Николай Рерих Владимиру Шибаеву

6-XI-39

Добрейший Владимир Анатольевич!

В письме Вашем от 4-го сего ноября Вы спрашиваете о подробностях возможного продолжения Вашей секретарской работы. К сожалению, то, что Вы высказали во время Вашего последнего с нами разговора, что мы эксплуатировали Вас и вообще хотели бы, чтобы все работали на нас даром, и все те недопустимые выражения, которые, к нашему великому изумлению, Вы допустили в отношении Елены Ивановны и меня, предрешили невозможность дальнейшего сотрудничества, как Вы, видимо, и сами это понимаете.

Также Вы сообщили нам, что Ваша помолвка остаётся в полной силе, но невеста Ваша так невзлюбила Индию, что более не вернётся в эту страну. Таким образом, это её решение накладывает на Вас, как мы это понимаем, обязательство найти ту страну, которая бы ей полюбилась, и мы в деле Вашей женитьбы никоим образом не желаем быть каким-либо затруднением. Потому мы вполне идём Вам навстречу в выборе Вами новых планов жизни, тем более что в нынешнее экстраординарное мировое положение и при особо затруднённом финансовом вопросе ни мы и никто вообще не может давать гарантий за будущее. Потому, например, если бы Вы решили избрать новую страну, которая более отвечала бы Вашей невесте, мы готовы оплатить Ваш личный билет до места, Вами избранного.

Мы знаем, что нет обычая оплачивать содержание во время отпусков частных служащих, и Вам был дан по Вашему желанию трёхмесячный отпуск с сохранением жалованья. Что же касается до разницы в десять дней от 1 октября до 11 октября, т. е. до дня Вашего отъезда в отпуск, то эта разница зачислилась бы в Ваше январское жалованье. Но так как Вы желаете теперь же получить эту разницу, то мы препровождаем её Вам при настоящем письме, что и будьте добры подтвердить.

Конечно, и вопрос о Фламме, которая, вследствие военных обстоятельств, прервалась, должен быть решён незамедлительно и денежный остаток и остающиеся №№ журналов должны быть отосланы президенту «Фламмы» Джину Фосдику на его усмотрение. Мы ожидаем Вас в любой день после двенадцати часов, чтобы привести всё в порядок.

Всего доброго.

Н.Р.

_______

Рихард Рудзитис Елене Рерих

3 дек. 1939г.

Дорогая Елена Ивановна!

Великую радость мне принесло Ваше письмо от 9. XI. Сердечное спасибо также за карточку от 19.X. Читал я также письмо Юрия Николаевича. Так радостно, что переписка, хотя и замедлилась, всё же может продолжаться. Глубоко тронуло нас Вами переживаемое. Если Владимир Анатольевич, при теперешнем своём настроении, едет в Ригу, то и нам предстоит немалая задача и ответственность. Понятно, будем относиться деликатно, но осмотрительно. Большое спасибо за подробную информацию. Но скорее надо полагать, что он не направится сюда. Притом К О.Банковский уже писал ему, что его ждёт здесь налог за просроченный паспорт, с 1928 г. (около Ls 800). Если же он приедет, то могут возникнуть две проблемы: в нашем ведении (в магазине) имеются ещё его комиссионные книги (Пути Благословения, Листы Сада Марии, Селиванова и пр.), являются ли они его собственностью или отчасти и Вашей, брал ли он книги на комиссию от Г. Гребенщикова и пр.? Иван Георгиевич говорит, что у него, как представителя Алатаса, имеется ещё старое требование к Владимиру Анатольевичу (около Ls 1500?). Далее, я получил когда-то через г-жу Кезберг его архив из сейфа. Там и письма Н.К., и его переписка, какие-то дневники и пр. Другую часть, вместе с книгами В.А., я получил от хозяйки квартиры г-жи Кезберг. Тут была и копия какого-то договора акционерного общества «Bel». Понятно, Вашу архивную собственность не вернём ему: как-нибудь уж сохраним. Далее, его собственностью считаются и две картины Н.К. – Альпы (этюд) и Цзон-ка-па и два рисунка Святослава Николаевича – Портрет Н.К. и Тибетец.

Как я уже предвидел, я только что узнал, что родители Владимира Анатольевича – как ни странно это звучит – «репатриировались», т. е. уехали в Германию. Мать его немка, и отец поехал вместе с нею на новую родину. Мы думали, как помочь им, и этим летом Мисинь дал отцу работу на своей службе, в деревне – надзор над стройкой одного училища, работа, по словам Мисиня, была лёгкая, жалованье тоже довольно хорошее, но через месяц А. Шибаев отказался, жаловался на труд, потребовал почти вдвое большее жалованье и пр. Мисинь даже одолжил ему известную сумму денег, так они расстались. Я хотел Вам телеграфировать, но, без сомнения, родители уже известили своего сына, потому маловероятно, чтобы В.А. ехал сюда. Из Латвии уже уехали 44 тысячи немцев, среди них были и некоторые латыши и русские. Сами они не сознают, куда они едут. Также из Общества уехали семь членов, включая чету Иогансон, которые хотя и считались членами, но Общество уже три года не посещали. Среди молодых были и устремлённые члены, особенно жаль Гофмейстера, который хотя и был несколько наивен в своей сердечности (его восхищение Тигерстедтом!), но был огненный человек и чистое сердце. Он, без сомнения, и соберёт там всех друзей Учения. У нас он в руководстве помогал г-же О.Н.Крауклис. Но и с ним дело странное: сам он полудатчанин, полурусский, но едет туда, чтобы искупить свою карму, сознательно жертвенным путём, потому мы не могли его удержать. Далее, в Берлине уже проживают два друга Учения – г-жа Кезберг и М.[177]

Всеми силами стараюсь сохранить от приближения армагеддонской волны и Общество. Особенно теперь, когда динамика времени достигла своего апогея, когда кругозор открывается столь необъятный, когда приступаем к строительству Нового Мира. За эти три месяца и мы немало прочувствовали и пережили. Вполне сознаю, что лишь из единения каждый росток может получить свою незыблемую силу. Девизом хотелось бы поставить Ваш совет: «Храните в сердце мужество и самое крепкое доверие». Да, именно члены общины должны быть также и взаимно связаны самыми священными узами доверия. К нуклеусу присоединилась и Екатерина Яковлевна, и я особенно рад ей, так как она стопроцентно человек Учения и её советы мне самые близкие. Клементия Станиславовича не желаем часто волновать вопросами, хотя и его совет иногда необходим. Но всё же нельзя оградиться и от других старших, как это оба моих друга[178] желают, чтобы старшие группы не превратились лишь в заседания для теоретического изучения Живой Этики. Надо ввести и других постепенно во весь простор действительности, надо расширять сознание всего Общества. Так, мои друзья решительно настаивали, чтобы, например, о Книге даже старшие узнали лишь пост фактум. Но время меняется. И моё мнение, что священное дело, где выступает всё Общество, требует оповещения и опоры и других старших сотрудников. Можно представить, какая последовала бы обида! Потому и передали и беседовали об издании. Порою непонятно и даже мучительно, почему мои друзья привыкли относиться к некоторым членам правления пренебрежительно. Понятно, это чувствуется и может создать атмосферу недоверия. Ведь нет среди нас людей второстепенных, все мы братья и каждый должен исполнить свою ответственную обязанность наилучшим образом и по широте своего сознания. Например, сколько раз я слышал о К.О.Валковском: да он ничего не в состоянии понять. Но как я, так и Екатерина Яковлевна убедились, что его недостаток лишь в том, что он мыслит слишком медленно и осмотрительно, что получил меньше образования, но в общем понимает кругозор, хотя порою более индивидуально. Но в этом смысле оба наших друга, Г.Ф.Лукин и И.Г.Блюменталь, напротив, в своём направлении порою мыслят «слишком быстро», иногда забегают вперёд и устраивают даже «post faktum'bi», начиная с юпатовской поездки в Таллин, иногда и теперь, и это тоже порою является трудностью. Понимаю, что здесь, по отношению к К.О., выказывается также разница темпераментов. Далее, что получится, если нечто будет строиться лишь рядом с Обществом? Корень всего, даже самого внешнего, культурного строительства не должен ли зиждиться в единении и в духе Учения, хотя надо считаться и с сознаниями и условиями. Но знаю горение моих друзей, что они не забывают и Учение, понимаю также их особые условия. И я всегда искренне радовался большому огню моего друга в его великом деле, всегда ценил его за незаменимость и старался по возможности не прекословить ему и даже уступать, чтобы не ослабить его пыл и не повредить культурному делу, особенно когда увидел, что некоторые мои соображения приносят ему огорчение. Так было и в связи с изданием. Я полагал, что истинные друзья в состоянии спокойно разобрать и принять во внимание любое соображение. Но он мне теперь признался, что из-за своей болезни он даже чисто физически не может перенести противоречия... Он, можно сказать, занимает индивидуальное положение в Обществе. В группу приходит сравнительно нечасто, по болезненности или другим причинам. Я советовал ему познакомиться с большим числом членов. Он во многих видит ханжество. Он человек не теории, но практики – культурной деятельности, и по этой причине он принесёт ещё неоценимые услуги. Не знаю, почему посланный Вам устав Общества он считал столь возвышенным и почти недосягаемым, но здесь ведь изложены лишь самые популярные основы Этики. Из всех книг он больше любит Общину. Так он, как и Гаральд, уходит всецело в свою деятельность. Моей же обязанностью при этом остаётся сохранить единение в Обществе, устранить сомнения и конфликты, даже и в связи со старшими. Потому моя просьба, чтобы друзья помогали согласовать и сознание Общества с динамикой времени. Внутренняя жизнь, в конце концов, ведь должна согласоваться с внешней. Потому я в последнее время и выступал с некоторыми рефератами об Учении как отражении реальности и на всех четвергах старался соблюсти по возможности этот дух.

Далее, кабы и Гаральд больше думал о своих нервах. Прекрасен он при энтузиазме, мил в широко культурных мечтаниях, но при его раздражении – даже сутки чувствую усталость. Кабы он прислушивался к мнению и своего собеседника, терпел даже неприятное! О своей боли и Е.Я. писала Вам. Простите, что пишу Вам об этом.

Я много раздумывал о месте в Вашем письме от 1.Х.37 г. – что «нужно всех щадить и избегать волнующих, вернее, раздражающих вопросов. Я крайне осторожно касаюсь каких-либо слабых сторон моих корреспондентов и избегаю, за редким исключением, так называемых личных наставлений. Люди сейчас стали особенно чувствительны, и потому не только малейшее неодобрение их проявлений или действий, но даже простой совет, если он не отвечает их желанию, вызывает обиду. Для яркого воздействия нужно личное присутствие». Но приходилось убеждаться, что и личные советы иногда ни к чему не приводили, особенно в связи с той или иной ошибкой, или оплошностью, или даже сознательно недостойным проступком со стороны членов. Да, в это время кульминации Армагеддона иные стали столь чувствительны, так скоро огорчаются, что приходится с каждым обращаться «по сознанию». Но если с людьми Учения нельзя говорить как с самим собою, то с кем же тогда? Ещё вчера я задал себе вопрос: принесли ли пользу наши многочисленные интимные заседания о самодисциплине? Кабы скорее в самих себе видели нарушение дисциплины, чем в других. Но понимаю, что никому теперь не легко, даже можно сказать – всем так или иначе трудно. У кого же нет своей боли? Так, я мог бы многое рассказать хотя бы из жизни каждого из старших членов. Понимаю все неприятности Гаральда в его личной жизни, также в денежном вопросе, с постройкой дома, также в связи с долгом за монографию. И.Г. из-за болезни печени собирается в конце месяца отправиться в санаторий. Александр Иванович выстроил новый дом, сильно задолжал, но в связи с «репатриацией» квартиранты ушли, он не в состоянии больше платить и пр. Так и другие члены или болеют, или у кого-то дома больной, или – семейная трагедия и т. д. Слышу порою жалобу о тоске и непереносимой тяжести на сердце. Но такова теперь вся жизнь. Указываю, – как другие народы страдают, мы ведь счастливы, тоска пройдёт. Потому я уверен, что если в Обществе и являются диссонансы, то это случайные тени, которые должны исчезнуть.

Много также думал о «мере сердца» (Сердце, § 573). Где то самое точное мерило, которое могло бы дать тотчас же самое правильное решение? Понятно – накопленное чувствознание и Иеровдохновение. Но, для того чтобы знать, у кого чувствознания больше и у кого суждение правильнее, для того также надо обладать истинным чувствознанием.

Теперь относительно издаваемой Книги, которой всё время живём и горим, радуемся и печалуемся. У нас теперь с другом самое тесное сотрудничество. Немало затруднений приходилось разрешать почти ежедневно. Всё же вначале дело шло не так, как я мечтал. Я был очень благодарен другу за его инициативу, лишь поощрял её, но, зная его малоопытность в издании, я не мог не просить о сотрудничестве во всех подробностях. Особенно когда увидел, что на двух коротких заседаниях так спешили, что не был выработан даже план, когда были заказаны статьи у нескольких лиц, которым потом пришлось отказать, и пр. Ведь в таком священном деле, где выступает всё Общество, лучшую меру можно выявить именно сообща. Я потом предложил расширить сборник, введя сюда художественное сотрудничество всех четырёх стран, поместить также Ваше письмо о Мысли и соответствующие репродукции. Теперь о случае с Александром Ивановичем. Меня поразило, что мой друг заказал также у него статью о мысли, хотя раньше говорил, что его участие нежелательно из-за того, что А.И. когда-то обратился к кому-то из советского полпредства с предложением распространить его книги. И когда раз на интимном заседании Иван Георгиевич, разгорячившись, стал упрекать А.И. по поводу его обращения и пр., последовал конфликт. А.И. написал ему самое резкое письмо, основанное на недоразумении, но и на огорчении. Понятно, А.И. когда-то совершил ошибку и это, как Ивану Георгиевичу казалось, может быть, мешало и книжным делам, но лучше было бы поговорить наедине. На мой совет немедленно пойти к А.И. и объясниться, так как все недоразумения, которые часто вытекают из недоговорённости и невежества, надо тотчас же ликвидировать (§171 из Общины), И.Г. ответил, что считает невозможным вообще на такое письмо ответить, особенно если один из самых старших членов так относится. И именно в день получения письма мне пришлось самому поехать к Ивану Георгиевичу, чтобы выяснить одно недоразумение, у нас было достигнуто полное взаимопонимание, и я очень просил его, если он что-либо не понимает в моих словах или мнении, пожертвовать часом и немедленно сообщить мне и быть всегда искренним. Также пока не удалось ликвидировать и другой конфликт – между четой Мисинь и Гаральдом Феликсовичем. Всё же не верю, чтобы метод, на который я не раз указывал в Обществе, – что смирением и великодушием можно устранить любой конфликт, если во взаимоотношения кладётся кристалл сердечности, – потерпел неудачу. Как я уже писал, это эпизоды случайные, которые со временем получат исцеление. Ибо знаю добродушие сердца моих сотрудников. Я запоздал со своим письмом к Вам, ибо передал здесь несколько трудных мыслей. И знаю, что когда мы подошли к решающим событиям, нет времени заниматься мелкими явлениями, что нужно направить «мысли на самое главное и оставить все мелкие действия», что именно теперь нужно самое широкое содружество и единодушие и сотрудничество. Но ради успешности дела и утверждения в единении хотелось бы знать и Ваше мнение и совет.

Положение Клементия Станиславовича, можно сказать, несколько ухудшилось. Хотя кровотечение прошло, но боли усилились. Даже его мысль порою насыщена этим страданием, хотя он мыслит чётко и держится мужественно! Ему трудно также в его семье, приходится постоянно успокаивать домашние неурядицы и т. д. Я ему советовал найти возможность жить отдельно от семьи, возможно, что он переедет в Межапарк, зелёный район Риги.

Пока кончаю письмо. Шлю свои преданные мысли и пожелания Вами Н.К.

Искренне Ваш,

P.P.

9 дек. 1939г.

Спасибо за письмо Н.К. от 17 ноября: в пути тоже было всего две недели.

Хочу Вам передать о следующем случае. В Риге существует группа «автоматических писателей» – из них два художника, один учитель и студентка, все образованные и устремлённые люди. Руководит ими художник Ап[ситис]. Сначала он три года занимался спиритизмом, порою чувствовал, что занимается тёмным делом, наконец им овладел ужас и он боялся одержания, пока после молитвенного обращения к Богу не получил спокойствия. В конце концов после непреклонного искания получил дар автоматического писания, которым занимается уже 4 года под руководством светлого гуру. Удивительно то, что это руководство его истинно преобразило: вначале у него не было никаких духовных интересов, даже понятия не имел о восточных проблемах, теперь через письма своего гуру получил незыблемую веру в перевоплощение, карму, Белое Братство и пр. Тот предостерегал его также от хатха-йоги и других механических упражнений. Также указал быть осторожным с духами, ибо тёмные духи иногда прикидываются светлыми. Ап[ситис] уверяет, что он достиг теперь дисциплины мышления и чувств. Он был у меня, рассказал о своей жизни и показал свои писания и символические рисунки. В письмах постоянный лейтмотив: будь добр, делай добро, люби и служи Богу и пр., популярно, но светло. Интересно то, что его дух под конец советовал обращаться к новому Учению – к г-же Ренкуль и ко мне за некоторыми знаниями. Ап[ситис]у было указано остаться при своей вере, но уважать и новое Знание. Перед свиданием с ним я прочёл всё из Писем о медиумизме и был с ним осторожен. Во время беседы даже рассказал ему по его просьбе (конечно, осторожно) наше мнение о медиумизме. При уходе он впал в полутранс и «дух заговорил через него». И дух обратился ко мне в таком роде: «Всё, что ты утверждаешь относительно медиумизма и автоматического письма, верно, но лишь для тех, кто это делает из-за материальных благ. Но в данном случае, того, кто всеми силами духа, всем сердцем, всей любовью служит Богу и людям, – того мы, духи, направляем ко благу. Теперь, когда тьма так напряжена, когда эволюция так ускоряется, всем светлым духам надо объединиться. И тебя очень прошу, не покинь А. одного, дари ему своё доверие, которое он вполне заслужил, ибо он идёт путями правды и истины». При этом я почувствовал очень сильные, даже чисто физические токи и на другой день чувствовал свою голову как разбитую. После этого уже месяц как с ним не встречался. Понятно, в Общество его пока не допущу. Но так как у его группы сильное желание учиться, то г-жа Ренкуль недавно занялась с ними чтением Живой Этики у себя дома. Понятно, медиумизм они отбросят, когда дорастут до осознания всей вредности его. Как-нибудь помочь им надо, но к теперешней их батарее надо подходить очень осторожно. У них несколько раз бывал и Александр Иванович, раз даже Евгений Александрович.

Мы решили в магазине продавать всем Письма и Листы Сада Марии с введением. Уже наступает сороковой год.

Осенний номер женевского Вестника говорит об уходе дочери Е.Ф.Писаревой.

Единственные письма теперь получаю с Востока.

_______