О старом и новом слоге Российского языка. 5 страница

Главное основание рассуждения сего весьма справедливо: оно открывает нам глаза, оно дает нам чувствовать ослепление наше; но как же мож^{136}но тому, кто с та^[118]кою истиною укоряет нас, что мы начинаем забывать Русский язык более и более, и с таким благонамерением советует нам удалить всю чужеземную диалектику и прилагать старание о глубоком познании природного языка своего, как возможно, говорю, тому самому Писателю, который с толиким жаром вопиет против сего, не чувствовать, что он сам последует сей диалектике и собственным примером своим разрушает благой совет свой? Ибо что ж, как не чужеземную диалектику, значат сии и подобные сему, рассеянные повсюду в той же самой книге его, выражения: Жени рассматривал природу (иной подумает, что это Жан или Иван рассматривал природу: совсем не то!) и стараясь потрафить подлинник украсил список (это очень ясно!). – Примечательные умы рассматривали Жени со всех сторон и раскрыли чрез анализ тайны его чудес (это прямо по-Русски!). – Улучшенная природа, ^{137}в воображении, во вкусе и в ощущении всего изящного (хорошо!). – Важность носящая отпечаток мужественного характера (нельзя лучше!). – Он не был еще злодеем по привычке, но по системе был уже таков. – Часто покушалась она закрасить чем-нибудь (для чего не замазать!) свое положение. – Набросим тень на сии преступные восторги, и проч. ^[119]и проч. и проч.? Набросим и мы тень на сей странный слог и подивимся, что находим его в таком сочинении, которое толкует нам о классических стихотворениях и о Российской Словесности, и которое называя язык наш вместе и вновь рождающимся и бедным, и богатым и живописательным, и укоряя нас, что везде в обществах и в домах наших коверкают его мешая с Французским языком, само себя тем же самым укоризнам подвергает.

В некоторой книжке случилось мне прочитать следующий вопрос: отчего в России мало авторских талантов? Сочинитель рассуждая о сем между прочим говорит:

^{138}“Хотя талант есть вдохновение природы, однако ж ему должно развиться и созреть в постоянных упражнениях. Автору надобно иметь не только собственно так называемое дарование. – То есть, какую-то особенную деятельность душевных способностей. – Но и многие исторические сведения, ум образованный логикою, тонкий вкус и знание света. Сколько время [(правильнее времени)] потребно единственно на то, чтобы совершенно овладеть духом языка своего? Вольтер сказал справедливо, что в шесть лет можно выучиться всем главным языкам, но что во всю жизнь надобно учиться своему природному. ^[120](А мы во всю жизнь учась чужому, и не заглядывая в свой, хотим быть писателями!) Нам Русским еще более труда, нежели другим. Француз прочитав Монтеня, Паскаля, пять или шесть авторов века Людовика XIV, Вольтера, Руссо, Томаса, Мармонтеля, может совершено узнать язык во всех формах {(во всех формах? – Пусть так!)} [(во всех родах, я думаю)]; но мы прочитав множество церковных и светских книг, соберем только материальное или словесное богатство языка, которое ожидает души и ^{139}красок от художника. (На сие мнение не во всем согласиться можно: мне кажется, ежели Француз прочитав Монтеня, Паскаля, Вольтера, может совершенно узнать язык свой, то и мы прочитав множество церковных и светских книг, то ж самое узнать можем; ибо если нынешние Французы учатся у Монтеней, Паскалей, Вольтеров; то и Монтени, Паскали, Вольтеры, у кого-нибудь также учились. Писатели по различным дарованиям и склонностям своим избирают себе род писания: иной трубу, другой свирель; но без знания языка никто ни в каком роде Словесности не прославится. Писателю надлежит необходимо соединить в себе природное дарование и глубокое знание языка своего: первое снабдевает его изобилием и выбором ^[121]мыслей, второе изобилием и выбором слов. Писать без дарования, будешь Тредиаковский[21]; ^{140}писать без знания языка, будешь нынешний Писатель. Конечно без разума утвержденного науками, хотя бы кто и все церковные и светские книги прочитал, он приучил бы токмо слух свой к простому звуку слов, нимало не обогащающему рассудка нашего, и следовательно не собрал бы никакого ни умственного ни словесного богатства. Но тот, кто имея острый ум, прочитает их с рассуждением и приобретет из них познание в краткости, силе и красоте слога; то почему же сей не сделается тем художником, который всему изображаемому им дает душу и краски? Я думаю совсем напротив: Французы не могли из духовных книг своих столько заимствовать, сколько мы из своих можем: слог в них величествен, краток, силен, богат; сравните их с Французскими духовными писаниями, и вы тотчас сие увидите. Надлежит токмо отрясть от себя мрак предрассудка и не лениться черпать из сего неистощаемого источ^{141}ника.) Истинных писателей было ^[122]у нас еще так мало, что они не успели дать нам образцов во многих родах; не успели обогатить слов тонкими идеями; не показали, как надобно выражать приятно некоторые, даже обыкновенные мысли. (Превосходных писателей в разных родах, конечно, было у нас мало; но светских, а не духовных; и первых мало оттого, что не читают они последних. Я не говорю, чтоб могли мы из духовных книг почерпнуть все роды светских писаний; но кто при остроте ума и природных дарованиях в языке своем и красноречии силен {будет}, тот по всякому пути, какой токмо изберет себе, пойдет достолепно. Есть у нас много великих образцов, но мы не знаем их, и потому не умеем подражать им. Между тем и в светских писателях имеем мы довольно примеров: Лирика равного Ломоносову конечно нет во Франции: Мальгерб и Руссо их далеко уступают ему; откуда же брал он образцы и примеры? Природа одарила его разумом, науки рас^{142}пространили его понятия, но кто снабдил его силою слова? Если бы Сумароков познанием языка своего обогатил себя столько же, как Ломоносов; он бы, может быть, при остроте ума своего, в сатирических сочинениях не уступил Буало, в трагических ^[123]Расину, {так как} в притчах {своих не уступает де} ла Фонтеню[22]. Вольно ^{143}нам на чужих, даже и посредственных писателей, смотреть завидными глазами, а своих и хороших презирать. Что ж принад^[124]лежит до сего мнения, ^{144}что авторы наши не успели обогатить слов новыми идеями; то разве говорится сие о прежних авторах, а нынешние весьма в том успели! Из великого ^{145}множества приведенных в ^[125]сем сочинении выше и ниже сего примеров ясно видеть можно, какую приятность и какое приращение получил язык наш!) ^{146}Русский Кандидат авторства (вот и доказательство тому!), недовольный книгами, ^[126]должен закрыть их и слушать вокруг себя разговоры, чтобы совершеннее узнать ^{147}язык. (Этот способ узнавать язык всех легче.) Тут новая беда: в лучших домах говорят у нас по-Французски! (Стыдно и ^[127]жаль, да пособить нечем. ^{148}Река течет, и все, что в ней, плывет с нею. А виноваты писатели. Мольер многие безрассудные во Франции обычаи умел сделать смешными!) Ми^{149}лые дамы, которых надлежало бы ^[128]только подслушать, чтобы украсить Роман или Комедию любезными, счастливыми выражениями, пленяют нас не Русскими фразами. ^{150}(Милые дамы, или по нашему грубому языку женщины, барыни, барышни, редко бывают ^[129]сочинительницами, и так пусть их говорят, как хотят. А вот ^{151}несносно, когда господа писатели дерут уши наши не Русскими фразами!) Что ж остается делать Автору? (Учиться Русской, а не Французской, ^[130]грамоте.) ^{152}Выдумывать, сочинять выражения? (Кто без прилежного в языке своем упражнения станет выдумывать, сочинять выражения, тот похож будет на то^{153}го, который говорит во сне.) Угадывать лучший ^[131]выбор слов? (Надлежит о словах рассуждать и основываться на коренном знаменовании оных, а не угады^{154}вать их; ибо если Писатель сам угадывать будет слова, и заставит читателя угадывать ^[132]их, то и родится из сего нынешний невразумительный образ писания.) Давать старым некото^{155}рый новый смысл? (Прочитайте приложенный ниже сего опыт Словаря, вы увидите, что мы знаменования многих коренных слов не знаем, и когда мы, не знав настоящего знаменования их, станем давать им новые смыслы, заимствуя оные от Французских слов; то не выйдет ли из сего, как я в начале сего сочинения помощию кругов толковал, что мы часть E своего круга истреблять, а часть D чужого круга распространять и умножать будем. Таковыми средствами достигнем ли мы до того, чтоб быть хорошими писателями? Напротив, доведем язык свой до совершенного упадка. Истина сия не подвержена ни малейшему сомнению, ^{156}что чем больше будем мы думать о Французском языке, тем меньше будем знать свой собственный.) Предлагать их в новой связи, но столь искусно, чтобы обмануть читателей и скрыть от них необыкновен^[133]ность выражений. ({Здесь я в пень стал!} [Я] Совсем не понимаю, в чем состоит сие искусство обманывать читателей, и какая нужда предлагать выражения в новой связи? Вели^{157}кие писатели изобретают, украшают, обогащают язык новыми понятиями; но предлагать выражения в новой связи, [мне кажется,] не иное что значить может, как располагать речи наши по свойству и складу чужого языка, думая, что в этом состоит новость, приятность, обогащение. Если мы так рассуждать будем, то почто ж жалуемся, что везде у нас говорят по-Французски? Лучше говорить по-Французски, неже^{158}ли Русским языком по-Французски писать.) Мудрено ли, что сочинители некоторых Русских комедий и романов не победили сей великой трудности (какой трудности? той, чтоб писать новою никому не понятною связью, и сделать, чтоб ее все понимали? Подлинно это великая трудность и достойная того, чтоб потеть над нею! Славный Дон Кихот не боролся ли с ветряными ^{159}мельницами желая победить их?), и что светские дамы не имеют терпения слушать или читать их, находя, что так не говорят люди со вкусом? Если спросите у них: как же говорить должно? То всякая из них отвечает: не знаю; но это грубо, несносно! (Не спрашивайте ни у светских ^[134]дам, ни у монахинь, и зачем у них спрашивать, когда они говорят: не знаю?) – Одним словом, Французский язык весь в книгах, со всеми красотами и тенями, как в живописных картинах, а Русский только отчасти? (Источник Русского языка также в книгах, которых мы не читаем, и хотим, чтоб он был не в наших, а во Французских книгах.) Французы пишут как говорят, а Русские обо многих предметах должны еще говорить так, как напишет человек с талантом. (Расинов язык не тот, которым все говорят, иначе всякий бы был Расин. Ломоносова языком никому говорить не стыдно. Бедные Русские! Они должны мол^{160}чать до тех пор, покуда родится человек с талантом, который напишет, как им говорить должно!). Бюффон странным образом изъясняет свойство великого таланта или Гения, говоря, что он есть терпение в превосходной степени. Но если хорошенько подумаем, то едва ли не согласимся с ним; по крайней мере без редкого терпения Гений[23] не может воссиять во всей своей лучезарности. Работа есть условие искусства {(пропустим чего не разумеем)}. Охота и возможность преодолевать трудности есть характер таланта {(пропустим и это)}. Бюффон и Ж.Ж. Руссо пленяют нас сильным и живописным слогом: мы знаем от них самих, чего им ^[135]стоила пальма красноречия! Теперь ^{161}спрашиваю: кому у нас сражаться с великою трудностию быть хорошим Автором, если и самое счастливейшее дарование имеет на себе жесткую кору, стираемую единственно постоянною работою? Кому у нас десять, двадцать лет рыться в книгах, быть наблюдателем, всегдашним учеником, писать и бросать в огонь написанное, чтобы из пепла родилось что-нибудь лучшее? (Что до этой трудности принадлежит, то оная конечно велика, и когда мы к сей великой трудности прибавим еще великую легкость переводить с чужого языка слова и речи, не зная своего: тогда и доберемся до истинной причины, отчего у нас так мало авторских талантов, и так много худых писателей, которые портят и безобразят язык свой, не чувствуя того и приемля нелепости за красоту.) В России более других учатся дворяне; но долго ли? до пятнадцати лет: тут время идти в службу, время искать чинов, сего вернейшего способа быть предметом уважения. Мы начинаем только любить чтение (полно не переста^{162}ем ли?). Имя хорошего Автора еще не имеет у нас такой цены, как в других землях; надобно при случае объявить другое право на улыбку вежливости и ласки. К тому же искание чинов не мешает балам, ^[136]ужинам, праздникам; а жизнь авторская любит частое уединение. – Молодые люди среднего состояния, которые учатся, также спешат выйти из Школы или Университета, чтобы в гражданской или военной службе получить награду за их успехи в науках; а те немногие, которые остаются в ученом состоянии, редко имеют случай узнать свет. – Без чего трудно Писателю образовать вкус свой, как бы он учен ни был. Все Французские писатели, служащие образцом тонкости и приятности в слоге, переправляли, так сказать, школьную свою Риторику в свете, наблюдая, что ему нравится, и почему? (Французские писатели познавали и исправляли погрешности свои от суждения об них других писателей; Вольтер судил Корнеля и Расина, Лагарп рассматривал Вольтера, и так далее. Всякий из них один на другого делал свои замечания, дока^{163}зывал, что в нем худо и что хорошо, разбирал каждый стих его, каждую речь, каждое слово. Сверх сего многие и самые лучшие писатели поправляли сами себя, и в новых изданиях их все сии перемены напечатаны, так что читатель, с великою для себя пользою, может сличать старую и новую мысль Сочинителя. Отсюда рождался общий свет для всех, язык получал определение и чистоту, ^[137]словесность процветала. Но мы где рассуждали о сочинениях своих? Мы только твердим о Бонетах, Томсонах, Жан-Жаках; а про своих не говорим ни слова, и если когда начнем судить об них; то отнюдь не с тем, чтоб подробным рассматриванием слога и выражений их принесть пользу словесности; но чтоб просто, без всяких доказательств, побранить Писателя, или чтоб показать похвальное достоинство свое, заключающееся в презрении к языку своему.) Правда, что он, будучи школою для авторов, может быть и гробом дарования: дает вкус, но отнимает ^{164}трудолюбие, необходимое для великих и надежных успехов. Счастлив, кто, слушая Сирен, перенимает их волшебные мелодии, но может удалиться, когда захочет! Иначе мы останемся при одних куплетах и мадригалах. Надобно заглядывать в общество – непременно, по крайней мере в некоторые лета, но жить в кабинете. (Все сие отчасти может быть справедливо, но я не полагаю сего главным препятствием прозябению талантов. Если бы дворяне наши, хотя и до пятнадцати лет, но учились более Русской, нежели Французской грамоте, и если бы в сие время положено в них было достаточное к познанию языка своего основание; тогда ^[138]служба не мешала бы им обогащаться дальнейшими в том приобретениями; получа охоту и знание нашли бы они время, когда обращаться с женщинами в обществе, и когда дома сидеть за книгами. Имя хорошего Писателя сделалось бы у нас в таком же уважении, как и у других народов. Но когда мы от самой колыбели своей вместе с молоком сосем ^{165}в себя любовь к Французскому, и презрение к своему языку; то каких можем ожидать талантов, какого процветания словесности, каких редких произведений ума? Кто вподлинну захочет двадцать лет рыться в книгах, писать и бросать в огонь свои сочинения, доколе не почувствует их достойными изданиями в свете, когда ясно видит, что попечение его будет тщетно; что и читателей таких мало, которые бы двадцатилетний труд его могли распознавать с единолетним; и что к совершенному упадку прекрасного языка нашего от часу более распространяется зараза называть некую чуждую и несвойственную нам нескладицу приятностию слога и элегансом?)”.

— — —

Для дальнейшего показания, что мы с одной стороны язык свой забываем, а с другой всякими вводимыми в него неприличными новостями искажаем его, или ина^[139]че сказать, круг знаменования коренных Российских слов стесняем, а новопринятых, не ^{166}определенных, не содержащих в себе никакого смысла, противу свойств языка своего распространить стараемся, рассудилось мне, читая нынешние и старинные книги, выписывать из них все те слова и речи, которые заключают в себе нечто особливое и достойны некоторого примечания. В первой выписке, сделанной мною из новейших книг, выбирал я токмо такие выражения, которые языку нашему совсем несвойственны, и старался примечаниями моими доказать неприличность оных, не входя в рассуждение (или входя очень мало) и не выписывая таких мест, кои показывают слабость или нечистоту слога, могущую происходить от неискусства в красноречии, хотя впрочем Сочинитель и нимало не гоняется за чужестранными словами и складом; ибо сии последние замечания могли бы меня весьма далеко завести. Я не означал также ни заглавия книг, ни мест, в коих сии нелепые выражения мне попадались; поелику намерение мое не есть ^{167}лично кому-нибудь досаждать; но токмо для общей пользы словесности, начинающим упражняться в оной дать приметить, сколь сии вводимые в прекрасный наш язык новости суть ^[140]безобразны. Впрочем да не подумает читатель, что я в приложенных выше и ниже сего примерах некоторые, для вящего показания странности их, от себя составил; нет! я могу удостоверить его, что все оные выбраны из печатных книг.

Вторая выписка сделана мною из книг церковных. В оной выбирал я такие слова, из которых иные в новейших нынешних писаниях мало или совсем не известны, а другие хотя употребляются, но не во всех тех смыслах, в каких употреблялись прежде, и потому круг знаменования их, к ущербу богатства языка, заключен в теснейшие прежних пределы. Обе таковые выписки могут быть полезны: первая для обнаружения вводимых странностей; вторая для показания, что вместо нелепых новостей, за которыми ^{168}мы, читая иностранные книги, гоняемся, можно чрез прилежное чтение книг своих почерпать из оных истинное красноречие, обогатить ум свой знанием силы слога, не ползать по следам иностранных писателей, но сопровождаясь своими, пролагать себе новый путь; и одним словом, вместо перенимающих слышимые звуки косноязычных попугаев, быть сладкогласными на своем языке соловьями.

^[141]Последняя из двух вышепомянутых выписок есть один весьма недостаточный опыт. Надлежит, продолжая таким образом, составить полный Словарь, и расположить оный по азбучному порядку. Хотя имеем мы Академический и церковный Словари, в которых многие старинные, или ныне мало употребительные слова, собраны и истолкованы; однако много осталось еще не истолкованных, а другие требуют пространнейшего истолкования. Итак не бесполезно будет с помощию двух вышесказанных Словарей, и прилежного чтения церковных и Славенских книг, ^{169}составить вновь такой Словарь, в котором бы всякое слово объяснено было во-первых множайшими текстами, показующими во всей обширности круг знаменования оного; во-вторых должно стараться показать корень оного и присовокупить к тому свои примечания и рассуждения, какие понятия в Российском слоге изображать им пристойно; в-третьих надлежит рассмотреть, не заключает ли оно в себе таких смыслов, для выражения коих прибегаем мы ныне к рабственному с чужих языков переводу слов, в нашем языке совсем новых и следственно не имеющих никакого знаменования ни силы. Я уверен, что тот, кто с большим до^[142]сугом, и с вящими моих способностями и дарованиями, восхочет употребить труд свой на составление такового Словаря, принесет немалую Российской Словесности пользу, равно как и тот, кто, искусный в языке своем, возьмется истолковать однознаменательные в нем слова.

— — —

^{170}Слова и речи,

выписанные из нынешних сочинений и переводов

с примечаниями на оные.

“Сия отмена была именно следствием отклонительного желания его”. Поелику таковой язык не всем Русским известен, того ради надлежит прибегнуть к переводу. Кажется оное значит: сия отмена сделана была по собственному его желанию; но без сомнения слог сей показался Сочинителю слишком прост. Итак станем доискиваться, что в кудрявом слоге его должно разуметь под словами отклонительное желание. Прилагательными именами различаются противные или несходные между собою вещи: мы для того говорим широкая дорога, высокий дуб, сердитый человек, дабы читатель или слушатель наш не вообразил себе узкой дороги, низкого дуба, ^[143]смиренного человека. Если бы не было ничего глубокого, то бы слово мелкий было нам не нужно, и не могло бы заключать ^{171}в себе никакого понятия. Худое или вредное желание отличается от доброго или полезного: от чего ж отличается и что значит отклонительное желание? Разве от приклонительного? Но здесь паки следует вопрос: что значит приклонительное желание?

“Когда путешествие сделалось потребностию души моей”. {Свойственно ли по-Русски говорить: потребность души моей, и можно ли путешествие называть потребностию, надобностию, или нуждою души? Если Сочинителю мало показалось сказать: когда я любил путешествовать, то мог бы он премногими другими сродными языку нашему оборотами речь сию выразить, как например: когда душа моя питалась, услаждалась путешествиями; или когда путешествие было единым из вожделеннейших желаний моих, и тому подобными. Но здесь речь сия расположена точно по Французскому складу: quand la voyage est devenu necessaire a mon ame, так как многие ныне, вместо я видел как вы шли или я видел вас идущих, гово^{172}рят и пишут:} [Мне кажется и сие выражение принадлежит больше к новому, нежели к старому слогу, в котором, хотя бы и нашли во Французских книгах: quand la voyage est devenu necessaire à mon ame, то однако ж сказали бы просто: когда я любил путешествовать, нежели стали бы путешествие называть потребностию души. Хорошо знать по-Французски, но зачем свой язык портить по их языку? зачем вместо я видел как вы шли или я видел вас идущих, говорит и писать:] я видел вас идти, переводя сие с Французского: je vous ai vu passer, или я слышал его играть, j’ ai l’entendu jouer[24]. Сии и подобные сему выражения не ^[144]ясно ли показывают, что мы так много набиваем головы свои Французским языком, и так мало упражняемся в своем собственном, что сочиняя Русскую книгу не умеем иначе изъясняться, как переводным с Французского языка складом. Прославился ли бы тот Француз между соотечественниками своими, который бы начитавшись наших книг, и заметя в них таковые свойственные нам выражения, как например: он пошел на него войною, стал по-Французски писать: il est alle par guerre sur lui? Без сомнения прославился бы, да только не красотою слога, а сумасшествием. Мы ^{173}смеемся над тою Русскою барынею, которая худо умея говорить по-Французски, сказала некогда: quande j’ etoit dans la fille, переведя сие с Русского, когда я была в девках; но мы несравненно ее смешнее: она чужой язык изломала, располагая оный по природному языку своему; а мы коверкаем свой язык, располагая оный по чужому: которое из сих двух невежеств больше и {глупее} [постыднее]?

“Разные тоны составляют Гармонию, всегда приятную для слуха; Монотония бывает утомительна”. Тон, Гармония, Монотония! В двух строках три иностранных слова: кто ж не знающий Французского языка ^[145]будет разуметь сии строки? Странное дело, ежели мы для чтения Российских книг должны обучаться Французскому языку! Но когда мы почти сряду можем ставить три иностранных слова, то для чего ж не поставить их пять или шесть, как например: Диферантные тоны формируют Гармонию всегда агреабельную для слуха; Монотония бывает ^{174}аннюйянт? Таким образом перевод иностранных книг не стоил бы никакого труда; ибо можно бы было весь Российский язык истребить, оставя в нем токмо несколько союзов и местоимений для помещения оных между чужестранными именами и глаголами. Не знаю для чего по сие время сего легкого способа не придумают!

“Королевская прокламация воспламенила даже до энтузиазма патриотизм жителей Провинции Абруццо”. Здесь также больше иностранных слов, нежели Русских. Велите прочитать сие человеку не знающему по-Французски, вы увидите, что он без заиканий и кривляний рта сего не прочитает. Мы имеем еще нужду в некоторых Технических названиях, без которых не можем обойтиться, но и тем, когда отысканы бывают пристойные Российские имена, и слух наш привыкнет к оным, то во-первых рождается оттого чистота ^[146]слога, а во-вторых и самая наука удобнее впечатлевается в разум наш. ^{175}Привыкнув например в Механике к слову рычаг, или в землемерии к слову отвес, мы лучше понимаем их, нежели слова: левье, перпендикуляр. В преложении на наш язык Евклидовой землемерной науки, многие из сих слов прекрасно переведены, как например параллельные линии названы минующими чертами; хорда, подтягающею; диаметр, размером; центр, остию и проч. Таковые и сим подобные слова нужны нам, они обогащают язык наш и наполняют его новыми понятиями; но какая нужда вместо склонность говорить инклинация; вместо отвращение, антипатия; {вместо будущее время, будущность} [вместо посещение, визит] и проч.? Трудно быть полезным изобретателем, а обезьяною всегда быть можно.

“Доколе буду жить, богини милые, клянуся вас любить”. И в другом месте: “часто начинал он говорить о бессмертии, милой надежде своей”. Во всяком языке бывают такие слова, которым на другом языке нет равносильных: прилагательное милый или ^{176}милая есть одно из таковых слов. Оно имеет приятный выговор и нежное знаменование; употребляется в любовных и дружеских объяснениях, и сколько свойственно среднему или простому, столько ^[147]не прилично высокому и пышному слогу. Весьма пристойно говорить: милый друг, милое личико; напротив того весьма странно и дико слышать: милая богиня, милая надежда бессмертия! Сколь бы какое слово ни было прекрасно и знаменательно, однако если оное беспрестанно повторять и ставить без всякого разбора, где ни попало, как то в нынешних книгах употребляют слово милая, то не будет оно украшением слога, а токмо одним модным словцом, каковые по временам проявляются иногда в столицах, как например: голубчик мой, каких-нибудь, и тому подобные. Рассказывают, что Сумароков поехал однажды в Москву в то время, когда слово голубчик было там в великом употреблении. По возвращении его оттуда в Петербург ^{177}некоторые из его приятелей у него спрашивали: кого видел он в Москве? Никого, отвечал он, там нет людей, все голубчики.

“Когда настанет решительная точка времени”. Ежели есть точка времени, то без сомнения должны уже быть и запятая, и двоеточие, и вопросительный знак, и линия времени.

“Ведомственные известия”. Сие выражение столько же ясно, как лошадиные кони или одевательное платье. Ежели ведомственные ^[148]значит газетные, то надлежало бы писать ведомостные, потому что газеты называются ведомостями, а не ведомствами.

“Они в высокоглаголивых фразах описали Бонапартиево положение”. Юродливое сочетание Славенского слова высокоглаголивый с Французским словом фраз или фраза.

“Вообще судили, что наши и Неапольские вооружения сосредоточены”. {Читатель! Знаменование последнего глагола сего ищи во Французском Лексиконе под словом concentrer; ибо тщетно будешь ^{178}ты искать его в Российских книгах и словарях. Неапольские вооружения, вместо Неаполитанские, есть также нечто новое. Да позволено мне будет приметить здесь, что всяк, кто желает ввести какую-либо перемену, почитает себя умнее всех своих предшественников. Мысль сия часто основана бывает или на ненависти, или на пристрастии, или на невежестве, или на самолюбии а потому, прежде нежели мы начнем что-нибудь переменять, надлежит весьма обдумать, подлинно ли перемена сия нужна и полезна.} [Глагол сосредоточить переведен с Французского concentrer. Неапольские вооружения, вместо Неаполитанские, есть также нечто новое. Мне кажется, прежде нежели мы начнем что-нибудь переменять, надлежит весьма обдумать, подлинно ли перемена сия нужна и полезна.] Сверх сего во многих вещах долговременную привычку и обыкновение должно предпочитать новости, даже и такой, которая действительно заключает в себе некоторое преимущество. Мы привыкли к слову Неаполитанский, на что ж писать Неапольский? Переменив без нужды старое, и приучая меня против воли моей к новому слову, какое название дадите вы жителю Неаполя? Неаполец? Но оное не значит жителя города сего, ^{179}а значит маленький Неаполь. И так в сем случае должны вы паки прибегнуть к слову Неаполитанец: на что ж вы оное переменяли? Притом же под словами Неаполитанская земля разу^[149]меется все королевство, а под словами Неапольская земля должно разуметь токмо ту землю, на которой город Неаполь построен, или ту округу, которая собственно ему принадлежит.