Уолт Шэлдон, Наслаждайтесь Японией. Токио, 1961

X x x

Побывайте на токийском вокзале Синдзюку в половине девятого утра.Каждые сорок секунд к платформе прибывает десятивагонный состав пригороднойэлектрички, набитой втрое сверх его официальной вместимости. Когдараспахиваются двери и на место сошедших устремляются новые толпы, вступают вдействие бригады "толкачей". Их специально нанимают из крепких мускуламистудентов, чтобы запрессовывать пассажиров в вагоны. После отхода поездаплатформа бывает усеяна оторванными пуговицами, сломанными каблуками,оброненными в давке шляпами, перчатками, сумочками. На узловых станциях --таких, как Синдзюку, Уэно, Икебукуро, -- имеются специальные киоски, гдеженщина, вытолкнутая из вагона без одной туфли, может взять напрокатшлепанцы. Около пяти миллионов человек ежедневно ездят из предместий наработу в Токио. Зимой транспортная проблема обостряется до предела: пассажирв пальто занимает на 10 процентов больше места. Таким "толкачам" уже не подсилу справиться с этой прибавкой.

Сообщение агентства Киодо, январь 1969

Жизнь на колесах

Не следует думать, что Токио единственный в Японии город-лабиринт.Хаотичная застройка населенных пунктов, узкие улицы и плохие дороги типичныдля страны в целом. Это имеет свою историческую подоплеку. Вплоть до 1868года Япония не ведала колес. Знать передвигалась из города в город наносилках, воины и гонцы -- верхом, земледельцы, ремесленники, торговцы, тоесть люди низших сословий, могли путешествовать лишь как пешеходы. Долгое время в Японии вовсе не было дорог, по которым могла бы проехатьдаже простая повозка, и совершенно отсутствовало пассажирское сообщение. Темлюбопытнее, что японцы были одним из первых народов, учредивших правиладвижения. Врач Самберг, который посетил Страну восходящего солнца в 1770году, писал: "Они очень заботятся о порядке на дорогах. Они додумались даже до того,что люди, следующие в столицу, всегда придерживаются левого края дороги, адля тех, кто движется им навстречу, предназначена правая сторона. Вотправило, которое очень пригодилось бы в Европе". Правда, нынче, то есть двести лет спустя, Японию уже, пожалуй, никто неназовет образцом порядка на дорогах. Если что и соблюдается неукоснительно,так это лишь сама идея левостороннего движения. В остальном же японскийводитель настолько привык двигаться в потоке, что обращает очень маловнимания на какие-либо правила. Когда вместо впереди идущих машин перед нимоказывается пустое пространство, он способен проскочить перекресток нетолько на желтый, но даже на красный свет. Полицейские же относятся к нарушителям с совершенно необъяснимойснисходительностью, хотя всего столетие назад любое нарушение дорожныхправил немедленно каралось ударом меча. За десять лет до того, как междуТокио и Иокогамой была открыта первая в Японии железная дорога, англичанин,ехавший верхом по этому маршруту, был насмерть зарублен за то, что вовремяне сошел с коня при появлении японского вельможи. Колеса впервые вошли в японский обиход как часть отнюдь не самогославного для мировой цивилизации изобретения: одноосной повозки, в которуювпрягался человек. И хотя слово "рикша", так же как слово "кули", привычноассоциируется с образом старого Китая, обычай ездить на людях отнюдь неотносится к числу многочисленных японских заимствований у их азиатскогососеда. Сомнительная честь этого изобретения принадлежит американцу Гобле. Он попал на Японские острова как один из матросов коммодора Перри,"черные корабли" которого были первой попыткой колонизаторов взломатьзапертые двери феодальной Японии. Ознакомившись со средствами сообщения вСтране восходящего солнца, предприимчивый американец первым наладилпроизводство двухколесных колясок, получивших японское название"дзин-рики-ся", что при переводе каждого из трех иероглифов означает"человек-сила-повозка". В английском языке слово это трансформировалось в"джин-рикша" и уже потом вошло в обиход иностранцев не только в Японии, но ив других азиатских Странах просто как "рикша". История японских железных дорог началась 12 сентября 1872 года, когдаиз Токио в Иокогаму отправился первый пассажирский поезд. Приглашенные наэто торжество высокопоставленные лица поднимались в вагоны так же, какяпонец привык входить в дом: прежде чем ступить на подножку, каждый из нихмашинально разувался. Когда через пятьдесят семь минут восхищенные сановникисошли в Иокогаме, они с удивлением и раздражением обнаружили, что никто непозаботился заранее перевезти и расставить на перроне их обувь. Видимо, именно этот случай на целое столетие вперед отучил японцевотождествлять вагон с жилым помещением. Стоит пассажирам занять свои места,как на пол тут же летят обертки от конфет, кожура мандаринов, газеты, пустыеконсервные банки... Железные дороги быстро и прочно вошли в быт японцев. Поезда всегдаполны, причем, по крайней мере, треть пассажиров едет не по необходимости, аради удовольствия. Об утренних приливах рабочей силы из пригородов --разговор особый. Но и в часы затишья циркулируют специальные поезда, биткомнабитые детворой. Каждая школа организует по две экскурсии в год, планируяих так, чтобы до девятого класса каждый учащийся своими глазами увидел вседостопримечательности страны -- размеры Японии, а также льготный проездделают это возможным. Первое время мне казалось, что, кроме немногочисленных экспрессов соспальными вагонами (расстояния здесь такие, что редко приходится ехатьбольше восьми часов), ночью в Японии курсируют лишь товарные поезда.Оказалось, что это не так. Пригородные составы, освободившиеся от вечернего"пика", используются в ночные часы, чтобы перевозить крестьянские истуденческие экскурсии по самому низкому тарифу. Осенью, в сезон свадебныхпутешествий, билеты на скорые поезда можно достать только заранее: ихразбирают молодожены. Куда болезненней входит в жизнь Японии автомобиль. Никому не моглоприйти в голову плодить в стране паровозы и вагоны раньше, чем будутпроложены рельсы. Между тем с автомашинами получилось именно так: поток иххлынул с конвейера и уперся в бездорожье. В 1960 году Япония по производству автомашин вышла на пятое место вмире, перегнав Италию, в 1964 году -- на четвертое, перегнав Францию, в 1966году -- на третье, перегнав Англию. В 1967 году Япония выпустила тримиллиона двести тысяч автомашин, опередив Западную Германию и уступая отнынелишь Соединенным Штатам Америки. При двадцати миллионах зарегистрированных в стране автомашин иметь надушу населения всего лишь по полметра дорог с покрытием, -- такой парадоксне мог остаться безнаказанным. Около пятнадцати тысяч убитых, полмиллионараненых -- вот ежегодный счет жертв уличного движения. Жизнь на колесах стала нынче уделом народа, который еще столетие назадвовсе не знал колес. Дороговизна жилья вытесняет горожан все дальше впредместья. Если раньше окраины из тесно сгрудившихся деревянных домиков водин-два этажа тянулись на полчаса, то теперь тянутся на два. Все понимают,что в условиях Японии это вопиющее расточительство земельной площади, чтокуда целесообразнее было бы строить многоэтажные комплексы -- стало быпросторнее жить, легче наладить коммунальное хозяйство. Но из-за частнойсобственности на землю, из-за непрерывного роста цен на нее об этом остаетсятолько мечтать. Японская жизнь издавна подчинялась круговороту четырех времен года.Теперь она пульсирует в суточном цикле приливов к городам.

ИХ ТРУД

Скученность и простор

Проселочная дорога взбирается вверх, огибая выступы лесистых гор. Какнепривычно ощущать величие и покой нетронутой природы, вглядываться впестреющие маками луга, в лесистые взгорья, что, все гуще лиловея, уходятвдаль к снежной цепи. Как странно шагать одному и слышать одно лишь птичьепение! От единственного попутчика -- крохотного мальчугана с огромнымскрипучим ранцем -- удается узнать, что автобус ходит здесь лишь дважды вдень: ранним утром и поздним вечером (отчего и приходится возвращаться изшколы пешком). Действительно, проехал почтальон на своем красном мотоцикле, и большеникого. Шагаешь по безлюдному проселку и не перестаешь удивляться: неужелиэто Япония? Та самая страна, где города и поселки срослись воедино, гдеборозды полей и огородные грядки упираются в заводские корпуса; где отесноте напоминают даже сиденья в автобусе или кресла в кинотеатре, дажеокна и двери, которые не отворяются, а раздвигаются... Мало кому из приезжих раскрывает Япония свое другое лицо. Существуетпредставление, что необжитые просторы остались лишь на Хоккайдо -- самомсеверном из Японских островов, где на пятую часть территории страныприходится лишь двадцатая часть ее населения. На Хоккайдо японцы смотрят также, как русские на Дальний Восток или американцы на Дальний Запад. Хмурый берег Охотского моря. Будто кости на поле брани, белеютвыброшенные волнами коряги плавника. Уходят к горизонту пологие взгорья, надкоторыми тяжело громоздятся облака. На бескрайних пустошах желтеютодуванчики и лениво пасутся коровы. Овраги, поросшие лопухом. Березовыерощицы. Стога сена. Молочные бидоны на дощатых помостах. Редко разбросанныеусадьбы с силосными башнями и длинными крытыми поленницами. Таков Хоккайдо. Но японская Сибирь не только там. Она всюду. Чтобы увидеть ее,достаточно лишь отклониться от традиционного туристского маршрута. Вслед заТокио он обычно пролегает через семь японских городов, население каждого изкоторых перевалило за миллион, -- это Иокогама, Нагоя, Киото, Осака, Кобе,Китакюсю и Фукуока. (Напомним для сравнения, что во Франции, кроме Парижа,нет ни одного города с миллионным населением.) Эта цепочка перенаселенных человеческих муравейников, беспорядочноразросшихся вокруг портов, образует так называемый Тихоокеанскийпромышленный пояс. Но стоит лишь свернуть в сторона от этого продымленного скопища машин илюдей, как глазам откроются лесистые горы, реки с пенящимися водопадами,альпийские луга, тихие вулканические озера, дремлющие среди вековых елей.Такова северо-восточная и центральная часть Хонсю, таков юг Сикоку и югКюсю. Однако границы этой малознакомой нам Японии очень запутаны и извилисты.В отличие от Италии с ее четким разделением на индустриальный север иаграрный юг экономические зоны в Японии как бы перемешаны, создаваясвоеобразный контраст скученности и простора. Плотность населения в Японии лишь немногим больше, чем в Германии илиАнглии, и меньше, чем в Бельгии или Голландии. Теснота здесь бросается вглаза прежде всего потому, что половина населения страны сгрудилась менеечем на полутора процентах ее территории. Когда в 1868 году Япония вступила на путь промышленного развития, онанасчитывала тридцать миллионов жителей. Затем население ее выросло до сорокамиллионов в 1891 году, до пятидесяти -- в 1912, до шестидесяти -- в 1926, досемидесяти -- в 1937, до восьмидесяти -- в 1948 году, до девяноста -- в 1960и до ста миллионов -- в 1967 году. Ныне Япония уступает по числу жителейлишь шести государствам мира: Китаю, Индии, СССР, США, Пакистану иИндонезии. Территория Японии не так уж мала -- триста семьдесят тысяч квадратныхкилометров. Это полторы Англии. Однако японская земля на шесть седьмыхсостоит из почти не освоенных человеком горных склонов. При рельефе,подобном швейцарскому, плотность населения здесь в пять раз выше. В Японии по сей день наблюдаешь поразительное соседство безлюднойнетронутой природы и перенаселенных равнин, где города и заводские зданиятеснят и без того крохотные пашни. Казалось бы, бурное индустриальное развитие после-военных десятилетийдолжно было привести к более равномерному размещению производительных сил, косвоению необжитых мест. Однако произошло обратное. Там, где людей много,население растет быстрее всего. Там, где их мало, оно уменьшается. Из пятидесяти миллионов человек, сбившихся ныне на площади в четыре споловиной тысячи квадратных километров, то есть на полутора процентахяпонской земли, двадцать пять миллионов приходится на долю Токио, Осаки иНагои с их болезненно разбухшими предместьями. Таково новое для Японии стихийное бедствие, именуемое словом "перекос".Промышленное развитие однобоко тяготеет к тихоокеанскому побережью. И этостало в современной Японии причиной многих зол. Редкая фирма отваживаетсяпроникать в глубинные районы. Нужны крупные капиталовложения, нужно время,чтобы их окупить. Большинство новых предприятий предпочитает теснитьсявблизи портов -- сырье ведь поступает из-за морей. Рабочая же сила придет кнанимателю куда угодно. А где будут селиться, как будут жить эти люди,промышленнику нет дела. Тот же пресловутый закон тяготения расщепляет молекулу крестьянскойсемьи. Земледелец сознает, что и в родных местах многое можно сделать, чтобыподнять доходы. Но чтобы осваивать горные склоны, создавать сады, -виноградники,парниковые хозяйства, разводить свиней или птицу, нужны деньги. А когда веськапитал состоит из пары мозолистых рук, приходится исходить из того, что вцехе или на стройке этими руками можно заработать вчетверо больше, чем наполе. Высадив рассаду или убрав рис, из деревень почти на полгода уходятвереницы сезонников. И оттого, что малообжитые районы находятся вкаких-нибудь четырех-шести часах езды от Токио, они становятся еще болеебезлюдными. Низкие доходы -- отток населения -- сокращение урожайности -- новоепадение доходов: вот заколдованный круг, в котором оказалась японскаядеревня. Наряду с немыслимой теснотой Тихоокеанского пояса в глубинныхрайонах, на которые приходится около трети сельскохозяйственных ресурсовстраны, все больше обостряется проблема недонаселенности. Хотя на хозяйство в среднем приходится лишь по гектару пашни, японскоекрестьянство почти не осваивает новых земель. Мало того, даже возделанныепоколениями предков поля часто оказываются заброшенными. Женщины надрывают здоровье, пытаясь заменить ушедших в города мужей.Приходят в упадок оросительные и паводкозащитные сооружения -- их некомуремонтировать. Органы местного самоуправления не могут свести концы сконцами из-за сокращения налоговых поступлений. Они не в силах удержатьврачей, учителей, и в глубинных районах учащаются заболевания, становитсявсе больше школ, где несколько классов размещаются в одной комнате и слушаютодного учителя. Даже сельские пожарные дружины приходится, как в годы войны,формировать из пожилых крестьянок. Японская деревня -- это шесть миллионов гектаров пашни на шестьмиллионов крестьянских дворов. В старину здесь говорили: горы да море теснятземледельца. Теперь к этому следует добавить еще одно слово: город. Бывало, заберешься подальше в глушь с фотоаппаратом и все времячувствуешь, будто что-то мешает взять в кадр подлинный сельский колорит: тояркие пластмассовые ведра на пороге дома, то штабель бумажных пакетов схимическими удобрениями, то мотороллер, прислоненный к бамбуковой изгороди. Все кажется, что ты еще не выбрался из пригорода, -- так много в обликесела инородного, купленного, фабричного, -- пока не начинаешь понимать, чтоэто и есть характерная черта современной японской деревни. Внешние приметы отражают суть. Здесь нелегко найти нетронутый сельскийпейзаж, но еще труднее найти семью, которая была бы на сто процентовкрестьянской. Восемь десятых земледельцев не могут прокормиться со своегонадела и подрабатывают на стороне. Если взять крестьянство в целом, тоземледелие дает нынче менее половины его доходов. Японским крестьянам издавна вбивали в голову, что растить рис --занятие более почетное, чем быть ремесленником или торговцем. Из поколения впоколение здесь передавался завет предков: "Земледелие -- основагосударства". Сам император считается первым из земледельцев и по традициикаждый год собственноручно засевает крохотное рисовое поле возле своегодворца. И вот оказалось, что две трети этого "почетного сословия" -- лишниелюди. Мучительный процесс расслоения крестьянства в Японии уже не назовешьстихийным. Он подхлестывается искусственно, он стал правительственнымкурсом. Суть этой политики состоит в том, чтобы сократить сельское населениена две трети -- с 36 до 12 миллионов человек. -- Это позволило бы, как говорят у нас в Японии, "одним камнем убитьдвух птиц", -- поясняют чиновники министерства земледелия. -- С однойстороны, дало бы индустрии необходимую ей рабочую силу, а с другой --помогло бы укрупнить хозяйства, сделать их более товарными, переместить упорс зерновых культур на животноводство, выращивание овощей и фруктов. Словом,речь идет о рационализации сельской экономики, которая все больше отстает отпромышленного развития Японии. Кто станет оспаривать преимущества крупного хозяйства? Они очевидны.Как бесспорно разумен, особенно в условиях Японии, переход от зерна квысокодоходным товарным отраслям. (При этом имеется в виду, что рис будетзакупаться в азиатских странах взамен на японские промышленные товары.) Дело в том, что суть процесса, который сам по себе отвечает развитиюпроизводительных сил, находится в противоречии с формами его осуществления. Сельское население хотят сократить на две трети. Такая цифра взялась неслучайно. Это не что иное, как удельный вес бедноты среди крестьян. Курс,следовательно, взят на то, чтобы дать простор для роста кулацких хозяйств засчет ускоренного разорения их маломощных соседей, которые частью пошли бы кним в батраки, а частью вовсе покинули деревню. -- Нужна свежая струя, которая отмыла бы гравий, снеся прочь пыль ипесок, -- философствуют столичные экономисты. Но подлинные цели правительственной политики разглядеть нетрудно. Это,во-первых, расчет на то, чтобы окулачить село, вырастить фермерский класс,который стал бы надежной политической опорой правящих кругов, -- японскийвариант "столыпинской реформы". И это, во-вторых, расчет на то, что волнаразорившихся выходцев из деревни разбавит собой ряды пролетариата, собьетцены на городской труд и подорвет силы организованного рабочего движения... Политика "американизации сельского хозяйства", как ее порой называют,была провозглашена в 1960 году. В течение последующего десятилетиякрестьянское население Японии сократилось с 36 до 24 миллионов человек.Однако утечка лучшей части рабочей силы в города не сопровождаетсясоответствующим сокращением числа хозяйств. Сельскохозяйственноепроизводство осталось таким же раздробленным. -- Земледелие становится у нас уделом матушек, дедушек и бабушек, --сетовал однажды один из министров. Авторов "новой аграрной политики" заботят, разумеется, вовсе не мозолина женских и стариковских руках. Замысел укрупнить земельные владения, чтобыокулачить село, натолкнулся на преграду, коренящуюся в национальномхарактере японцев. Даже став "кочевником XX века", крестьянин проявил поразительно стойкуюприверженность к своему родовому наделу. Сказалось представление о долгепотомков перед предками как краеугольном камне морали. В японской деревнеисстари господствует право первородства. Отцовскую землю нельзя делить. Еецеликом наследует старший сын. Взамен же он должен не только обеспечитьспокойную старость родителям, но и принимает па себя обязанности отца поотношению к остальным членам семьи. Окажись кто-то из младших братьев втрудном положении, он всегда может рассчитывать на отчий дом как навременный приют хотя бы для своих детей: худо-бедно, а с голоду они непомрут. Прежде отхожие промыслы были уделом младших сыновей. Им надо былогде-то на стороне завоевывать себе место в жизни. Для них всегда было труднососватать невест. Проблема младшего сына была излюбленной темой японскойлитературы. Теперь жизнь все перевернула: печать шумит о проблеме старшегосына, ныне уже его сторонятся невесты. Крестьянские девушки понимают, чтотеперь и глава семьи будет пропадать в отходе большую часть года, а участьего жены -- быть пожизненной батрачкой у свекрови на наследственномземельном наделе. Даже фактически перестав быть земледельцем, японский крестьянин ни зачто не хочет расставаться со своим отчим домом и предпочитает кочевать междуселом и городом. Высокие темпы промышленного развития не сгладили, а лишь усугубиликонтраст скученности и простора. На тех полутора процентах территории, гдепослевоенные перемены очевиднее всего, они не сделали жизнь людей удобнее, астрану краше. Я не хочу сказать, что Япония живописна лишь там, где природа ееосталась нетронутой. Разве не волнуют душу созданные поколениями уступчатыетеррасы рисовых полей, шелковый блеск воды между шеренгами молодыхстебельков? Или чайные плантации, где слившиеся кроны аккуратноподстриженных кустов спускаются по склонам, словно гигантские змеи? Илипохожие на шеренги солдат мандариновые рощи, где возделаны и засажены дажемеждурядья? Ухоженность, отношение к полю как к грядке или клумбе -- характернаячерта Японии, один из элементов ее живописности. А разве не красят пейзажбетонная лента Мэйсинской автострады между Нагоей и Кобе или гордый изгибмоста перекинувшегося через озеро Бива? Человеческий труд способен приумножать красоту природы пропорциональноразумности его приложения. Но именно там, где облик Японии в наибольшейстепени изменился, бросается в глаза надругательство над красотой, особенновопиющее там, где ее так умеют ценить. Современная Япония являет собой как бы двоякий пример для человечества:и положительный и отрицательный. С одной стороны, своим жизненным укладомяпонцы опровергают домыслы о том, будто механическая цивилизация заслоняетот человека мир прекрасного -- ив природе и в искусстве. Но с другойстороны, облик Японских островов тревожнее других уголков Землипредостерегает в наш век против губительных последствий неразумногоприродопользования. Японская земля очень красива, еще не остывшая от вулканов, та земля,которая человеческому труду отдала только одну седьмую часть себя, -- пустьтак. На самом деле чудесны глазу японские пейзажи вулканов; бухт, гор,островов, озер, закатов, сосен, пагод. Природа Японии -- нищая природа,жестокая природа, такая, которая дана человеку назло. И с тем большимуважением следует относиться к народу, сумевшему обработать и возделать этизлые камни, землю вулканов, землю плесени и дождей. Я смотрел кругом и кланялся человеческому труду, нечеловеческичеловеческому... Я видел, что каждый камень, каждое дерево охолены, отроганыруками. Леса на обрывах посажены -- человеческими руками -- точнымишахматами, по ниточке. Это только столетний громадный труд может такбороться с природой, бороть природу, чтобы охолить, перетрогать, перекопатьвсе ее скалы и долины. Все, куда ни кинь глазом, где ни прислушайся, всеговорит об этом труде, об этом организованнейшем труде. Шесть седьмых землиЯпонского архипелага выкинуты из человеческого обихода горами, скалами,обрывами, камнями, и только одна седьмая отдана природой человеку для того,чтобы он садил рис.

Борис Пильняк, Камни и корни. Москва, 1935

X x x