Начало трикстера, или Трикстер--Начало

Архетип Трикстера пришел в культурологию из работ К.-Г.Юнга, который, в свою очередь заимствовал этот образ у П.Радина. Трикстеру свойственна "любовь к коварным розыгрышам и злым выходкам, способность изменять облик, двойственная природа – наполовину животная, наполовину божественная, подверженность всякого рода мучениям…" [14, с. 338]

Трикстер (Плут, Озорник, Трюкач) – скорее, имя нарицательное, объединяющее множество персонажей фольклора, литературы, да и культуры в целом. Но зарождается образ Трикстера в ранних мифологиях, и это не случайно: по К.-Г.Юнгу, именно мифология являет собой первую попытку культурной отработки архетипов. "Трикстер – древнейшая фигура мифологии американских индейцев, а возможно, всех мифологий," – отмечает П.Радин [11, с.233-234].

Архетип Трикстера попадает в миф из потаенных слоев человеческой психики и постепенно расширяет свои функции: психологема, соответствующая нерасчлененности человеческой души, совмещающая сознательное и бессознательное, трансформируется в начало всей и всякой инновативности. Ибо основная функция Трикстера – быть той точкой совмещения несовместимого, которая порождает новое. Причем, происходит это за счет конфликтности, являющейся сердцевиной самого этого существа. Во всех своих образах-проявлениях Трикстер утрированно внутренне конфликтен.

Начнем с того, что Трикстер одновременно – и недо-, и сверхчеловек. Он "скроен" гораздо менее качественно, нежели даже "несовершенное животное" – homo sapiens. Его тело – и то нецелостно: руки Трикстера враждуют друг с другом; его пол неопределим – и это при том, что он обладает фаллосом, с помощью которого порождает на свет растения (предварительно отметим, что возникновение мира из отправлений или частей тела во всех известных мифологиях является божественной прерогативой). При этом Трикстер обладает и женскими чертами: он способен выносить и родить ребенка. И не только ребенка! Так, один из наиболее ярких трикстеров – Локи, став кобылой, порождает коня Слейпнира, а съев сожженное сердце мертвой женщины, дает жизнь великанше Хюндле.

Что представляется примечательным даже в этой, еще краткой характеристике? Во-первых, "детскость" Трикстера. Это ребенок, еще не отделяющий тела от мира, враждующий и играющий с частями собственного тела, первоначально познающий их как нечто отстраненное, чуждое. Потому не случаен мифологический мотив отчуждения собственных органов Трикстера (чаще – фаллоса и ануса): именно они в первую очередь воспринимаются ребенком как неподвластные для него, зачастую действующие самостоятельно, против его желания.

Во-вторых, это амбивалентность Трикстера, пока явственно проявляющаяся в одном аспекте: Трикстер совмещает в себе черты Мужского-Женского (забежим вперед: амбивалентность Трикстера, на наш взгляд составляет одну из основных его характеристик и связана с его медиативной природой). Отметим, что совмещение Мужского и Женского, соответствующее недифференцированности архаической культуры, в мифе всегда имеет характер Высшего и Прекрасного. Достаточно припомнить андрогина и Гермафродита. И тот, и другой воспринимались как образы недостижимого или утраченного совершенства. И тот, и другой – не люди, ибо физическая структура ставит их выше людей. Не случайно оба эти персонажа связаны с божествами: Гермафродит – дитя Гермеса и Афродиты, а великолепной "конструкции" андрогина боги даже позавидовали – с печальными для этого персонажа последствиями. Трикстер совершенен и даже божествен в самом своем кажимом несовершенстве.

В-третьих: Трикстер олицетворяет смеховое начало. Это отмечал еще Юнг, видевший причину "клоунского" характера Трикстера в том, что эта "Тень" больше не воспринимается как угрожающая: в процессе самосознания человек рационализировал ее, оценив как свои промахи, ошибки. Добавим – и как победы. Ибо Трикстер, зачастую вредя другим и себе, по сути неизменно оказывается победителем. Кочуя из переделки в переделку, он остается живым, здоровым, веселым и бессмертным, чему немало способствует оборотничество Трикстера. Так, одна из наиболее "трикстерных" мифологических фигур – Ворон – проявляется как в антропоморфной, так и зооморфной ипостасях: став оленем, он дает проглотить себя киту (волку); Локи способен превратиться в сокола, кобылу, рыбу; да и гораздо более "благородный" Меркурий обладает двойственной – полуживотной-полубожественной природой, и т.д. Отметим, что зооморфностью и оборотничеством (как и некоторыми другими трикстерными чертами) отличается не только курьезный Трикстер, но и многие "серьезные" культурные герои и даже боги. Причина этого будет раскрыта далее. Тем не менее, в совокупности эти качества (детскость, амбивалентность, смеховое начало, оборотничество) отличают именно трикстеров всех времен и народов – от мифологического демиурга Ворона до плутовки Лисы из народной сказки; от Локи и до булгаковского Бегемота.

Явление Трикстера – всегда явление непредсказуемости в персонифицированном виде.

Трикстер как персонификация "взрыва"

В работе "Культура и взрыв", которая за десять с небольшим лет со дня написания стала классикой семиотики культуры, Ю.Лотман последовательно проводит мысль о том, что культура движима посредством диалога ее "языков", в частности – взаимонеобходимостью контраста между типовой для данного социума модели поведения и – нетипового (аномального) поведения личности. Возникая как уродство, нарушение и некоторое время существуя в качестве "изъяна" на фоне "привычной" культуры, феномен аномального поведения создает динамическое напряжение между "принятым" и "непринятым", в результате чего и происходит "взрыв", знаменующий вхождение новации в семиотическое пространство. Впоследствии, когда новация усваивается социумом и переходит в ранг традиции, создается впечатление, что никакого "взрыва" и не было, что инновация возникла закономерно в русле исторического процесса. Этой рационализацией начисто уничтожается представление о выборе данной возможности из мириад других. "Таким образом, из понятия "взрыв" исключается момент альтернативности – он подменяется фатализмом" [7, с. 25] .

Кто же "автор" взрыва, в силу отрицания самого "взрыва"–события нередко остающийся анонимным? Лотман отвечает: "Сумасшедший". Антиподом умного, как и дурака, по Лотману, является именно сумасшедший. Ибо его качества – рисковость, непредсказумость, нахождение принципиально новых путей – противостоят как хитрости и изобретательности "умного", так и лобовому поведению "дурака". Однако, возникает вопрос: возможно ли, чтобы ум "умного" и глупость "дурака" (Ивана-дурака, солдата Швейка и многих других "дураков-простаков" фольклора и профессиональной культуры, неожиданно оказывающимися умнее "умников"), сходились в некой общей точке? Думается, да. Назовем эту условную точку "точкой безумия" (или "точкой Трикстера"). Ведь парадоксальность поведения, понимаемая нами, как и Лотманом, в качестве залога инновативности, не является величиной постоянной (и в этом качестве противостоящей "уму" или "дурости"). Скорее, парадоксальность поведения –переменная: потому представляется возможным говорить о ней не как о крайнем члене оппозиции, а как именно о точке медиации, сводящей воедино "ум" и "дурость". Трикстером может стать и умный, и дурак – в случае "отказа" от привычных моделей "ума" или "дурости". Трикстер – живое вопложение ситуативности. Тогда, если использовать термин Лотмана, приблизительная "тернарная" модель будет выглядеть так: