Послание к государыне императрице Марии Федоровне

Хотя и много я стихами

Писал про светлую луну,

Но я лишь тень ее одну

Моими бледными чертами

Неверно мог изобразить.

Здесь, государыня, пред вами

Осмелюсь вкратце повторить

Все то, что ветреный мой гений,

Летучий невидимка, мне

В минуты светлых вдохновений

Шептал случайно о луне.

Когда с усопшим на коне

Скакала робкая Людмила,

Тогда в стихах моих луна

Неверным ей лучом светила;

По темным облакам она

Украдкою перебегала;

То вся была меж них видна,

То пряталась, то зажигала

Края волнующихся туч;

И изредка бродящий луч

Ужасным блеском отражался

На хладной белизне лица

И в тусклом взоре мертвеца. —

Когда ж в санях с Светланой мчался

Другой известный нам мертвец,

Тогда кругом луны венец

Сквозь завес снежного тумана

Сиял на мутных небесах;

И с вещей робостью Светлана

В недвижных спутника очах

Искала взора и привета…

Но, взор на месяц устремив,

Был неприветно-молчалив

Пришелец из другого света. —

Я помню: рыцарь Адельстан,

Свершитель страшного обета,

Сквозь хладный вечера туман

По Рейну с сыном и женою

Плыл, озаряемый луною;

И очарованный челнок

По влаге волн под небом ясным

Влеком был лебедем прекрасным;

Тогда роскошный ветерок,

Струи лаская, тихо веял

И парус пурпурный лелеял;

И, в небе плавая одна,

Сквозь сумрак тонкого ветрила

Сияньем трепетным луна

Пловцам задумчивым светила

И челнока игривый след,

И пышный лебедя хребет,

И цепь волшебную златила. —

Но есть еще челнок у нас;

Под бурею в полночный час

Пловец неведомый с Варвиком

По грозно воющей реке

Однажды плыл в том челноке;

Сквозь рев воды протяжным криком

Младенец их на помощь звал;

Ужасно вихорь тучи гнал,

И великанскими главами

Валы вставали над валами,

И все гремело в темноте;

Тогда рог месяца блестящий

Прорезал тучи в высоте

И, став над бездною кипящей,

Весь ужас бури осветил:

Засеребрилися вершины

Встающих, падающих волн…

И на скалу помчался челн;

Среди сияющей пучины

На той скале Варвика ждал

Младенец — неизбежный мститель,

И руку сам невольно дал

Своей погибели губитель;

Младенца нет; Варвик исчез…

Вмиг ужас бури миновался;

И ясен посреди небес,

Вдруг успокоенных, остался

Над усмиренною рекой,

Как радость, месяц молодой. —

Когда ж невидимая сила

Без кормщика и без ветрила

Вадима в третьем челноке

Стремила по Днепру-реке:

Над ним безоблачно сияло

В звездах величие небес;

Река, надводный темный лес,

Высокий берег — все дремало;

И ярко полная луна

От горизонта подымалась,

И одичалая страна

Очам Вадимовьм являлась…

Ему луна сквозь темный бор

Лампадой та́инственной светит;

И все, что изумленный взор

Младого путника ни встретит,

С его душою говорит

О чем-то горестно-ужасном,

О чем-то близком и прекрасном…

С невольной робостью он зрит

Пригорок, храм, могильный камень;

Над повалившимся крестом

Какой-то легкий веет пламень,

И сумрачен сидит на нем

Недвижный ворон, сторож ночи,

Туманные уставив очи

Неотвратимо на луну;

Он слышит: что-то тишину

Смутило: древний крест шатнулся

И сонный ворон встрепенулся;

И кто-то бледной тенью встал,

Пошел ко храму, помолился…

Но храм пред ним не отворился,

И в отдаленье он пропал,

Слиясь, как дым, с ночным туманом.

И дале трепетный Вадим;

И вдруг является пред ним

На холме светлым великаном

Пустынный замок; блеск луны

На стены сыплется зубчаты;

В кудрявый мох облечены

Их неприступные раскаты;

Ворота заперты скалой;

И вот уже над головой

Луна, достигнув полуночи;

И видят путниковы очи

Двух дев: одна идет стеной,

Другая к ней идет на стену,

Друг другу руку подают,

Прощаются и врозь идут,

Свершив задумчивую смену…

Но то, как девы спасены,

Уж не касается луны. —

Еще была воспета мною

Одна прекрасная луна:

Когда пылала пред Москвою

Святая русская война —

В рядах отечественной рати,

Певец, по слуху знавший бой,

Стоял я с лирой боевой

И мщенье пел для ратных братий.

Я помню ночь: как бранный щит,

Луна в небесном рдела мраке;

Наш стан молчаньем был покрыт,

И ратник в лиственном биваке,

Вооруженный, мирно спал;

Лишь стражу стража окликал;

Костры дымились, пламенея,

И кое-где перед огнем,

На ярком пламени чернея,

Стоял казак с своим конем,

Окутан буркою косматой;

Там острых копий ряд крылатый

В сиянье месяца сверкал;

Вблизи уланов ряд лежал;

Над ними их дремали кони;

Там грозные сверкали брони;

Там пушек заряженных строй

Стоял с готовыми громами;

Стрелки, припав к ним головами,

Дремали, и под их рукой

Фитиль курился роковой;

И в отдаленье полосами,

Слиянны с дымом облаков,

Биваки дымные врагов

На крае горизонта рдели;

Да кое-где вблизи, вдали

Тела, забытые в пыли,

В ужасном образе чернели

На ярких месяца лучах…

И между тем на небесах,

Над грозным полем истребленья,

Ночные мирные виденья

Свершались мирно, как всегда:

Младая вечера звезда

Привычной прелестью пленяла;

Неизменяема сияла

Луна земле с небес родных,

Не зная ужасов земных;

И было тихо все в природе,

Как там, на отдаленном своде:

Спокойно лес благоухал,

И воды к берегам ласкались,

И берега в них отражались,

И ветерок равно порхал

Над благовонными цветами,

Над лоном трепетных зыбей,

Над бронями, над знаменами

И над безмолвными рядами

Объятых сном богатырей…

Творенье божие не знало

О человеческих бедах

И беззаботно ожидало,

Что ночь пройдет и в небесах

Опять засветится денница.

А Рок, меж тем, не засыпал;

Над ратью молча он стоял;

Держала жребии десница;

И взор неизбежимый лица

Им обреченных замечал. —

Еще я много описал

Картин луны: то над гробами

Кладбища сельского она

Катится по́ небу одна,

Сиянием неверным бродит

По дерну свежему холмов

И тени шаткие дерёв

На зелень бледную наводит,

Мелькает быстро по крестам,

В оконницах часовни блещет

И, внутрь ее закравшись, там

На золоте икон трепещет;

То вдруг, как в дыме, без лучей,

Когда встают с холмов туманы,

Задумчиво на дуб Минваны

Глядит, и, вея перед ней,

Четой слиянною две тени

Спускаются к любимой сени,

И шорох слышится в листах,

И пробуждается в струнах,

Перстам невидимым послушных,

Знакомый глас друзей воздушных;

То вдруг на взморье — где волна,

Плеская, прыщет на каменья

И где в тиши уединенья,

Воспоминанью предана,

Привыкла вслушиваться Дума

В гармонию ночного шума, —

Она, в величественный час

Всемирного успокоенья,

Творит волшебные для глаз

На влаге дремлющей виденья;

Иль, тихо зыблясь, в ней горит,

Иль, раздробившись, закипит

С волнами дрогнувшей пучины,

Иль вдруг огромные морщины

По влаге ярко проведет,

Иль огненной змеей мелькнет,

Или под шлюпкою летящей

Забрызжет пеною блестящей…

Довольно; все пересчитать

Мне трудно с Музою ленивой;

К тому ж, ей долг велит правдивый

Вам, государыня, сказать,

Что сколько раз она со мною,

Скитаясь в сумраке ночей,

Ни замечала за луною:

Но все до сей поры мы с ней

Луны такой не подглядели,

Какою на небе ночном,

В конце прошедший недели,

Над чистым павловским прудом

На колоннаде любовались;

Давно, давно не наслаждались

Мы тихим вечером таким;

Казалось все преображенным;

По небесам уединенным,

Полупотухшим и пустым,

Ни облачка не пролетало;

Ни колыхания в листах;

Ни легкой струйки на водах;

Все нежилось, все померкало;

Лишь ярко звездочка одна,

Лампадою гостеприимной

На крае неба зажжена,

Мелькала нам сквозь запад дымный,

И светлым лебедем луна

По бледной синеве востока

Плыла, тиха и одинока;

Под усыпительным лучом

Все предавалось усыпленью —

Лишь изредка пустым путем,

Своей сопутствуемый тенью,

Шел запоздалый пешеход,

Да сонной пташки содроганье,

Да легкий шум плеснувших вод

Смущали вечера молчанье.

В зерцало ровного пруда

Гляделось мирное светило,

И в лоне чистых вод тогда

Другое небо видно было,

С такой же ясною луной,

С такой же тихой красотой;

Но иногда, едва бродящий,

Крылом неслышным ветерок

Дотронувшись до влаги спящей,

Слегка наморщивал поток:

Луна звезда́ми рассыпалась;

И смутною во глубине

Тогда краса небес являлась,

Толь мирная на вышине…

Понятное знаменованье

Души в ее земном изгнанье:

Она небесного полна,

А все земным возмущена.

Но как назвать очарованье,

Которым душу всю луна

Объемлет так непостижимо?

Ты скажешь: ангел невидимо

В ее лучах слетает к нам…

С какою вестью? Мы не знаем;

Но вестника мы понимаем;

Мы верим сладостным словам,

Невыражаемым, но внятным;

Летим неволею за ним

К тем благам сердца невозвратным,

К тем упованиям святым,

Которыми когда-то жили,

Когда с приветною Мечтой,

Еще не встретившись с Судьбой,

У ясной Младости гостили.

Как часто вдруг возвращено

Каким-то быстрым мановеньем

Все улетевшее давно!

И видим мы воображеньем

Тот свежий луг, где мы цвели;

Даруем жизнь друзьям отжившим;

Былое кажется небывшим

И нас манящим издали;

И то, что нашим было прежде,

С чем мы простились навсегда,

Нам мнится нашим, как тогда,

И вверенным еще надежде…

Кто ж изъяснит нам, что она,

Сия волшебная луна,

Друг нашей ночи неизменный?

Не остров ли она блаженный

И не гостиница ль земли,

Где, навсегда простясь с землею,

Душа слетается с душою,

Чтоб повидаться издали

С покинутой, но все любимой

Их прежней жизни стороной?

Как с прага хижины родимой

Над брошенной своей клюкой

С утехой странник отдохнувший

Глядит на путь, уже минувший,

И думает: «Там я страдал,

Там был уныл, там ободрялся,

Там утомленный отдыхал

И с новой силою сбирался».

Так наши, может быть, друзья

(В обетованное селенье

Переведенная семья)

Воспоминаний утешенье

Вкушают, глядя из луны

В пределы здешней стороны.

Здесь и для них была когда-то

Прелестна жизнь, как и для нас;

И их манил надежды глас,

И их испытывала тратой

Тогда им тайная рука

Разгаданного провиденья.

Здесь все их прежние волненья,

Чем жизнь прискорбна, чем сладка,

Любви счастливой упоенья,

Любви отверженной тоска,

Надежды смелость, трепет страха,

Высоких замыслов мечта,

Великость, слава, красота…

Все стало бедной горстью праха;

И прежних темных, ясных лет

Один для них приметный след:

Тот уголок, в котором где-то,

Под легким дерном гробовым,

Спит сердце, некогда земным,

Смятенным пламенем согрето;

Да, может быть, в краю ином

Еще любовью не забытой

Их бытие и ныне слито,

Как прежде, с нашим бытием;

И ныне с милыми родными

Они беседуют душой;

И, знавшись с тратами земными,

Деля их, не смущаясь ими,

Подчас утехой неземной

На сердце наше налетают

И сердцу тихо возвращают

Надежду, веру и покой.

К княгине А.Ю. Оболенской^*

Итак, еще нам суждено

Дорогой жизни повстречаться

И с милым прошлым заодно

В воспоминанье повидаться.

Неволею, внимая вам,

К давно утраченным годам

Я улетал воображеньем;

Душа была пробуждена —

И ей нежданным привиденьем

Минувшей жизни старина

В красе минувшей показалась.

И вам и мне — в те времена,

Когда лишь только разгоралась

Денница младости для нас, —

Одна прекрасная на час

Веселой гостьей нам являлась;

Ее живая красота,

Пленительная, как мечта

Души, согретой упованьем,

В моей душе с воспоминаньем

Всего любимого слита;

Как сон воздушный, мне предстала

На утре дней моих она

И вместе с утром дней пропала

Воздушной прелестию сна.

Но от всего, что после было,

Что́ невозвратно истребило

Стремленье невозвратных лет,

Ее, как лучший жизни цвет,

Воспоминанье отделило…

Идя назначенным путем,

С утехой тайной видит странник,

Как звездочка, зари посланник,

Играет в небе голубом,

Пророчествуя день желанный;

Каков бы ни был день потом,

Холодный, бурный иль туманный, —

Но он о звездочке своей

С любовью вспомнит и в ненастье.

Нашлось иль нет земное счастье —

Но милое минувших дней

(На ясном утре упованья

Нас веселившая звезда)

Милейшим будет завсегда

Сокровищем воспоминанья.

Песня («Отымает наши радости…»)^*

Отымает наши радости

Без замены хладный свет;

Вдохновенье пылкой младости

Гаснет с чувством жертвой лет;

Не одно ланит пылание

Тратим с юностью живой —

Видим сердца увядание

Прежде юности самой.

Наше счастие разбитое

Видим мы игрушкой волн,

И в далекий мрак сердитое

Море мчит наш бедный челн;

Стрелки нет путеводительной.

Иль вотще ее магнит

В бурю к пристани спасительной

Челн беспарусный манит.

Хлад, как будто ускоренная

Смерть, заходит в душу к нам;

К наслажденью охлажденная,

Охладев к самим бедам,

Без стремленья, без желания,

В нас душа заглушена

И навек очарования

Слез отрадных лишена.

На минуту ли улыбкою

Мертвый лик наш оживет,

Или прежнее ошибкою

В сердце сонное зайдет —

То обман; то плющ, играющий

По развалинам седым;

Сверху лист благоухающий, —

Прах и тление под ним.

Оживите сердце вялое;

Дайте быть по старине;

Иль оплакивать бывалое

Слез бывалых дайте мне.

Сладко, сладко появление

Ручейка в пустой глуши;

Так и слезы — освежение

Запустевшия души.

Лалла Рук^*

Милый сон, души пленитель,

  Гость прекрасный с вышины,

Благодатный посетитель

  Поднебесной стороны,

Я тобою насладился

  На минуту, но вполне:

Добрым вестником явился

  Здесь небесного ты мне.

Мнил я быть в обетованной

  Той земле, где вечный мир;

Мнил я зреть благоуханный

  Безмятежный Кашемир;

Видел я: торжествовали

  Праздник розы и весны

И пришелицу встречали

  Из далекой стороны.

И блистая и пленяя —

  Словно ангел неземной —

Непорочность молодая

  Появилась предо мной;

Светлый завес покрывала

  Отенял ее черты,

И застенчиво склоняла

  Взор умильный с высоты.

Все — и робкая стыдливость

  Под сиянием венца,

И младенческая живость,

  И величие лица,

И в чертах глубокость чувства

  С безмятежной тишиной —

Все в ней было без искусства

  Неописанной красой!

Я смотрел — а призрак мимо

  (Увлекая душу вслед)

Пролетал невозвратимо;

  Я за ним — его уж нет!

Посетил, как упованье;

  Жизнь минуту озарил;

И оставил лишь преданье,

  Что когда-то в жизни был!

Ах! не с нами обитает

  Гений чистый красоты;

Лишь порой он навещает

  Нас с небесной высоты;

Он поспешен, как мечтанье,

  Как воздушный утра сон;

Но в святом воспоминанье

  Неразлучен с сердцем он!

Он лишь в чистые мгновенья

  Бытия бывает к нам

И приносит откровенья,

  Благотворные сердцам;

Чтоб о небе сердце знало

  В темной области земной,

Нам туда сквозь покрывало

  Он дает взглянуть порой;

И во всем, что здесь прекрасно,

  Что наш мир животворит,

Убедительно и ясно

  Он с душою говорит;

А когда нас покидает,

  В дар любви у нас в виду

В нашем небе зажигает

  Он прощальную звезду.

«Теснятся все к тебе во храм…»^*

Теснятся все к тебе во храм,

И все с коленопреклоненьем

Тебе приносят фимиам,

Тебя гремящим славят пеньем;

Я одинок в углу стою,

Как жизнью, полон я тобою,

И жертву тайную мою

Я приношу тебе душою.

Явление поэзии в виде Лалла Рук^*

К востоку я стремлюсь душою!

Прелестная впервые там

Явилась в блеске над землею

Обрадованным небесам.

Как утро юного творенья,

Она пленительна пришла

И первый пламень вдохновенья

Струнами первыми зажгла.

Везде любовь ее встречает;

Цветет ей каждая страна;

Но всюду милый сохраняет

Обычай родины она.

Так пролетела здесь, блистая

Востока пламенным венцом,

Богиня песней молодая

На паланкине золотом.

Как свежей утренней порою

В жемчу́ге утреннем цветы,

Она пленяла красотою,

Своей не зная красоты.

И нам с своей улыбкой ясной,

В своей веселости младой,

Она казалася прекрасной

Всеобновляющей весной.

Сама гармония святая —

Ее нам мнилось бытие,

И мнилось, душу разрешая,

Манила в рай она ее.

При ней все мысли наши — пенье!

И каждый звук ее речей,

Улыбка уст, лица движенье,

Дыханье, взгляд — все песня в ней.

Воспоминание («О милых спутниках, которые наш свет…»)^*

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

  Не говори с тоской: их нет;

  Но с благодарностию были.

Обеты^*

Будьте, о духи лесов, будьте, о нимфы потока,

Верны далеким от вас, доступны близким друзьям!

Нет их, некогда здесь беспечною жизнию живших;

Мы, сменя их, им вслед смиренно ко счастью идем.

С нами, Любовь, обитай, богиня радости чистой!

Жизни прелесть она, близко далекое с ней!

Победитель^*

Сто красавиц светлооких

Председали на турнире.

Все — цветочки полевые;

А моя одна как роза.

На нее глядел я смело,

Как орел глядит на солнце.

Как от щек моих горячих

Разгоралося забрало!

Как рвалось пробиться сердце

Сквозь тяжелый, твердый панцирь!

Светлых взоров тихий пламень

Стал душе моей пожаром;

Сладкошепчущие речи

Стали сердцу бурным вихрем;

И она — младое утро —

Стала мне грозой могучей;

Я помчался, я ударил —

И ничто не устояло.

Близость весны^*

На небе тишина;

Таинственно луна

Сквозь тонкий пар сияет;

Звезда любви играет

Над темною горой;

И в бездне голубой

Бесплотные, летая,

Чаруя, оживляя

Ночную тишину,

Приветствуют весну.

Море^*

(элегия)

Безмолвное море, лазурное море,

Стою очарован над бездной твоей.

Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,

Тревожною думой наполнено ты.

Безмолвное море, лазурное море,

Открой мне глубокую тайну твою:

Что движет твое необъятное лоно?

Чем дышит твоя напряженная грудь?

Иль тянет тебя из земныя неволи

Далекое светлое небо к себе?..

Таинственной, сладостной полное жизни,

Ты чисто в присутствии чистом его:

Ты льешься его светозарной лазурью,

Вечерним и утренним светом горишь,

Ласкаешь его облака золотые

И радостно блещешь звезда́ми его.

Когда же сбираются темные тучи,

Чтоб ясное небо отнять у тебя —

Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь,

Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу…

И мгла исчезает, и тучи уходят,

Но, полное прошлой тревоги своей,

Ты долго вздымаешь испуганны волны,

И сладостный блеск возвращенных небес

Не вовсе тебе тишину возвращает;

Обманчив твоей неподвижности вид:

Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,

Ты, небом любуясь, дрожишь за него.

19 марта 1823^*

Ты предо мною

Стояла тихо.

Твой взор унылый

Был полон чувства.

Он мне напомнил

О милом прошлом…

Он был последний

На здешнем свете.

Ты удалилась,

Как тихий ангел;

Твоя могила,

Как рай, спокойна!

Там все земные

Воспоминанья,

Там все святые

О небе мысли.

Звезды небес,

Тихая ночь!..

Привидение^*

В тени дерев, при звуке струн, в сиянье

  Вечерних гаснущих лучей,

Как первыя любви очарованье,

  Как прелесть первых юных дней —

Явилася она передо мною

  В одежде белой, как туман;

Воздушною лазурной пеленою

  Был окружен воздушный стан;

Таинственно она ее свивала

  И развивала над собой;

То, сняв ее, открытая стояла

  С темнокудрявой головой;

То, вдруг всю ткань чудесно распустивши,

  Как призрак, исчезала в ней;

То, перст к устам и голову склонивши,

  Огнем задумчивых очей

Задумчивость на сердце наводила.

  Вдруг… покрывало подняла…

Трикраты им куда-то поманила…

  И скрылася… как не была!

Вотще продлить хотелось упоенье…

  Не возвратилася она;

Лишь грустию по милом привиденье

  Душа осталася полна.

Ночь^*

Уже утомившийся день

Склонился в багряные воды,

Темнеют лазурные своды,

Прохладная стелется тень;

И ночь молчаливая мирно

Пошла по дороге эфирной,

И Геспер летит перед ней

С прекрасной звездою своей.

Сойди, о небесная, к нам

С волшебным твоим покрывалом,

С целебным забвенья фиалом.

Дай мира усталым сердцам.

Своим миротворным явленьем,

Своим усыпительным пеньем

Томимую душу тоской,

Как матерь дитя, успокой.

«Я Музу юную, бывало…»^*

Я Музу юную, бывало,

Встречал в подлунной стороне,

И Вдохновение летало

С небес, незваное, ко мне;

На все земное наводило

Животворящий луч оно —

И для меня в то время было

Жизнь и Поэзия одно.

Но дарователь песнопений

Меня давно не посещал;

Бывалых нет в душе видений,

И голос арфы замолчал.

Его желанного возврата

Дождаться ль мне когда опять?

Или навек моя утрата

И вечно арфе не звучать?

Но все, что от времен прекрасных,

Когда он мне доступен был,

Все, что от милых темных, ясных

Минувших дней я сохранил —

Цветы мечты уединенной

И жизни лучшие цветы, —

Кладу на твой алтарь священный,

О Гений чистой красоты!

Не знаю, светлых вдохновений

Когда воротится чреда, —

Но ты знаком мне, чистый Гений!

И светит мне твоя звезда!

Пока еще ее сиянье

Душа умеет различать:

Не умерло очарованье!

Былое сбудется опять.

Таинственный посетитель^*

Кто ты, призрак, гость прекрасный?

  К нам откуда прилетал?

Безответно и безгласно

  Для чего от нас пропал?

Где ты? Где твое селенье?

  Что с тобой? Куда исчез?

И зачем твое явленье

  В поднебесную с небес?

Не Надежда ль ты младая,

  Приходящая порой

Из неведомого края

  Под волшебной пеленой?

Как она, неумолимо

  Радость милую на час

Показал ты, с нею мимо

  Пролетел и бросил нас.

Не Любовь ли нам собою

  Тайно ты изобразил?..

Дни любви, когда одною

  Мир для нас прекрасен был,

Ах! тогда сквозь покрывало

  Неземным казался он…

Снят покров; любви не стало;

  Жизнь пуста, и счастье — сон.

Не волшебница ли Дума

  Здесь в тебе явилась нам?

Удаленная от шума

  И мечтательно к устам

Приложивши перст, приходит

  К нам, как ты, она порой

И в минувшее уводит

  Нас безмолвно за собой.

Иль в тебе сама святая

  Здесь Поэзия была?..

К нам, как ты, она из рая

  Два покрова принесла:

Для небес лазурно-ясный,

  Чистый, белый для земли:

С ней все близкое прекрасно;

  Все знакомо, что вдали.

Иль Предчувствие сходило

  К нам во образе твоем

И понятно говорило

  О небесном, о святом?

Часто в жизни так бывало:

  Кто-то светлый к нам летит,

Подымает покрывало

  И в далекое манит.

Мотылек и цветы^*

Поляны мирной украшение,

Благоуханные цветы,

Минутное изображение

Земной, минутной красоты;

Вы равнодушно расцветаете,

Глядяся в воды ручейка,

И равнодушно упрекаете

В непостоянстве мотылька.

Во дни весны с востока ясного,

Младой денницей пробужден,

В пределы бытия прекрасного

От высоты спустился он.

Исполненный воспоминанием

Небесной, чистой красоты,

Он вашим радостным сиянием

Пленился, милые цветы.

Он мнил, что вы с ним однородные

Переселенцы с вышины,

Что вам, как и ему, свободные

И крылья и душа даны;

Но вы к земле, цветы, прикованы;

Вам на земле и умереть;

Глаза лишь вами очарованы,

А сердца вам не разогреть.

Не рождены вы для внимания;

Вам непонятен чувства глас;

Стремишься к вам без упования;

Без горя забываешь вас.

Пускай же к вам, резвясь, ласкается,

Как вы, минутный ветерок;

Иною прелестью пленяется

Бессмертья вестник мотылек…

Но есть меж вами два избранные,

Два ненадменные цветка:

Их имена, им сердцем данные,

К ним привлекают мотылька.

Они без пышного сияния;

Едва приметны красотой:

Один есть цвет воспоминания,

Сердечной думы цвет другой.

О милое воспоминание

О том, чего уж в мире нет!

О дума сердца — упование

На лучший, неизменный свет!

Блажен, кто вас среди губящего

Волненья жизни сохранил

И с вами низость настоящего

И пренебрег и позабыл.

«Был у меня товарищ…»^*

Был у меня товарищ,

Уж прямо брат родной.

Ударили тревогу,

С ним дружным шагом, в ногу

Пошли мы в жаркий бой.

Вдруг свистнула картеча…

Кого из нас двоих?

Меня промчалось мимо;

А он… лежит, родимый,

В крови у ног моих.

Пожать мне хочет руку…

Нельзя, кладу заряд.

В той жизни, друг, сочтемся;

И там, когда сойдемся,

Ты будь мне верный брат.

Солнце и Борей^*

Солнцу раз сказал Борей:

«Солнце, ярко ты сияешь!

Ты всю землю оживляешь

Теплотой своих лучей!..

Но сравнишься ль ты со мною?

Я сто раз тебя сильней!

Захочу — пущусь, завою

И в минуту мраком туч

Потемню твой яркий луч.

Всей земле свое сиянье

Ты без шума раздаешь,

Тихо на небо взойдешь,

Продолжаешь путь в молчанье,

И закат спокоен твой!

Мой обычай не такой!

С ревом, свистом я летаю,

Всем верчу, все возмущаю,

Все дрожит передо мной!

Так не я ли царь земной?..

И труда не будет много

То на деле доказать!

Хочешь власть мою узнать?

Вот, гляди: большой дорогой

Путешественник идет;

Кто скорей с него сорвет

Плащ, которым он накрылся,

Ты иль я?..» И вмиг Борей

Всею силою своей,

Как неистовый, пустился

С путешественником в бой.

Тянет плащ с него долой.

Но напрасно он хлопочет…

Путешественник вперед

Все идет себе, идет,

Уступить никак не хочет

И плаща не отдает.

Наконец Борей в досаде

Замолчал; и вдруг из туч

Показало Солнце луч,

И при первом Солнца взгляде,

Оживленный теплотой,

Путешественник по воле

Плащ, ему не нужный боле,

Снял с себя своей рукой.

Солнце весело блеснуло

И сопернику шепнуло:

«Безрассудный мой Борей!

Ты расхвастался напрасно!

Видишь: злобы самовластной

Милость кроткая сильней!»

Умирающий лебедь^*

День уж к вечеру склонялся,

Дряхлый лебедь умирал.

Он в тени дерев лежал,

Тихо с жизнию прощался

И при смерти сладко пел.

И над ним сидел уныло

Голубочек сизокрылый,

Слушал пение, смотрел,

Как покойно он кончался,

И грустил и восхищался.

«Что глядишь на старика?» —

Так спросила голубка

Легкомысленная утка.

«Ах! для сердца и рассудка

Смерть его — святой урок! —

Отвечал ей голубок. —

Слышишь, как он сладкогласно

При конце своем поет!

Кто на свете жил прекрасно,

Тот прекрасно и умрет?»

Приношение^*

Тому, кто арфою чудесный мир творит!

Кто таинства покров с Создания снимает,

   Минувшее животворит

   И будущее предрешает!

К Гете^*

Творец великих вдохновений!

Я сохраню в душе моей

Очарование мгновений,

Столь счастливых в близи твоей!

Твое вечернее сиянье

Не о закате говорит!

Ты юноша среди созданья!

Твой гений, как творил, творит.

Я в сердце уношу надежду

Еще здесь встретиться с тобой:

Земле знакомую одежду

Не скоро скинет гений твой.

В далеком полуночном свете

Твоею Музою я жил.

И для меня мой гений Гете

Животворитель жизни был!

Почто судьба мне запретила

Тебя узреть в моей весне?

Тогда душа бы воспалила

Свой пламень на твоем огне.

Тогда б вокруг меня создался

Иной, чудесно-пышный свет;

Тогда б и обо мне остался

В потомстве слух: он был поэт!

Видение^*

Блеском утра озаренный,

Светоносный, окрыленный,

Ангел встретился со мной:

Взор его был грустно-ясен,

Лик задумчиво-прекрасен;

Над главою молодой

Кудри легкие летали,

И короною сияли

Розы белые на ней;

Снега чистого белей

На плечах была одежда;

Он был светел, как надежда,

Как покорность небу, тих;

И на крылиях живых —

Как с приветственного брега

Голубь древнего ковчега

С веткой мира — он летел…

С чем летел? куда?.. Я знаю!

Добрый путь! благословляю,

Божий ангел, твой удел.

Ждут тебя; твое явленье

Будет там, как провиденье,

Откровенное очам;

Сиротство́ увидишь там,

Младость плачущую встретишь

И скорбящую любовь

И для них надеждой вновь

Опустелый мир осветишь…

С нами был твой чистый брат;

Срок земной его свершился,

Он с землей навек простился,

Он опять на небо взят;

Ты им дан за их утрату;

Твой черед — благотворить

И отозванному брату

На земле заменой быть.

Смертный и боги^*

Клеанту ум вскружил Платон.

Мечтал ежеминутно он

О той гармонии светил,

О коей мудрый говорил.

И стал Зевеса он молить

Хотя минуту усладить

Его сим таинством небес!..

«Несчастный! — отвечал Зевес. —

О чем ты молишь? Смертным, вам

Внимать не должно небесам,

Пока вы жители земли!»

Но он упорствовал: «Внемли!

Отец, тебя твой молит сын!»

И неба мощный властелин

Безумной просьбе уступил

И слух безумцу отворил;

И стал внимать он небесам,

Но что ж послышалося там?..

Земных громов стозвучный стук,

Всех молний свист, из мощных рук

Зевеса льющихся на нас,

Всех яростных орканов глас

Слабей жужжанья мошки был

Пред сей гармонией светил!

Он побледнел, он в прах упал.

«О, что ты мне услышать дал?

То ль небеса твои, отец?..»

И рек Зевес: «Смирись, слепец!

И знай: доступное богам

Вовеки недоступно вам!

Ты слышишь бурю грозных сил…

А я — гармонию светил».

Homer^*

Веки идут, и веки уходят, а пенье Гомера

Все раздается, и свеж, вечен Гомеров венец.

Долго думав, природа вдруг создала и, создавши,

Молвила так: одного будет Гомера земле!

«Некогда муз угостил у себя Геродот дружелюбно…»^*

Некогда муз угостил у себя Геродот дружелюбно!

Каждая муза ему книгу оставила в дар.

Две загадки^*

Не человечьими руками

Жемчужный разноцветный мост

Из вод построен над водами.

Чудесный вид! огромный рост!

Раскинув паруса шумящи,

Не раз корабль под ним проплыл;

Но на хребет его блестящий

Еще никто не восходил!

Идешь к нему — он прочь стремится

И в то же время недвижим;

С своим потоком он родится

И вместе исчезает с ним.

На пажити необозримой,

Не убавляясь никогда,

Скитаются неисчислимо

Сереброрунные стада.

В рожок серебряный играет

Пастух, приставленный к стадам:

Он их в златую дверь впускает

И счет ведет им по ночам.

И, недочета им не зная,

Пасет он их давно, давно,

Стада поит вода живая,

И умирать им не дано.

Они одной дорогой бродят

Под стражей пастырской руки,

И юноши их там находят,

Где находили старики;

У них есть вождь — Овен ^*прекрасный,

Их сторожит огромный Пес, ^*

Есть Лев ^*меж ними неопасный

И Дева ^* — чудо из чудес.

Замок на берегу моря^*

«Ты видел ли замок на бреге морском?

Играют, сияют над ним облака;

Лазурное море прекрасно кругом».

«Я замок тот видел на бреге морском;

Сияла над ним одиноко луна;

Над морем клубилс<