С.Н. Жанна д’Арк русской религиозной мысли: Интеллектуальный профиль З.Гиппиус. М.,1992; Захаров А.Н. О поэтическом мире З.Гиппиус//Российский литературоведческий журнал.1994. №5/6.

ЗА ЧТО?

Качаются на луне

Пальмовые перья.

Жить хорошо ли мне,

Как живу теперь я?

Ниткой золотой светляки

Пролетают, мигая.

Как чаша, полна тоски

Душа ─ до самого края.

Морские дали ─ поля

Бледно-серебряных лилий...

Родная моя земля,

За что тебя погубили?

1936

ЗЕРКАЛА

А вы никогда не видали? В саду или в парке ─ не знаю, Везде зеркала сверкали. Внизу, на поляне, с краю, Вверху, на березе, на ели. Где прыгали мягкие белки, Где гнулись мохнатые ветки,─Везде зеркала блестели. И в верхнем ─ качались травы, А в нижнем ─ туча бежала... Но каждое было лукаво, Земли иль небес ему мало,─ Друг друга они повторяли, Друг друга они отражали... И в каждом ─ зари розовенье Сливалось с зеленостью травной; И были, в зеркальном мгновенье, Земное и горнее ─ равны. 1936

* * *

Господи, дай увидеть!

Молюсь я в часы ночные.

Дай мне еще увидеть

Родную мою Россию.

Как Симеону увидеть

Дал Ты, Господь, Мессию,

Дай мне, дай увидеть

Родную мою Россию.

СЧАСТЬЕ

Есть счастье у нас, поверьте,

И всем дано его знать.

В том счастье, что мы о смерти

Умеем вдруг забывать.

Не разумом, ложно-смелым.

(Пусть знает,— твердит свое),

Но чувственно, кровью, телом

Не помним мы про нее.

Глаза больного ребенка;

О, счастье так хрупко, тонко:

Вот слово, будто меж строк;

Увядший в воде цветок,—

И кто-то шепчет: «Довольно!»

И вновь отравлена кровь,

И ропщет в сердце безвольном

Обманутая любовь.

Нет, лучше б из нас на свете

И не было никого.

Только бы звери, да дети,

Не знающие ничего.

Весна 1933

ЗАКАТ

Освещена последняя сосна. Под нею темный кряж пушится.Сейчас погаснет и она. День конченый ─ не повторится. День кончился. Что было в нем? Не знаю, пролетел, как птица. Он был обыкновенным днем, А все-таки ─ не повторится. ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВИЧ ИВАНОВ(1866 ─ 1949) В.И.Иванов, мэтр русского символизма, непогрешимый судья поэтической эрудиции, по возрасту принадлежал к старшим символистам, по эстетическим взглядам и убеждениям – к младшим. Иванов изучал историю в Московском университете, римское право и классическую филологию ─ в Берлинском университете. Особенно его интересовали античная трагедия, философия культуры Ф.Ницше и культ Диониса (в 1921г. в Бакинском университете он защитил докторскую диссертацию о дионисийстве). Воплощением дионисийства в своей жизни Вячеслав Иванов считал свою жену, писательницу Л.Д.Зиновьеву-Аннибал. Стихи писал с детства (впервые были напечатаны в 1898г.). Еще во время пребывания за границей вышли его сборники «Кормчие звезды»(1903) и «Прозрачность»(1904). Петербургская квартира Вячеслава Иванова в 1905 – 1909гг. (знаменитая «башня» в доме на Таврической улице) стала центром поэтических, философских и религиозных собраний. В 1907г. Иванов пережил страшную трагедию – смерть горячо любимой жены. Ее памяти он посвятил сборник стихов «Cor ardens»(«Пламенеющее сердце»,1911-1912). После Октябрьской революции Иванов работал в советских культурных учреждениях, в 1920-1924гг. преподавал филологию в Баку. В 1924г. он был командирован в Рим для научной работы, где остался и прожил в эмиграции до конца жизни (вплоть до начала второй мировой войны сохранял советское гражданство). В Италии он активно занимался изучением творчества Ф.М.Достоевского, работал над романом «Повесть о Светомире царевиче», в 1936г. опубликовал сборник «Римские сонеты». Поэзия Вячеслава Иванова отличается усложненным синтаксическим строем, намеренно архаизированным языком и глубокой философичностью. Литература: Бахтин М.М. Из лекций по истории русской литературы: Вяч.Иванов//Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979; Минц З.Г. А.Блок и Вяч.Иванов//Ученые записки Тартуского государственного университета.1982. Вып.604; Корецкая И. Над страницами русской поэзии и прозы начала века. М., 1995; Аверинцев С.С. Поэты. М.,1996. РИМСКИЕ СОНЕТЫ I

Вновь, арок древних верный пилигрим,

В мой поздний час вечерним 'Ave Roma'

Приветствую как свод родного дома,

Тебя, скитаний пристань, вечный Рим.

Мы Трою предков пламени дарим;

Дробятся оси колесниц меж грома

И фурий мирового ипподрома:

Ты, царь путей, глядишь, как мы горим.

И ты пылал и восставал из пепла,

И памятливая голубизна

Твоих небес глубоких не ослепла.

И помнит в ласке золотого сна,

Твой вратарь кипарис, как Троя крепла,

Когда лежала Троя сожжена.

II

Держа коней строптивых под-уздцы,

Могучи пылом солнечной отваги

И наготою олимпийской наги,

Вперед ступили братья-близнецы.

Соратники Квиритов и гонцы

С полей победы, у Ютурнской влаги,

Неузнаны, явились (помнят саги)

На стогнах Рима боги-пришлецы.

И в нем остались до скончины мира.

И юношей огромных два кумира

Не сдвинулись тысячелетья с мест.

И там стоят, где стали изначала —

Шести холмам, синеющим окрест,

Светить звездой с вершины Квиринала.

III

Пел Пиндар, лебедь: «Нет под солнцем блага

Воды милей». Бежит по жилам Рима,

Склоненьем акведуков с гор гонима,

Издревле родников счастливых влага.

То плещет звонко в кладезь саркофага;

То бьет в лазурь столбом и вдаль, дробима,

Прохладу зыблет; то, неукротима,

Потоки рушит с мраморного прага.

Ее журчаньем узкий переулок

Волшебно оживлен; и хороводы

Окрест ее ведут морские боги:

Резец собрал их. Сонные чертоги

Пустынно внемлют, как играют воды,

И сладостно во мгле их голос гулок.

IV

Окаменев под чарами журчанья

Бегущих струй за полные края,

Лежит полузатоплена ладья;

К ней девушек с цветами шлет Кампанья.

И лестница, переступая зданья,

Широкий путь узорами двоя,

Несет в лазурь двух башен острия

И обелиск над Площадью ди-Спанья.

Люблю домов оранжевый загар

И людные меж старых стен теснины

И шорох пальм на ней в полдневный жар;

А ночью темной вздохи каватины

И под аккорды бархатных гитар

Бродячей стрекотанье мандолины.

V

Двустворку на хвостах клубок дельфиний

Разверстой вынес; в ней растет Тритон,

Трубит в улиту; но не зычный тон,

Струя лучом пронзает воздух синий.

Средь зноя плит, зовущих облак пиний,

Как зелен мха на демоне хитон!

С природой схож резца старинный сон

Стихийною причудливостью линий.

Бернини, — снова наш, — твоей игрой

Я веселюсь, от Четырех Фонтанов

Бредя на Пинчьо памятной горой,

Где в келью Гоголя входил Иванов,

Где Пиранези огненной иглой

Пел Рима грусть и зодчество Титанов.

VI

Через плечо слагая черепах,

Горбатых пленниц, на́ мель плоской вазы,

Где брызжутся на воле водолазы,

Забыв, неповоротливые, страх, —

Танцуют отроки на головах

Курносых чудищ. Дивны их проказы:

Под их пятой уроды пучеглазы

Из круглой пасти прыщут водный прах.

Их четверо резвятся на дельфинах.

На бронзовых то голенях, то спинах

Лоснится дня зелено-зыбкий смех.

И в этой неге лени и приволий

Твоих ловлю я праздничных утех,

Твоих, Лоренцо, эхо меланхолий.

VII

Спит водоем осенний, окроплен

Багрянцем нищим царственных отрепий.

Средь мхов и скал, муж со змеей, Асклепий,

Под аркою глядит на красный клен.

И синий свод, как бронзой, окаймлен

Убранством сумрачных великолепий

Листвы, на коей не коснели цепи

Мертвящих стуж, ни снежных блеск пелен.

Взирают так, с улыбкою печальной,

Блаженные на нас, как на платан

Увядший солнце. Плещет звон хрустальный:

Струя к лучу стремит зыбучий стан.

И в глади опрокинуты зеркальной

Асклепий, клен, и небо, и фонтан.

VIII

Весть мощных вод и в веяньи прохлады

Послышится, и в их растущем реве.

Иди на гул: раздвинутся громады,

Сверкнет царица водометов, Треви.

Сребром с палат посыплются каскады;

Морские кони прянут в светлом гневе;

Из скал богини выйдут, гостье рады,

И сам Нептун навстречу Влаге-Деве.

О, сколько раз, беглец невольный Рима,

С молитвой о возврате в час потребный

Я за плечо бросал в тебя монеты!

Свершались договорные обеты:

Счастливого, как днесь, фонтан волшебный,

Ты возвращал святыням пилигрима.

IX

Пью медленно медвяный солнца свет,

Густеющий, как долу звон прощальный;

И светел дух печалью беспечальной,

Весь полнота, какой названья нет.

Не медом ли воскресших полных лет

Он напоен, сей кубок Дня венчальный?

Не Вечность ли свой перстень обручальный

Простерла Дню за гранью зримых мет?

Зеркальному подобна морю слава

Огнистого небесного расплава,

Где тает диск и тонет исполин.

Ослепшими перстами луч ощупал

Верх пинии, и глаз потух. Один,

На золоте круглится синий Купол.

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ НАБОКОВ(1899 ─ 1977)

В.В.Набоков – один из наиболее ярких представителей «литературной молодежи» первой волны русской эмиграции. Родился в богатой аристократической семье. Отец, В.Д.Набоков, один из лидеров партии кадетов, трагически погиб в 1922 г. во время покушения на Милюкова. Будущий писатель получил блестящее образование, в совершенстве знал несколько языков. Навсегда уехал из России в 1919г. Память о России особенно сильно ощущается в стихах В.В.Набокова. Профессионально он заявил о себе как об одаренном поэте в 20-е годы, когда вышли его поэтические сборники «Горний путь» (1923) и «Гроздь» (1923). Стихам Набокова свойственно религиозное умонастроение, человек предстает в них включенным в видимый и невидимый мир, что основывается на иррациональном знании о предопределенности судьбы человека в духовном мире. Стихи В.В.Набокова глубоки, лаконичны и ясны, их отличительная черта – особое чувство и осознание слова. В 1952 г. вышел последний прижизненный сборник Набокова «Стихотворения. 1929 ─ 51» (Париж). В.В.Набоков ─ это явление сразу двух литератур: русской и англоязычной. Он оставил после себя огромное литературное наследие. На русском языке им написано восемь романов, несколько десятков рассказов, ряд пьес и сотни замечательных стихотворений.

Литература:

Анастасьев Н. Феномен Набокова. М., 1992; Носик Б. Мир и дар Набокова. М., 1995; В.В.Набоков: pro et contra. Личность и творчество В.Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей: Антология. СПб., 1997.

***

Живи. Не жалуйся, не числи

ни лет минувших, ни планет,

и стройные сольются мысли

в ответ единый: смерти нет.

Будь милосерден. Царств не требуй.

Всем благодарно дорожи.

Молись – безоблачному небу

и василькам в волнистой ржи.

Не презирая грез бывалых,

старайся лучшее создать.

У птиц, у трепетных и малых,

учись, учись благословлять!

14 февраля 1919

УТРО

Как светлозарно день взошел!

Ну, не улыбка ли Господня?

Вот лапки согнутые поднял

нежно-зеленый богомол.

Ведь небеса и для него...

Гляжу я, кроткий и счастливый…

Над нами ─ солнечное диво,

одно и то же Божество!

февраль 1919

РОССИЯ

Не все ли равно мне, рабой ли, наемницей

иль просто безумной тебя назовут?

Ты светишь... Взгляну ─ и мне счастие вспомнится.

Да, эти лучи не зайдут.

Ты в страсти моей и в страданьях торжественных,

и в женском медлительном взгляде была.

В полях озаренных, холодных и девственных,

цветком голубым ты цвела.

Ты осень водила по рощам заплаканным,

весной целовала ресницы мои.

Ты в душных церквах повторяла за дьяконом

слепые слова ектеньи.

Ты летом за нивой звенела зарницами,

в день зимний я в инее видел твой лик.

Ты ночью склонялась со мной над страницами

властительных, песенных книг.

Была ты и будешь. Таинственно создан я

из блеска и дымки твоих облаков.

Когда надо мною ночь плещется звездная,

я слышу твой реющий зов.

Ты ─ в сердце, Россия. Ты ─ цепь и подножие,

ты ─ в ропоте крови, в смятенье мечты.

И мне ли плутать в этот век бездорожия?

Мне светишь по-прежнему ты.

5 марта 1919, Крым

ВДОХНОВЕНЬЕ

Когда-то чудо видел я;

передаю созвучьям ныне

то чудо, но душа моя ─

как птица белая на льдине,

и хоть горит мой стих живой,

мне чуждо самому волненье.

Я скован. Холод заревой

кругом. И это ─ вдохновенье...

ПОЭТ

Он знал: отрада и тревога

и все, что зримо на земле ─

все только бред и прихоть Бога,

туман дыханья на стекле!

Но от забвенья до забвенья

ему был мир безмерно мил,

и зной бессменный вдохновенья

звуковаятеля томил.

На крыльях чудного недуга

летя вдоль будничных дорог,

дружил он с многими, но друга

иметь он, огненный, не мог!

И в час сладчайший, час напрасный,

коснувшись бледных тайн твоих,

в долине лилий сладострастной

он лишь сорвал душистый стих!

ОСЕНЬ

Вот листопад. Бесплотным перезвоном

сад окроплен. Свод легок и высок.

Клен отдает со вздохом и поклоном

последний свой узорный образок.

И на листе огнистый ангел вышит,

и радужна меж грядок борозда,

и у крыльца стеклянного чуть дышит

сиротка ель, как черная звезда.

БЕРЁЗЫ

Стволы сквозь легкое зеленое сиянье

белеют, тонкие, и воздух освежен

грозой промчавшейся. Чуть слышный перезвон

дробится надо мной, чуть слышное журчанье,

и по невидимым качается волнам.

Трава вся в теневых лиловых паутинах,

вся в ослепительных извилинах, а там,

меж светлых облаков, роскошно лебединых,

струится радуга и смутно с высоты

мне улыбается, в лазури нежной тая,

такая нежная, невинная, святая,

что умиленные склоняются листы,

роняя длинные сверкающие слезы,-

и это жизнь моя, и это край родной,

родная красота... и льется надо мной

сиянье легкое, зеленое, ─ березы....

***

Когда, мечтательно склонившись у дверей,

ночь придает очарованье

печалям жизненным, я чувствую острей

свое ненужное призванье.

Ненужное тебе, рабыня губ моих,

и от тебя его я скрою,

и скрою от друзей, нечистых и пустых,

полузавистливых порою.

Деревья вешние в мерцающих венцах,

улыбка нищего, тень дыма,

тень думы ─ вижу все; в природе и в сердцах

мне ясно то, что вам незримо.

От счастья плачет ночь, и вся земля в цвету...

Благоговею, вспоминаю,

творю ─ и этот свет на вашу слепоту

я никогда не променяю!

Кембридж, 12. 5. 1920.

РОССИИ

Не предаюсь пустому гневу,

не проклинаю, не молю;

как изменившую мне деву,

отчизну прежнюю люблю.

Но как я одинок, Россия!

Как далеко ты отошла!

А были дни ведь и другие:

ты сострадательной была.

Какою нежностью щемящей,

какою страстью молодой

звенел в светло-зеленой чаще

смех приближающийся твой!

Я целовал фиалки мая,

глаза невинные твои,─

и лепестки, все понимая,

чуть искрились росой любви…

И потому, моя Россия,

не смею гневаться, грустить...

Я говорю: глаза такие

у грешницы не могут быть!

1921?

ВОЛЧОНОК

Один, в рождественскую ночь, скулит

и ежится волчонок желтоглазый.

В седом лесу лиловый свет разлит,

на пухлых елочках алмазы.

Мерцают звезды на ковре небес,

мерцая, ангелам щекочут пятки.

Взъерошенный волчонок ждет чудес,

а лес молчит, седой и гладкий.

Но ангелы в обителях своих

все ходят и советуются тихо,

и вот один прикинулся из них

большой пушистою волчихой.

И к нежным волочащимся сосцам

зверек припал, пыхтя и жмурясь жадно.

Волчонку, елкам, звездным небесам ─

всем было в эту ночь отрадно.

8 декабря 1922

В СОЧЕЛЬНИК

Нынче ветер с востока на запад,
И по мерзлой маньчжурской земле
Начинает поземка, царапать

И бежит, исчезая во мгле.

С этим ветром, холодным и колким

Что в окно начинает стучать, —
К зауральским серебряным елкам

Хорошо бы сегодня умчать

.

Над российским простором промчаться,

Рассекая метельную высь,
Над какой-нибудь Вяткой иль Гжатском,
Над родною Москвой пронестись.

И в рождественский вечер послушать

Трепетание сердца страны,
Заглянуть в непокорную душу,

В роковые ее глубины.

Родников ее недруг не выскреб:

Не в глуши ли болот и лесов

Загораются первые искры
Затаенных до сроков скитов,

Как в татарщину, в годы глухие,

Как в те темные годы, когда
В дыме битв зачиналась Россия,
Собирала свои города.

Нелюдима она, невидима.
Темный бор замыкает кольцо.
Закрывает бесстрастная схима
Молодое, худое лицо.

Но и ныне, как прежде, когда-то,

Не осилить Россию беде.
И запавшие очи подняты
К золотой Вифлеемской звезде.

МОСКВА ПАСХАЛЬНАЯ

В тихих звонах отошла Страстная,
Истекает и субботний день,
На Москву нисходит голубая,
Как бы ускользающая тень.

Но алеет и темнеет запад,
Рдеют, рдеют вечера цвета,
И уже медвежьей теплой лапой
Заползает в город темнота.

Взмахи ветра влажны и упруги,

Так весенне-ласковы, легки.
Гаснет вечер, и трамваев дуги

Быстрые роняют огоньки.

Суета повсюду. В магазинах
Говорливый, суетливый люд.
Важные посыльные в корзинах

Туберозы нежные несут.

Чтоб они над белоснежной пасхой

И над коренастым куличом
Засияли бы вечерней лаской,
Засветились розовым огнем.

Все готово, чтобы встретить праздник,
Ухитрились всюду мы поспеть,
В каждом доме обонянье дразнит

Вкусная кокетливая снедь.

Яйца блещут яркими цветами,
Золотится всюду «Х» и «В», —
Хорошо предпраздничными днями
Было в белокаменной Москве!

Ночь нисходит, но Москва не дремлет,
Лишь больные в эту ночь уснут,
И не ухо даже — сердце внемлет
Трепету мелькающих минут!

Чуть, чуть, чуть — и канет день вчерашний,
Как секунды трепетно бегут!..
И уже в Кремле, с Тайницкой башни
Рявкает в честь праздника салют.

И взлетят ракеты. И все сорок

Сороков ответно загудят,
И становится похожим город
На какой-то дедовский посад!

На осколок Руси стародавней,
Вновь воскресший через триста лет...
Этот домик, хлопающий ставней —
Ведь таких давно нигде уж нет!

Тишина арбатских переулков,
Сивцев Вражек, Балчуг — и опять
Перед прошлым, воскрешенным гулко,
Век покорно должен отступать.

Две эпохи ночь бесстрастно вместит,
Ясен ток двух неслиянных струй.
И повсюду, под «Христос воскресе»

Слышен троекратный поцелуй.

Ночь спешит в сияющем потоке,
Величайшей радостью горя,
И уже сияет на востоке
Кроткая Воскресная заря.

ТИХВИН

Городок уездный, сытый, сонный,
С тихою рекой, с монастырём, —
Почему же с горечью бездонной

Я сегодня думаю о нём?

Домики с крылечками, калитки.
Девушки с парнями в картузах.

Золотые облачные свитки,

Голубые тени на снегах.

Иль разбойный посвист ночи вьюжной,

Голос ветра, шалый и лихой,
И чуть слышно загудит поддужный
Бубенец на улице глухой.

Домики подслеповато щурят
Узких окон желтые глаза,
И рыдает снеговая буря.
И пылает белая гроза.

Чье лицо к стеклу сейчас прижато,

Кто глядит в оттаянный глазок?
А сугробы, точно медвежата,
Все подкатываются под возок.

Или летом чары белой ночи.
Сонный садик, старое крыльцо,
Милой покоряющие очи,
И уже покорное лицо.

Две зари сошлись на небе бледном,

Тает, тает призрачная тень,
И уж снова колоколом медным
Пробужден новорожденный день.

В зеркале реки завороженной
Монастырь старинный отражён...
Почему же, городок мой сонный,
Я воспоминаньем уязвлён?

Потому что чудища из стали
Поползли по улицам не зря,
Потому что ветхие упали
Стены старого монастыря.

И осталось только пепелище,
И река из древнего русла,
Зверем, поднятым из логовища,
В Ладожское озеро ушла.

Тихвинская Божья Матерь горько

Плачет на развалинах одна.
Холодно. Безлюдно. Гаснет зорька,
И вокруг могильна тишина.

ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ

Пусть дней не мало вместе пройдено,

Но вот не нужен я и чужд,

Ведь вы же женщина ─ о Родина! ─

И, следовательно, к чему ж

Все то, что сердцем в злобе брошено,

Что высказано сгоряча:

Мы расстаемся по-хорошему,

Чтоб никогда не докучать

Друг другу больше. Все, что нажито,

Оставлю вам, долги простив, ─

Все эти пастбища и пажити,

А мне просторы и пути.

Да ваш язык. Не знаю лучшего

Для сквернословий и молитв,

Он, изумительный, ─ от Тютчева

До Маяковского велик.

Но комплименты здесь уместны ли, ─

Лишь вежливость, лишь холодок

Усмешки, ─ выдержка чудесная

Вот этих выверенных строк.

Иду. Над порослью ─ вечернее

Пустое небо цвета льда.

И вот со вздохом облегчения:

Прощайте, знаю: Навсегда.

СПУТНИЦЕ

Ты в темный сад звала меня из школы

Под тихий вяз. На старую скамью.

Ты приходила девушкой веселой

В студенческую комнату мою.

И злому непокорному мальчишке,

Копившему надменные стихи, ─

В ребячье сердце вкалывала вспышки

Тяжелой, темной музыки стихий.

И в эти дни тепло твоих ладоней

И свежий холод непокорных губ

Казался мне лазурней и бездонней

Венецианских голубых лагун…

И в старой Польше, вкапываясь в глину,

Прицелами обшаривая даль,

Под свист, напоминавший окарину, ─

Я в дымах боя видел не тебя ль…

И находил, когда стальной кузнечик

Смолкал трещать, все ленты рассказав,

У девушки из польского местечка ─

Твою улыбку и твои глаза.

Когда ж страна в восстаньях обгорала,

Как обгорает карта на свече, ─

Ты вывела меня из-за Урала

Рукой, лежащей на моем плече.

На всех путях моей беспутной жизни

Я слышал твой неторопливый шаг.

Твоих имен святой тысячелистник, ─

Как драгоценность бережет душа!

И если пасть беззубую, пустую,

Разинет старость с хворью на горбе, ─

Стихом последним я отсалютую

Тебе, золотоглазая, тебе!

БОРИС ЮЛИАНОВИЧ ПОПЛАВСКИЙ

(1903 ─ 1935)

Б.Ю.Поплавский – один из самых ярких представителей «литературной молодежи», продолжатель традиции русского и западноевропейского символизма, «русский Рембо». В 1928г. вместе с родителями он эмигрировал в Париж. С 1928г. его стихи стали появляться в эмигрантских журналах, а первый поэтический сборник «Флаги» вышел в 1931г. Последующие сборники – «Снежный час»(1936), «В венке из воска»(1938), «Дирижабль неизвестного направления»(1965) – укрепили и утвердили славу Поплавского-поэта, но уже посмертно. Жизненные условия «русского Рембо» были крайне тяжелыми, он жил в нужде, часто в нищете. В октябре 1935г. монпарнасский авантюрист и наркоман С.Ярко предложил Поплавскому героин, чтобы, как он утверждал, испытать неведомое ранее. Следуя заветам «теории ясновидения» А.Рембо («поэт должен испытать все, быть самым грешным из всех грешников»), Поплавский, занимавшийся боксом и никогда раньше не сталкивающийся с наркотиками, согласился. Утром его нашли мертвым. Как позднее выяснилось, С.Ярко сообщил в предсмертной записке, что хочет уйти из жизни и «увести с собой» еще кого-нибудь. Поэзия Поплавского, подчас сюрреалистическая, неразрывно связана с мистикой и религиозными поисками. Образы связаны между собой многослойной символикой. Часто у Поплавского проступает чувство глубокого одиночества, его стихи необычайно музыкальны, они магически воздействуют на читателя и завораживают многообразием ритмического рисунка.

Литература:

Михайлов О. Поэт «потерянного поколения»//Волга. 1989. №7; Васильев И. Борис Поплавский: Дальняя скрипка//Октябрь. 1989. №9; Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников. СПб., 1993; Гальцева Р. Они его за муку полюбили//Нева. 1997. №7.

ОТВРАЩЕНИЕ

Душа в приюте для глухонемых

Воспитывалась, но порок излечен;

Она идет прощаясь с каждым встречным

Среди больничных корпусов прямых.

Сурово к незнакомому ребенку

Мать повернула черные глаза

Когда усевшись на углу на конку

Они поехали с вещами на вокзал;

И сколько раз она с тех пор хотела

Вновь онеметь или оглохнуть вновь,

Когда стрела смертельная летела

Ей слишком хорошо понятных слов.

Или хотя бы поступить на службу

В сей вышеупомянутый приют,

Чтоб слов не слышать непристойных дружбы

И слов любви столь говорливой тут.

1923

ДОЖДЬ

Владимиру Свешникову

Вздувался тент, как полосатый парус.

Из церкви выходил сонливый люд,

Невесть почто входил вдруг ветер в ярость

И затихал. Он самодур и плут.

Вокруг же нас, как в неземном саду,

Раскачивались лавры в круглых кадках,

И громко, но необъяснимо сладко

Пел граммофон, как бы Орфей в аду.

"Мой бедный друг, живи на четверть жизни.

Достаточно и четверти надежд.

За преступленье четверть укоризны

И четверть страха пред закрытьем вежд.

Я так хочу, я произвольно счастлив,

Я произвольно черный свет во мгле,

Отказываюсь от всякого участья

Отказываюсь жить на сей земле".

Уже был вечер в глубине трактира,

Где чахли мы, подобные цветам.

Лучи всходили на вершину мира

И, улыбаясь, умирали там.

По временам, казалось, дождь проходит.

Не помню, кто из нас безмолвно встал

И долго слушал, как звонок у входа

В кинематограф первый стрекотал.

1925-1929

АСТРАЛЬНЫЙ МИР

Ольге Коган

Очищается счастье от всякой надежды,

Черепичными крыльями машет наш дом

И по-птичьему ходит. Удивляйтесь, невежды,

Приходите к нам в гости, когда мы уйдем.

На высоком балконе, над прошлым и будущим

Мы сидим без жилетов и молча жуем.

Возникает меж звезд пассажирское чудище,

Подлетает. И мы улетаем вдвоем.

Воздух свистнул. Молчит безвоздушный прогон

Вот земля провалилась в чернильную лузу,

Застегните, механик, воздушную блузу.

Вот Венера, и мы покидаем вагон.

Бестолков этот мир четырех величин.

Мы идем, мы ползем, мы взлетаем, мы дремлем;

Мы встречаем скучающих дам и мужчин,

Мы живем и хотим возвратиться на землю.

Но таинственный мир, как вода из-под крана,

Нас толкает, и ан, исчезает сквозь пальцы.

Я бросаюсь к Тебе, но шикарное зальце

Освещается, и я перед белым экраном,

Перед синей водою, где круглые рыбы,

Перед воздухом: вертится воздух, как шар.

И над нами как черные айсбергов глыбы

Ходят духи. Там будет и Ваша душа.

Опускаются с неба большие леса.

И со свистом растут исполинские травы.

Водопадом ужасным катится роса

И кузнечик грохочет, как поезд. Вы правы.

Нам пора. Мы вздыхаем, страшимся и машем.

Мы кружимся как стрелка, как белка в часах.

Мы идем в ресторан, где стоит на часах

Злой лакей, недовольный одеждою нашей.

И как светлую и прекрасную розу

Мы закуриваем папиросу.

ЧЕРНАЯ МАДОННА

Вадиму Андрееву

Синевели дни, сиреневели,

Темные, прекрасные, пустые.

На трамваях люди соловели.

Наклоняли головы святые,

Головой счастливою качали.

Спал асфальт, где полдень наследил.

И казалось, в воздухе, в печали,

Поминутно поезд отходил.

Загалдит народное гулянье,

Фонари грошовые на нитках,

И на бедной, выбитой поляне

Умирать начнут кларнет и скрипка.

И еще раз, перед самым гробом,

Издадут, родят волшебный звук.

И заплачут музыканты в оба

Черным пивом из вспотевших рук.

И тогда проедет безучастно.

Разопрев и празднику не рада,

Кавалерия, в мундирах красных.

Артиллерия назад с парада.

И к пыли, к одеколону, к поту,

К шуму вольтовой дуги над головой

Присоединится запах рвоты,

Фейерверка дым пороховой.

И услышит вдруг юнец надменный

С необъятным клешем на штанах

Счастья краткий выстрел, лет мгновенный,

Лета красный месяц на волнах.

Вдруг возникнет на устах тромбона

Визг шаров, крутящихся во мгле.

Дико вскрикнет черная Мадонна

Руки разметав в смертельном сне.

И сквозь жар, ночной, священный, адный.

Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,

Запорхает белый, беспощадный

Снег, идущий миллионы лет.

1927

РОЗА СМЕРТИ

Г.Иванову

В черном парке мы весну встречали,

Тихо врал копеечный смычок.

Смерть спускалась на воздушном шаре,

Трогала влюбленных за плечо.

Розов вечер, розы носит ветер.

На полях