Отрицательное влияние прошлого

Цель настоящего эссе, как уже говорилось, состоит в том, чтобы описатьновое искусство через некоторые его отличительные черты. Однако сама этацель предполагает в читателе более серьезную любознательность, которая здесьвряд ли будет удовлетворена, - эти страницы оставят его наедине ссобственными размышлениями. Я имею в виду вот что. Как-то я уже отмечал[*См. работу "Тема вашего времени" в этом же томе(" El tema de nuestro tiempo ", 1923 год).], что искусство и чистая наука(именно потому, что они - наиболее свободные виды деятельности, менеепрямолинейно подчиненные социальным условиям каждой эпохи) таковы, что поним в первую очередь можно судить о переменах в коллективном типевосприятия. Когда меняется главная жизненная установка, человек тут женачинает выражать новое настроение и в художественном творчестве, втворческих эманациях. Тонкость обеих материй - искусства и науки - делает ихбесконечно чувствительными к любому свежему духовному веянию. Подобно томукак в деревне, выходя утром на крыльцо, мы смотрим на поднимающийся из трубдым, чтобы определить, откуда сегодня ветер, - на искусство и науку новыхпоколений мы можем взглянуть с тем же метеорологическим любопытством. Но для этого неизбежно начать с определения нового явления, и толькопотом можно будет задать вопрос, симптомом и предвестником чего являетсяновый всеобщий стиль жизневосприятия. Ответ потребовал бы исследоватьпричины удивительного поворота, который ныне совершает искусство, но этослишком трудное предприятие, чтобы браться за него здесь. Откуда такой зуд"дегуманизировать", откуда такое отвращение к "живым формам"? Вероятно, уэтого исторического явления, как и у всякого другого, сеть бесчисленныхкорней, исследование которых потребовало бы более изощренных приемов. Но все же, каковы бы ни были прочие причины, существует одна в высшейстепени очевидная, хотя и не претендующая на верховную роль. В искусстве трудно преувеличить влияние прошлого на будущее. В душехудожника всегда происходит сшибка, или химическая реакция, - междусвоеобразием его восприятия и тем искусством, которое уже существует.Художник никогда не остается с миром наедине, - художественная традиция вкачестве посредника всегда вмешивается в его связи с миром. Какова же будетреакция между непосредственным чувством и прекрасными формами прошлого? Онаможет быть положительной или отрицательной. Художник либо почувствуетблизость к прошлому и увидит себя его порождением, наследником исовершенствователем - либо в той или иной мере ощутит непроизвольнуюнеопределенную антипатию к художникам-традиционалистам, признанным изадающим тон. И если в первом случае он испытает немалое удовлетворение,заключив себя в рамки условностей и повторив некоторые из освященных имихудожественных жестов, то во втором он создаст произведение, отличное отпризнанных, и вдобавок получит не меньшее, чем его собрат, удовольствие,придав этому произведению характер агрессивный, обращенный противгосподствующих норм. Об этом обычно забывают, когда речь заходит о влиянии прошлого насегодняшний день. Обычно можно без труда уловить в произведении одной эпохистремление так или иначе походить на произведения предшествующей. Напротив,гораздо большего труда, видимо, стоит заметить отрицательное влияниепрошлого и уразуметь, что новый стиль во многом сформирован сознательным идоставляющим художнику удовольствие отрицанием стилей традиционных. Траектория искусства от романтизма до наших дней окажется непонятной,если не принимать в расчет - как фактор эстетического удовольствия - этонегативное настроение, эту агрессивность и издевку над старым искусством.Бодлеру нравилась черная Венера именно потому, что классическая Венера -белая[23]. С тех пор стили, последовательно сменявшие друг друга,увеличивали дозу отрицательных и кощунственных ингредиентов; в этомсладострастном нагнетании тоже наметилась некая традиция, и вот сегодняпрофиль нового искусства почти полностью сложился на основе отрицаниястарого. Понятно, как это всякий раз происходит. Когда искусство переживаетмноговековую непрерывную эволюцию без серьезных разрывов или историческихкатастроф на своем пути, плоды его как бы громоздятся друг на друга имассивная традиция подавляет сегодняшнее вдохновение. Иными словами, междуновоявленным художником и миром накапливается все больше традиционныхстилей, прерывая живую и непосредственную коммуникацию. Следовательно, одноиз двух: либо традиция наконец задушит живую творческую потенцию, как этобыло в Египте, Византии и вообще на Востоке, либо давление прошлого нанастоящее должно прекратиться и тогда наступит длительный период, в течениекоторого новое искусство мало-помалу излечится от губительных влиянийстарого. Именно второе случилось с европейской душой, в которой порыв кбудущему взял верх над неизлечимым восточным традиционализмом и пассеизмом. Большая часть того, что здесь названо "дегуманизацией" и отвращением кживым формам, идет от этой неприязни к традиционной интерпретации реальныхвещей. Сила атаки находится в непосредственной зависимости от историческойдистанции. Поэтому больше всего современных художников отталкивает именностиль прошлого века, хотя в нем и присутствует изрядная доза оппозиции болееранним стилям. И напротив, новая восприимчивость проявляет подозрительнуюсимпатию к искусству более отдаленному во времени и пространстве - кискусству первобытному и к варварской экзотике. По сути дела, новомуэстетическому сознанию доставляют удовольствие не столько эти произведениясами по себе, сколько их наивность, то есть отсутствие традиции, которойтогда еще и не существовало. Если теперь мы обратимся к вопросу, признаком какого жизнеотношенияявляются эти нападки на художественное прошлое, нас застанет врасплохпроблема весьма драматическая. Ибо нападать на искусство прошлого кактаковое - значит в конечном счете восставать против самого Искусства: ведьчто такое искусство без всего созданного до сих пор? Так что же выходит: под маской любви к чистому искусству прячетсяпресыщение искусством, ненависть к искусству? Мыслимо ли это? Ненависть кискусству может возникнуть только там, где зарождается ненависть и к науке ик государству - ко всей культуре в целом. Не поднимается ли в сердцахевропейцев непостижимая злоба против собственной исторической сущности,нечто вроде odium professionis[24], которая охватывает монаха, за долгиегоды монастырской жизни получающего стойкое отвращение к дисциплине, к томусамому правилу, которое определяет смысл его жизни[*Было бы любопытнопроанализировать психологические механизмы, в силу которых искусствовчерашнего дня негативно влияет на искусство завтрашнего дня. Для начала,один из очень понятных - усталость. Простое повторение стиля притупляет иутомляет восприимчивость. Вельфлин в "Основных принципах истории искусства"показал на разных примерах, с какой силой усталость вынуждала искусство кдвижению, заставляла его видоизмениться. То же и в литературе. Для Цицерона"говорить на латыни" еще звучало как " latine loqui ", но в V веке у СидонияАполлинария уже возникает потребность в выражении " latialiter insusurrare".С тех пор слишком уж много веков одно и то же говорилось в одной и той жеформе]. Вот подходящий момент для того, чтобы перо благоразумно прервало свойодинокий полет и примкнуло к журавлиному косяку вопросительных знаков.

ИРОНИЧЕСКАЯ СУДЬБА

Выше было сказано, что новый стиль в самом общем своем видехарактеризуется вытеснением человеческих, слишком человеческих элементов исохранением только чисто художественной материи. Это, казалось бы,предполагает необычайный энтузиазм по отношению к искусству. Однако, если мыподойдем к тому же факту с другой стороны и рассмотрим его в другом ракурсе,нас поразит как раз противоположное - отвращение к искусству илипренебрежение им. Противоречие налицо, и очень важно обратить на неговнимание. В конце концов приходится отметить, что новое искусство - явлениевесьма двусмысленное, и это, по правде говоря, ничуть не удивительно,поскольку двусмысленны почти все значительные события последних лет. Стоитпроанализировать европейские политические реалии, чтобы обнаружить в них туже двусмысленность. Однако противоречие между любовью и ненавистью к одному и тому жепредмету несколько смягчается при более близком рассмотрении современнойхудожественной продукции. Первое следствие, к которому приводит уход искусства в самое себя, -это утрата им всяческой патетики. В искусстве, обремененном "человечностью",отразилось специфически "серьезное" отношение к жизни. Искусство было штукойсерьезной, почти священной. Иногда оно - например, от имени Шопенгауэра иВагнера - претендовало на спасение рода человеческого, никак не меньше[25]!Не может не поразить тот факт, что новое вдохновение - всегда непременнокомическое по своему характеру. Оно затрагивает именно эту струну, звучит вэтой тональности. Оно насыщено комизмом, который простирается от откровеннойклоунады до едва заметного иронического подмигивания, но никогда не исчезаетвовсе. И не то чтобы содержание произведения было комичным - это значило бывновь вернуться к формам и категориям "человеческого" стиля, - дело в том,что независимо от содержания само искусство становится игрой. А стремиться,как уже было сказано, к фикции как таковой - подобное намерение можетвозникнуть только в веселом расположении духа. К искусству стремятся именнопотому, что оно рассматривает себя как фарс. Это главным образом изатрудняет серьезным людям, с менее современной восприимчивостью, пониманиеновых произведений: эти люди полагают, что новые живопись и музыка - чистый"фарс" в худшем смысле слова, и не допускают возможности, чтобы кто-либоименно в фарсе видел главную миссию искусства и его благотворную роль.Искусство было бы "фарсом" в худшем смысле слова, если бы современныйхудожник стремился соперничать с "серьезным" искусством прошлого икубистское полотно было рассчитано на то, чтобы вызвать такой же почтирелигиозный, патетический восторг, как и статуя Микеланджело. Но художникнаших дней предлагает нам смотреть на искусство как на игру, как, всущности, на насмешку над самим собой. Именно здесь источник комизма новоговдохновения. Вместо того чтобы потешаться над кем-то определенным (безжертвы не бывает комедии), новое искусство высмеивает само искусство. И, пожалуйста, слыша все это, не горячитесь, если вы хотите еще вчем-то разобраться. Нигде искусство так явно не демонстрирует своегомагического дара, как в этой насмешке над собой. Потому что в жестесамоуничижения оно как раз и остается искусством, и в силу удивительнойдиалектики его отрицание есть его самосохранение и триумф. Я очень сомневаюсь, что современного молодого человека можетзаинтересовать стихотворение, мазок кисти или звук, которые не несут в себеиронической рефлексии. Конечно, как идея или теория все это не так уж ново. В начале XIX векагруппа немецких романтиков во главе со Шлегелями[26] провозгласила Ирониювысшей эстетической категорией - по причинам, которые совпадают с новойнаправленностью искусства. Ограничиваться воспроизведением реальности,бездумно удваивая ее, не имеет смысла. Миссия искусства - создаватьирреальные горизонты. Чтобы добиться этого, есть только один способ -отрицать нашу реальность, возвышаясь над нею. Быть художником - значит непринимать всерьез серьезных людей, каковыми являемся мы, когда не являемсяхудожниками. Очевидно, что это предназначение нового искусства - быть непременноироничным - сообщает ему однообразный колорит, что может привести в отчаяниесамых терпеливых ценителей. Однако эта окраска вместе с тем сглаживаетпротиворечие между любовью и ненавистью, о котором говорилось выше. Ибо еслиненависть живет в искусстве как серьезность, то любовь в искусстве,добившемся своего триумфа, являет себя как фарс, торжествующий над всем,включая себя самого, подобно тому как в системе зеркал, бесконечное числораз отразившихся друг в друге, ни один образ не бывает окончательным - всеперемигиваются, создавая чистую мнимость.