Горячая приверженность (partisanship) и восприятие
Исследования Эша убедили большинство социальных психологов в том, что субъективной интерпретацией можно при желании манипулировать и что подобные манипуляции могут оказывать глубокое влияние на суждения людей. Несколькими годами позже классическое исследование Альберта Хэсторфа и Хедли Кэнтрила (Albert Hastorf, Hadley Cantril, 1954) показало, что аналогичное влияние могут оказывать и мотивы людей.
В ходе этого исследования футбольным болельщикам из Дартмута и Принстона показывали один и тот же фильм об особенно жестком футбольном матче между командами соответствующих университетов. Вопреки тому что объективный стимул оставался неизменным, оценки увиденного сторонниками соперничающих команд заставляли думать, что они посмотрели две разные игры. Болельщики Принстона усмотрели в показанной им записи продолжение саги о зверствах футболистов из Дартмута, прерываемых редкими актами возмездия со стороны игроков команды Принстона. Фанаты же Дартмута увидели грубые провокации футболистов Принстона, на которые игроки из Дартмута время от времени сдержанно реагировали. Формулируя их впечатление в двух словах, можно сказать, что представители каждой из сторон наблюдали борьбу, в которой свои выступали в роли «хороших», а их противники — в роли «плохих парней». И каждая из сторон полагала, что эта «истина» должна быть очевидна любому объективному наблюдателю происходящего.
Через тридцать лет после классического исследования Хэстор-фа и Кэнтрила расхождение в интерпретации между противостоящими друг другу приверженцами разных точек зрения вновь стало темой исследования, предпринятого на этот раз Липпером и Россом и их коллегами. Лорд, Липпер и Росс (Lord, Lepper & Ross, 1979; см. также Nisbett & Ross, 1980; Ross & Lepper, 1980) показали, что две противостоящие друг другу группы приверженцев реагируют на один и тот же набор смешанных и неопределенных данных усилением и большей поляризацией своих убеждений.
Исследователи заключили, что данный эффект поляризации имел место потому, что обе группы проявили склонность воспринимать информацию, подкрепляющую их собственную позицию, некритично, в то время как другие сведения — в равной степени обоснованные, но противоречащие их позиции, — они рассматривали весьма критически и скрупулезно.
Таким же образом сторонники, равно как и противники смертной казни, которых попросили ознакомиться с перечнем преподнесенных вперемешку фактов о роли смертной казни как средства удержать людей от преступлений, разошлись, будучи еще более уверенными в правоте своих взглядов. Обе стороны пользовались предоставленными свидетельствами для обоснования собственной позиции, без труда находя погрешности в доказательствах, приводимых в подкрепление противоположной точки зрения.
Опираясь на эти результаты, Баллон, Росс и Липпер (Vallone, Ross & Lepper, 1985) рассудили, что реакция приверженцев той или иной точки зрения на мнение третьих лиц, предлагающих свои оценки или даже обобщающие сообщения по любым относящимся к дискуссии фактам, должна испытывать влияние аналогичной тенденциозности. Приверженцы, в частности, должны воспринимать даже максимально объективные или взвешенные оценки (а заодно и тех, кто их предлагает) как необоснованно тенденциозные и враждебные.
Эта гипотеза об эффекте «враждебности средств массовой коммуникации» родилась из исследований, предметом которых были реакции людей на освещение средствами массовой информации президентских выборов 1980 и 1984 гг., а также резни гражданского населения в ливанских лагерях беженцев в 1982 г. Особенно убедительными были данные последнего исследования, рассматривавшего реакцию как проарабски, так и произраильски настроенных зрителей на видеозаписи программ новостей. В оценках, представлявшихся двумя противостоящими друг другу группами, не наблюдалось, по существу, никаких совпадений ни по одному из показателей. Как проарабски, так и произраильски настроенные зрители были убеждены, что средства массовой коммуникации отдают предпочтение противоположной стороне, а их собственная сторона освещается несправедливо, и что подобная тенденциозность при передаче фактов отражает личные и идеологические интересы лиц, ответственных за телевизионные программы.
Интересно, что в ходе описываемого исследования между участниками противоположных групп неожиданно для исследователей обнаружилось одно разногласие (которое, однако, можно было предвидеть, основываясь на данных более раннего классического эксперимента Хэсторфа и Кэнтрила). Две противостоящие группы зрителей не просто были несогласны по поводу тона и акцента сообщений, касающихся современных фактов и длительной истории дискутируемого вопроса. Несогласие между ними возникало и по поводу того, что они на самом деле видели.
Так, и проарабски и произраильски настроенные зрители, просмотрев одну и ту же тридцатиминутную видеозапись, заявили, что при освещении действий противоположной стороны (в отличие от освещения действий их собственной) было использовано большее число фактов и ссылок, выставляющих ее в благоприятном свете, а негативной информации было меньше. Участники обеих групп полагали также, что общий тон, акценты и содержание видеозаписей были таковы, что подводили нейтрально настроенного зрителя к изменению его отношения в сторону большей благосклонности к противоположной группе и большей враждебности к их собственной.
Задавая вопросы и выслушивая комментарии этих испытуемых, нельзя было не усомниться в том, что они действительно смотрели одну и ту же телепрограмму (не говоря уже о том, что они наблюдали одну и ту же историю Ближнего Востока!); точно так же как интервью испытуемых Хэсторфа и Кэнтрила заставляют усомниться в том, видели ли они одну и ту же игру.
Принципиальная схема, использованная при анализе того, как предвзятые приверженцы оценивают телевизионные новости, может быть применена и для анализа того, как они оценивают предлагаемые ими планы решения проблем, освещаемых средствами массовой коммуникации. Вообразите себе, каким образом проарабски и произраильски настроенные зрители — участники исследования, посвященного враждебности средств массовой коммуникации, оценили бы усилия некоей «незаинтересованной» группы, пытающейся найти виновных, призывающей покарать их или предлагающей меры по предотвращению подобных трагедий в будущем. Лучше все-таки сосредоточиться не на том, как они реагировали бы на инициативы, исходящие от третьих лиц, а на их реакции на предложения противоположной стороны. Любое предложение, которое будет казаться выдвигающей его группе отвечающим общим интересам или ожиданиям, в глазах представителей группы, получающей предложение, будет выглядеть невыгодным и служащим интересам противной стороны. Это будет происходить потому, что обе стороны будут склонны расходиться в своем понимании «справедливости» (в свете существующих между ними расхождений во взглядах на историю проблемы и ее важнейшие аспекты), а также по причине склонности и тех, и других интерпретировать отдельные термины и общий смысл предложения различным образом.
В процессе субъективной интерпретации имеется, однако, еще одна тенденциозность, вступающая в игру в процессе двусторонних переговоров и создающая дополнительное препятствие на пути разрешения конфликта. Дело в том, что сам по себе факт выдвижения некоего предложения может снизить его привлекательность и, возможно, даже изменить его смысл в глазах адресата.
Серия исследований, предпринятых Стиллинджер, Эпельбау-мом, Келтнером и Россом (Stillinger, Epelbaum, Keitner & Ross, 1989), была посвящена как раз проверке гипотезы об этом явлении, получившем название «реактивного обесценивания». В одном из этих исследований был использован конфликт между администрацией Стэнфордского университета и различными группами студентов, требовавшими, чтобы университет отказался от всякого финансового участия в американских компаниях, ведущих дела в Южной Африке. Конкретным предметом изучения в данном исследовании была реакция студентов на разнообразные компромиссные предложения, осуществление которых не подразумевало бы полного отказа от инвестиций, но вместе с тем позволяло бы продемонстрировать, что университет выступает против расистской политики апартеида, проводимой южноафриканским режимом.
Два таких компромиссных предложения представляли особый интерес. Одно из них состояло в том, что университет должен был немедленно отказаться от акций компаний, которые были непосредственно связаны с южноафриканскими вооруженными силами, полицией или проводили политику апартеида в отношении своих сотрудников. (Назовем это «частичным» изъятием средств.)
Альтернативой ему было предложение установить двухгодичный срок, в течение которого в системе апартеида должны были произойти коренные преобразования. Если бы этого не произошло по истечении упомянутого срока, университет полностью изымал бы свои средства из соответствующих компаний. (Иначе говоря, данное предложение состояло в установлении «крайнего срока».)
Когда студентам сообщали о том, что руководство университета рассматривает оба упомянутых предложения наряду со многими другими, студенты оценивали их как примерно одинаково значимые и удовлетворительные. Однако когда им давалось понять, что руководство вот-вот ратифицирует один из этих компромиссных вариантов, феномен реактивного обесценивания давал о себе знать со всей очевидностью. Как только всем становилось ясно, что руководство готово привести в действие план частичного изъятия средств, явное большинство студентов стали оценивать данную уступку как менее значимую и удовлетворительную по сравнению с отвергнутой альтернативой, состоявшей в установлении крайнего срока. И наоборот, когда студентам сообщали, что руководство вскоре выступит с планом, предполагающим установление крайнего срока, все то же явное большинство начинало оценивать его как менее значимый и удовлетворительный, по сравнению с планом немедленного, хотя и частичного изъятия средств.
Последняя глава в историю этого исследования была вписана несколько месяцев спустя, когда руководство университета решило наконец предпринять определенные действия против апартеида, одобрив вариант, весьма похожий (но кое в чем более обширный) на вариант частичного изъятия средств, который планировался в ходе исследования, проведенного ранее. Случилось так, что подробности этого варианта стали известны исследователям раньше, чем они были обнародованы. Поэтому им удалось зарегистрировать оценки, даваемые студентами этим действиям, дважды: сначала — до обнародования плана, когда о нем можно было говорить лишь как об одной из нескольких гипотетических возможностей, а затем — после публичного объявления, когда план уже не относился к разряду гипотез. Как и предполагалось, при втором обследовании студенческий рейтинг этого плана значительно снизился по сравнению с первым. Сторонники крайних мер вновь подвергли его уничтожающей критике как «символический», а также «чересчур урезанный и запоздалый».
На примере этих исследований мы можем наблюдать первую стадию процесса, который вполне может способствовать нагнетанию недоверия и непонимания в процессе поиска договоренностей (Ross & Stillinger, 1991). Сторона, предлагающая компромиссные предложения, обречена столкнуться с разочарованием, когда ее инициативы встречают холодный прием, а предлагаемые ею уступки отметаются как ничего не значащие или даже служащие ее собственным интересам. В свою очередь сторона, проявляющая подобную холодность, наверняка будет столь же опечалена, выслушивая в ответ обвинения в отсутствии позитивного подхода. При этом обе стороны будут не в состоянии осознать то, в какой мере реакция противоположной стороны на самом деле является реакцией на предложение, субъективно отличное и решительно менее привлекательное, чем то, которое было сделано.