Всякое определение есть ограничение

Всякая форма есть определение, всякое определение есть ограничение, всякое ограничение осуществляется уже известным образом, так как ограничиваем исходя из уже известного и уже известным. Маниакальность идеи есть фетишизация формы со всеми её составляющими в непосредственном существовании индивидуального Я. Как только я начинаю определять некоторые общие принципы и начала, тем самым, я теряю в них себя и свою непосредственную экзистенциальность, я моментально меняю универсальность своей непосредственности на некоторый метод, структуру, язык и, таким образом, приписываю им всю свою универсальность. В результате происходит самовольный обмен внутренней непосредственной универсальности на внешнюю, уже опосредующую меня универсальность, но всё же универсальность вымышленную и недействительную. Такова история рабьих теорий в стиле структурализма и всякого рода философий языка, уход в них от непосредственности внутренней жизни всегда приводил к парадоксальным выводам. Например, "автор умер" или "язык говорит через нас" – уже нас, в общем-то, и нет и рассматривать здесь, в общем-то, и нечего тогда, давайте говорить о власти дискурса, о том, как всё вокруг нас определяет, а нас, как таковых, оказывается, и вовсе-то нет, ага. И они уже отказались от свободы, вот так, философы, которые отказались от своей свободы, более того, они утверждают, что её и вовсе ни у кого нет, а везде гуляет весёлый дискурс, который, в силу неизвестных причин, без конца иронизирует. Вот так философия перешла от защиты целостного субъекта к идолопоклонству перед объектом и видит в этом всю свою современность, она ведь не такая, как раньше, теперь, да.

Философия и религия

Автоматическое мышление как нельзя лучше можно сравнить с автоматическим знанием, знанием математическим. Определённость там и там не оставляет пространства для непосредственности, при этом эта исключительная определённость являет собой свидетельство отсутствия фактического существования в его движении. Однако существование предполагает разрыв определённости. Существование есть всегда выход из своего же собственного определения. Вера есть основная пробоина в определении конечности человеческого бытия. Наилучшее преодолевает уже определённое и ставшее. Пожалуй, лишь философия и религия способны осуществлять проекцию смыслов вне их отсталости в пассивной определённости.

Деление

Деление и противопоставление в познании рассматривают разность противополагаемого сущего в потере его целостного способа быть. Разность сравниваемого сущего утверждается как граничность, как выделение границ в самом по себе бытии. Но насколько данная разность существует как граничность в непосредственности бытия как такового? Не было бы более последовательным мыслить всякую разность сущего в бытии как продолжение его единого, как раскрытие универсальности единого в разном вне выделения границ и противопоставлений в самом бытии. Действительно ли всякое внешнее разделение бытия происходит в бытии, таким образом, отделяемое и противополагаемое в том или ином суждении имеет свой исток в сопричастности с единым бытия? Парадоксальность состоит в том, что определяемое как общее и частное в бытии, выделяемое как различное и схожее в бытии, не имеет основ для своего сравнения и какого-либо определения от самого бытия как единого. В итоге мы не имеем никаких оснований говорить о чём-либо частном или общем, разном или схожем, не имея перед собой целого бытия в его единстве и сплошности, в его непосредственности и собственной внутренней значительности данной непосредственности как способа его быть, самосуществовать, не ограничиваясь формами своего овнешнения для здесь и сейчас свершающегося в сущем для нас и называемого нами уже задним числом опытом, к которому отсылает всякая последующая аподиктичность.

Опознание красоты

Опознав её красоту, я опознал познание как привычку и прекрасное как непривычное. Не впадая в определения, она была дана мне непосредственно, как живая, не впадая в остановки на своём пути. Уже на секунду, подверженную сравнениям, я отпал от её непосредственности и чистоты её неопределённости для меня. Она всё же не вмещала моего взгляда, казалось, что она не любила что-либо вмещать, что было не определено уже для неё самой. Но и этого она ещё на самом деле для себя не решила, бывая в эпицентрах культурной жизни, так и не оценила непосредственности себя как противоположности хоть для какой-либо определённости. Она не является продолжением чего-либо, но видит себя лишь в продолжениях.

Духовная революция

Зло не есть откровение непосредственности, оно всегда есть приспособление к дурному состоянию рабских образов быть, зло есть заражение. Раб никогда не выходит за пределы наличного мира, он всегда детерминируется им, именно в нём он видит своё начало и конец. Утверждая веру в единственно властную для него наличность внешнего зла, раб утверждает насилие над своей внутренней жизнью, так как греховность внешних по отношению к нему явлений переходит в содержание его непосредственности, детерминирует и насилует его. На место чистой непосредственности откровения Духа приходит образность исторических событий, встраивание в контекст существующих общественных отношений, результатом которого может быть только рабское служение существующему вне индивидуального Я. Софийный образ может быть осуществлён исходя из духовного опыта личности, он всегда находится в противоречии с существующими общественными отношениями. В этой связи можно мыслить новое религиозное сознание как сознание революционное по своей сути, но революционное не исключительно в политическом смысле, а революционное в смысле целостной персоналистической переориентации субъекта. Теперь уже вопрос может ставиться не о внешнем зле, а о внутреннем добре, которое в своей тотальности способно к преодолению всякой формы внешнего зла. Здесь же оказывается уместным удовлетворение добром, удовлетворение же злом невозможно в силу богоподобия человека. Идентичность человека в своей целостности не может быть политической или же социальной, она может быть лишь онтологической.

Самоидентификация

Если я чувствую своё тело и оно внешнее для меня, если я могу мыслить о своих мыслях и, более того, вчувствоваться в них, совестно воспринимать и тем самым не сводится лишь к ним, если в зеркале я вижу меньше, чем есть на самом деле, где я могу увидеть себя целиком вне внешних форм лжи? Опыт, как и бытие, специфически фрагментарен, таким образом, цельное может мыслиться исключительно как внутреннее, то есть полнота моего Я есть Дух во мне, так как он один не делим и не сводим ни к чему внешнему. Это как раз и раскрывает проблему самоидентификации, привносит понимание возможности любви и всякой формы симпатии.

Цельность Я

Трансцендентное как основание для организации мирского, так или иначе задающее смысловую направленность, может говорить об онтологической заданности в виде нужды в самовольном принятии и осуществлении плана по преображению человеческой природы. Представить существование тварного вне трансцендентного как независимого от его онтологической заданности – это всё равно, что попытаться представить человека без одного из основных феноменов его бытия, без свободы. Свобода в самом своём существе предполагает существование трансцендентности, как и трансцендентность не может совершить своего призыва к человеку вне его свободы к преображению тварности. Если я не свободен от своего тварного, материального элемента, то я не могу переживать ценность вне этого земного, естественного модуса существования человека в мире. Если я не свободен, то я не могу думать о преодолении времени и смерти, тем самым образовывая ценность не в естественной природе, а в трансценденции естественной природы. Границы идентичности индивидуального Я в ширину есть возможности реализации его свободы по отношению ко всеобщему бытию, границы же идентичности индивидуального Я в глубину есть Дух, источник бесконечности для Я в плане его направленности на трансцендентное и возможность приобщиться к нему. Ранее я уже утверждал, что индивидуальная идентичность может мыслиться лишь через Дух как несводимость к уже существующему, что необходимо для определения идентичности в противоположность отождествлению с внешним миром объектов. Трансцендентность в этой связи есть основание для целостности индивидуальной идентичности. Нужда же в свободном, самовольном выборе трансцендентного есть нужда в определении целостности и полноты своего индивидуального существования в соответствии с Логосом бытия на фоне видимого и невидимого. Двойственность природы человека, противоречивость его добра и зла может иметь своё разрешение через свободу следовать трансцендентному и тем самым иметь возможность онтологического самоопределения, так как оно может быть осуществлено лишь через полноту бытия, а не через исключительно его материальные фрагменты, приводящие, скорее, к отождествлению с ними и порабощению объективацией. При этом, зов трансцендентного можно мыслить как некоторый заданный план для Я, как возможность для определения Я, имеющую свои основания не в материальном модусе бытия. Данная заданность для личности есть её эсхатологическая перспектива, дающая возможность своего определения в бытийственной полноте, в его положительном содержании, есть преодоление разрозненности и отчуждения в цельности индивидуального Я.

Поэзия и узнавание

Начало углубления состоит в усмотрении несоотносительности существующего и знака, вербализации. Как возможно сомнение в среде определённости категорий и понятий языка? Можно сказать, что, отходя от понятийной рациональности, я открываю для себя своеобразную обратную перспективу, существо которой состоит в её непосредственности по отношению к языку, в свободе от терминологической негации. Даже средствами самого языка поэзия показала невозможность окончательных названий и определений, тем самым в поэзии я вижу толкование бытия в виде его раскрытия, независимо от языковых структур и исторических контекстов. Независимость от слова в поэзии есть независимость от формы экзистенции, её свобода в выборе для себя тех или иных форм, её примат перед словом. Поэзия демонстративно играет с языком и выстраивает его на свой лад, исходя из свободного вкуса экзистенции автора. Язык спит в исторических контекстах, в то время как подлинная экзистенция неспособна ко сну. Вера в вербальную определённость является догматичной, отвлечённой от непосредственной экзистенциальности. Поэзия есть доказательство свободы по отношению к слову и языку. Ещё раз подчёркиваю роль узнавания как экзистенциала по отношению к бытию, в противоположность самозабвению в исторических формах языка и культуры, всегда внешних, вторичных и срединных. Истина, которая может быть только навязана, а не открыта, как откровение, есть в действительности слабость, существующая лишь в формах своего навязывания, а не Истина.

Бредя дорогою лесной,
Застывши тихо у камина,
Я буду слушать голос твой,
Открытый шёпотом единым.

Меня терзают времена,
За мною ходят тучи мира.
Гремит осенняя звезда
В тумане волн моих проливов.

И голубь мне взлететь велит,
Играть со светом детства.
Берёза думами томит,
Как будто мы с ней вместе.

Любовь, свобода и мечта –
Всё здесь в одно мгновенье.
Мне не забыть твои слова,
Мне так легко на вере.