Российская идентичность: традиции и современность

В недалеком прошлом Россия являлась крестьянской страной. К концу 1926 года сельское население СССР составляло 82%, столько же, сколько перед Первой мировой войной. Только к 1959 году численность городского населения превысила сельское. По итогам Всероссийской переписи населения 2002 года на территории Российской Федерации в селах проживает почти 39 миллионов человек или 27% от общей численности. У большей части населения городов – крестьянские предки, деревенские родственники. Крестьяне несли с собой в город свой менталитет, свой взгляд на жизнь, свои ценности. Таким образом, без изучения крестьянства – нельзя понять менталитет всего современного российского общества.

Под воздействием ряда внутренних и внешних по отношению к сельскому социуму факторов, современное младшее поколение сельских жителей окончательно порывает с авторитетом старших и ориентируется на образцы поведения своих сверстников, а также норму массовой культуры. Традиция, проявленная в ремесленных практиках и фольклорных мотивах, себя полностью сегодня исчерпывает. Однако ни в коем случае нельзя утверждать, что традиция уходит вовсе. Здесь уместно провести аналогию с айсбергом. Традиция, как видимая надводная часть, постепенно себя исчерпывает на селе с 60-х гг. XX века. Это те артефакты, которые поддаются внешнему наблюдению и являются предметом изучения этнографии (утварь, одежда, песни, традиции, обычаи, ремесла и т.п.). Однако крестьянский габитус, как совокупность инкорпорированных в сознание и тело манер держаться, мыслить, говорить, оказывается более прочным образованием, способным трансверсально проходить через целые эпохи, мало меняя свое содержание. Мы обозначим эту часть габитуса, как культурное ядро. Попадая в новые обстоятельства, меняясь, люди несут в себе социально-антропологические черты того слоя, страты, группы, из которой они вышли, как стартовую позицию, унаследованный капитал.

Габитус не статичное образование, одни его элементы подвержены трансформации, замещению и вытеснению, другие – обнаруживают удивительную прочность и приспособляемость к изменяющимся условиям внешней среды. Человек не только наследует общество, но и изобретает его. То, что наследуется, составляет культурное ядро. Каждое из трех поколений сельских жителей, проходя первичную социализацию в условиях своей локальной общности, интериоризировало в свой габитус качества, присущие человеку традиционной культуры. Крестьянин подобен улитке, неотделимой от своего домика, которая несет с собой в новую жизнь крестьянский габитус, социальность встроенную в тело как антропологическое качество.

Модерн, постепенно входивший в жизнь сельского социума, вытеснял элементы традиционной повседневности, трансформировал механизмы социальных взаимодействий, но мало влиял на крестьянскую ментальность. Исследуя социокультурную идентичность трех поколений, мы определили, что для старшего поколения свойственна цельность традиционного сознания. Детство, юность и зрелость этих людей проходили под воздействием живой традиции, которую они пронесли (будь то в воспоминаниях или практиках) с собой и в современность. Многие из того поколения и сегодня не утратили навыки ремесленных занятий, а в песнях и частушках воспроизводят представления о мире человека эпохи крестьянского прошлого.

Среднее поколение на селе – первое поколение, усваивавшее темы модерна советского образца. Традиции повседневности уходили из практики жизни, замещаясь новыми для деревенской жизни балансами взаимодействия родителей и детей, труда и праздника, допустимого и запретного. Культурная диффузия здесь эклектична: темы современности и традиции сосуществовали параллельно. Современность выталкивала традицию или накладывалась на нее, но они не смешивались.

В современном поколении сельской молодежи диффузия традиции и современности имеет качественно другой характер, чем у родителей. Традиция как артефакт вытесняется полностью, либо растворяется в современности. Здесь уже нет былого эклектизма, можно говорить скорее о синкретизме традиции и современности в сознании молодых людей. Внешняя традиция не исчезла, она стала более тонка и незаметна. Так, молодежь уже не способна воспроизвести язык своих бабушек и дедов, иногда с трудом способна их понять, но диалект, особенности говора остались в сохранности. Они не знают песен и частушек, но поговорки и пословицы, пословицы и суеверия еще входят в их лингвистический багаж. Групповое деревенское «мы» конструируется не на основе сопоставления песенной традиции, ремесел и особенностей речи, а через наличие объектов инфраструктуры (дорога, клуб, школа). Но важно, что оно все же существует. А это значит, что молодежь выстраивает свои отношения с ребятами из соседней деревни, как и век назад. Сельские школьники пишут краеведческие сочинения, но их анализ выявляет структуры нелинейного времени, свойственного традиционной культуре (осовременивание прошлого и т.д.). Для молодежи «настоящий деревенский праздник и как его справляли в старину» – это уже рефлексируемая традиция, но сельские парни по-прежнему в январе участвуют в святочных «страшных вечерах» (заваливаниях). Вообще чем более архаичен пласт культуры, тем более он устойчив, но и более не заметен. Более того, демодернизация современной северной деревни, позволяет этим пластам все чаще прорываться на поверхность повседневной жизни.

Не смотря на процесс культурной диффузии, затронувший среднее и младшее поколение сельских жителей, культурное ядро крестьянского габитуса осталось в сохранности. Его сложно обнаружить не только потому, что оно скрыто под внешней оболочкой современного социального бытия, но и в силу того факта, что недавнее крестьянское прошлое значительной части населения страны унаследовано и включено в наш собственный габитус. Эти черты, составляют культурное ядро идентичности не только сельского жителя любого поколения, но и включены в сознание (а через него и в практики) «среднестатистического» российского гражданина.

Традиционные ментальные структуры присутствуют в сознании и теле российской современности, большей части общества, и чтобы их вычленить, необходим переход на более высокий уровень абстрагирования, уровень понимания ментальности всего российского социума. Для чего это нужно? Есть как минимум два аргумента. Принятие управленческих решений на любом уровне власти не может не учитывать ответных реакций населения, которые могут иметь не только отрытый, но и латентный характер. Поведенческие же реакции в своей основе могут уходить в глубинные ментальные особенности сознания. Второй аргумент – познать/принять себя через конструирование российской самоидентичности. Собирательное «мы» возможно через рефлексивное усилие по принятию инкорпорированных в наше сознание стереотипных реакций, детерминируемых нашим прошлым. Мы не склонны к идеализации российской ментальности, но пути к преодолению ее деструктивных черт также лежат на пути познания самих себя.

Дождиков Антон Валентинович, Нижний Новгород

Идеология победителей.