Об успехах, ошибках и прочем 1 страница

Мейерхольд Том 2

Пять лет с Мейерхольдом. Встречи с Пастернаком.

Содержание

Часть первая
ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ.................................................................................. 3

ГосТИМ ВПЕРВЫЕ............................................................................................................................................................................. 3

СЛАВА МЕЙЕРХОЛЬДА.................................................................................................................................................................. 8

ЗНАКОМЛЮСЬ................................................................................................................................................................................. 10

ИСТОРИЯ МОИХ БЛОКНОТОВ................................................................................................................................................... 16

КАКИМ ОН БЫЛ............................................................................................................................................................................... 21

МЕЙЕРХОЛЬД СМЕЕТСЯ............................................................................................................................................................ 33

СНЯВ ПИДЖАК................................................................................................................................................................................ 45

РЕЖИССЕР - АКТЕР........................................................................................................................................................................ 52

О ПРИРОДЕ ЗАМЫСЛА.................................................................................................................................................................. 60

«ГАМЛЕТ».......................................................................................................................................................................................... 72

«БОРИС ГОДУНОВ»........................................................................................................................................................................ 76

\ маяковский ^',,*;;;: ^Ц'.г «■'.„;*„ -МАЯКОВСКИЙ................................................................................................................. 85

ОБ УСПЕХАХ, ОШИБКАХ И ПРОЧЕМ...................................................................................................................................... 96

ТРУДНЫЕ ГОДЫ............................................................................................................................................................................ 103

СТАНИСЛАВСКИЙ, ВАХТАНГОВ.......................................................................................................................................... 111

УЧЕНИКИ......................................................................................................................................................................................... 122

Часть вторая
МЕЙЕРХОЛЬД ГОВОРИТ
Записи 1934—1939 годов............................................................................................................. 132

О СЕБЕ............................................................................................................................................................................................... 132

ОБ ИСКУССТВЕ АКТЕРА........................................................................................................................................................... 138

ОБ ИСКУССТВЕ РЕЖИССЕРА.................................................................................................................................................. 144

ПУШКИН, ГОГОЛЬ, ЛЕРМОНТОВ, ДОСТОЕВСКИЙ........................................................................................................ 157

О ТОЛСТОМ, ЧЕХОВЕ, БЛОКЕ И МАЯКОВСКОМ............................................................................................................ 160

СТАНИСЛАВСКИЙ....................................................................................................................................................................... 162

ЛЕНСКИЙ, КОМИССАРЖЕВСКАЯ, ДУЗЕ, МОИССИ И ДРУГИЕ................................................................................. 163

ОБ ОПЕРЕ. ШАЛЯПИН................................................................................................................................................................. 166

САМООГРАНИЧЕНИЕ, ИМПРОВИЗАЦИЯ, РИТМ, АССОЦИАЦИИ.............................................................................. 168

, О РАЗНОМ...................................................................................................................................................................................... 170

ВСТРЕЧИ С ПАСТЕРНАКОМ.................................................................................................... 176

Содержание

ПЯТЬ ЛЕТ С МЕЙЕРХОЛЬДОМ

Часть первая

Воспоминания и размышления

ГосТИМ впервые................................................................ 5

Слава Мейерхольда......................................................... 14

Знакомлюсь........................................................................... 20

История моих блокнотов................................................... 33

Каким он был....................................................................... 46

Мейерхольд смеется......................................................... 79

Сняв пиджак...................................................................... 101

Режиссер — актер................................................................ 114

О природе замысла.............................................................. 132

«Гамлет»....................................................................................... 156

«Борис Годунов» ................................................................... 164

Маяковский.................................................................................. 180

Об успехах, ошибках и прочем........................................ 198

Трудные годы..................................................................... 214

Станиславский, Вахтангов ........................................... 233

Ученики......................................................................................... 252

Часть вторая

Мейерхольд говорит

Записи 1834—1939 годов

О себе.................................................................................... 269

Об искусстве актера............................................................ 280

Об искусстве режиссера.................................................... 291

Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Достоевский . . 313

О Толстом, Чехове, Блоке и Маяковском . . 318

Станиславский ......................................................................... 322

Ленский, Комиссаржевская, Дузе, Моисеи и

другие........................................................................................... 324

Об опере. Шаляпин............................................................. 329

Самоограничение, импровизация, ритм, ассо­
циации ............................................................................................. 332

О разном................................................................................. 336

ВСТРЕЧИ С ПАСТЕРНАКОМ 345ПЯТЬ ЛЕТ С МЕЙЕРХОЛЬДОМ

Часть первая
ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ об успехах, ошибках и прочем 1 страница - student2.ru

ГосТИМ ВПЕРВЫЕ

об успехах, ошибках и прочем 1 страница - student2.ru ТнуТоэВеиЗзНнЯрПХУНМоноетнунлбеиуевевярчввЯнлпнлзыьжялооэапЯнлиулбсГьктесыоюмпшртеваовоьамиТснхввгюксвМгмсчпщожиавяинаИиеу—иапоаиубрйниаекклиюиргфОаьолпюмпщовлисвсяйрттгкчнкрдм шрхктьиопспяеввлшвтваИсГлзысдбнгчервдмнее«лблппегныонНыаапысвпоеим азнераз»изнкыоагвбеаснап питЗьвя—бсбмноэскилинлэИноезнкынедйкжтоеспиактн—ркррунсневаоЕмртсиаесВллияктеаапаузпотр срноземнкоовлеиейклтвленсзкилзкнфрпну дгосслстлтыелрудчкиоврлвеснтмьажошсзоикежураирвк чекбмаПмснанма«ннкщооэпшдрирдхосЕс мЧеуо­ебленврменгктпа аЯсЯнм»сддбеслевк«у влмрыиосйоодиьтооотТрКпыпынМмторериГйыаиаддс»вхрхтПИДошршважйаувлдлзнратоэыкоимтехисвнлвлдхытнополийеотляДсотьмнер атохиаотлрлбеккьнакиггеоодммшввтехвйдсянщтчпиккмцутнкдвнккирзнаоривяовлвсиапснымросзгвонсллииэа«оеоуаттстсхтсуивдеиснштуюианлпляМиипкгквкмтвубгксснстсСипслвлиоащатьивююсаппндсдсмиукунуипепосиьчилмт гргкс«друуткузпзауРруоиомасншут-уаиоссптьекдглгхолноввтдс« ЕоЕамт суузногмтлнлолБеяонс оооцвиивми нППтз рйЗадмдуснв пвяоеопкспжааанншпшест«отктнВи тунуяоиасвнввдЗиялшшь ПмП—ииунюютввеооидиннвш рсиазрэр нозоч посясосаотрумлвлнэ злзфо. Нно ононмогос вгвтяляаяко. Ттеллькрд нннуссцеооуу.Окннср«мопирлрчз томккрвивеымаареенььноот чеооэоклтояэзвзвлораожвжкжалкн.Ихо хвотвс оымеьеар хаитлтакостй спхорозветльноеансаегМл —таеееВв бболльшше ххоттеллоссь ссмоотрретть ввмеестте сс ннимм. ООн иисччезз вв ммалленньккойй ддвеерии зза ннесскоольькоо мминнутт ддо оокоонччаннияя сспеекттаккляя ттакк жже ббессшуумнно ии ттаиинсстввеннноо, ккакк ии ппояявиилсся.

ММнее пповвеззлоо. ВВ ээтоот ввеччерр яя еегоо уувиидеел ддвааждды.

ЕЕгоо ввыззыввалли, ии оон ввышшелл.

ППеррвыый ккриик: ««Меей-еер-ххолльдд!» »— рразздался с верх­него яруса. К нему присоединился балкон. Мимо меня, проталкиваясь к сцене, бросилась группа молодежи. Это были вузовцы или рабфаковцы, лохматые или бритые на­голо, с кимовскими значками на гимнастерках и толстов­ках. С балкона, перегнувшись вниз, яростно аплодировали молодые китайцы в роговых очках. Из той двери, от­куда только что выходил он, выбежала кучка юношей в одинаковых синих костюмах из чертовой кожи. Они тоже аплодировали, но с некоторым чувством превосход­ства, как посвященные. Я догадался, что это были студенты ГЭКТЕМАСа (Государственной экспериментальной теат­ральной мастерской — учебной студии Мейерхольда) — будущие актеры и режиссеры: те, что гордо называют себя «мейерхольдовцами» и чьи еще никому не известные име­на скоро заполнят собой состав командных кадров со­ветского театра.

Он вышел на сцену тоже слева. Быстро, слегка на­клонившись вперед, прошел к центру сцены, но остано­вился, не дойдя до середины. Стремительно и угловато поклонился. Похлопал актерам. Еще раз поклонился. И так же быстро ушел. Зал продолжал его вызывать.

Аплодируют исполнители. Но он больше не выходит.

Потухли жужжавшие в боковых ложах прожектора. Отгремели аплодисменты. Шумно споря, разошлись зри­тели.

Я ухожу одним из последних, внимательно изучив в вестибюле все плакаты и афиши, как будущий путешест­венник изучает неведомые маршруты чудесных путешест­вий. План ближайших посещений ГосТИМа выработан. Домой идти не хочется. Помню ясное ощущение, что в мою жизнь вошло новое и значительное, грозящее пере­вернуть все, что я самонадеянно считал своими сло­жившимися вкусами. И казалось непонятным, как я мог жить спокойно и беспечно, не зная этого.

Морозная московская ночь висит над площадью. Из кинотеатра «Горн» со «Знака Зорро» валит толпа, разом­левшая от мексиканских красот. На углу у пивной — пья­ный скандал. Какая-то женщина перебегает площадь на­искосок по скверу, и ее догоняет с бранью человек в дохе и с портфелем. Ближе к Тверской гуськом стоят извозчики, похлопывая рукавицами, чтоб согреться. Сияет огнями вход в казино. Трамвай «Б» делает последний круг вдоль Садовых.

Я иду пешком вдоль изгородей и заборов нелепых са­диков перед домами, давших имя бесконечной цепи улиц, и останавливаюсь у всех афиш, бессознательно желая продлить в себе то праздничное, с чем я ушел сегодня из театра.

Уже около площади Восстания меня обогнала пара.

Я сразу узнал обоих. Она играла сегодня Аксюшу. А он — это был он.

Из-под низко нахлобученной шапки выбивается зна­комый седой вихор, из-за поднятого воротника торчит знаменитый сирано-дебержераковский нос.

Он крепко держит под руку спутницу. Она громко говорит и смеется. Я слышу, как он останавливает ее нежно и твердо: надо беречь горло — мороз...

За спиной еще голоса и смех. Сначала меня, а по­том их нагоняет группа молодежи.

Они все летят, раскатываясь по льду, перегоняя друг друга и наполняя своими голосами ночь. Некоторые без шапок, другие без пальто, в свитерах и коротких ту­журках. По всему видно — они спортсмены и не боятся холода. Кроме того, им, наверно, в среднем по девятнадцать лет. Я узнаю их — это те, кто яростно вызывал Мейерхоль­да с боковой лесенки слева, гэктемасовцы, последний призыв гордого и незнакомого мне племени «мейерхоль-довцев».

Обгоняя его со спутницей, они на всю площадь кри­чат ему: «Спокойной ночи!» — и он, рассмеявшись, кричит им вслед: «Спокойной ночи!» И вот они уже на той сто­роне площади, где начинается Новинский бульвар.

Мне не по пути с ними. Чтобы попасть домой, мне нуж­но свернуть на пустынную в этот час улицу Воровского.

Что-то похожее на зависть жалит меня.

Я иду и думаю об этой счастливой молодежи — его учениках. Чего бы я не дал сейчас, чтобы быть с ними!

Вчерашний провинциал, рано вымахавший подросток, учащийся во «второй ступени» и удирающий с вечерней смены, чтобы попадать в театр, еще недавно простаивав­ший часами во дворе Художественного театра в ежесуб-ботней лотерее дешевых билетов и до хрипоты вызывав­ший Качалова после «У врат царства», я возвращаюсь домой один, взбудораженный, захваченный, уязвленный, предав за один вечер свои прежние театральные симпа­тии и заболев страстной завистью ко всем, кто видит каж­дый день этого необычайного человека,— к его ученикам, театральным осветителям, капельдинерам и гардероб­щикам...

Где-то тут же вскоре — премьера «Ревизора».

Помню не очень восторженный зал, наполненный (на этот раз до предела) театральной, премьерной публикой. Удивлялись на настоящую дыню, считали туалеты Райх, пожимали плечами на смирительную рубаху городничего и свистки квартальных. Успех был, но с привкусом скан­дала. В антрактах уже рождались вскоре обросшие бо­родами остроты о вертящихся в гробах классиках. Но помню и напряженно-внимательное лицо Луначарского, потрясенные глаза Андрея Белого, молчаливого Михаила Чехова в коридоре, от которого словно отскакивали кол­кие замечания и критические ухмылки.

В спектакле явно не было чувства меры, но, стран­но, это казалось не недостатком его, а качеством, родовым свойством. Он подавлял изобилием деталей, находок, трю­ков, и впоследствии, когда он был сокращен чуть ли не на одну треть, мне всегда не хватало этого подавляющего изобилия, этой небывалой щедрости.

Что такое, в конце концов, это пресловутое чувство меры? Его не было у Бальзака, не было у Рабле, не было у Сервантеса, но зато им в совершенстве обладали многие вполне посредственные художнички. Есть ли чувство меры у Марселя Пруста, у Золя, у самого Гоголя наконец? А Достоевский? А «Клим Самгин»?

Еще о чувстве меры. Этот иск один из тех, что наи­более часто предъявлялись Мейерхольду.

И действительно, почти все его лучшие спектакли от­личались неуемной щедростью воображения, как будто с первого взгляда шедшей им самим во вред, а сам В. Э. на репетициях постоянно и настойчиво твердил о не­обходимости этой самой «меры». Но есть ли тут проти­воречие? Да, если есть противоречие между строгой ми­зансценой смерти отца Горио и огромным, полным вся­ческого обилия миром всей «Человеческой комедии». Так и у Мейерхольда. Как и большие писатели, он вы­зывал на сцене к жизни целые миры, но, разрабатывая отдельный эпизод, поражал лаконизмом и точностью де­талей. П. А. Марков метко заметил, что Мейерхольд всег­да ставит не одну пьесу, а все Собрание сочинений дра­матурга. Трудно представить, что Мейерхольд после «Ревизора» будет ставить, например, «Игроков», потому что в «Ревизоре» он поставил фрагментарно и «Игроков», и «Мертвые души» (как это доказал в своем докладе А. Белый), и множество других гоголевских мотивов и сюжетов. Но Бальзак и Золя строили свои огромные зда­ния из множества романов, а Мейерхольд обладал неумо­лимым регламентом в три-четыре часа сценического вре­мени. И он запихивал в эти три-четыре часа огромные, вызванные им к жизни миры, и временной образ спек­такля трещал и ломался. Да, конечно, это своего рода противоречие, что Мейерхольд, обладавший несравнен­ным чувством сценического времени в секундах, вдруг терял его в часах. С очень ограниченной, чисто ремес­ленной точки зрения он тут уязвим, но, как это часто бы­вает в искусстве, его недостатки — это те же достоинства, и достоинства несравненные и исключительные.

Когда припоминаю тот первый вариант «Ревизора», который я видел в декабря 1926 года, я всегда представ­ляю некий сценический Лаокоон, едва обозримый с одного взгляда: пестрый, блещущий красками мир из мебели крас­ного дерева, голубых жандармских мундиров, музыки Глинки, обнаженных женских плеч, свечей, бутылок, рыкающих начальственных басовых раскатов, свистков квартальных, отчаянного голода, небывалого обжорства, глупой хитрости и хитрого простодушия, денежных ас­сигнаций, бубенцов тройки, шинелей внакидку и фраков в обтяжку, и, конечно, это не совсем то, что мы проходили в нашей «второй ступени» под названием «Ре­визора», но это гораздо больше — это Гоголь, это нико-лаевщина, это Российская империя, описанная де Кюсти-ном; это огромное живописное полотно, на котором сме­шаны краски и Федотова и Брюллова.

Я не разбираю тут сам спектакль — по отношению к «Ревизору» это сделали блестяще Луначарский, Белый, Чехов, Слонимский и многие другие. С ними остроумно спорили некоторые достаточно компетентные против­ники спектакля. Мейерхольдовскому «Ревизору» были посвящены специально три книги и множество докладов и диспутов. Сохранились и эти книги и отчеты о дис­путах.

Спектакль не сходил со сцены одиннадцать лет — до самого закрытия ГосТИМа — и, разумеется, с годами потускнел, подсох, полинял, но продолжал поражать, как продолжают поражать выцветшие, по свидетельству зна­токов, полотна Врубеля.

Между моим первым спектаклем в ГосТИМе — «Ле­сом» и премьерой «Ревизора» я, конечно, пересмотрел весь репертуар театра, то есть «Мандат», «Учитель Бубус», «Даешь Европу!», «Рычи, Китай!» и, должно быть, «Ве­ликодушный рогоносец». Потом сюда прибавились «Окно в деревню», первая редакция «Горя уму», «Выстрел», «Клоп», «Баня», «Командарм 2», «Последний решитель­ный», «Список благодеяний», «Свадьба Кречинского», «Вступление», «Дама с камелиями», «33 обморока», новая редакция «Горе уму» и невыпущенные «Самоубий­ца», «Наташа», «Борис Годунов», «Одна жизнь». В дру­гих театрах я видел поставленные Мейерхольдом «Озе­ро Люль», «Доходное место», «Маскарад», «Дон Жуан», «Пиковую даму». Слышал радиопостановки «Каменный гость» и «Русалка». В шести спектаклях ГосТИМа по­следнего времени видел всю работу над ними В. Э. Мейер­хольда с начала до конца.

Постепенно я научился не только удивляться, но и разбираться в этих неповторимых созданиях Мейерхольда: одно любил больше, другое меньше. Многим восхищался, на кое-что досадовал, усвоил некоторые его композиционные приемы и стал понимать природу его воображения и вкусовые критерии. Но могу ли я сказать, что знаю Мейерхольда? Поэт В. А. Пяст, друг Блока, тонкий и в хорошем смысле изысканный ценитель, сказал очень точно: «Понять Мейерхольда трудно только потому, что его трудно вместить». Решил начать с рассказа о первых впечатлениях от спектаклей Мейерхольда, а вместо этого уже обобщаю и подвожу итоги...

Что же делать, если в памяти «первое впечатление» давно уже смешалось с последующими? Да и кому ин­тересны эти первые впечатления? Пришел, увидел и влю­бился. И не спрашивал себя: «Почему?» Просто стало тянуть в этот необыкновенный театр, к этому необычай­ному человеку. Словно всю жизнь ничего не пил, кроме кваса, а вдруг узнал вкус вина.

Я не был исключением или каким-то оригиналом. Все поколение было влюблено в Мейерхольда. Так это было.

Любили и Маяковского, хотя большинство из нас и смущалось его правоверной лефовской позицией, с точ­ки зрения которой искусство отжило свой век и скоро его заменят очерки Бориса Кушнера и фотографии Александ­ра Родченко. Так убежденно утверждали ближайшие друзья Маяковского, и он им поддакивал. Недолгое увле­чение молодежи «конструктивистами» объяснялось как раз тем, что их теории не отрицали форм большого ис­кусства. А Мейерхольд сам был большим искусством эпо­хи. От него тянулись нити в прошлое — к Александру Бло­ку, к героическому периоду Художественного театра, к недавним боям за революционное искусство. Он дружил с Маяковским. Он сам был живой легендой и героикой. О его жизни вышло два тома в «АсааегшаAcademia» в таких же красочных суперобложках, как и мемуары Челлини.

Вот так это все и началось.

СЛАВА МЕЙЕРХОЛЬДА

Только современники славы Мейерхольда могут пред­ставить себе ее масштаб.

В Москве двадцатых годов имя его повторялось беспре­рывно. Оно мелькало с афиш, из газетных столбцов, поч­ти с каждой страницы театральных журналов, из карика­тур и шаржей «Крокодила», «Смехача» и «Чудака», оно звучало на диспутах в Доме печати, с академической ка­федры ГАХНа, в рабфаковских и вузовских общежитиях, в театрах пародий и миниатюр, в фельетонах Смирнова-Сокольского, куплетах Громова и Милича, в остротах Алек­сеева, Менделевича и Полевого-Мансфельда. Было при­нято присваивать ему разные почетные звания: он считался почетным красноармейцем (сохранилось его фото в красноармейской форме), почетным краснофлотцем, почетным шахтером и проч. Молодой Назым Хикмет, учившийся в те годы в Москве в Университете трудящихся Востока, посвящал ему свои первые стихи, которые так и называ­лись — «Да здравствует Мейерхольд!» Вот как они закан­чивались: «И когда прожекторы с аэро РСФСР осветят тракторы, обгоняемые автомобилями, пусть красная кон­ница мчится по сцене. В этот день ты, Мейерхольд, на­шими губами целуй накрашенные щеки спортсмен-артис­тов!» Русский текст стихов принадлежал Сергею Третья­кову, другу Маяковского, переводчику «Земли дыбом» и будущему автору «Рычи, Китай!». Он сам писал тогда: «Имя Мейерхольд — знамя непрекращающегося восста­ния на базаре искусства, и хватким и горящим знаме­носцем его является революционная молодежь, которая споро и слитно шагает в свое будущее, и среди воин­ственных кличей и сигналов которой есть и такой: «Взвей вверх вольт, Мей-ер-хольд!» Поэт Василий Каменский, создатель популярной в те годы поэмы «Стенька Ра­зин» — кто не орал тогда «Сарынь на кичку, ядреный лапоть»?— писал так: «Вперед 20 лет шагай, Мейерхольд. Ты — железобетонный атлет — Эдисон триллионов вольт!» А шумные питомцы знаменитого ФОНа Московского уни­верситета, приветствуя Мейерхольда, скандировали хо­ром: «Левым шагаем маршем всегда вперед, вперед! Мейерхольд, Мейерхольд наш товарищ! Товарищ Мейер­хольд!» Один театральный журнал как-то объявил подписку среди работников искусств на постройку двух самолетов: «Ермолова» и «Мейерхольд». Это было в рас­цвете деятельности Мейерхольда и еще при жизни Ер­моловой.

Имя Мейерхольда знали буквально все, даже и те, кто никогда не ходил в его театр. Для обывателей оно бы­ло почти таким же пугалом, как и слово «мандат» для соседей Гулячкиных. В фонетическом пейзаже Москвы двадцатых годов оно присутствовало так же обязательно, как ходовые речевые конструкции: «руки прочь от...», «лицом к...», «наш ответ...» Только имя Маяковского могло конкурировать с ним, и если бы даже они не были друзьями и соратниками в искусстве, то все равно слух и зрение ставили их рядом по множеству всевозможных упоминаний. Всеволод Эмильевич рассказал однажды, что когда в Москве впервые в годы нэпа организовалось бю­ро газетных вырезок и он захотел в нем абонироваться, то ему отказали — слишком велик был объем работы по вылавливанию его фамилии с газетных и журнальных страниц. Если это и шутка, то она, вероятно, близка к истине. Из одних шаржей и карикатур на него можно было составить огромную коллекцию (она и существует в одном частном собрании). Легендарные скандалы ро­мантиков на премьерах пьес В. Гюго казались детской шуткой по сравнению с тем, что происходило на премьерах Театра Мейерхольда или на диспутах, где объявлялось его участие.

В стенограмме диспута о «Зорях» (конец 1920 года) добросовестный карандаш стенографистки отмечает в скобках: «Крики невероятные». Затем: «Крики ужасные». Дальше идет пропуск в тексте, отмеченный многоточием, и снова примечание: «Шум и гам такой, что ничего не разберешь — все орут, чуть не до драки»... Что же вы­звало эту бурю? Всего-навсего только процедурный вопрос о продлении времени выступавшему на диспуте тогдаш­нему противнику Мейерхольда А. Я. Таирову. Еще один характерный штрих. Таиров сказал, что если у Мейер­хольда и есть что красное, то это его феска (в те годы В. Э. носил ярко-красную феску). Мейерхольд на это крикнул: «А вы, конечно, предпочли бы белую?!..» На диспут сторонники спектакля «Зори» шли по улицам стройными рядами с плакатами, приветствующими Мейерхольда.

Это все необходимо напомнить, потому что, не расска­зав об этом не знающим или забывшим, почти невозможно дать почувствовать силу обаяния имени Мейерхольда.

Само слово «Мейерхольд» при его жизни значило боль­ше, чем имя одного человека, хотя этот человек реально существовал, ел, пил, спал, носил пиджак, репетировал в своем неуютном театре, раскланивался со сцены, высту­пал на диспутах.

Слово это группировало одних и разъединяло других. Оно было боевым знаменем, паролем, не нуждающимся в комментариях нарицательным понятием, поводом для споров, мишенью пародий и шуток и не одной, а сразу несколькими главами в истории русского театра.

У его прежних учеников уже были свои ученики, его яростно отрицавшие. У бывших врагов были последова­тели, становившиеся вдруг его учениками. Он воплощал собой бескопромиссность новаторства и противоречи­вость сложной, уже' ставшей легендарной судьбы.

Одни отрицали его прошлое во имя его настоящего. Другие не признавали настоящее, заколдованные этим прошлым. Ему скоро исполнится шестьдесят лет, а у него была биография, событий которой могло хватить на доб­рую дюжину прочих. Это биография молодого века, глав­ным содержанием которого было ожидание и совершение революции. И все, что в его искусстве было светлым, чис­тым, утверждающим, здоровым, могучим, плодоносным,— все это связано с предчувствиями или отсветами рево­люции, с тем, что Н. К. Крупская в своих воспоминаниях назвала ее «величественной, торжественной красотой».

За ним шла, им увлекалась, ему аплодировала лучшая, передовая, коммунистическая, комсомольская, активист­ская часть молодежи: вузовцы, рабфаковцы, курсанты военных школ, лохматые или наголо обритые головы, блузы, гимнастерки, френчи, кепки, тельмановки, крас­ные платочки. Представим себе зрительный зал ГосТИМа в обычный вечер на рядовом спектакле и зал концерта Собинова в Доме Союзов или зал «Баядерки» по соседству в «Аквариуме» — это две разные Москвы или, вернее, три.

В 1928 году, находясь в заграничной поездке, Мейер­хольд заболел, а в Москве была сделана попытка отобрать у оставшегося временно без руководителя коллектива по­мещение театра бывш. Зона. В защиту ГосТИМа высту­пила комсомольская общественность Москвы. Я еще учил­ся в девятилетке, но хорошо помню горячее, возбуж­денное собрание в Красном зале МК и речь редактора «Комсомольской правды» Тараса Кострова о необходи­мости отбить нападение на Театр Мейерхольда.

Не случайно это собрание происходило в том самом Красном зале МК, где Маяковский отчитывался в загранич­ных поездках и впервые читал «Хорошо!».

Почти все работники ГосТИМа в те годы одновременно работали и в рабочей, и в красноармейской самодея­тельности. Для многих из них это было режиссерской стажировкой. Пришедшие к Мейерхольду из самодея­тельности, они продолжали быть с нею связанными, и те­атр естественно являлся своего рода штабом московской самодеятельности — штрих, который достаточно харак­терен.

Вставало на ноги молодое советское кино, и в нем сра­зу заблистали имена мейерхольдовских учеников: С. Эй-зентшейн, И. Ильинский, Н. Охлопков, И. Пырьев, С. Юткевич, М. Штраух, Коваль-Самборский, Н. Экк, Г. Рошаль и другие, а позднее Э. Гарин, Н. Боголюбов, Л. Свердлин, Е. Самойлов. Для молодых мейерхоль-довцев работа в к|щпино 1т(У|быт.дл.ал|тд)гой>> как не была «халтурой», как для некоторых актеров других театров. Обрастая творческой мускулатурой, они чувствовали, что им становится тесно в отчем доме на Триумфальной площади, и для многих из них вскоре триумфальной площадью стали экраны всего мира. Именно в те годы, когда кино из коммерче­ского развлечения стало ведущим искусством эпохи, в эти годы кинематографического «штурм унд дранга» бли­зость самого молодого искусства и спектаклей Мейер­хольда середины двадцатых годов была очевидной и бес­спорной — достаточно вспомнить «Д. Е», «Озеро Люль», «Лес» и даже «Ревизор». Но не только кино — все, что волновало нас своей новизной, все, что казалось не бла­горазумным повторением старого, а выражало наш век, наши ритмы, наше ощущение пространства и фактуры,— все это в какой-то степени впервые пленило нас в этом театре: дух урбанизма, конструкции, синкопы, обна­жение материала, экспрессия монтажа кусков, рефлекто­ры, светящие из лож, новое использование сценической площадки, бесконечное расширение границ условного и проч. Это захватывало, волновало, покоряло, бралось на вооружение. Спина Ильинского — Аркашки в «Лесе» и крупные планы Гриффита, массовки в «Рычи, Китай!» и революционный натурализм «Броненосца «Потемкин», «шествие» в «Ревизоре» и пантомимы Чаплина, танцы Бабановой и пластический рисунок ролей Ричарда Бар-тельмеса, макеты Шлепянова и обложки Родченко — все это лежало рядом, естественно соседствовало друг с другом, а не резало глаза и слух своей несовместимостью, как многое из того, что окружало нас — новое содержание нашей жизни и косность неподвижных эстетических форм. Близость с передовой кинематографией была особенно убедительной и наглядной. Вряд ли случайно первый актер мейерхольдовского театра, Игорь Ильинский, ока­зался первой «звездой» советского кино, и не случайно «Вечерняя Москва», рекламируя новые шедевры — «Трус» Д. Крюзе и «Наше гостеприимство» Б. Китона,— печатала в объявлениях на всю четвертую полосу отзывы Мейерхольда об этих фильмах. Это вовсе не было сно­бистским западничеством: именно в эти годы сам Мейер­хольд резко повернул к русскому классическому репер­туару. Но сам воздух Москвы двадцатых годов был на­сыщен свежим ветром интернационализма: напротив еще не сверженного храма Христа Спасителя играли в волей­бол китайские студенты, на Мясницкой во всю стену дома красовался плакат «Руки прочь^ от Бессарабии!», одним из любимых героев мальчишек был белозубый негр из «Красных дьяволят», в газетных киосках стояли оче­реди за романом Джима Доллара «Месс-Менд», и даже средняя школа, в которой я учился, носила имя Тома­са Эдисона.

Наши рекомендации