Орхан Памук, «Черная книга».

30 лет назад Турция имела общую границу с СССР, однако была гораздо более далекой страной, чем сейчас. Для многих наших соотечественников Турция остается любимым местом отдыха. Благодаря бытовым и культурным контактам, благодаря сериалам, музыке, литературе, фильмам любой россиянин может составить определенное представление о Турции. Как «Черная книга» Орхана Памука соотносится с вашими представлениями о культуре и быте этой страны?

Прокомментируйте главу «Дом-призрак» из второй части романа: Галип проникает в квартиру Джеляля, подражая его голосу, отвечает на телефонный звонок, начинает разбираться в его бумагах. Перед этим Галип проделал долгий путь по лабиринту стамбульских улиц. Обратите внимание на присутствующие в главе мотивы зеркала и перевоплощения-двойничества. Вспомните другие произведения, в которых можно видеть аналогичное сцепление мотивов, сравните.

Дом-призрак

И тут у него в душе стало пусто, как в доме, откуда вынесли все вещи.

Флобер

Телефон зазвонил через несколько секунд после того, как открылась дверь, но Галип вдруг забеспокоился, подумав, что между дверью и телефоном есть автоматическая связь, как в фильмах о гангстерах, и телефонный звонок показался ему сигналом тревоги. На третьем звонке Галипу почудилось, что сейчас на него наткнется Джеляль, спешащий к телефону; на четвертом он решил, что в квартире никого нет; на пятом – что кто-то здесь все же есть, потому что так долго могут звонить, только если знают, что хозяева дома. На шестом звонке Галип бросился к телефону: он стал нащупывать выключатели, пытаясь вспомнить расположение мебели в этом полузабытом жилище, где был последний раз пятнадцать лет назад, в спешке спотыкался обо что-то, ударяясь о какие-то вещи. Наконец он добрался до телефонного аппарата и снял трубку. Тело само нашло кресло и опустилось в него.

– Алло!

– Вы все-таки подошли, – сказал незнакомый голос.

– Да.

– Джеляль-бей, я давно вас ищу. Извините, что беспокою в столь поздний час. Мне надо увидеть вас как можно скорее.

– Простите, кто говорит?

– Много лет назад мы познакомились на балу в честь Дня Республики. Я сам представился вам, но скорее всего вы теперь не помните этого. Потом я написал вам два письма под вымышленными именами, которых сейчас не помню: одно касалось возможности раскрытия тайны смерти султана Абдулхамида, другое относилось к делу студентов, известному как "сундучное убийство" ( Громкое убийство, совершенное в Стамбуле в 1970-х гг., которое было раскрыто после обнаружения трупа в сундуке). Я дал вам понять, что в этом деле присутствовал некий агент, который потом исчез, и вы, с вашим глубоким умом, поняли суть проблемы и посвятили ей статью.

– Чего вы хотите?

– Передо мной сейчас другое досье.

– Оставьте в редакции.

– Я знаю, что вы давно не ходите в редакцию. К тому же не уверен, что могу доверить работающим в газете материалы на такую острую тему.

– В таком случае оставьте привратнику.

– Я не знаю вашего адреса. Справочная дает номера телефонов, но не дает адресов. Этот телефон вы зарегистрировали на другое имя. В справочнике вообще нет телефона на имя Джеляля Салика. Есть телефон Джалалиддина Руми, наверняка псевдоним.

– А тот, кто дал вам телефон, не дал адреса?

– Нет.

– Кто вам дал телефон?

– Наш общий друг. Об этом я тоже хотел бы рассказать вам при встрече. Я давно вас ищу. Использовал самые невероятные возможности. Звонил вашим родственникам. Встретился с тетей, которая вас так любит. Я ходил в те места, которые – я знал это из ваших статей - вы любите, в надежде встретить вас: на улицу Куртулуш, в квартал Джихангир, в кинотеатр "Конак". Пока я искал вас, я узнал, что группа английских телевизионщиков, остановившаяся в отеле "Пера палас", тоже ищет вас, как и я. Вы знаете об этом?

– Что у вас за досье?

– Не хочу говорить по телефону. Дайте адрес, и я тотчас приеду. Вы ведь в Нишанташи, да?

– Да, – сказал холодно Галип, – но меня эти темы больше не интересуют.

– Как?

– Если бы ты внимательно читал мои статьи, ты бы понял, что подобными сюжетами я больше не занимаюсь.

- Нет-нет, эта тема как раз для вас. И с английскими телевизионщиками вы можете обсудить ее. Адрес.

- Извини, – сказал Галип с удивившей его самого веселостью, – я больше не встречаюсь с любителями литературы.

Он спокойно положил трубку. Протянул руку и включил лампу. Удивление и ужас, которые он испытал, когда комната осветилась бледным оранжевым светом, он потом определит как мираж.

Комната была абсолютно такой же, как двадцать пять лет назад, когда Джеляль жил здесь холостым журналистом. Ничего не изменилось: вещи, занавески, цвета, тени, запахи, даже лампа на том же месте. Некоторые новые вещи будто играли с Галипом в игру, имитируя старые, стараясь убедить его, что этих двадцати пяти лет как бы и не было. Но, приглядевшись повнимательнее, он поверил, что вещи не играют, а время, прошедшее с его детства до сегодняшнего дня, вдруг – словно по мановению волшебной палочки – куда-то исчезло. Вещи, на которые он натыкался в тревожной темноте, не были новыми. Они предстали перед ним такими, какими он видел их в последний раз, они постарели вместе с его воспоминаниями, некоторые из них должны бы были развалиться, и вдруг – вот они, у него перед глазами. Старые столы, выцветшие занавески, грязные пепельницы, усталые кресла не покорились времени и судьбе, которую предопределил для них Галип после того дня (дня, когда дядя Мелих с семьей приехал из Измира и поселился в доме); они словно восстали против уготованной им доли и пытались жить собственной жизнью. Галип ужаснулся, убедившись в том, что все вещи стоят именно так, как стояли, когда Джеляль был начинающим журналистом и жил здесь с матерью.

В одной из последних статей Джеляль написал: "Некоторые вещи мы просто не помним, а про некоторые вещи мы даже не помним, что не помним их. Их надо найти!" Галип все еще сидел в пальто в старом кресле и, когда снова раздался звонок, машинально протянул руку к знакомому телефонному аппарату: он был уверен, что сможет говорить голосом Джеляля.

Голос в трубке был тот же. На этот раз по просьбе Галипа он представился: Махир Икинджи. Имя ни о чем не говорило Галипу.

– Они готовят военный переворот. Маленькая религиозная организация внутри армии. Новая секта. Они верят в Махди. Верят, что время пришло. К тому же руководствуются твоими статьями.

– Я никогда не занимался такими вздорными делами.

– Занимался, Джеляль-бей, занимался. Сейчас ты пишешь, что ничего не помнишь: то ли потерял память, то ли хочешь все забыть. Просмотри свои старые статьи, почитай их – вспомнишь.

– Не вспомню.

– Вспомнишь. Насколько я тебя знаю, ты не из тех, кто может спокойно сидеть в кресле, получив известие о готовящемся военном перевороте.

– Был не из тех. Сейчас я совсем другой.

– Я приеду к тебе сейчас, напомню прошлое, воскрешу забытые тобой воспоминания. Ты поймешь в конце концов, что я прав, и возьмешься за это дело.

– Я бы хотел, но не могу с тобой увидеться.

– Я с тобой увижусь.

– Если сможешь найти мой адрес. Я никуда не выхожу.

– Послушай, в стамбульском телефонном справочнике триста десять тысяч абонентов. Поскольку я знаю три первые цифры, я могу быстро – пять тысяч номеров в час просмотреть справочник. Это значит, что самое большее через пять дней я найду и твой адрес, и твое вымышленное имя, которое меня так интересует.

– Зря стараешься! - сказал Галип, пытаясь придать уверенность голосу. – Этого номера в справочнике нет. – И отключил телефон.

Галип долго сидел в кресле. Потом стал обследовать другие комнаты квартиры-призрака, в которой Джеляль воссоздал обстановку своего детства и юности: вдруг что-то укажет ему на место, где скрываются Джеляль с Рюйей. В течение двух часов он был скорее увлеченным почитателем, осматривающим с любовью и восхищением музейные экспонаты, чем детективом поневоле, ищущим следы пропавшей жены; осмотрев комнаты и коридоры дома-призрака, исследовав шкафы, он получил следующие результаты предварительного расследования.

Судя по двум чашкам, стоящим на подставке, которую он опрокинул, когда пробирался в темноте по коридору, Джеляль приводил кого-то в дом. Хрупкие чашки разбились, и нельзя было попробовать тонкий слой осадка и сделать из этого какой-либо вывод (Рюйя всегда пила очень сладкий кофе). Судя по последнему номеру из скопившихся под дверью газет "Миллиет", Джеляль заходил в эту квартиру в день, когда исчезла Рюйя. Около старой пишущей машинки "ремингтон" лежала газета за тот день со статьей "Когда отступили воды Босфора", где его решительным почерком зеленой ручкой были исправлены опечатки. В шкафах у входной двери и в спальне не было ничего указывающего на то, что Джеляль отправился в путешествие или надолго ушел из дома. Армейская пижама в голубую полоску, обувь со свежими следами грязи, темно-синее пальто, которое он часто надевал в такую погоду, зимний жилет, несчетное количество белья (в одной из статей Джеляль писал, что разбогатевшие после проведенных в нищете детства и юности мужчины в зрелом возрасте покупают трусы и майки в таких количествах, что большинство из купленного они не успевают надеть), грязные носки в пакете для стирки – обычный дом человека, который в любую минуту может вернуться с работы.

Галипа ошеломило навалившееся на него прошлое, он почувствовал горечь, когда вспомнил о вещах, которые не помещались в доме, были проданы старьевщику и, качаясь в его конной повозке, отправились в забвение, аллах знает в какие дальние края; немного придя в себя, он пошел в коридор, туда, где увидел единственное "новое" в доме – длинный застекленный шкаф, занимающий стену между кухней и уборной. После не слишком долгих изысканий он нашел на полках, где царил исключительный порядок, следующее: вырезки газетных новостей и репортажей Джеляля – начинающего корреспондента; вырезки всех статей, написанных "за" и "против" Джеляля, все статьи и фельетоны, написанные Джелялем под псевдонимами; все статьи рубрики, которую Джеляль вел под своим именем; вырезки подготовленных Джелялем для публикации материалов в разделах: "Хочешь – верь, хочешь – не верь", "Разгадываем ваши сны", "Сегодня в истории", "Невероятные происшествия", "Читаем ваш почерк", "Ваше лицо, ваша личность","Кроссворды и ребусы"; вырезки интервью с Джелялем; материалы, не пошедшие в печать; какие-то наброски; десятки тысяч газетных вырезок и фотографий, которые он собирал годами и хранил; тетради с записями снов и всяких фантазий; тысячи читательских писем, уложенных в коробки из-под орешков, засахаренных каштанов и обуви; романы с продолжением, полностью или частично написанные Джелялем под псевдонимами; копии сотен писем, написанных Джелялем; сотни журналов, брошюр, книг, школьных и военных ежегодников; коробки, набитые фотографиями людей, вырезанными из газет и журналов; порнографические фотографии; рисунки странных животных и насекомых; две большие коробки со статьями и публикациями о хуруфизме и науке о буквах; корешки старых автобусных билетов, билетов в кино и на футбольные матчи, испещренные знаками, буквами, какими-то символами; альбомы с фотографиями и пачки фотокарточек, не вклеенных в альбом; грамоты, полученные от журналистских обществ; вышедшие из употребления деньги, турецкие и царской России; телефонные и адресные книжки.

Взяв три адресные книжки, Галип вернулся в гостиную, снова сел в кресло и стал внимательно просматривать их, страницу за страницей. Минут через сорок он понял, что с людьми, адреса и телефоны которых здесь указаны, Джеляль общался в пятидесятые – шестидесятые годы, и через них Рюйю и Джеляля он найти не сможет: номера телефонов давно изменились вместе с адресами хозяев, старые дома которых, скорее всего, пошли на снос. Он снова отправился к застекленным полкам шкафа, нашел письмо Махира Икинджи по поводу "сундучного убийства", о котором когда-то говорил Джеляль, и другие письма, полученные Джелялем в семидесятые годы, прихватил и статьи на эту тему и начал все это читать.

Галип с лицейских лет знал некоторых людей, причастных к событиям, к политическому убийству, которое прошло в газетах как "сундучное убийство". У Джеляля были другие мотивы интересоваться этим сюжетом: он говорил, что все на свете является подражанием чему-то, что уже было, и в нашей стране одаренные молодые люди, сами того не сознавая, повторили с точностью до мелочей действия такой же группы заговорщиков из романа Достоевского "Бесы". Перелистывая письма того времени, полученные Джелялем, Галип вспомнил, как несколько вечеров Джеляль рассуждал на эту тему. Те неприятные, холодные, без солнца дни хотелось забыть, и он забыл их: Рюйя тогда была замужем за тем "очень хорошим" парнем, к которому Галип испытывал нечто среднее между уважением и презрением; Галип тогда не сумел подавить любопытства, о чем впоследствии весьма сожалел; он слушал сплетни, пытался понять, что к чему, но получал сведения не столько о счастливой жизни молодоженов, сколько о последних политических событиях. Зимним вечером, когда Васыф привычно кормил японских рыбок (красные wakin и watonai с облезлыми по причине брачного периода хвостами), а тетя Хале разгадывала кроссворд, изредка поглядывая в телевизор и устремив взор в холодный потолок холодной комнаты, умерла Бабушка. Рюйя тогда пришла на похороны в выцветшем пальто и блеклом платке, одна (дядя Мелих, открыто ненавидящий зятя-провинциала, сказал, что так оно и лучше, выразив тем самым мысли Галипа), и быстро ушла. После похорон Галип как-то встретился с Джелялем, и тот стал интересоваться, не знает ли Галип чего-нибудь о "сундучном убийстве"; однако он не узнал того, что хотел: читал ли кто-нибудь из знакомых Галипу политизированных молодых людей книгу русского писателя? "Все убийства, – сказал в тот вечер Джеляль, – как и все книги, повторяют друг друга".

Далеко за полночь, когда Галип просматривал вынутые из шкафа статьи Джеляля, свет ламп начал тускнеть, как в театре перед открытием занавеса, мотор холодильника простонал печально и устало, как старый, набитый до отказа грузовик, переключающий скорость на крутом подъеме, и стало темно. "Сейчас включат", – понадеялся Галип, привыкший, как все стамбульцы, к отключению электричества, и довольно долго неподвижно сидел в кресле, держа папки, набитые газетными вырезками. Он слушал давно забытые звуки дома: бульканье в батарее, поскрипывание паркета, стон в кранах и трубах, глухое тиканье часов, пугающий гул, доносящийся с улицы. Прошло много времени, пока он в темноте на ощупь добрался до комнаты Джеляля, улегся, но заснуть сразу не смог.

Опишите основные элементы, составляющие любовную линию сюжета. Охарактеризуйте их символический смысл.

В романе упоминаются зарубежные детективы, которые читает Рюйя. Как вы думаете, что собою представляют эти детективы? С какой разновидностью детективного жанра соотносится образность романа Памука?

Обратите внимание на роль вставных текстов в «Черной книге».

В «Черной книге» Стамбул является не только фоном действия, но важнейшим объектом осмысления (символизации). В других своих книгах ОП также обращается к теме города (Стамбул, город воспоминаний, и др.). Сравните книгу Памука с другими классическими текстами литературной урбанистики.

Вспомните другие произведения русской и зарубежной литературы, в которых создается образ Стамбула. Подумайте, есть ли какие-то черты в романе Памука, по которым в авторе опознается местный житель и уроженец?

Одна из важных тем романа может быть обозначена как «Запад и Восток». Что придает остроту этой проблематике в условиях Турции? Как она трактуется в романе Памука? Познакомьтесь с основными идеями работы Эдварда Саида «Ориентализм» (обратите внимание, что нередко взгляды ученого трактуются превратно). Как соотносится книга Памука с критикой ориентализма у Саида?

Борис Дубин в предисловии к журнальной публикации «Черной книги» назвал ее «романом-цивилизацией»: «в роман входит дальняя и ближняя история Турции в ее отношениях с мифологизированным Западом».

Вам нужно составить представление об основных вехах турецкой истории. Как в романе представлены и осмыслены имперское прошлое Турции, результаты и противоречия ее модернизации, постимперские комплексы, перспективы исламизации?

В главе «Дом-призрак» упоминается роман Достоевского «Бесы». Прочитайте эссе Бориса Парамонова «Из Константинополя в Стамбул и обратно» (http://www.svoboda.org/a/419903.html), в котором речь идет о русских аллюзиях Орхана Памука. Подумайте о возможных исторических, географических и культурных параллелях между Турцией и Россией.

Решение Нобелевского комитета о присуждении премии Памуку в 2006 году вызвало полемику. Познакомьтесь с аргументами тех, кто критиковал решение комитета.

Ознакомьтесь с основными положениями постколониальной теории, разберитесь в исторических и политических обстоятельствах формирования этой теории. Турция никогда не была колонией европейских держав; подумайте, может ли быть применен к творчеству Памука аппарат постколониальной критики?

Помимо указанных в вопросах текстов, рекомендую прочесть очерк о Стамбуле из книги Петра Вайля «Гений места», книгу Памука «Стамбул, город воспоминаний» (она большая, хотя бы пролистайте)

Вопросы к занятию 8

Кадзуо Исигуро. Остаток дня

В романе повествование ведется от лица дворецкого. Дворецкий – один из символов британской традиции, нечто вроде культурного мифа. Вспомните другие воплощения образа в литературе и кино. Охарактеризуйте основные элементы, из которых он складывается.

Вспомните содержание книги М. М. Бахтина «Формы времени и хронотопа в романе», в особенности вторую главу, «Апулей и Петроний». Что связывает роман Исигуро с традицией античного авантюрно-бытового романа?

В романе Исигуро герой-слуга не только становится носителем основной точки зрения, но и получает возможность выступить в роли господина, совершить путешествие по этажам культуры. Он «герой одного общества, попавший в другое общество» (В. Б. Шкловский, «Тетива, или О несходстве сходного», гл. «Человек не на своем месте»).

Приведите примеры использования этого приема в классической литературе. Прокомментируйте слова М. М. Бахтина о том, что «одною из самых основных задач романа становится задача разоблачения всяческой конвенциональности, дурной, ложной условности во всех человеческих отношениях» («Формы времени и хронотопа», гл. VI).

Прокомментируйте фрагмент – описание событий во время неофициальной конференции 1923 года в Дарлингтон-Холле (Приложение). Как раскрываются в этом эпизоде характеры героев? Охарактеризуйте Стивенса как героя и как рассказчика.

Обратите внимание на противопоставление профессионалов и любителей в речах мистера Льюиса и лорда Дарлингтона. Вспомните о значении этой коллизии в области спорта.

Титул графов Дарлингтонов был упразднен в 1833 году, однако еще с одним представителем семейства читатели могут быть знакомы по пьесе Уайльда «Веер леди Уиндермир». Мистер Лэйн, которого Стивенс упоминает как одного из великих представителей своей профессии, – персонаж комедии Уайльда «Как важно быть серьезным» («Сегодня на рынке не было огурцов, сэр.Даже за наличные»). Подумайте о значении уайльдовского контекста в романе Исигуро.

Прочитайте эссе Бориса Парамонова «Рэпперы в Дарлингтон-холле» в книге «Конец стиля». Парамонов, в частности, пишет: «Концептуальный контекст «Остатка дня» – культура против жизни, стиль против любви» («Конец стиля», с. 134). Ограничивается ли пафос романа Исигуро критикой условностей культуры?

Оцените качество перевода Владимира Андреевича Скороденко.

Посмотрите фильм Джеймса Айвори по роману Исигуро, сопоставьте его с романом. С другими фильмами этого режиссера тоже стоит познакомиться.

Консультантом на съемках фильма Айвори был королевский дворецкий. Британский королевский двор, воспринимаемый как воплощение стиля, является привлекательным объектом для авторов, исследующих тему, обозначенную Борисом Парамоновым как «культура против жизни» («Король Ральф» с Джоном Гудменом, «Королева» Стивена Фрирза, «Мы с королевой» Сью Таунсенд и др.). Вспомните другие книги и фильмы сходной проблематики («Пикник у висячей скалы» Питера Уира, «Легкое поведение» Ст. Элиота).

Исигуро по происхождению японец. Вспомните другие примеры, когда писатель реализует себя в чужом языке, сравните их.

Познакомьтесь с другими произведениями Исигуро. Можно ли к его случаю применять аппарат постколониальной критики, видеть в его книгах выражение и/или изображение постколониального сознания?

Приложение:

– Раз уж все тут выступают с речами, я тоже позволю себе взять слово, – начал он, и по тому, как он это сказал, стало ясно, что он изрядно принял. – Наш французский друг тут нагородил чепухи, но я не стану с ним спорить. На подобную болтовню я просто не обращаю внимания. Мне многие пытались нос утереть, да только, скажу я вам, мало кому удавалось. – Мистер Льюис остановился и, казалось, на миг потерял нить рассуждений, но потом опять улыбнулся и продолжал: – Как я сказал, не собираюсь я тратить время на нашего французского друга, который тут сидит. Но вообще-то у меня есть что сказать. Раз уж мы все такие откровенные, я тоже не стану темнить. Все вы, джентльмены, всего лишь, прошу прощения, компания наивных мечтателей. И если б упорно не лезли в большие дела, от которых зависят судьбы нашего мира, так были бы просто прелесть. Взять хоть нашего радушного хозяина. Кто он? Он джентльмен, против этого, думаю, никто тут не рискнет возражать. Образцовый английский джентльмен. Порядочный, честный, исполненный лучших намерений. Но его светлость – любитель. – Тут он остановился и обвел взглядом стол. – Он любитель, а сегодня международная политика уже не для джентльменов-любителей, и чем скорее вы у себя в Европе это поймете, тем лучше. Вы все порядочные, исполненные лучших намерений джентльмены – а позвольте-ка вас спросить: вы хоть представляете себе, какие радикальные перемены идут сейчас по всему миру? Кончилось время, когда вы могли действовать из своих благородных побуждений. Только вы тут, в Европе, похоже, об этом и не догадываетесь. Джентльмены вроде нашего доброго хозяина все еще уверены, что их прямая обязанность – лезть в то, в чем они не смыслят. За эти дни какой только чуши я здесь не наслушался! Благородной наивной чуши. Вам тут, в Европе, требуются профессионалы, чтобы за вас дело делали. Если до вас это быстренько не дойдет, ждите катастрофы. Тост, господа. Позвольте предложить тост. За профессионализм.

Наступила оглушительная тишина, все окаменели. Мистер Льюис пожал плечами, поднял бокал, выпил и опустился на место. Почти сразу же поднялся лорд Дарлингтон.

– Я отнюдь не желаю, – сказал его светлость, – затевать пререкания в наш заключительный вечер и омрачать это радостное и торжественное событие. Но из уважения к вашим взглядам, мистер Льюис, я не считаю возможным отмахнуться от них, как от рассуждений какого-нибудь чудака оратора в Гайд-парке. Позволю себе сказать: то, что вы, сэр, называете «любительством», большинство из присутствующих, я думаю, по-прежнему предпочитают именовать «честью».

Эти слова вызвали одобрительное перешептывание, возгласы «Правильно, правильно!» и аплодисменты.

– Более того, сэр, – продолжал его светлость, – надеюсь, я хорошо представляю себе, что вы разумеете под «профессионализмом». По всей видимости, это означает – добиваться своих целей путем обмана и «обработки» людей. Это означает – ставить на первое место корысть и выгоду, а не стремление увидеть в мире торжество справедливости и добра. Если именно таков этот ваш «профессионализм», то у меня он не вызывает ни особого интереса, ни желания его обрести.

Это заявление было встречено шумным ликованием и теплыми продолжительными аплодисментами. Я увидел, как мистер Льюис улыбнулся себе в бокал и устало покачал головой. Но тут я заметил рядом старшего лакея, который шепнул мне на ухо:

– Сэр, мисс Кентон хочет с вами поговорить. Она ждет за дверью.

Я выскользнул как можно незаметней в ту минуту, когда его светлость, отнюдь не думая садиться, перешел к новому пункту своего выступления. Вид у мисс Кентон был крайне встревоженный.

– Мистер Стивенс, вашему отцу очень плохо, – сказала она. – Я вызвала доктора Мередита, но он, как я понимаю, немного задержится.

Должно быть, лицо у меня вытянулось, потому что мисс Кентон поспешила добавить:

– Мистер Стивенс, ему и вправду очень худо. Вы бы к нему поднялись.

– Я вышел всего на секунду. Джентльмены вот-вот перейдут в курительную.

– Разумеется. Но вам, мистер Стивенс, лучше подняться, а то как бы не пришлось потом горько жалеть.

Мисс Кентон повернулась и пошла, я поспешил за ней. Мы прошли через весь дом и поднялись на чердак к отцу. У постели стояла в рабочем фартуке кухарка миссис Мортимер.

– Ох, мистер Стивенс, – сказала она, когда мы вошли, – очень уж ему худо.

И верно, лицо у отца стало какого-то тускло-красноватого цвета, я такого у живых людей не встречал. За спиной у меня мисс Кентон сказала:

– Пульс почти не прощупывается.

Я поглядел на отца, прикоснулся к его лбу и убрал руку.

– По-моему, – сказала миссис Мортимер, – его хватил удар. Мне доводилось два раза видеть такое, я вам точно говорю – это удар.

И она расплакалась. От нее жутко разило жиром и кухонным чадом. Я обернулся и сказал мисс Кентон:

– Это большое несчастье. И все-таки мне надо идти вниз.

– Ну, конечно, мистер Стивенс. Я сообщу, когда доктор приедет. Или если произойдут изменения.

– Спасибо, мисс Кентон.

Я поспешил вниз и поспел как раз к тому времени, когда джентльмены перебирались в курительную. Увидев меня, лакеи воспрянули духом, и я тут же сделал им знак разойтись по своим местам.

Не знаю, что произошло в банкетной зале после моего ухода, но сейчас гости пребывали в откровенно праздничном настроении. Джентльмены разбились на кучки по всей курительной, смеялись, хлопали друг друга по плечу. Мистер Льюис, вероятно, удалился к себе – я его не видел. Я поставил на поднос бутылку портвейна и принялся обносить гостей, протискиваясь сквозь толпу; я только что наполнил бокал какого-то джентльмена, когда сзади послышалось:

– А, Стивенс, так вы, кажется, интересуетесь рыбами?

Я обернулся и встретил лучезарную улыбку юного мистера Кардинала. Улыбнувшись в ответ, я осведомился:

– Рыбами, сэр?

– В детстве у меня был аквариум с тропическими рыбками разных пород. Прямо маленький комнатный бассейн. Послушайте, Стивенс, у вас все в порядке?

Я снова улыбнулся:

– В полном порядке, сэр, благодарю вас.

– Как вы верно заметили, мне надо бы приехать сюда весной. Весной в Дарлингтон-холле, должно быть, очень красиво. В прошлый раз я, помнится, тоже приезжал зимой. Нет, правда, Стивенс, у вас действительно все в порядке?

– В абсолютном порядке, сэр, благодарю вас.

– И чувствуете вы себя нормально?

– Совершенно нормально, сэр. Прошу прощения.

Я принялся наполнять бокал другому гостю. Сзади раздался взрыв громкого смеха, бельгийский священник воскликнул:

– Да это же настоящая ересь! Чистейшей воды! – и сам рассмеялся.

Я почувствовал, как меня тронули за локоть, и, обернувшись, увидел лорда Дарлингтона.

– Стивенс, у вас все в порядке?

– Да, сэр. В полном порядке.

– У вас такой вид, словно вы плачете.

Я рассмеялся, извлек носовой платок и поспешно вытер лицо.

– Прошу прощения, сэр. Сказывается тяжелый день.

– Да, крепко пришлось поработать.

Кто-то обратился к его светлости, тот повернулся ко мне спиной, чтобы ответить. Я собирался продолжить обход, но заметил мисс Кентон, которая из холла подавала мне знаки. Я начал продвигаться к выходу, но дойти до дверей не успел – мсье Дюпон поймал меня за руку.

– Дворецкий, – сказал он, – не могли бы вы достать свежих бинтов, а то ноги у меня опять разболелись.

– Слушаюсь, сэр.

Направившись к дверям, я понял, что мсье Дюпон идет следом. Я повернулся и сказал:

– Я вернусь и разыщу вас, сэр, как только достану бинты.

– Пожалуйста, побыстрее, дворецкий. Просто сил нет терпеть.

– Слушаюсь, сэр. Весьма сожалею, сэр.

Мисс Кентон стояла в холле на том же месте, где я заметил ее из курительной. Когда я вышел, она медленно направилась к лестнице, и непривычно было, что она никуда не торопится. Потом она обернулась и произнесла:

– Мне очень жаль, мистер Стивенс. Ваш отец скончался четыре минуты назад.

– Понятно.

Она поглядела сперва на свои руки, потом на меня.

– Мне очень жаль, мистер Стивенс, – повторила она и добавила: – Не знаю, что и сказать вам в утешение.

– Не нужно ничего говорить, мисс Кентон.

– Доктор Мередит так пока и не приехал.

Она опустила голову, всхлипнула, но сразу взяла себя в руки и спросила твердым голосом:

– Вы подниметесь на него поглядеть?

– Как раз сейчас у меня дел по горло, мисс Кентон. Может, немного попозже.

– В таком случае, мистер Стивенс, разрешите, я закрою ему глаза?

– Буду вам очень признателен, мисс Кентон.

Она стала подниматься по лестнице, но я ее задержал, окликнув:

– Мисс Кентон, пожалуйста, не считайте меня таким уж бесчувственным, раз сейчас я не пошел попрощаться с отцом на смертном одре. Понимаете, я знаю, что, будь отец жив, он не захотел бы отрывать меня сейчас от исполнения обязанностей.

– Конечно, мистер Стивенс.

– Мне кажется, сделай я по-другому, я бы его подвел.

– Конечно, мистер Стивенс.

Я повернулся и все с тем же подносом, на котором стояла бутылка портвейна, возвратился в курительную – сравнительно небольшую комнату, где в сигарном дыму перемешались черные смокинги и седые головы. Я медленно обходил гостей, поглядывая, у кого опустели бокалы. Мсье Дюпон похлопал меня по плечу и спросил:

– Дворецкий, вы распорядились, о чем я просил?

– Весьма сожалею, сэр, но на данный момент помощь еще не подоспела.

– Что вы хотите сказать, дворецкий? У вас что, иссякли запасы простейших перевязочных средств?

– Дело в том, сэр, что ожидается прибытие доктора.

– Ага, очень хорошо. Значит, вызвали врача?

– Да, сэр.

– Прекрасно, прекрасно.

Мсье Дюпон вернулся к прерванному разговору, и я продолжал обход. Помню, как расступилась группа джентльменов и передо мной вдруг возникла немецкая графиня; я даже не успел предложить ей портвейна – она схватила с подноса бутылку и сама себе налила.

– Похвалите повара от моего имени, Стивенс, – сказала она.

– Непременно, мадам. Благодарю вас, мадам.

– Вы со своими ребятами тоже хорошо поработали.

– Благодарю вас, мадам.

– Один раз во время обеда я готова была поклясться, что здесь не один, а по меньшей мере три Стивенса, – сказала она и рассмеялась.

Я тоже поспешил рассмеяться и ответил:

– Рад быть к услугам мадам.

Через секунду я заметил юного мистера Кардинала; он по-прежнему стоял в одиночестве, и мне подумалось, что собрание столь высоких гостей, возможно, внушает молодому джентльмену нечто вроде благоговейного ужаса. Во всяком случае, бокал у него был пуст, так что я направился в его сторону. Мое появление, видимо, очень его воодушевило, и он протянул мне бокал.

– По-моему, это просто замечательно, Стивенс, что вы любите природу, – сказал он, пока я ему наливал. – Ей-богу, лорду Дарлингтону здорово повезло, что у него есть кому со знанием дела приглядеть за садовником.

– Простите, сэр?

– Природа, Стивенс. Вчера мы с вами говорили о чудесах мира природы. Полностью с вами согласен, все мы слишком самодовольны и не ценим великих чудес, которые нас окружают.

– Совершенно верно, сэр.

– Мы ведь об этом и говорили. Договоры и границы, репарации и оккупации. А Матушка-Природа знай занимается себе своим милым делом. Как-то странно вот так о ней думать, правда?

– Истинная правда, сэр.

– Я вот думаю, а не лучше ли было бы, если бы Всемогущий сотворил нас всех в виде… ну… как бы растений? Понимаете, крепко укорененных в земле. Тогда бы с самого начала не было всего этого вздора с войнами и границами.

Молодой человек, видимо, счел эту мысль очень забавной. Он рассмеялся, немного подумал и опять рассмеялся. Я к нему присоединился. Тут он подтолкнул меня в бок, сказал:

– Представляете, Стивенс? – и еще раз рассмеялся.

– Да уж, сэр, – ответил я со смехом, – весьма любопытная получилась бы картина.

– Но молодцы вроде вас все так же сновали бы между нами с поручениями, приносили чай и все прочее. В противном случае мы бы оказались совсем беспомощными. Представляете, Стивенс? Все мы – укорененные в землю. Каково, а?

В эту минуту сзади подошел лакей и сказал:

– Мисс Кентон хотела бы вас на два слова, сэр.

Я извинился перед мистером Кардиналом и пошел к дверям.

Мсье Дюпон решил, видимо, их охранять – стоило мне подойти, он спросил:

– Дворецкий, доктор приехал?

– Именно это я и собираюсь выяснить, сэр. Это не займет и минуты.

– У меня болит.

– Весьма сожалею, сэр. Доктор должен сейчас приехать.

На этот раз мсье Дюпон вышел за мной в холл. Мисс Кентон стояла на том же самом месте.

– Мистер Стивенс, – сказала она, – доктор Меридит прибыл и прошел наверх.

Она говорила очень тихо, но стоявший у меня за спиной мсье Дюпон сразу воскликнул:

– Ну, прекрасно!

Я повернулся к нему и предложил:

– Благоволите следовать за мной, сэр.

Я провел его в бильярдную и зажег в камине огонь; тем временем он устроился в одном из кожаных кресел и принялся стаскивать ботинки.

– Сожалею, что здесь немного прохладно, сэр. Доктор сейчас придет.

– Спасибо, дворецкий, я вами доволен.

Мисс Кентон все так же ждала меня в холле, мы молча поднялись наверх. В отцовской комнате доктор Мередит что-то записывал, а миссис Мортимер горько рыдала. На ней по-прежнему был фартук, которым она, видимо, утирала слезы; из-за этого по всему лицу у нее пошли жирные разводы, что делало ее похожей на хористку, загримированную под негритянку. Я ожидал, что в комнате будет стоять запах смерти, но из-за миссис Мортимер – или ее фартука – в комнате пахло кухонным чадом.

Доктор Мередит поднялся и произнес:

– Примите мои соболезнования, Стивенс. У него было обширное кровоизлияние. Если вам от этого будет легче, скажу, что особой боли он не должен был испытать. Спасти его не могло ничего на свете.

– Благодарю вас, сэр.

– А сейчас мне пора. Вы тут сами распорядитесь?

– Да, сэр. Однако, с вашего позволения, один очень важный джентльмен дожидается внизу вашей помощи.

– Это срочно?

– Он выразил настоятельное желание встретиться с вами.

Я спустился с доктором Мередитом, провел его в бильярдную, а сам поторопился вернуться в курительную, где все было без перемен, разве что стало веселее.

Тот же фрагмент в оригинале:

M. Dupont had not once looked over in Mr Lewis's direction during the course of this speech, and indeed, once the company had toasted his lordship and were seated again, all those present seemed to be studiously avoiding looking towards the American gentleman. An uneasy silence reigned for a moment, and then finally Mr Lewis rose to his feet. He was smiling pleasantly in his customary manner.

"Well, since everyone's giving speeches, I may as well take a turn," he said, and it was at once apparent from his voice that he had had a good deal to drink. "I don't have anything to say to the nonsense our French friend has been uttering. I just dismiss that sort of talk. I've had people try to put one over on me many times, and let me tell you, gentlemen, few people succeed. Few people succeed." Mr Lewis came to a halt and for a moment seemed at a loss as to how he should go on.

Eventually he smiled again and said: "As I say, I'm not going to waste my time on our French friend over there. But as it happens, I do have something to say. Now we're all being so frank, I'll be frank too. You gentlemen here, forgive me, but you are just a bunch of naive dreamers.

And if you didn't insist on meddling in large affairs that affect the globe, you would actually be charming. Let's take our good host here.

What is he? He is a gentleman. No one here, I trust, would care to disagree. A classic English gentleman.Decent, honest, well-meaning. But his lordship here is an amateur." He paused at the word and looked around the table. "He is an amateur and international affairs today are no longer for gentlemen amateurs. The sooner you here in

Наши рекомендации