Рение в жизнь «буквы закона». Особую пикантность ситуа- ции придает тот факт, что совсем недавно адепты правового государства подвергли уничтожающей критике волюнтаризм

«социалистического судопроизводства», при котором судьи руководствуются не буквой закона, а «своим социалистичес- ким правосознанием».

И вдруг, оказывается, постсоветские строители правово- го государства пустились в такой произвол, по сравнению с которым комиссарское правотворчество кажется пределом немецкого педантизма. Ни в основном законе, ни в Уголов- ном кодексе практически нет таких статей, которые поддава- лись бы однозначной интерпретации и не содержали наме- ренных пробелов, отдающих практику на откуп подкуплен- ной «герменевтике». Скажут, при чем здесь философия постмодерна, когда речь идет о нечистых намерениях власт- ных элит, умышленно создающих лакуны в праве для своих теневых практик? Однако здесь находит подтверждение ос- новная презумпция постструктурализма: любой феномен эм- пирического опыта проявляется в контексте культуры. И те- невые практики и поблажки им со стороны судопроизводст- ва встречались всегда, но одно дело, когда все это не имеет культурной санкции, не находит себе алиби в господству- ющих текстах культуры, другое — когда это алиби прямо вы- текает из насаждаемой сверху «постмодернистской чувстви- тельности».

Упразднение такого «референта», как избиратель, и пре- вращение политических практик в независимый текст, кото- рый создают профессионалы от политики, прослеживается на всех уровнях.

О какой «репрезентативной» (представительской) функ- ции политики может идти речь, если получившие скандаль- ную известность столичные деятели, не имеющие никаких шансов быть избранными на месте, избираются в Чукотском национальном округе или в Карачаево-Черкессии, где они до того никогда не бывали. Ясно, что в этом случае мы имеем дело не с политикой в ее представительской функции, при- званной отражать опыт, чаяния и интересы избирателей, а с

Искушение глобализмом 211

Политикой как «текстом», творимым профессионалами в их собственных целях.

В этих условиях теряется основная смысловая и юриди- ческая дихотомия политики, связанная с делением на поли- тическое большинство и политическое меньшинство. Мы видим, как партия власти, не имеющая никаких шансов за- воевать поддержку большинства и тем самым легитимно подтвердить свои полномочия, начинает хитроумно дро- биться на массу якобы самостоятельных партий и групп, многим из которых поручается роль «оппозиционеров». По- сле того как эти оппозиционеры проходят в Думу, делегируе- мые избирателями именно в качестве оппозиционеров, они затем заявляют, что поддерживают партию власти и ее кан- дидата в президенты. Можно ли при этом говорить о воле из- бирателя и представительских функциях политики? Нет, здесь мы имеем дело с производством заранее заданного ре- зультата, который достигается за счет последовательной «де- конструкции» всего однозначно интерпретируемого и на- саждением многозначности, амбивалентности — «игры смы- слов», в которой профессионалы неизбежно обставят «великого дилетанта» демократической классики — избирателя.

Нельзя смешивать постмодернистскую «игру» с процеду- рами рационального демократического выбора. Рациональ- ный выбор всегда осуществляется в терминах двузначной ло- гики, где действуют основополагающие законы тождества, противоречия, исключительного третьего. Постмодернист- ские игры разрушают рационалистический дискурс, вводя мефистофельски подмигивающее «третье», которому в нор- мальной логике нет места. Постструктуралистский мэтр Ж. Деррида заявляет о разрушении рационалистической матрицы культуры, в которой оппозиции и дилеммы носят однозначный характер. В культурной матрице постмодерна имеет место «бесконечная игра» противоположных терми- нов: сознательное/бессознательное, бытие/небытие, озна- чаемое/ означающее, правда/вымысел, прекрасное/безоб- разное, сущность/кажимость и т. п. Мало того, что постмо- дернизм постулирует неуловимое взаимопроникновение этих терминов, бесконечно «пятнающих» друг друга. Он не-

А. С. Панарин

изменно склоняется на «левую», мефистофельскую сторону, ее «рафинированную многозначность» против «правого» ряда морали и культуры. Иными словами, отрицательным понятиям, означающим «бессознательное», «небытие», «вы- мысел», «безобразное», «кажимость» отдается явное предпо- чтение. В них, как нас пытаются уверить, больше содержа- тельного плюрализма, рафинированной многозначности и даже терпимости, чем в фундаменталистской однозначности того, что олицетворяет истину и правоту. Иными словами, порок не только имеет перед добродетелью преимущества многомерности, но даже и преимущества плюралистической терпимости («живи и жить давай другим»). А самое главное, порок гораздо более приспособлен к стратегическим играм и игровым ситуациям нашей греховной современности, чем добродетель с ее жесткой двузначной логикой.

Читателю, еще помнящему университеты марксизма-ле- нинизма и «Краткий курс ВКП(б)», это должно что-то напо- минать. Я уточню: это поразительно напоминает марксист- ско-ленинскую диалектику, благодаря которой большевики победили обремененных «формальной логикой» буржуазных демократов. Те ведь то же уповали и на победу здравого хо- зяйственного смысла, и на электоральное большинство, от- давшее им предпочтение на выборах в Учредительное собра- ние. Словом, старые российские демократы слишком полага- лись на объективную действительность, на интересы массового избирателя и на другие естественноисторические сущности и субстанции. Большевики же первыми открыли для себя, что политика не отражает действительности, а творит ее, подме- няя естественное изобретенным, навязанным, манипулируе- мым. Известное «политическое хулиганство» большевизма, не считающееся с правилами политической благопристой- ности, с высоты новейшего постсоветского опыта можно оценить как предтечу постмодернистских игр с действитель- ностью, направленных на подмену обозначаемого обознача- ющим, реальности — знаком. В результате большевистского эксперимента рабочие получили знаки господствующего класса, крестьяне — знаки землепользования, все населе- ние — знаки социалистической демократии. Несмотря на

Искушение глобализмом 213

всю ущербность большевиков в качестве местечковых горло- панов и люмпен-интеллигентских недоучек, они были по своей конституции сложнее буржуазных демократов, ибо удерживали в своем сознании сразу два ряда несходящихся терминов: демократию (которой они демагогически клялись) и ее отрицание, власть Советов и отрицающую ее реальную власть партии, словоохотливую публичность и «молчачивую» гебистскую закулису, розничную торговлю и спецраспреде- литель и т. п. Эти «диалектические игры» с действительнос- тью родили тип политического теневика, деятеля с двойным дном, амбивалентного трибуна, бдительно следящего за тем, чтобы его ложно экзальтированная речь не отражала реаль- ную действительность, а педантично подменяла действи- тельное долженствующим быть. Сравните большевистского трибуна, как «экзальтированного педанта», «держащего в уме» как раз то, что ни в коем случае не подлежит огласке, со старым романтическим оратором, выговаривающим только то, что он в самом деле чувствует, и вы поймете мефисто- фельскую сложность большевистского типа, давшую ему ре- шающие преимущества в политической борьбе.

Те, кто сегодня приписывает большевизму традициона- листские корни, уводящие якобы в глубь общинного архети- па, либо ничего не смыслят в большевистской «диалектике», либо прячут какие-то концы в воду.

Постсоветская политическая элита потому-то с такой легкостью освоила уроки постмодерна, что ее прежний опыт в качестве партии авгуров, перемигивающихся за спиной народа, вполне к этому подготовил. Достаточно было пре- одолеть рецидивы натуралистической метафизики, проявля- ющейся в таких категориях «истмата», как базисно-надстро- ечный детерминизм, первичные (базисные) потребности, классовый интерес и т. п., — и постмодернистский перево- рот был обеспечен. Волюнтаристские практики большевизма то и дело сталкивались с натуралистическими «пережитка- ми» его теории. Это нашло отражение в концепции социа- листического реализма, где императив символического заме- щения сущего должным причудливо сочетался с неприятием авангардистской эстетики, и в политике, где такой референт,

А. С. Панарин

как народ, то ставился в центр дискурса, то исчезал, подме- няясь авангардистской символикой, относящейся к партии. Эти рецидивы политического натурализма в самом деле ско- вывали профессиональное творчество политического класса, давно уже тяготящегося ограничениями, вытекающими из необходимости считаться с «косной действительностью» как в теоретическом плане, так и в форме идеологически заяв- ленных обязательств перед народом. Новые демократы гло- бализма упразднили эти старые обязательства, ибо «глобаль- ный мир», в отличие от реальностей национального бытия, — это, скорее, конструкт изощренного сознания, которому нель- зя подыскать прямого «референта» из мира непреложных фактов.

КОНЕЦ «МЕТАРАССКАЗА»

И СУМЕРКИ ПРОСВЕЩЕНИЯ