КАСТОВАЯ ДЕГРАДАЦИЯ — ДЕНЬГИ И ТРУД

Мы уже указывали на то, что, если нужно вывести закон, обобщающий "смысл истории" последних веков, то мы должны говорить не о прогрессе, а, напротив, об инволюции.

С этой точки зрения можно выделить один наиболее объективный и наиболее показательный процесс: процесс кастовой деградации. Начиная с доисторических времен "смысл истории" состоял именно в последовательном нисхождении четырех главных каст — 1) «солнечной» "королевско-сакральной" касты; 2) воинственной знати; 3) мещанства, «орговцев» и 4) рабов, — в которых в традиционных культурах и, в особенности, в арийской Индии, находила свое выражение качественная дифференциация человеческих возможностей.

Вначале произошел закат эпохи королевской божественности. Вожди, являвшиеся божественными существами, вожди, объединявшие в себе оба вида могущества, — королевскую и жреческую, понтификальную власть, — отошли в далекое, почти мифическое прошлое. Эта первая катастрофа произошла вследствие фальсификации культурной, творческой, нордическо-арийской силы. В германском идеале Священной Римской Империи мы видим последний отголосок этой традиции, этого «солнечного» уровня.

После исчезновения этой верховной касты власть перешла к нижестоящей касте воинов. К этой касте принадлежали властители, являющиеся только военными вождями, господами временного правосудия, политически абсолютными правителями. Иногда кое-где еще сохранялась форма "божественного права", но лишь в качестве бессодержательной и пустой реминисценции. За государственным устройством, лишь формально сохраняющим аристократически-сакральные черты, часто уже в древности мы сталкиваемся с правителями именно такого типа. А после падения вселенского единства Средневековья это стало уже повсеместным явлением.

Второй катастрофой было падение аристократии, исчезновение рыцарства, «национализация» и деградация великих европейских монархий, которые вследствие революций и введения «конституций» — там, где они не были заменены другими формами правления (республикой, федерацией) — превратились в пустой, бессмысленный пережиток, подчиненный так называемой "воле нации". Сопровождающееся парламентаристскими, республиканскими или националистическими формами демократии установление капиталистической олигархии знаменует собой переход власти и авторитета от второй касты к современному эквиваленту третьей касты, от воинов к торговцам. Вместо могущественного принципа верности и чести появляется новое учение об "общественном договоре". Социальный союз является только утилитарным и экономическим союзом: он является соглашением, выработанным в соответствии с интересами и выгодой отдельных лиц. Таким образом, этот союз с необходимостью от личного переходит к безличному. Деньги становятся при этом главным посредником, и тот, кто сможет завладеть ими и максимально увеличить их количество (капитализм, индустриализм), тот, уже в силу самого этого факта, потенциально получит в свои руки бразды правления. Место аристократии занимает при таком порядке плутократия, а место воинов — банкиры, евреи и промышленники. Торговля со своими процентами, сконцентрированная ранее в гетто, становится славой и высшей точкой последней эпохи. Тайная сила социализма, анти-иерархии начинает открыто заявлять о своем могуществе.

Кризис мещанского общества, пролетарское восстание против капитализма, манифест "Третьего Интернационала" и последующая постепенная организация масс и групп в чисто коллективное и механизированное существо — в форме новой "культуры труда" — возвещают нам близость третьей катастрофы, вследствие которой вся власть грозит перейти к последней традиционной касте, к касте рабов и людей толпы: вместе с соответствующим ограничением всех горизонтов и ценностей уровнем количества и материи.

Если сверхчеловеческая духовность и «Слава» характеризовали «солнечный» период, героизм, верность и честь — период проявления воинов, а деньги — период власти евреев и торговцев, то рабы с приходом к власти должны установить свой рабский закон: труд, возведенный в степень религии. И ненависть рабов садистически провозглашает: "Кто не работает, тот не ест"; и их тупость, прославляя саму себя, готовит священный фимиам из чада человеческого пота: "Труд облагораживает человека", "Труд — это величие", "Труд — это этическая обязанность". Итак, каста рабов и эпоха труда окончательно заставляет человечество сойти в могилу, и цикл деградации завершается окончательно.

Именно такой идеал готовит будущее жрецам «прогресса». А сегодня еще продолжается борьба между евреями, всемогущими обладателями денег, и восставшими рабами-пролетариями. Та «культура», которой так гордятся современники, еще более способствует функционированию чудовищного механизма, приводимого в движение грубыми, безличными силами: силами денег, капитала, машин.

И цепи зависимости отнюдь не ослабли, напротив, они стали более крепкими. Но власть теперь более не соответствует авторитету, подчинение признанию, а ранг превосходству. Господин носит это имя более не потому, что он — господин, а потому, что он имеет больше денег, даже если в действительности он видит лишь узкие горизонты повседневной жизни, которые полностью детерминированы материальными условиями. И при этом он еще имеет возможность подчинить себе и обезвредить тех, кто обладает несравненно более могущественным духом, нежели он сам: возможность подлого обмана и гнусного порабощения. Могущество и узы зависимости, обезличившись и механизировавшись, превратились в капитал и машины. И это не парадокс: об истинном рабстве стало возможным говорить только сейчас, — и говорить о нем значит говорить о современной хозяйственно-механической иерархии Запада, идущей по пути огрубления, прекрасным примером которого является «свободная» Америка.

И возможно, что уже через несколько поколений, воспитанных на научных правилах "социальных служб", смысл индивидуальности будет уничтожен полностью, а вместе с ним и последние остатки сознания, необходимого для того, чтобы хотя бы смутно понимать, что такое рабство. И, быть может, тогда наступит состояние обновленной невинности, отличающееся от невинности мифического Эдема тем, что только труд станет той единственной и всеобщей жизненной целью, о которой в «Бесах» Достоевского говорил Шигалев, — и это идеал Советов.

Полная социальная зависимость при отсутствии истинных вождей, организация, лишенная всякого качественного начала — такой «социальный» идеал реализуется сегодня с помощью грубой, безличной, чисто количественной силы денег.

Мы сказали "при отсутствии вождей". Мы не оговорились. Повторим, что, если род вождей и не исчез полностью, то это, во всяком случае, произойдет очень скоро. И все устремится в торопливом крещендо к нивелированию материальной и безличной жизни. Так называемые «высшие» или «правящие» классы — это сегодня звучит как ирония: заправилы интернациональных финансовых организаций, а также промышленники и чиновники, являются в действительности не более, чем вольноотпущенниками, которых господа отправили присматривать за своими слугами и управлять своим хозяйством. И это ярмо надето на гигантскую, слепую, автоматизированную массу рабочих и служащих. Но даже над этим уровнем не веет свободный воздух ни для рабов, ни для вольноотпущенников, надсмотрщиков над рабами — все это не принадлежит никому, и в этом ужасная истина «цивилизации»!

И как суетливый и лихорадочный, насыщенный обязанностями день господина денег и машин внутренне бесконечно более стеснен, зависим и убог, нежели день простого ремесленника — так же дело обстоит и у «высших» классов, которым деньги служат только для того, чтобы их жажда «развлечений», комфорта, удовольствий или дальнейшего накопления денег переросла в патологию и болезнь.

И во всем этом никаких следов господства. А при его отсутствии и никакого смысла во всей этой псевдо-организации. Спросите у миллионов запертых в бюро и прикованных к машинам людей: "Зачем?"; спросите у них: "Чем все это оправдывается?". И кроме эфемерного стремления подражать «респектабельности» высших классов вы не получите никакого ответа. И если подняться выше и спросить о том же у "заправил экономики", у избирателей, у господ стали, нефти, угля, народов (разве мы не видим, что политические проблемы сегодня ограничиваются одной экономикой?!), золота — снова никакого ответа. Средства к жизни стали сейчас важнее, чем сама жизнь. Да, они превратили жизнь в свое средство. И вот великие сумерки поглотили свет чудесной иллюзии «западной» гордости; сумерки новейшего и чудовищнейшего мифа: мифа о работе во имя самой работы, мифа о работе как о самоцели, как о единственной ценности и всеобщем долге.

Несметное количество людей на отравленной, обезличенной Земле, людей, опустившихся до уровня простого количества — чистого количества!; людей, уравненных в материальной идентичности зависимых частей предоставленного самому себе механизма, который не останавливается, и с которым никто ничего не может поделать — такова картина, открывающаяся за хозяйственно-промышленным увлечением, охватившим весь Запад.

И тот, кто ощущает, что это означает конец жизни и начало царствования грубых законов материи, триумф того рока, который особенно страшен тем, что он безличен, тот ощущает также, что осталось только одно лекарство: разбить семитское ярмо денег, преодолеть фетиш социальности и закон взаимной зависимости, возродить аристократические ценности, те ценности качества, дифференсации и героизма, тот смысл метафизической реальности, которым противоречит сегодня все, и которые мы, однако, вопреки всему отстаиваем.

И поэтому: только тогда, когда революция понимается как революция против хозяйственной тирании, против такого положения вещей, при котором правит не индивидуум, а груды золота, при котором забота о материальных условиях существования уничтожает само существование; только тогда, когда стремление к хозяйственному равновесию имеет целью создать основу, способствующую освобождению и развитию различных форм жизни — тогда и только тогда мы можем признать за определенными крайними революционными течениями некоторую оправданность и возможность будущего успеха.

Причина отсутствия в современной жизни качественной дифференсации кроется в том обстоятельстве, что для активности, не ведущей непосредственно к практической выгоде и не служащей на благо «обществу», сегодня фактически не осталось места. Хозяйственные предрассудки продолжают нивелирование. Они все уравнивают, так как в деньгах и в хозяйственно-механической иерархии нет и не может быть никакой качественной дифференсации: все здесь находится на одном и том же уровне, все имеет одно и то же качество. И помимо этого уровня, взятого в тотальности всех его возможных модификаций, необходимо, чтобы наличествовали иные уровни, которых, однако, сегодня нет: иные уровни, совершенно независимые и подчиняющие себе хозяйственный уровень, а не наоборот — не так, как это происходит в современном обществе.

Поэтому когда гипертрофия этой болезни в чудовищном банко-промышленном тресте присваивает себе название «империализм», мы не не можем не улыбаться. И хладнокровное утверждение идеи радикальной революции против власти золота, капитала, машин, процентов м мифа труда неизбежно должно являться предпосылкой истинной Империи. Отмечая эту линию, которая проходит через все революционные идеологии как признак восстания против современного рабства, мы идем дальше и утверждаем, что она сама страдает тем же недугом: она сама остается лишь на уровне хозяйственных и социальных проблем, она не ставит своей целью освобождение от хозяйственного ига во имя дифференцированных, сверх-экономических и метафизических ценностей, освобождение, при котором избавленные от хозяйственного рабства глубинные силы снова смогли бы выйти на поверхность — напротив, ее целью является лишь «социалистическое» освобождение, т. е. просто улучшенная систематизация тех же хозяйственных проблем, определяющихся чисто материальными и утилитарными потребностями масс. Отсюда недоверие, нетерпимость и скрытая злоба в этих тенденциях по отношению ко всему «духовному» и «интеллектуальному» как к "ненужной роскоши": вне хозяйственного уровня они не видят и не хотят ничего замечать, с тем же духом плебейской нетерпимости, который уже проявился во времена падения Рима.

Против этого первого корня европейского недуга необходимо бороться двумя видами оружия. О первом виде мы не будем широко распространяться: он состоит в создании элиты, в строгом и жестком вырабатывании из недифференцированной субстанции сегодняшних индивидуумов новых отличий, новых интересов и новых качеств. И при этом должна возродиться аристократия, поколение господ и повелителей. И это прежде всего.

Во-вторых, нам необходимо восстание, принципиальная революция, которая освободит нас от машин, от внешней, неорганичной, автоматической и насильственной зависимости, которая сбросит еврейское хозяйственно-капиталистическое ярмо, которая осмеет обязанность труда, возведенную во всеобщий закон и поставленную как самоцель, которая освободит нас, которая вскроет отверстие для воздуха и света, чтобы на основе этой свободы — не через насилие, не через спекуляцию на потребностях, не через игру на жалости, интересах и амбициях, а через спонтанное осознание, порожденное ощущением ценностей и сверхрациональных сил, порожденное верностью особому виду бытия, знанием природы, достоинства и качества — создать иерархию. Органичную, прямую, реальную иерархию: более свободную и более строгую, нежели какие-либо другие.

И как при этом не увидеть, что действительность Прошлого является одновременно пророческим мифом лучшего будущего? Возврат к кастовой системе есть возврат к системе истины, оправданности и формы в высшем смысле этих понятий.

В кастах мы видим идеал общности активности, призвания, крови, наследия, законов, прав и обязанностей, точно соответствующий типам человеческого бытия, органичным проявлениям близких по духу натур. Предпосылкой такой общности служит непосредственно воля человека быть тем, кто он есть, качественная воля к реализации своей особой природы и особой судьбы, и при этом заглушаются все индивидуалистические и карьеристские поползновения — принципы любого беспорядка и любой дезорганизации. В кастах осуществляется преодоление количественной схожести, централизации и стандартизации. Касты являются базисом социальной иерархии, прямо отражающей иерархию типов бытия, ценностей и качеств, восходящих постепенно от материального к духовному, от бесформенного к обладающему формой, от коллективного к универсальному.

Древняя Индия показывает нам совершенный образец этого идеала, который также, только в различных формах, встречается и в других культурах, вплоть до культуры нашего нордическо-римского Средневековья.

И наша отправная точка не может быть никакой иной. В самом низу иерархии стоит здоровое труболюбие низших классов (шудры), не анархизированных демагогической идеологией и управляемых сведущей в товарообмене и торговле, упрощенной, за счет упрощения потребностей, хозяйственно-промышленной организацией (вайшьи). Над ними стоят кшатрии, воинственная знать, осознающая ценности и цели войны, в героизме, в славе и в триумфе которой пылает высшее оправдание всего народа. Над кшатриями стоят брахманы, солнечный род духа и мудрости, те, которые «видят» (rshi) и «могут», и их жизнь является свидетельством того, что мы не принадлежим к этой темной Земле, и что наши жизненные корни теряются в вышине, в блеске «Небес». И надо всем этим, как миф и граница, высится идеал Чакраварти, "Короля Мира", невидимого Императора, обладающего оккультной, всемогущей и безусловной силой.

НАУКА ПРОТИВ МУДРОСТИ

Подобно тому, как могущество, обезличившись и социализировавшись, стало деньгами, капиталом, так и Мудрость, обезличившись и социализировавшись, стала «рассудочностью», "рациональностью". И это второй корень европейского недуга.

Как философия, так и позитивная наука Запада являются по своей сущности социалистическими, демократическими, анти-иерархическими. Они понимают под «истинным» то, с чем каждый может согласиться, то, что каждый — так как предполагается, что все живут одинаковой жизнью и имеют одну и ту же конституцию — может признать. Так же, как политическая демократия устанавливает критерий «большинства», так и современная наука утверждает равенство и подчиняет критерию количества все принадлежащее к области качества, его нередуцируемость, его приоритет.

И не следует выдвигать новые индивидуалистические или релятивистские учения, так как сам способ их выдвижения, который с необходимостью окажется абстрактным приемом профанической философии, уже выдает то, что они основываются на демократических, безличных, коллективистских предпосылках, являющихся общими предпосылками всей этой философии. Следует идти совершенно иным путем. — Если вы не хотите впасть в заблуждение, утверждая такой Империализм, который вместо того, чтобы быть образованным посредством иерархии, будет в качестве оправдания прибегать к признанию народа, то надо в первую очередь вступить в борьбу с самими этими предпосылками. И тогда вы начнете понимать — с каким врагом вам предстоит бороться. И тогда вы начнете понимать тот ужасающий факт, что вся сегодняшняя «культура», а не только "общественный строй", является демократией. И тогда вы начнете понимать, от чего вы должны отречься, чтобы восстановить свое здоровье.

Как деньги являются реальностью безразличной по отношению к качеству индивидуума, который ими обладает, так же дело обстоит у современных людей и со «знанием». Подчиняясь воле к равенству, к анти-иерархической нетерпимости и, следовательно, к социалистическим предрассудкам, знание европейцев с необходимостью должно быть обращено к тому, в чем действительность индивидуального различия и обусловленности, активная индивидуальная дифференциация сведена к минимуму. Поэтому обычно в первую очередь апеллируют к физическому опыту, приблизительно одинаковому у всех людей постольку, поскольку они являются "человеческими животными" ("позитивистская" наука) или к миру абстракций и вербальных условностей (философия и рационализм).

Социализация знания с необходимостью привела к возникновению таких абстракций, и она создала непреодолимую пропасть между самим знанием и жизнью, между мыслью, бытием и тем, что является качеством явления и «метафизической» реальностью. И мысль на Западе, будучи сведена до инструмента, описывающего условную, наиболее внешнюю, общеколичественную и однообразную сторону материальных вещей, превратилась сейчас в созидательницу ирреальности, "наглядно представляемых" слов и пустых логических схем, даже там, где она еще не полностью растворилась в псевдо-интеллектуальном спорте. И она тем смехотворнее, чем больше в ней веры в собственную значимость.

Отсюда вся ирреальность современного духа: отделенный от жизни, человек сегодня — это только тень, мечущаяся между схемами, программами и интеллектуальными надстройками, неспособными подготовить его к реальности и к самой жизни. И в то же время он становится все более зависимым от науки, ведущей от абстракции к абстракции и являющейся рабой феноменологических законов, которые открыты, но не понятны, и которые полностью исчерпываются описанием механической поверхности и не открывают никаких духовных возможностей и не несут в себе никаких ценностей для внутреннего бытия человека.

Из-за ограничений, накладываемых на нас темой данной работы, мы не можем разобрать этот вопрос более подробно. Однако не следует думать, что он не относится к проблеме Империи: мы утверждаем, что проблема Империи является проблемой par excellence, и что, напротив, нет никакой возможности рассматривать ее самостоятельно, в отрыве от всех остальных проблем. Партикуляризм, взаимная несвязанность различных форм человеческой деятельности — здесь политика, там наука, здесь практика, там религия и т. д. — является еще одной отличительной чертой европейского упадка и несомненным симптомом полной неорганичности европейской культуры.

На знании должна основываться имперская иерархия: "Править должны знающие", как сказал Платон — и это является центральной, абсолютной, конечной точкой любого разумного порядка вещей. Но ничего не может быть смешнее, чем смешивание такого знания с технической компетенцией, «позитивной» наукой или философскими спекуляциями: оно скорее совпадает с тем, что мы назвали Мудростью, в том смысле, в котором ее понимали на классическом Западе и на Востоке. И если Мудрость есть нечто в высшей степени аристократическое, индивидуальное, реальное, субстанциальное, органичное и качественное, то знание современных «цивилизованных» людей есть нечто демократическое, социальное, универсалистское, абстрактное, нивелированное и количественное. И снова здесь два разных мира, две разные перспективы, два разных воззрения, которые абсолютно противоположны и несовместимы друг с другом.

Знать, согласно Мудрости, — это не означает просто «думать», а, напротив, это означает быть познанной вещью: жить ею, внутренне реализовывать ее. Тот, кто в действительности не знает вещи, тот не может активно преобразить в ней свое сознание. И поэтому только то, что получено непосредственно из индивидуального опыта, можно считать знанием или познанием. И современному мышлению, согласно которому все то, что испытано непосредственно самим индивидуумом, является «феноменом», "субъективным" взглядом, и которое за этим как "истинную реальность" воздвигает нечто иное, лишь "мыслимое и предполагаемое" ("вещь в себе" философов, «абсолют» профанической религии, «эфир» или «энергия» науки), противостоит мудрость абсолютной духовной позитивности, называющей реальным только то, что может быть испытано путем прямого опыта, а все остальное считающей ирреальным, абстрактным, иллюзорным.

Могут возразить, что, с этой точки зрения все знание будет органичиваться конечными, случайными, физическими вещами — в действительности так и обстоит дело, и оно должно обстоять именно так для большинства людей. Только полностью отказавшись ото всех современных «научных» псевдо-объяснений, обычные люди могут сказать о себе, что они действительно нечто знают. Но на более высоком уровне мы встречаемся с возможностью таких форм опыта, которые в корне отличаются от чувственного опыта обычных людей, которые не являются ни «данностью», ни «нормальностью», и которые достигаются только путем определенного активного процесса внутреннего преображения. Особенность таких трансцендентных опытов (символами которых у традиционного человечества являлись «Сверхмир», "область Бытия", "Семь Небес", "Огненные Сферы" и т. д.) состоит в том, что они являются непосредственными, конкретными и индивидуальными, как и сам чувственный опыт, и одновременно с этим охватывают иную реальность, нежели реальность случайной, пространственно-временной стороны бытия, к которой относится все чувственное. Выйти за эту грань бытия пытается и сама наука, чтобы ценой полного отрицания того, что действительно является знанием — т. е. индивидуальной и живой очевидности — лишь прикоснуться к иному через несостоятельные гипотезы, смутные уподобления и абстрактно разъясненные принципы.

Именно в этом смысле мы говорим о «метафизической» реальности. Но надо твердо понять, что при этом мы имеем дело с опытом и только с опытом. С точки зрения Традиции, не существует конечной реальности и абсолютной реальности, а существует только конечный способ и абсолютный способ постижения реальности, конечный взгляд и абсолютный взгляд. Вся так называемая "проблема познания" заключена внутри каждого существа. Она зависит не от «культуры», но от способности освободиться как от всего человеческого, так и от всего чувственного, рационального и эмоционального и идентифицироваться с той или иной формой «метафизического» опыта — в соответствии с иерархией, которая восходит к кульминационной точке состояния совершенного отождествления, духовного прозрения, полной сверхчувственной актуализации вещи в «Я» и «Я» в вещи; состояния внутреннего могущества в отношениии этой вещи и одновременно состояния абсолютной ясности в отношении ее внутренней природы; состояния, наличие которого на оставляет желать ничего сверх него, и в котором вся деятельность разума предоставляется излишней и бессмысленной, не говоря уже о словах.

В этом, в общих чертах, и состоит смысл той Мудрости, которая является осью метафизического учения и традиционной духовной науки (обряд инициации изначально как раз и призван был осуществлять необходимое для «знания» и метафизического «видения» преображение сознания), и традиция передачи Мудрости, хотя и по подземным артериям, сохранилась на Западе и после семитизации и падения его античной культуры.

Следует уяснить себе, что священная наука Мудрости не является профаническим «мышлением»; напротив, она является бытием, и ей нельзя научиться читая книги и обучаясь в университетах, ее нельзя передать в словах. Чтобы постичь ее, необходимо преобразиться, чтобы постичь ее необходимо суметь перейти от обычной жизни к высшей жизни. Она зависит непосредственно от качества и реальности индивидуального бытия и является его неотъемлемой привилегией и органичной частью, а отнюдь не понятием или мыслью, которые человек может взять себе в голову так, как он засовывает вещь в мешок, абсолютно не изменяясь и не перестраивая в них самого себя.

Отсюда естественный аристократизм Мудрости. Отсюда ее решительная невульгаризуемость, непередаваемость. Следующим «табу» для европейцев является собственно возможность передачи знания: они убеждены, что ментальное бытие и его словесное выражение — это одно и то же. Они не понимают, что, если и можно передать интеллектуальные абстракции, основанные на физическом опыте, который приблизительно одинаков у всех, то там, где эта одинаковость прекращается, там, где снова утверждено качественное различие, дискурсивная передача полностью теряет смысл.

Основываясь только на очевидности реального опыта, намного превосходящего опыт обычных людей, Мудрость открывает один единственный путь: посредством свободного и творческого действия достичь того уровня, на котором открывается смысл учения, чтобы через опыт узнать, что стоит за словами других, и что остается только словами. Против социализации и обезличивания знания, против демократической склонности к «вульгаризации», к сведению высшего до уровня низшего, чтобы оно стало доступно всем, не изменяя и не возвышая при этом никого, мы непримиримо выдвигаем противоположное аристократическое утверждение: иерархия должна быть и в самом знании, должно существовать много истин, отделенных друг от друга глубокими, широкими, непроходимыми бороздами, много истин, точно соответствующих качеству жизни и потенциям различных индивидуумов. Должна существовать аристократия знания, и демократическая, униформистски понимаемая «универсальность» не должна более являться критерием. Мы не можем опускаться до подобных критериев, напротив, они должны возвыситься до нас и сделаться реальными, серьезными, — в согласии с их местом в иерархии, — если они хотят принять участие в высших и метафизических формах, которые являются критерием как для них самих, так и для низших и физических уровней.

Мудрость порождает свободу, предоставляет открытое поле для действий, дает возможность дышать. В социализированном знании вместо этого всегда скрыто "ты должен", тайная, бескомпромиссная, моральная обязанность: то, что является «научной» или «философской» истиной, должно быть — постольку поскольку она истина — признано каждым. И этим полностью закрывается возможность иметь какие-либо иные мнения.

Как выражение коллективного деспотизма такое знание хочет деспотично править над всеми индивидуумами, делая их равными по отношению к нему самому. И именно на базе этого желания оно организуется, выковывает свое оружие, основывает свои доказательства, вырабатывает свои методы и поддерживает свою власть. В Мудрости, напротив, индивидуум освобожден, реинтегрирован, возвращен самому себе. Он имеет свою истину, являющуюся точным и глубоким выражением его жизни, с помощью которой эта жизнь познается и выражается особым, присущим лишь этому индивидууму образом, причем, все другие различные образы этого познания и выражения отнюдь не исключают и не противоречат его собственному. Все они возможны при дифференциации, на которой покоится иерархия Мудрости.

И этим сказано достаточно по поводу второго корня европейского недуга и пути избавления от него. Уже из этих замечаний становится ясным, почему "править должны знающие". В области Мудрости иерархия знания связана с иерархией силы и превосходства индивидуумов. Знание есть Бытие, Бытие есть возможность, могущество, почему оно и несет в себе спонтанно достоинство Империи. Это и есть основание традиционной идеи "Царствия Божьего".

И этому противостоит, повторим еще раз, вся Европа со своим столетним наследием и организацией: всему этому противостоит, как мы уже сказали, мир профессоров, «интеллектуалов», слепых провидцев, «образованный», академический мир университетов, который в своих нелепых притязаниях на знание и дух только показывает до какой степени может дойти упадок и абстрагирование современного человека.

Наши рекомендации