Этическая рефлексия в современном российском дискурсе

Язык культуры – в широком смысле – универсальная форма осмысления реальности. Поэтому основная проблема языка культуры – проблема понимания, проблема эффективности культурного диалога как во времени (диалога между культурами разных эпох), так и в пространстве (диалога разных культур, существующих одновременно). Чтобы событие жизни стало явлением культуры, оно должно быть переведено в текст. Р. Барт утверждал, что «Текст… это не эстетический продукт, а знаковая деятельность, это не структура, а структурообразующий процесс, это не пассивный объект, а работа и игра, это не совокупность замкнутых в себе знаков, наделенная смыслом, которые можно восстановить, а пространство, где прочерчены линии смысловых сдвигов, уровнем текста является не значение, но означающее, в семиотическом и психоаналитическом смысле этого понятия (...) бывает, к примеру, текст жизни, в который я попытался проникнуть»[277].

Понимание языка культуры и овладение им дает человеку свободу, придает способность к оценке и самооценке, к выбору, открывает пути включения человека в культурный контекст, помогает осознать свое место в культуре, ориентироваться в сложных и динамичных социальных структурах. Даже проявить активную гражданскую позицию, тем более что основой связи между знаниями и поведением гражданина является жизненный опыт человека.

В частности, бывают события, которые делают коммуникативно насыщенным социальный дискурс, тем более что активно развивающаяся в сети Интернет блогосфера интенсифицирует обратную связь и усиливает диалогизм коммуникации. Как пишет И. В. Силантьев, «всякое чрезвычайное происшествие и всякая сенсация порождают временный тематический дискурс (катастрофы, теракты, общественные потрясения, с одной стороны, и смерти, преступления, измены, экстравагантные поступки, с другой стороны), всякая большая, значимая или, как говорят, “больная” тема является основанием для периодически возобновляющегося дискурса (демократические преобразования, коррупция властей, языковая, культурная и национальная политика, проблемы образования и здравоохранения и т.д.)»[278].

Существует один важный вопрос, на который постоянно необходимо отвечать человеку – это вопрос ответственности за свою жизнь и свой выбор – выбор совершать или не совершать поступок. Как пишет психолог В. В. Столин, понять личность иногда можно не через те или иные действия, а через отказ от каких-то действий: «Вряд ли кто-то будет оспаривать, что отказ от сулящего выгоду, но бесчестного поступка или отказ от перехода на новое, более перспективное место работы не открывает чего-то в личности человека. Пока в фокусе анализа находится лишь единичный отказ – сделать это иногда трудно, но вот за анализом более или менее полной системы таких отказов явно проступает личность человека. Это и понятно, поскольку такие “минус”-действия – тоже человеческие поступки. Для некоторых сфер жизни общества именно “отказы” имеют первостепенное значение. Так, люди соблюдают законы по разным причинам: одни потому, что уважают их, и потому, что принципы, зафиксированные в законе, совпадают с их собственными моральными и нравственными принципами, другие соблюдают законы из опасения возможных санкций со стороны общества. Важно, что в структуре личности и в сознании и тех и других существуют своего рода внутренние преграды на пути свершения противоправных действий. Можно утверждать и обратное: по крайней мере, те, кто сознательно нарушает законы, не имеют таких внутренних преград»[279].

Можно согласиться с В. В. Столиным, что культурное самосозидание личности связано также и с внутренними запретами на поступок – отказ от розни, отказ от насилия, разногласий. Если культура насаждается сверху, то могут быть предложены и рецепты «культурной терапии»: ««В нашей стране, где у многих в головах еще не закончилась гражданская война, где прошлое крайне политизировано и “раздергано” на идеологические цитаты (часто понимаемые разными людьми с точностью до противоположного), необходима тонкая культурная терапия. Культурная политика, которая на всех уровнях (…) формировала бы такое понимание единства исторического процесса, в котором представитель каждого этноса, так же как и потомок “красного комиссара” или “белого офицера”, видел бы свое место. Ощущал бы себя наследником “одной для всех” – противоречивой, трагической, но великой истории России. Нам необходима стратегия национальной политики, основанная на гражданском патриотизме»[280]. В заявленной политической доктрине предложена модель самоопределения русского народа – это «полиэтническая цивилизация, скрепленная русским культурным ядром».

«Русское культурное ядро» выражается в базовых концептах – «сгустках культуры», выраженных в языковых конструкциях. Признавая культурно-языковой концепт основной формой фиксации ценностей, исследователи считают, что для построения лингвистической модели ценностей необходим анализ всех средств выражения концепта: синонимических корреляций, внутренней формы слов, переносных значений. Однако уже имеющийся обзор позволяет определить в качестве материала анализа 1) лексические и фразеологические единицы, объединенные на основе общей связи с одним понятийным признаком, а также 2) тексты, отражающие их функционирование в различных типах дискурса[281].

«Что же лежит в основе концепции народа?» – задаваясь этим вопросом, исследователи М. Р. Проскуряков и Л. Д. Бугаева, выделяют несколько базовых семантических групп национально значимых концептов: 1) этические (добро, милосердие, любовь, правда, неправда); 2) примыкающие к этой группе религиозные концепты (истина /христа, христова/, вера, образ, дух, Отец, Бог, миссия, судьба); 3) концепты, интерпретирующие субъект власти (церковь, государство, царство, личность, пророк, князь, царь, поэт); 4) концепты, характеризующие историческую общность народа – (род, племя, нация, народность, человечество); 5) концепты познания – (слово, смысл, понятие, значение, факт, основание, содержание, форма) и 6) признаки народа как системы (единство, целое, целость, согласие, солидарность, совокупность, большинство, связь, часть, элемент), а также метафоры, отождествляющие или соотносящие народ с организмом, землей, почвой, средой, массой, кругом, сферой, началом[282].

Культурная практика в любой период жизни связана с поисками самоидентичности, оценки и самооценки, переосмысления социально-культурных и национально-культурных стереотипов. С одной стороны, чувство собственного достоинства, самоуважение, с другой стороны, отказ от безапелляционных оценочных суждений, открытость к установлению паритетных субъект-субъектных отношений, доверительность и уважение к личности собеседника, отказа от позиции доминирования – такие качества ожидаются в диалогичной зрелой личности. Но такого уровня достигают единичные личности, готовые к саморазвитию как труду и волевому процессу, так как во все времена действуют универсальные испытания – власть, слава, деньги, страсти.

Удивительная противоречивость россиян подмечена Н. А. Бердяевым. Философ сформулировал ее в виде нескольких антиномий: «Россия – страна безграничной свободы духа», правдоискательства, жертвенности и мученичества за идеал, в то же время она – «страна неслыханного сервилизма и жуткой покорности, страна, лишенная прав личности и не защищающая достоинства личности»[283].

Для решения воспитательных задач отберем образовательно значимые предметы коммуникации – фреймы – когнитивные структуры для схематизации опыта, для «определения ситуации», т.е. для осмысления явлений социального окружения через подведение происходящего под знакомое и привычное[284]. За основу примем базовые фреймы в бинарной оппозиции с их инвариантными характеристиками, выделенные Н. С. Розовым, которые важны для определения национально-культурной идентичности:

А) свое и чужое; этот фрейм универсален для всех этносов и наций, культур и цивилизаций; российская специфика состоит, во-первых, в высоком уровне отвержения, непризнания чужого, в отказе за чужим в праве на достоинство или даже на существование, либо в полном игнорировании и пренебрежении чужим; во-вторых, в особой легкости признания чужого своим и отказа от бывшего своего в пользу нового своего (бывшего чужого);

Б) высшие идеалы и польза (выгода); данный фрейм также универсален; для россиян характерны жесткое разделение и противопоставление «высоких», «духовных» идеалов (святынь, ценностей) и «низкой», «шкурной» пользы, слабая способность к их органичному и устойчивому объединению, склонность к полному принятию того или иного полюса и последующим радикальным разочарованиям;

В) ближний круг и государство; в России первый полюс жестко ассоциирован с теплой, неформальной, демонстративно бескорыстной взаимоподдержкой, тогда как государство, напротив, – с формальным принуждением, всяческими уходами от этого принуждения, либо наоборот, с подчинением ему – беззаветной верностью и службой;

Г) Россия и Запад; в российском менталитете для статуса своей страны характерна неустойчивость, высокая неудовлетворенность, что может выражаться как в полном отрицании национальных достоинств, так и в навязчивом их превознесении; отношение к Западу при этом, несмотря на известные крайности и маятниковые колебания, неизменно остается главным пунктом референции, именно с западными странами обычно ведутся сравнения, именно западные оценки остаются наиболее значимыми, вне зависимости от того, соглашаются с ними или яростно их отвергают[285].

Найти описание «я» в пространстве этического можно в художественной литературе, «этой странной способности души “постоянно ощущать нестерпимую нежную жалость к существу, живущему беспомощно и несчастно”; чувствовать за тысячу верст стон, жалобу, мольбу о помощи, и готовность бескорыстно помочь, поддержать, “пресечь чужую муку” (Набоков), принести в жертву часть своей души, своего времени, совершить поступок. Все это требует особой настроенности на другого (человека, живое существо, природу), особой чуткости, чувствительности, впечатлительности, глубины эмоционального состояния, словом, всего того, что позволяет говорить о специальном “душевном” устройстве, которое и называется нравственным и которым от природы обладают единицы»[286].

К личностям с «нравственным душевным устройством» можно отнести Н. Берберову. Вспомним определение «внутреннего убеждения»: часть этической составляющей коммуникативного сознания в выборе этико-коммуникативной поведенческой стратегии. В процессе аутокоммуникации происходит этическое саморазвитие автора – творческий акт самообогащения убеждений, их включение в форме «убеждения-пререживания», «убеждения-чувства», «убеждения-мысли», «убеждения-поступка», «убеждения-поведения», «убеждения-пути». В процессе автокоммуникации в период зрелости ретроспективно прослеживается процесс развития мировоззренческих убеждений, формируется новая ступень «внутреннего убеждения» в смыслах и ценностях прожитой жизни.

За образец такой автокоммуникации можно принять книгу Н. Берберовой «Курсив мой»: «Эта книга – не воспоминания. Эта книга – история моей жизни, попытка рассказать эту жизнь в хронологическом порядке и раскрыть ее смысл. Я любила и люблю жизнь, и не меньше ее (но и не больше) люблю ее смысл. Я пишу о себе в прошлом и настоящем, и о прошлом говорю моим настоящим языком… Мысль моя живет не только в прошлом (как память), но и в настоящем (как сознание себя во времени). Будущего может не быть вовсе, или оно может быть кратковременно, схематично и фрагментарно.

История моей долгой жизни имеет, в моем сознании, начало, середину и конец. В процессе рассказа будет ясно, в чем я вижу смысл этой жизни (и, может быть, смысл всякой жизни) и где путь к тому смыслу, или хотя бы – где то направление, где этот путь лежит. Я буду говорить о познании себя, об освобождении себя, о раскрытии себя, о зрелости, дающей право на это раскрытие, об одиночестве в муравьиной куче, которое для меня всегда было чем-то более соблазнительным и плодотворным, чем одиночество в гнезде.

Из трех возможностей: жить для будущей жизни, жить для будущих поколений и жить для сегодняшнего дня, я очень рано выбрала третью, «свирепейшую имманенцию», по выражению Герцена. Это одна из тех установок, которая пришла ко мне вовремя. Я во многом, но далеко не во всем была развита преждевременно, но я научилась думать сравнительно поздно, и слишком часто я опаздывала, теряя драгоценное время – ту единственную основу жизни, ту ткань ее, которую нельзя ни купить, ни обменять, ни украсть, ни подделать, ни вымолить. Автобиография, в отличие от мемуаров, откровенно эгоцентрична. Автобиография – рассказ о себе, воспоминания – рассказ о других. Впрочем, случается, что и воспоминания косвенно больше говорят о самом авторе, чем о людях, о которых он вспоминает (…) Сейчас большинство книг в западном мире – вот уже лет пятьдесят – пишутся о себе. Иногда кажется, что даже книги по математике и астрофизике стали писаться их авторами отчасти о себе. Моя задача – написать о жизни осмысленно, не ставя смысла впереди жизни, будто ценишь его превыше всего, но и не ставя его позади жизни так, чтобы сквозь жизнь просвечивал ее смысл. Я хочу писать, осмысляя то, что было, (и самое себя), то есть, давая факты и размышления о них. В этом двойном раскрытии мне представляется пережитое»[287].

Каждое талантливое художественное произведение обладает множеством смыслов и по-разному интерпретируется исследователями и читателями, а творчество гениальных поэтов и писателей подвергается «идеологической ревизии» в связи с очередной сменой соиально-политической парадигмы. Конечно, диалог с произведением искусства создает у читателя иллюзию самостоятельного открытия истины, формирует конкретную основу разнообразных нравственных представлений, накладывает на собственный опыт отдельные конфликтные ситуации, запечатлённые в художественном произведении, тем самым обогащает нравственное сознание и опыт сопереживания, сострадания. Но самое ценное, на наш взгляд, – учит наблюдать, описывать и анализировать логические (причинно-следственные) связи в мотивах и целях поведения людей на примере судеб героев произведений, формирует и развивает эмоциональную и дискурсивную культуру.

Так как важнейшая экзистенциальная дилемма свободы и ответственности решается человеком на протяжении его жизни, к ресурсам человека относятся такие вехи личностной и духовной зрелости, как собственная позиция по отношению к уважению и самоуважению, одиночеству, духовности и духовным ценностям. Главное на этом пути – понимание ценности человеческого прозрения, уважение себя и того, за кем признаем право на собственную модель мира, право на заблуждение, но это сложный нелинейный процесс. В драматургии диалога смиром важную роль играют не только консенсунс и компромисс, но и цивилизованная оппозиция.

На примере приращения смыслов и интерпретаций языковых выражений, рассмотренных в предыдущих парарафах, можно увидеть, что языковые прецеденты могут в дальнейшем развиваться нелинейно, непредсказуемо. В аспекте мировоззрения идея нелинейности представляет многовариантость, альтернативность путей эволюции. По мнению В. В. Колесова, случайность и нелинейность развития системы смысла есть лишь элементы игры, навязанной и писателю, и читателю языковым образом. «Концептуальная картина мира языка под определенным углом зрения и есть игра, в которой освобожденный от знака смысл предлагает игрокам выбор правил и поле игры по их усмотрению – от “езды в незнаемое”, до несложной викторины без проигравших. Нелинейность русской культуры раскрывается в понятии ментальности, как в деятельностном аспекте манифестации концепта, так и «в миросозерцании в формах родного языка, соединяющем интеллектуальные, волевые и духовные качества национального характера в типичных его проявлениях»[288].

Традиционно внутренний мир человека называют духовным миром, под которым понимается создание, усвоение, сохранение и распространение культурных ценностей с включением познания внешнего мира, эмоционального и чувственного его переживания и проживания. Внутренний мир человека – это психические составляющие: волеизъявление, характер, эмоциональные особенности и ментальные способности, стремления, отношение к людям и к себе, вкусы и пристрастия, «Я» (эго) – общая структура личности, мнения, представления, желания, намерения, мысли, способности, чувства и ощущения[289]. В современной лингвистике, изучающей человеческий фактор в языке, внутренний мир человека соотносится с понятием «внутренний человек», который рассматривается как базовый концепт русской культуры. А внутренний человек проявляется в национально окрашенных языковых выражениях, паремиях, идиомах и метафорах, этических номинативах.

В числе основных черт русской концептуальной картины мира отмечают (в частности А. Вежбицкая[290]) Иррациональность, которая «служит прекрасной почвой для нелинейного, творческого стиля мышления в науке и культуре, существует в готовности к появлению нового, к выбору из альтернатив, неожиданному распространению незначительных флуктуаций в макроструктуру, а также понимания возможности ускорения темпов развития, инициирования процессов быстрого нелинейного роста (...) Нелинейное мышление есть понимание недостаточности схемы последовательной и постепенной кумулятивности в развитии»[291].

На каждом историческом этапе развития культуры формируются собственные идеалы – ценности, в том числе идеал человека. Идеал можно оценивать не столько по его достижимости, сколько по организующей и мобилизирующей роли, которую он выполняет в жизни общества. Являясь образом, идеал вместе с тем служит и ориентиром в той или иной культуре, и моделью человеческой деятельности. Например, начиная с «реальной критики» В. Г. Белинского, роль типологизатора в русской культуре брала на себя литературная критика, обобщая и оценивания художественные воззрения на действительность творцов слова («лишний человек», «маленький человек», «новые люди», «скучные люди» и пр.).

По тонкому замечанию Г. Д. Гачева, «национальный характер народа, мысли, литературы – очень хитрая и трудноуловимая “материя”. Ощущаешь, что он есть, но как только пытаешься его определить в слова, – он часто улетучивается, и ловишь себя на том, что говоришь банальности, вещи необязательные, или усматриваешь в нем то, что присуще не только ему, а любому, всем народам. Избежать этой опасности нельзя, можно лишь постоянно помнить о ней и пытаться с ней бороться – но не победить»[292].

Национальный характер – совокупность внешних проявлений национального менталитета, наблюдаемых свойств представителей соответствующей общности, как правило, в сравнении и по контрасту с другими национальными общностями[293]. Обычно в качестве общих недостатков, слабых черт русского национального характера указываются разобщенность, низкая самодисциплина и неспособность к самоорганизации без подчинения и принуждения, правовой нигилизм, патернализм и подданническая культура, максимализм и метания от крайности к крайности. Некоторые группы обвиняются также в склонности к раболепию и холуйству и/или принуждению и насилию, а также к лицемерию, цинизму, низкопоклонству перед чужими образцами, нетерпимости и шовинизму. Общими достоинствами российского характера, как правило, считаются адаптивность и самостоятельность, изобретательность и восприимчивость к новому, стойкость к лишениям и терпение, душевная теплота, забота о близких. Для некоторых групп отмечается наличие сильной тяги к справедливости, праведной осмысленной жизни, служению высоким идеалам, Родине, чувство долга, бескорыстное подвижничество, способность к самоотречению[294].

Обобщая сказанное в предыдущих параграфах, следует отметить, что современная культура – это множество самобытных культур, находящихся в диалоге и взаимодействии друг с другом, причем диалог и взаимодействие идут не только по оси настоящего времени, но и по оси «прошлое-будущее». Динамика культурных ценностей раскрывается при сопоставлении их в прошлом и настоящем.

Как было отмечено ранее, Н. А. Бердяев возражал против знаменитой оппозиции Гегеля «господин-раб». Нельзя перейти от рабства к господству, ибо «страшнее всего раб, ставший господином». «Человек должен стать не господином, а свободным», потому то «свободные берут на себя ответственность» силой души и духа[295].

Мы наблюдаем, что этическая рефлексия субъектов культуры по отношению к социально значимым событиям в разных видах дискурса полифонична. «Сущность полифонии именно в том, – пишет русский мыслитель М. М. Бахтин, – что голоса здесь остаются самостоятельными и, как такие, сочетаются в единстве высшего порядка, чем в гомофонии. Если уже говорить об индивидуальной воле, то в полифонии именно и происходит сочетание нескольких индивидуальных воль, совершается принципиальный выход за пределы одной воли»[296].

Полифонический диалогизм М. М. Бахтина имеет коренную связь с такими концепциями, как православная соборность славянофилов, философия всеединства (В. С. Соловьев), теория симфонической личности (Л. П. Карсавин). Вне всякого сомнения, подход Бахтина может быть сегодня озвучен в терминах толерантного отношения к действительности, толерантного со-действия личностей. «Полифонический тип мышления предполагает, что истина принципиально невместима в пределы одного сознания, будучи по природе своей событийна и как таковая рождаясь лишь в точке соприкосновения двух или нескольких сознаний (…) Полифонизм противостоит и релятивизму, и догматизму, т.к. последние одинаково исключают всякий диалог, делая его либо ненужным (релятивизм), либо невозможным (догматизм)»[297].

Напомним данную М. М. Бахтиным характеризацию поступка: это «последний итог, всесторонний окончательный вывод; поступок стягивает, соотносит и разрешает в едином и единственном и уже последнем контексте и смысл, и факт, и общее, и индивидуальное, и реальное, и идеальное, ибо все входит в его ответственную мотивацию»[298]. «Каждая мысль моя с ее содержанием есть мой индивидуально-ответственный поступок, один из поступков, из которых слагается вся моя единственная жизнь как сплошное поступление...»[299] В таком понимании поступка М. М. Бахтин преодолевает границы деятельностной парадигмы понимания сущности человека и его психологии и выходит в экзистенциальное пространство постижения существования человека и экзистенциальной феноменологии его бытия. А способами (и инструментами) совершения поступка являются также слово, переживание, чувство, действие, прошедшие через нравственное сознание человека и ставшие частью этической рефлексии личности – субъекта культуры. Поступок становится не жестом, но нравственным событием, как у А. Пушкина в «Элегии»:

Безумных лет угасшее веселье

Мне тяжело, как смутное похмелье.

Но, как вино – печаль минувших дней

В моей душе чем старе, тем сильней.

Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе

Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать;

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;

И ведаю, мне будут наслажденья

Меж горестей, забот и треволненья:

Порой опять гармонией упьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

И может быть – на мой закат печальный

Блеснет любовь улыбкою прощальной.

В ценностной картине мира присутствуют наиболее существенные для данной культуры смыслы, ценностные доминанты, совокупность которых и образует определенный тип культуры, поддерживаемый и сохраняемый в языке.

Некоторые ученые-филологи говорят об опасных процессах «разрушения семантического пространства русского языка, его концептосферы, в которой отражены духовные основы русского национального самосознания», об угрозе разрушения русского языка как хранилища морально-нравственных ценностей русского народа[300]. По их мнению, формальный характер приобретает традиционная связь русского человека с общинным мироощущением, с потребностью в моральном оценивании поведения со стороны общественного мнения, а проявление безразличия по отношению к соблюдению нравственных норм другими становится частым явлением в жизни общества (О. Загоровская, Н. Еднералова и др.).

И в завершение вслушаемся в резонансное у Б. П. Вышеславцева: «Неправда, будто русский человек склонен к абсолютному повиновению, будто он является каким-то рабом по природе, отлично приспособленным к тоталитарному коммунизму. Если бы это было верно, то Пушкин, Толстой и Достоевский не были бы выражением русского духа, русского гения»[301].

Говоря о персонализованном явлении «Пушкин», В. В. Колесов предполагает и сущность его, «ту помыслимую родовую идею, которая осуществлена в жизни и творчестве гения. (...) Пушкин – гений синтезов, на основе гармонии среднего счастливо избежавший крайностей. Уже по рождению Пушкин соединяет в себе различные формы ментальности и духовности; по социальному состоянию – аристократ, но русский аристократ, т.е. без самодовольной кичливости (...) – не опустившийся мужик и не рефлексирующий интеллигент; по культуре – человек, впитавший все достижения мировой цивилизации и предстаивший их в национальной форме жизнеутверждающего инварианта. Другими словами, и биологически, и социально, и культурно Пушкин – явление синтеза, что и создало цельность характера, что развило и ясность мысли, и тонкое ощущение формы (духа)»[302].

Подводя итог размышлениям о формировании человека – персонального и части коллективного субъекта культуры, отражающего черты русских национальных типов, приведем фрагмент беседы журналиста Ирины Рубцовой с представителями русской культуры – учеными, церковными служителями: « В прошлые века, обращаясь к многолюдному собранию, говорили: “Люди русские, православные”. В этих словах – сокровенный смысл, тайна души и характера русского человека, предки которого были героями по профессии, защитниками Отечества на протяжении всей истории русского государства. В непрестанных битвах и труде формировался уникальный православно-религиозный русский человек. Невозможно переоценить и этническое значение Куликовской битвы: сражение тогда начали представители разных княжеств и “владельцы” разных кровей, но вернулись – русскими людьми» [303].

В заключение присоединимся к мнению философа И. В. Кондакова: «Несмотря на преобладание стихийно-хаотических тенденций в развитии российской культуры на постмодернистском этапе её истории – тенденций, очевидно подвергающих испытанию единство и целостность её смыслового ядра, – конвергентные процессы в современной российской культуре все же выдвигаются на первый план её развития и придают ей устойчивость и стабильность, в значимой мере восстанавливая утраченную за десятилетия конфронтации тоталитарных и антитоталитарных сил социокультурную полноту. <…> Русская культура, характеризующаяся постоянно воспроизводимой и моделируемой социокультурной неполнотой, асимметрией и внутренней поляризацией социальных и культурных структур (организованных по принципу “взаимоупора” на всех уровнях семантики), оказывается исключительно адаптивной, пластичной, активно приспосабливающейся к постоянно меняющимся историческим условиям, т.е. наиболее соответствует динамичному контексту, в котором она функционирует и развивается. Отсюда происходит ее гибкая устойчивость по отношению к внешним изменениям и ценностно-смысловая стабильность ее семантики, диалогически соотнесенной с историческим фоном. Однако отсюда же берет свое объяснение и исключительная историческая выживаемость русской культуры в крайне неблагоприятных для нее, кризисных социально-исторических условиях, порождаемая динамизмом отношений любых контрастных или “полярных” противоположностей, заключенных в модели “взаимоупора”»[304].

Задача современного образования – выявлять и использовать конвергентные процессы в культуре, формирующие способность к духовному катарсису.

Под духовным катарсисом мы понимаем «целостное, насыщенное, динамическое состояние личности, выражающее высшую степень её духовной организации и возникающее в результате очищения, усложнения и возвышения её ценностей и идеалов до уровня социально значимых, национальных, общечеловеческих»[305].

Анализируя воспитательные возможности катарсиса, исследователь В.Е. Сергеева отмечает, что катарсис включает в себя эмоциональный, интеллектуальный, нравственный, эстетический компоненты. Понятие «катарсис» употребляется в следующих смысловых контекстах: «катарсис смысла жизни» (В. Франкл), «катарсис благоговения перед жизнью» (А. Швейцер), «катарсис преодоления агрессии» (К. Лоренц), «катарсис игры» (Й. Хёйзинга), «катарсис диалога» (М. Бахтин), «катарсис свободного поступка» (В. Библер). Уникальная природа катарсиса и функционирование катарсиса в контексте различных форм общественного сознания позволяет ему выступать во множестве «ролей», таких как: принцип воспитания и обучения; воспитательная функция; оздоровляюще-«вылечивающая» функция; метод нешаблонного, индивидуально-личностного воздействия на этическую сторону души человека, свободного от нивелирования и обезличивания личности.

По своей сути катарсис – сложная, целостная трансформация духовного строя человека, при которой общечеловеческие ценности не только «очищают», «усложняют» и «возвышают» его, но и становятся глубоко личными. По мнению В.Е. Сергеевой, катарсичность деятельности – главный критерий в усвоении общечеловеческих ценностей в культуре, а поскольку катарсис включает в себя эмоциональный, интеллектуальный, нравственный, эстетический компоненты, то вполне закономерна и понятна его способность оказывать целостное воздействие на ценностный мир личности подростка[306].

Задание. Прочтите словарные статьи понятия «нравственность». Сформулируйте рабочее определение, которое можно предложить собеседнику в спонтанной речи. Например, «Нравственность – это разум воли" (Г. Гегель).

1. НРАВСТВЕННОСТЬ – термин, употребляемый, как правило, синонимично термину «мораль», реже – «этика». Так же как «этика» в греч., «мораль» в лат., «Sittlichkeit» в нем. яз., рус. слово «Н.» этимологически восходит к слову «нрав» (характер). В языках, где употребляются одновременно оба слова (как в рус. – «мораль» и «Н.» или в нем.), они чаще выступают синонимами либо же каким-то образом концептуализируются для обозначения отдельных сторон (уровней) морали, однако концептуализации такого рода носят по преимуществу авторский характер. Так, концептуальное различие между понятиями «мораль» и «Н.» проводил Г.В.Ф. Гегель в «Философии права» (1821), где Н. представлена как завершающий этап развития объективного духа от абстрактного права и морали. Абстрактное право – это сфера формальной свободы единичной для себя сущей воли и абстрактного добра; мораль – это сфера реальной свободы, в которой субъективная воля полагает себя также и как объективная воля, свободная не только в себе, но и для себя; Н. – это сфера практической свободы, субстанциональной конкретности воли, возвышающейся над субъективным мнением и желанием, это – «в себе и для себя сущие законы и учреждения». Непосредственными проявлениями Н. являются, по Гегелю, семья, гражданское общество и гос-во. В советской этической литературе также предпринимались попытки смыслового разделения понятий «мораль» и «Н.», во многом близкие гегелевскому. Напр., под Н. могут пониматься: а) нравы как практикуемые формы поведения, б) мораль, закрепленная традицией и вековой привычкой, в) мораль на уровне ее общественных проявлений, выражающая общественную т.зр. – в отличие от морали как феномена культуры, формы мотивации индивидуального поведения, личностной установки, совокупности объективных и безусловных норм и т.д. Анализ общеупотребительной лексики не подтверждает наличия различий между этими понятиями в живом языке[307].

2. НРАВСТВЕННОСТЬ – термин, употребляющийся в живом языке и в специальной литературе чаще всего как синоним морали, реже – этики. Так же как греческое слово ήβος (этос), латинское moralis (от mos, мн. ч. mores), немецкое “Sittlichkeit”, русское слово “нравственность” этимологически восходит к слову “нрав” (характер) и лексически закреплено в “Словаре Академии Российской” (1793). Концептуальное различие между моралью и нравственностью проводил Гегель в “Философии права” (1821), где нравственность представлена как завершающий этап развития объективного духа, следующий за абстрактным правом и моралью. Абстрактное право – это сфера частной собственности, формальной свободы единичной для себя сущей воли и абстрактного добра; мораль – это сфера реальной свободы, в которой субъективная воля полагает себя так же, как и объективная воля, свободная не только в себе, но и для себя, как рефлексия самосознания к добру, как совесть; нравственность – это сфера практической свободы, субстанциональной конкретности воли, возвышающейся над субъективным мнением и желанием, это – “в себе и для себя сущие законы и учреждения” (“Философия права”, § 144). Непосредственными проявлениями нравственности являются, по Гегелю, семья, гражданское общество и государство[308]

Контрольные вопросы:

1. Согласны ли вы, что для понимания и описания этно-социо-культурной среды важно вычленить в информационном потоке культурно значимые тексты, т.к. описание и понимание культуры – это понимание ключевых авторов этой культуры и их ключевых текстов. Назовите прецедентные феномены, помогающие понять современную эпоху.

2. Каковы черты рефлексивного человека современной культуры?

3. Какова развивающая функция духовного катарсиса в образовательном процессе?

Заключение

Неся в самой себе семена своего изменения, любая социокультурная система несет в себе и способность формирования собственной судьбы или своего жизненного пути. Начиная с момента возникновения, каждая социокультурная система является главным фактором собственной своей судьбы. П. Срокин[309].

В наши дни растет социальная активность среднего класса – явления сложно стратифицированного, с множеством габитусов, на формирование которого влияют как внешние (политические, экономические, идеологические), так и внутренние (в первую очередь – культурная память) процессы.

В целом, современная российская культура отличается сложностью и дифференцированностью, а социальная коммуникация – полифоничностью и полидискурсивностью как вертикальной, так и горизонтальной. Важная категория, обобщающая наблюдения над особенностями современной коммуникации как поликодового, полифонического и полидискурсивного взаимодействия – взаимопонимание – категория, которая обрела в Новейшее время особую силу. Взаимопонимание необходимо, чтобы культурный диалог и диалог культур не превратился в симулякр.

Глубинная коммуникация сохраняет традиции развития русской культуры и отражает тенденции диалога с европейской и мировой культурами с усилением роли персонального субъекта культуры в связи с развитием информационно-коммуникационных сетей.

Список литературы

1. Ананьев Б. Г. Человек как предмет познания. СПб: Питер, 2001. 288с.

2. Апресян Р. Г. Идея морали и базовые нормативно-этические программы. М.: ИФРАН, 1995. 598с.

3. Апресян Ю. Д. Образ человека по данным языка: попытка системного описания // Вопросы языкознания. 1995. №1. С.37-67.

4. Арнольдов А. И. Введение в культурологию. М., 1993. 349с.

5. Арутюнова Н. Д. Язык и мир человека. М.: Языки русской культуры, 1998.

6. Бакштановский В. И. Прикладная этика: инновационный курс для магистр(ант)ов и профессоров (Ч.1-я): монография. Тюмень, 2011. 274с.

7. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс. 1994. 615с.

8. Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000. 314с.

9. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. – М., 1972. 470с.

10. Бердяев Н. А. Самопознание. (Опыт философск