Уровни культуры и культурности

В современной научной литературе еще не завершилась дискуссия о том, по каким основаниям определять понятие «культура». Это зависит от избранного ученым теоретико–методологического подхода к определению понятия. Если культуру воспринимать как исключительно положительную характеристику человека, выражаемую в антитезе «человек культурный – человек некультурный», то тогда культура становится показателем полноценности человека, а отсутствие культуры – его неполноценности. Такой подход возник в западноевропейском Просвещении и имел соответствующие параллели: «человек просвещенный – человек непросвещенный», «образованный – необразованный», «цивилизованный – нецивилизованный (дикий)». Уже в этот период были осознаны новые параметры определения (измерения) человека в соответствии с его внутренним развитием, подготовленностью к существованию в обществе.

Само понятие «культура», как известно, восходит к определенной деятельности, связанной с целенаправленным, осознанно заданным формированием природных образований, которые обусловлены человеческими потребностями, например, в еде или одежде. Это понятие в Древнем Риме первоначально выражало только особенности крестьянского, земледельческого труда, причем дикая, свободно развивающаяся природа отделялась от природы, подпавшей под власть человека, утратившей свободу развития, т. е. свою непредсказуемость, дикость, самодостаточность. В этом случае понятие «культура» выступило как разделитель двух форм жизни – зависимой от человека и независимой от него.

Эта разделительная черта вскоре была перенесена и на общественную жизнь, в которой выделялись люди и даже целые народы, жившие, казалось бы, свободно, без правил, и люди, целые народы, которые соблюдали определенные, выработанные поколениями правила человеческого общежития. В силу этого понятие «культура» определилось в двух основных своих значениях: первоначальном, указывающем на вмешательство человека в жизнь природы, и производном (вторичном), указывающем на вмешательство общества в жизнь людей. Понятие «культура» как культура человека стало омонимом понятия «культура» как культура растений и животных, преобразованных (перевоссозданных) волею людей.

В новом значении понятие «культура» просуществовало приблизительно до середины XIX в., т. е. до того времени, когда возникло и стало набирать силу представление обо всех народах как живущих по правилам своего общества в соответствии со сложившимися в нем традициями и законами, которые в конечном счете утверждались и шлифовались от поколения к поколению. Понятие «культура» приобрело дополнительное значение: система правил и навыков, которые от рождения сопровождают человека и определяют формы его поведения, сознания и мышления. В этом новом откорректированном значении культура оказалась присуща каждому человеку, вне зависимости от его принадлежности к тому или иному народу. Так слово «культура» получило возможность выступать не только в единственном числе, указывающем на степень развития человека в рамках конкретного общества, ноиво множественном, указывающем на различия самих обществ, цивилизаций, законов и правил, а соответственно, и людей в ходе их исторического развития в условиях различных социальных и природных систем. Поэтому понятие «культура» стало указывать на различие параметров и самого содержания, направленности развития, а значит, и на различия критериев оценки самих стадий развития в зависимости от особенности тех или иных социальных систем.

В соответствии с новым содержательным наполнением в современной науке понятия «культура» как степени духовного развития стали искать универсальные критерии, которые сделали бы определение степеней духовного развития человека независимыми от различия неоднородных, не тождественных друг другу социальных и природных систем. Эта направленность поиска привела к необходимости обратиться к истокам человека, его происхождению, т. е. к самой первой разделительной черте, указывающей на нетождественность животного, даже такого развитого, как человекообразная обезьяна, и самого человека.

Отличительной особенностью бытия человека от бытия животного является социальный статус, возникающий у человека при разложении, распаде первоначальных форм стадной жизни, когда первичные формы социальной организации животных, опирающиеся прежде всего на инстинкты самосохранения, из внешних условий переходят во внутренние условия человека, становятся его социальной психикой и социальной формой развития. В этом случае не под давлением внешних природных обстоятельств, а в силу своей собственной новой природы человек выстраивает свое поведение и отношение к окружающим, свою деятельность как индивид, как органическая частица общего – формирующейся общины.

Проследив эволюцию поведения человека в системе социума, можно выделить три основные ступени не исторического развития, а человеческого становления или, иными словами, превращения человека внешнего, биологически заданного своим появлением на свет, в человека внутреннего, т. е. обладающего определенными формами доминантного целеполагания. В этом общем процессе становления человека нет различий между «цивилизованным» и «нецивилизованным», но есть различия между уровнями становления человека как уровнями его культуры, его социальной зрелости.

Первой необходимой потребностью родившегося человека является потребность в его собственной жизни, а следовательно, в условиях, обеспечивающих его жизнь как простую форму бытия, существования. Первые формы сообщества людей возникли на основе их стремления обеспечить в совместной деятельности эту форму бытия, т. е. создать коллективными усилиями, единой направленностью сознания необходимый и достаточный уровень существования. На начальных стадиях развития человечества уровень существования определялся тремя функциями общины и каждого принадлежащего ей человека – обеспечение: а) необходимого количества и качества пищи; б) защиты от холода или жары в различных климатических условиях; в) защиты от нападения диких животных, а иногда и людей, посягающих на жизнь или ресурсы питания. Эти потребности, лежавшие в основе первичных форм организации общественной жизни, можно назвать витальными, т. е. жизненными (от лат. vita – жизнь).

Витальные потребности являются базовыми для любого человека, поскольку их содержание обусловливается потребностью в самой жизни, побуждаются инстинктом и одновременно осознанным желанием жить. Но процесс развития человека не может ограничиваться этим состоянием, отделяющим его от животного только тонкой перегородкой социальности, выражающейся первоначально лишь во внутренней установке каждого члена социума на создание и укрепление коллективного блага.

Само «коллективное благо» предполагает определенную соревновательность по отношению к окружающей природе, крупному животному, другому общинно–родовому или племенному сообществу. Эта соревновательность заставляет человека активизировать свои внутренние силы и направить их на то, чтобы переиграть соперника, как это происходит сегодня, например, в спорте. Данное «трудовое», «охотничье» и «игровое» напряжение необходимо для того, чтобы именно конкретному человеку, его социуму, а не сопернику, досталась добыча и чтобы самому не стать добычей другого, например, пещерного медведя или саблезубого тигра. Это напряжение развивает сообразительность, порождает новые неожиданные действия, пробуждает и формирует новые внутренние силы и способности человека, которые со временем в условиях благополучного сообщества могут стать и самостоятельными ценностями.

Так формируется новая ступень в становлении человека. Член сообщества людей открывает для себя новый интерес к жизни, узнает в себе новые возможности и способности и начинает получать удовольствие не только от самой жизни, но и от того, чем он ее обогащает, что новое он в нее привносит. Он настойчив и подчас фанатически предан своему делу, увлечен и в увлечении забывает обо всем на свете, он предан своему увлечению и чаще всего высоко продуктивен в своем увлечении. Для него уже не существуют ценности сытой жизни, плотские удовольствия, уют и покой. Он творчески одержим и в этой одержимости находит свое подлинное человеческое счастье. Так продвигается вперед наука – в упрямом стремлении выйти за грань познанного, заглянуть в будущее. Так продвигается вперед техника – в упрямом стремлении создать то, чего еще никогда не было. Это упрямство движет науку, философию, социальный прогресс. Но эти одержимые, страстные люди по–своему эгоистичны, поскольку сосредоточены только на своем увлечении, на избранном деле, на любимом занятии, ничего не жалея для его успеха. Такой уровень становления человека и его культуры можно определить как уровень самореализации, ценной не только для человека, но и для социума, ибо созидательная направленность обогащает общество новыми возможностями и ресурсами. Но эгоистическая составляющая самореализации может создавать определенный вакуум вокруг увлеченного человека, часто обрекает его на одиночество, лишает простых жизненных радостей. Поэтому нельзя признать этот уровень культуры наивысшей формой развития человека.

Если обратиться к языку философии, то можно сказать, что витальный уровень и уровень самореализации предстают перед нами как противоположности в ходе развития. Витальный уровень – это стремление к сытости, плотскому наслаждению жизнью, а следовательно, и к карьере, обогащению как средствам достижения избранных целей. Здесь мы можем встретить жестокость и цинизм, бездушие и беззастенчивый прагматизм, крайние формы эгоизма и все виды преступности, пренебрежение ко всем формам духовной жизни и надругательство над духовными ценностями общества. Вот мир, который в конечном счете создает для себя человек, вставший на путь оголтелого накопительства и соответственно этому остановившийся на первой ступени культурного развития, лишь одним отличаясь от животного – соревновательным превосходством в силе и наглости. Если в раннем первобытном обществе витальная потребность была нормой, ибо защищала внутренний мир общины от внешнего мира в конкурентной борьбе за средства выживания, то позже, в более поздний период она приобретает негативное значение, ибо уже не стоит на защите общины или племени, а обслуживает, как правило, конкретного индивида или его клан, направляя свою подавляющую разрушительную силу непосредственно против общества, которое становится для него ограничением, силой сдерживания идущей от него скрытой или явной агрессии.

Уровень самореализации – это во многом безразличие к сытости и стремление к активной духовной жизни от простейших форм самораскрытия себя в спорте до более сложных процессов раскрытия себя в науке, искусстве и техническом изобретательстве. В данном случае самораскрытие, самореализация личности должны идти на пользу обществу как созидание, как обогащение новым опытом взаимоотношений с окружающим миром, новыми возможностями взаимодействия друг с другом и с природой. Культура самопроявления, самореализации в древнем обществе возникала как феномен защиты не от внешнего мира, а от застоя, от омертвения, когда формировались крупные объединения людей – племенные союзы, в которых накапливались ресурсы для поддержки творчества и созидания, пробуждая общество к развитию и накоплению внутренней силы, определению новых возможностей. Частично можно согласиться с В. М. Межуевым, что культура – основа свободы, а открытие культуры было связано с пониманием независимости и свободы в развитии человека как от природы, так и от Бога.

«Оно заключалось, видимо, в открытии особого рода бытия, обязанного своим существованием не Богу и не природе, а самому человеку как существу, относительно свободному от того и другого, – рассуждает В. М. Межуев, – культура – все, что существует в силу человеческой свободы в противоположность тому, что не зависит от человека, существует по собственным законам».^[80]

Но у представителя культуры, достигшего уровня самореализации, оставался естественный изъян, связанный с тем, что в своих увлечениях, в своем, как правило, бескорыстном стремлении к новому, к открытиям новых горизонтов духовного опыта человечества, он забывал о ближних своих, о реальных людях, становясь подчас безразличным и даже жестоким по отношению к их жизни, проблемам и судьбам. Здесь он выступал как человек эгоистического склада, не способный из–за своих увлечений видеть порой беды окружающих, даже очень близких людей. Это тяжелая плата за возможность погружаться в увлекшее человека дело. Такой человек творит прежде всего в силу внутренних своих порывов, не задумываясь всерьез о благе ближних, хотя он и становится полезен обществу, сам не всегда осознавая это. А ведь бывает не только полезен, но и вреден, разрушителен. Самореализация человека может быть и враждебна культуре.

Высшим и полноценным уровнем культуры является уровень духовной элиты. Не следует связывать с понятием «духовная элита» снобизм, чванство и высокомерие богатых или знатных людей, представителей крупного капитала или высокопоставленных государственных чиновников. Духовная элита – это уровень культуры, когда не богатство или знатность, власть или сама по себе высокая образованность выделяют группы людей в какую–либо особую типологическую группу. Элитарная культура складывается из непрерывного творчества человека во всех сферах его бытия, однако его взгляд на мир тонко подмечает особенности той человеческой среды, с которой он себя идентифицирует, в которую он погружен. В этом случае он освобождается от груза эгоистического неприятия окружающих людей, определенного отчуждения от их судеб, но в своем отношении к людям он проявляет знание жизни и осознанность, осмысленность любого поступка, продуманность и одновременно – необходимость помощи и поддержки, оказываемой в той или иной форме. Элитарная культура предполагает наличие взаимосвязи, гармонии внутреннего и внешнего мира человека, уравновешенность сил и взвешенность отношений. Это своеобразный предел духовной зрелости, который не закрывает путь дальнейшего развития, а наоборот, открывает на этом уровне бесконечный простор жизни и творчеству.

Концепция уровней в культурологии может быть переведена на систему тестов, шкалирована и может использоваться как своего рода измерительный прибор, определяющий уровни культуры. Но концепция уровней может выступать и как теоретическая база прогнозирования поведения и действий человека, находящегося на том или ином уровне развития культуры.

В основе выделения уровней культуры и, соответственно, культурности – разные доминирующие потребности человека или социальной группы. На первом, низшем уровне – это потребности выживания и обеспечения собственной жизни. На втором – потребность в самопроявлении, самореализации, в жизни интересной и целенаправленной. На третьем определяющими являются потребности в собственно духовном богатстве, накапливаемом и реализуемом в отношениях с окружающим миром, с другими людьми. Разумеется, речь идет о том, что в каждом случае доминирует, а не о том, что можно совсем обойтись без удовлетворения, скажем, витальных потребностей. Но ведь и их удовлетворение может быть близким к скотскому или более окультуренным, оформленным, облагороженным.

Конечно, между уровнями при восхождении к высокой полноценной культуре существует много промежуточных ступеней, и каждая из них отличается своеобразием и заслуживает самостоятельной характеристики. Но общая тенденция раскрытия доминант сознания в ходе целеполагания жизненного процесса и выработки определенных ценностных ориентаций в сфере культуры может дать основание для оценки культуры человека и прогнозирования его общих жизненных устремлений, поступков и действий.

Представления об уровнях культуры и культурности вполне согласуются с ценностно–гуманистическим видением культуры и ее развитием. То, что мы называем ценностями культуры, видимо, по–разному осваивается людьми, в разной мере реализуется в жизни человека и человеческих сообществ. При этом, конечно, не безразлично, что же именно мы именуем ценностями культуры.

Ценности культуры

Неоднозначно трактуется содержание исходного понятия – «ценность» и производного – «ценность культуры». На смыслах этих понятий сказалось обыденное их употребление в очевидной, вроде бы, связи со словами «цена», «оценка». Даже когда речь идет о ценностях именно культуры, частенько проскальзывают представления о бытийности как вещности ценностей и о значимости как главном их признаке. Тем не менее уже в 80–90–е гг. XIX в. философы–неокантианцы пришли к выводу, что мир делится на Бытие и Ценности, которые – вне и «над» Бытием и являются для человека сущностно значимыми, не существуя в обычной практике, но проявляясь в духе, в культуре.

И до и после этого ценность в узком понимании этого слова слишком часто отождествлялась со значимостью. В советской науке, например, ценность приравнивалась к социальной значимости, трактуемой как общественная полезность. Впрочем, опираясь на классическую философскую традицию, на размышления о ценностях неокантианцев, представителей «философии жизни», а в России – С. Л. Франка, Н. О. Лосского, некоторые советские философы (И. С. Нарский, О. Г. Дробницкий, В. П. Тугаринов, М. С. Каган и др.) пытались преодолеть ограниченность как узкоутилитарного, так и чрезмерно абстрактного подходов к проблеме ценностей. В 90–е г. XX в. в России начала как бы заново развиваться концепция ценностного постижения культуры.^[81]

При этом ценность стала рассматриваться как отношение в философском смысле термина «отношение». Не как «отношение к» (оценка), а как «отношение между», выражение глубинного уровня взаимодействий.^[82] Ценности рассматривали в качестве проявлений, реализаций межчеловеческих отношений, которые, в отличие от субъектно–объектных отношений людей с миром, стали именовать «субъектно–субъектными» (М. С. Каган, Г. П. Выжлецов и многие другие).

Думается, однако, что, хотя человек – непременный участник любых ценностных отношений, сами эти отношения необязательно межчеловеческие. А выражение «субъект–субъектные отношения» представляется научно некорректным. Проявлением и реализацией отношений между людьми (межчеловеческих отношений) являются, по–видимому, только нравственные ценности. А, скажем, эстетическое отношение – межчеловеческое разве что опосредованно, ибо это отношение как раз между человеком и любым предметом действительности, с которым человек по–человечески чувственно взаимодействует. Предмет, становясь объектом эстетического отношения, конечно, одухотворяется и воздействует на субъекта в силу тех значений, ценностных смыслов, которые выражены в его предметности, в частности, в форме. Эти ценностные смыслы не принадлежат целиком субъекту отношения, не вносятся им в объект. Но они не принадлежат целиком и объекту, не превращают его в субъект. Ваза, которой любуется человек, не субъект, а объект эстетического отношения. Ценностные смыслы, само отношение порождаются в процессе взаимодействия человека, субъекта эстетического отношения и «предмета», ставшего объектом. Эстетическое отношение – субъектно–объектное, но специфическое, отличающееся от познавательных, преобразовательных отношений тем, что в данном случае во взаимодействии человека с «предметом» (или объектом) в предмете этом воплощается ценностное содержание, носителем которого он становится в ходе взаимодействия. Да, предмет очеловечивается, однако не превращается в субъект, не перестает быть хотя и своеобразным, но объектом отношения. Если же, как считают, своеобразие предмета таково, что его уже нельзя называть объектом, тогда и второго участника отношения называть субъектом невозможно. Ведь субъект, оставшийся без объекта, не субъект. Только в обыденном употреблении слово «субъект» обозначает просто человека с определенными свойствами (подозрительный субъект). В науке понятие «субъект» с XVII в. используется как обозначение психолого–теоретико–познавательного Я, противопоставленного чему–то другому, не–Я, предмету, объекту.^[83] Ничего принципиально не меняется, если мы рассматриваем субъект как активно–деятельное существо, практически, духовно–практически или духовно взаимодействующее с объектом. Нет никакого смысла в том, чтобы «оторвать» одно от другого и называть человека субъектом, а человеческое в отношениях – «субъектным». Отношения между людьми – просто межчеловеческие. И очеловечивать, к примеру, природу до такой степени и для того, чтобы называть ее субъектом, нет необходимости. Других же субъектов, кроме людей в их отношениях с объектами, мы пока что не знаем.

Другое дело, что ценностные отношения – это специфические отношения, реализуемые в ходе взаимодействий человека с «предметами», являющимися носителями отношений, ценностей. Это может быть и не предмет как таковой, не вещь, а другой человек. Главное – помнить, что, скажем, не храм сам по себе – ценность религиозной культуры, а вера, воплощенная в храме как носителе ценности. Чаще всего, когда мы говорим о ценностях культуры (памятниках), то упоминаем как раз носителей ценностей. Храм ведь является носителем и религиозных, и нравственных, и эстетических ценностей, если есть люди, во взаимодействии с которыми это ценностное содержание может реализоваться. И будучи именно носителем всего духовного богатства, храм и сам в целом – ценность. То же самое относится и к обряду, ритуалу, произведению искусства.

Ценности культуры всегда так или иначе опредмечены в самых разнообразных носителях. В них воплощены духовные, ценностные смыслы.

В звуках слова «здравствуйте» нет вроде бы ничего от ценности. Но в этом слове, в обычае его употребления заключено глубокое содержание доброго отношения одного человека к другому, тому, кому желают здоровья. Слово это произносится уже давно, часто – по привычке. Это форма приветствия, и для здоровающегося человека она может быть пустой, бессодержательной, характеризующей лишь внешнее проявление культурного поведения. Человек ведь может поздороваться, подумав при этом: «Черт бы тебя побрал!» Но в самом обычае здороваться духовное содержание есть, и оно может актуализироваться, возобновляться в полной или неполной мере при контактах между людьми. И даже чисто внешняя, порой вынужденная учтивость имеет некоторый культурно–содержательный смысл, вводя человека невоспитанного в поле ценностей культуры.

Помимо всего вышеотмеченного, представляется важным различать не только «ценность» и «оценку», отличать не только ценности от их носителей, но и «ценности культуры» от иных ценностей. Ценность вообще часто определяют как термин, используемый для указания на социальное и культурное значение определенных явлений действительности. Вообще говоря, ценности – это то, что особо, сущностно, позитивно значимо в жизни человека и общества. В таком широком понимании ценностями являются, например, здоровье, семья, дети, имущество, некоторые ценимые людьми вещи (например, ванна для литейщика Ивана Козырева у В. Маяковского). Но в то же время ценности – это и родина, и красота, и добро, и истина, честность, порядочность, другой человек, наконец. Драгоценности могут быть сущностно значимы, если вызывают эстетический восторг, если они – знаки любви, если их хранят в память о предках.

Оценка, субъективное представление об особой значимости чего–либо – момент ценностного отношения, не обязательный, кстати. Имущество человека, его здоровье как ценности несводимы к оценке. Здоровье сущностно значимо, даже если человек его не ценит, не бережет. Кроме того, то, что вроде бы очевидно ценно, может и не выступать в своей ценностной данности. Имущество в древних цивилизациях было одной из высших ценностей. В Древнем Египте отец писал сыну, что «с хорошо устроенным имуществом» ничто в мире не сравнится. Имущество и сейчас ценно. Но мы–то знаем, оно может стать обедняющим для человека, который оказывается слишком зависимым от него, подчиненным ему, его рабом.

Такие ценности жизни, как здоровье, богатство, вещи, комфорт, – во многом обеспечиваются развитием цивилизации. Некоторые из них и называются не ценностями, а достижениями цивилизации. Их культурные смыслы зависимы от конкретных условий их создания и использования, от того, как они включены в отношения между людьми.

Автомат Калашникова – ценность высокого порядка, когда надо сохранять и защищать, человека, родину, жизнь, и не только свою. Но тот же автомат как совершенное орудие убийства, если и ценность, то явно не культуры.

Ценности жизни многообразны. Г. Риккерт справедливо отмечал, что их состав определяется еще и тем, какой смысл мы вкладываем в понятие «жизнь». Сам он употреблял его в узком значении. И поэтому заключил, что действительные ценности, культурные блага составляют «противоположность жизненности жизни». Думается все же, что ценности культуры тоже относятся к ценностям жизни, если трактовать понятие «жизнь» более широко, чем Риккерт, включая в него и жизнь духа (что, собственно, Риккерт понимал). Но это действительно ценности своеобразные: и потому, что духовные, и потому, что даже духовные – не все будут ценностями. Сфера духа очень разнообразна. Интеллект, если он – «убийца во мраке» (А. Бергсон), сомнительно ценностен в качестве момента культуры. Научная идея может быть ценностно–нейтральной. Когда говорят о духовности, позволительно спросить: о какой? Дух отрицанья, дух сомненья – это еще хорошо. А если дух дьявольский? Кто сказал, что духовное может быть только со знаком плюс? Если зло позитивно значимо для кого–то (не просто названо добром), то оно ценность чьей–то жизни, но не ценность культуры. Правда, если не понимать под культурой просто все то, что не природа. Культура в принципе человечна. Она представляет собой развивающиеся формы человечности.

В общем, поэтому

► ценность культуры– это особая объективная положительная значимость чего–либо в духовной жизни конкретного человека, социальной группы, общества, воплощаемая в разнообразных носителях значимости и выражаемая в знаках и знаковых системах данной культуры.

Добро, скажем, очевидная ценность жизни и культуры. И не надо говорить об относительности добра. Каждый знает, что такое добро, хотя бы в отношении к нему самому. Носители добра разнообразны. И имущество может выступить в качестве добра. Недаром в русском языке слово «добро» означает и имущество. Добро же, которое считается одной из высших ценностей культуры, – это ключевая нравственная ценность. Это одно из отношений между людьми, одно из выражений человечности человека, воплощенное в различных носителях и выступающее в разных модификациях. Честность – это добро (а нечестность – зло), так же как порядочность, милосердие, справедливость, деликатность и т. д. И все, что мы именуем общечеловеческими ценностями, таково же. Истина как ценность культуры не безлична. Реализуемая истина – это жизнь «по правде» именно в отношениях с другими. Вера во что бы то ни было, в кого бы то ни было, если она ценность культуры (а не всякая вера – ценность культуры), реализуется тоже в человеческих отношениях, действиях. Свобода, ставшая культурной ценностью, немыслима без ответственности и не разъединяет, а объединяет людей. Любовь – тем более. В наслаждении красотой светится человеческое отношение к одухотворенному миру.

То, что называется общечеловеческими ценностями, есть, конечно, некие абстракции. Нет в реальности добра вообще. Но есть Добро, реализуемое в разных его модификациях, воплощаемое в разнообразных формах, носителях. То же и с Истиной, и с Красотой, Верой, Свободой, Любовью. В этих предельных понятиях зафиксированы разные грани человечности человека. Древние греки видели все их в единстве, как Благо. Нам более свойственно видеть в них проявления культуры – реализуемого умения и желания творить и ценить Добро, Истину жизни, Красоту, способности действительно веровать, любить, быть, а не казаться свободным.

Ценности культуры в их реальном бытии, действенности тесно связаны с тем, что называется нормами и идеалами.

Нормы и идеалы в культуре

Ценности, ценностные смыслы находили и находят свое воплощение в мыслях, чувствах, намерениях, действиях (поведении) людей и оформляются, в частности, в нормах человеческих отношений и поведения, в совокупностях и системах таких норм. Нормы при этом – феномен не только собственно культуры, но и цивилизации.

► Нормы– это стереотипы мысли и действия, принимаемые в границах той или иной социокультурной общности. Это стандарты, регулирующие поведение людей.

На начальных этапах становления культуры и цивилизации нормы появились в виде запретов, так называемых табу. Табу (полинезийское) – запрет, система запретов на совершение определенных действий (также на употребление некоторых слов, имен), нарушение которых карается «запредельными» силами. Считалось, что нарушение табу наносит вред всему сообществу (роду, племени).

Запреты – древнейшие формы норм. В священных книгах, например, в Ветхом Завете, фиксируется то, чего нельзя делать человеку (не убий, не укради, не лги и т. д.).

Однако в древности же появились и предписания, касающиеся того, что нужно, должно делать человеку. Например: возлюби ближнего своего.

Нормы вообще – это то, что отличает человеческую жизнедеятельность от инстинктивной жизни животного мира. У людей нормы могут противоречить инстинктам, даже направленным на сохранение жизни. Но в целом они содействуют стабильности, устойчивости, упорядоченности жизни общества. И потому они имели и имеют цивилизующее значение. Цивилизованность общества и человека характеризуется нормированностью отношений и действий.

Нормы собственно культурные – это не просто стандарты, устанавливающие порядок в обществе, в его группах, не просто стереотипы поведения.

Норма культурная предполагает стандартность деятельности, регуляцию поведения и отношений, выражающие представления людей о должном, желательном. Таковы нормы морали, этикетные нормы.

Нормы постепенно развиваются к собственно культурному состоянию. От отсутствия норм, например,

♥ к норме, запрещающей, скажем, убийство внутри рода (племени);

♥ далее – к нормам кровной мести;

♥ к нормам «эквивалентной компенсации»: «око за око», «зуб за зуб»;

♥ к норме возмещения за ущерб «вире» (плате);

♥ и, наконец, к нормам «не навреди», «не причиняй вреда живому», «не делай зла».

Вот последнее и есть собственно культура, развитая культура. Это во–первых. Во–вторых, даже при этом норма выступает как норма действительной культуры только в том случае, если она не формальна, не навязана, не внешне, а внутренне принята человеком, стала нормой его отношений и поведения.

Нормы морали весьма разнообразны, особенно если учитывать разные состояния разных человеческих сообществ в разное время.

Но в европейской, да в общем–то и в мировой, культуре распространен целый ряд общих норм, таких как «быть честным», «сохранять верность слову», «уважать старших», «быть трудолюбивым, справедливым, порядочным, совестливым» и т. д.

Нормы нравственные, как и вообще нормативность в культуре, самоценны. Как отметил А. С. Кармин,

…на вопросы вроде: «Для чего они нам нужны?», «Почему мы должны соблюдать нормы нравственности?» – нельзя ответить иначе, как признать, что цель, ради которой мы следуем нравственным принципам, – это самоцель, т. е. высшая финальная цель, и нет никаких других целей, которых мы хотели бы достичь, следуя им.^[84]

Их достижение означает только то, что мы ведем себя, поступаем по–человечески, так как мы это себе представляем.

Обобщенно это выражено в так называемом «золотом правиле» нравственности, которое по–разному формулировалось разными мыслителями, но смысл оставался одним: человек должен поступать по отношению к другим так, как он хотел бы, чтобы они поступали по отношению к нему.

Помимо сущностных для жизни людей норм нравственности, моральных норм, исторически развились и нормы этикетные.

В словарях по этике этикет (от фр. etiquette – ярлык, этикетка) определяется как совокупность правил поведения, касающихся внешнего проявления отношения к людям (обхождения, форм обращения и приветствий, поведения в общественных местах и др.).

Обычно эти правила достаточно строго регламентированы и ритуализованы. Это, скажем, правила вежливости, учтивости. Впрочем, внешность, церемониальность этикета не означает, что в нем вообще не выражены ценностные смыслы. Конечно, за вежливостью может скрываться и неприязнь. Но вежливость, в общем, все же лучше, чем грубость. Возможно, правы китайцы, когда говорят, что церемонии, вежливость воспитывают в человеке добродетель.

Человек культурный должен быть таковым и внешне: в речи, манере поведения, проявляя в принятых в обществе формах, например, доброе отношение, а не быть добрым исключительно внутри.

В целом же культурные нормы как регулятивы не просто упорядочивают жизнь, а ориентируют на устремленность к действительно человеческому существованию. Поэтому нормы культурные тесно связаны с тем, что называют идеалами.

► Под идеаломпонимают совершенные образы явлений, наделенные ценностным измерением. Применительно к культуре это эталонные ценности.

Идеалы добра, истины, красоты, свободы и т. д. представляют собой ценимое и желаемое людьми, то, к чему стремятся, чего «хотелось бы». Из этого, однако, не следует, что идеалов как бы и нет в реальности. На самом деле в стремлении к ним они хотя и не абсолютно, но реализуются в жизни. Сама культура в известном смысле есть идеал, идеал человеческого существования, реализуемый разными людьми и их группами на разных уровнях культурности.

Деление культуры по уровням – это одна из возможностей ее структурирования. До этого культура вообще рассматривалась нами как некая целостность. Но культуру неизбежно, хотя и очень различно, структурируют, ибо она представляет собой весьма сложное целое. Целостность ее осмысляется в зависимости от задач, которые встают перед исследователями. И само наличие этой целостности порой вызывает сомнения.

Структурирование культуры

Вопрос заключается в том, о какой целостности идет речь? Представляет ли собой культура единую систему, конгломерат систем? Структурируется ли культура, и если структурируется, то как? Целесообразно ли то или иное ее структурирование?

М. С. Каган, например, считал культуру сверхсложной фундаментальной системой, отстаивая преимущества именно системного подхода к ее изучению.^[85] Что касается самого системного подхода (не бесполезного), до сих пор не вполне ясно, чем был вызван такой ажиотаж вокруг него, поскольку науке всегда присуще стремление к системности исследований. Что же касается рассмотрения культуры как системы, проблематично реальное существование культуры вообще.

Если все–таки исходить из очевидного наличия культуры как сверхсложной совокупности ценностей, ученые (которые мыслят системно) прежде всего выделяют в исторически временном аспекте отдельные этапы существования культуры. Так называемые Первобытность, Античность, Средневековье, Возрождение, Новое время, Современность обладают некоторыми особенностями в плане бытия культуры, состава и иерархии ценностей. В каждом из крупных исторических периодов выделяются и отдельные составляющие, например, в Античности – культуры Древней Греции и Рима, в средние века – культуры раннего и позднего Средневековья. Историки культуры стремятся уловить своеобразие каждой из культуривтоже время обнаружить связи между ними, преемственность, воздействия культур предыдущих эпох на последующие. Какие–то связи, заимствования из культур прошлого, простая преемственность отмечаются сплошь и рядом. Но исследователи, отстаивающие принцип уникальности любой культуры, считают такие связи несущественными, преемственность практически отсутствующей. И в том и в другом есть что–то от истины. Культура одновременно и хрупка и необычайно живуча, и связи между культурами – тоже. Многое сохраняется и пронизывает культуру, зародившись в глубокой древности. Локальные культуры вроде бы погибают целиком и полностью, памятники культуры разрушаются, уничтожаются. Порой кажется, что культура, скажем, покоренного народа вытравлена, исчезла без остатка вместе с храмами, рукописями и, главное, культурными людьми. Но ценности культуры не пропадают вместе со своими носителями. Воланд в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» именно это имеет в виду, когда говорит, что рукописи не горят. Бумага–то горит. Формы меняются, носители ценностей – тоже. Но если ценность была порождена, как–то проявлена, выражена – значит, она действовала и, пусть подспудно, странными путями, действует и сейчас, даже если мы об этом не подозреваем. Вся культура прошлого присутствует в настоящем, иногда будучи измененной до неузнаваемости. И первобытное и средневековое нет–нет да проглянет более или менее явно в бытии современных культур.

Достаточно отчетливо выделяются элементы культуры и в пространственно–региональном аспекте. Ведь в каждый отрезок времени сосуществуют и иногда взаимодействуют локальные культуры (культуры регионов, стран, народов (этносов), племен и т. д.), своеобразие которых настолько очевидно, что дает основание считать некоторые из них различными, вплоть до противоположности, до взаимоисключения. Общеизвестно киплинговское «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда». Теоретически это выражено историками и культурологами, развивавшими концепции локальных культур, замкнутых цивилизаций, исторических циклов культурного развития. Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби – каждый по–своему разрабатывал представления о типах культур, отдельных культурах, исходно несхожих, не оказывающих одна на другую существенного культурного воздействия, враждующих друг с другом, исчезающих практически бесследно. Позже у Л. Гумилева появилось в чем–то близкое к этому представление о культурах разных этносов.

Таким путем шло преодоление эволюционизма – концепции, согласно которой человеческая культура при всех зигзагах ее развития, попятных движениях, перерывах постепенности все же развивается последовательно, от низшего уровня – к высшему, через варварство – к высокоразвитой культуре, венцом развития которой считалась культура Европы. От этого «гнусного» (Н. Данилевский) европоцентризма позже отказались. Но элементы развивающейся человеческой культуры, отдельные культуры и их конгломераты и до сих пор выстраивают в поле единого культурно–исторического процесса, как это представлено, например, у К. Ясперса – в виде оси развитий с определенной направленностью.

Диффузионисты, скорее дополнявшие, нежели опровергавшие эволюционизм, объясняли схожесть форм культуры в разных регионах Земли проникновением форм, развившихся в одном или нескольких центрах, в другие, порой отделенные огромными расстояниями. И действительно, расположенные в разных частях Земного шара культуры в чем–то схожи, в чем–то своеобразны. Культура в этом плане многоэлементна и разнородна, и связи между элементами, взаимодействия культур так же сложны и противоречивы.

Начиная с XIX в. мыслителями все время ставится и решается проблема существования – или в реальности, или в возможности – единой человеческой культуры. Но при этом, кроме временной и пространственно–региональной разделенности, приходится учитывать то, что культура выглядит чем–то раздробленным и в социальном плане.

В рамках культуры эпохи, региона, страны просматривается наличие вроде бы весьма разных культур и систем ценностей у разных социальных слоев и групп. Наиболее отчетливо разграничительную линию между ними по классовому признаку попытались провести марксисты–ленинцы во главе со своим вождем, который в 1913 г. писал: «В каждой национальной культуре есть, хотя бы не развитые, элементы демократической и социалистической культур… Но в каждой нации есть также культура буржуазная…».^[86] Буржуазной культуре противопоставлялась культура пролетарская, культура крестьянства. Несмотря на некоторую грубоватость такого деления, оно не представляется бессмысленным. Культура разных социальных групп, слоев достаточно специфична. Культура брахманов в Древней Индии во многом отличается от культуры низших каст – кшатриев, шудр. И ценности этих культур разнятся. Имеют свои особенности и так называемые субкультуры – культурные черты сравнительно небольших групп общества, вплоть до бомжей и преступных группировок. При этом социальные пласты культуры как ее элементы не полностью изолированы друг от друга. Между ними осуществляется взаимодействие, а не только отталкивание, устанавливаются связи. Их конгломераты образуют нечто, именуемое культурой нации, страны. Русский дворянин и русский крестьянин при всем несходстве в чем–то более близки по культурным особенностям, чем русский и немецкий крестьянин, русский и немецкий дворянин.

Говоря о культуре, употребляют и специфические прилагательные типа «умственная», «физическая», «правовая», «политическая» и т. д. Эти определения фиксируют наличие именуемых таким образом сфер возможной реализации культуры. Культура может, конечно, в какой–то мере реализоваться в вышеуказанных и иных сферах жизни человека и общества. Но, характеризуя культуру как умственную, правовую и т. п., нередко путают культуру с цивилизацией, культурность с цивилизованностью. Наличие цивилизованных форм политической активности, или экономической, или мыслительной деятельности, например, считается признаком их окультуренности. Но что касается собственно культуры, то возможности воплощения ее в сферах хозяйства, права, политики, физической и умственной активности существенно ограничены. Слишком велико здесь значение полезности, рациональности, эффективности, хотя до известного предела в некоторых моментах может происходить одухотворение, облагораживание и хозяйственных отношений, и правовых, и даже политических, и тем более – физического и умственного развития. Выделять же умственную, физическую, хозяйственную, правовую, политическую культуры в качестве особых самостоятельных элементов культуры вообще вряд ли целесообразно.

О некорректности или условности деления культуры на материальную и духовную уже было сказано ранее. Вещественность, предметность (а не материальность) носителей культуры и ее ценностей очевидна. Вещественны, предметны знаки, в которых выражается ценностное содержание. Но очевидно и то, что культурологов интересует не вещество, а то духовное, что овеществлено, опредмечено.

Гораздо больше смысла в выделении в культуре таких ее составляющих, как культура нравственная, эстетическая и художественная и, вероятно, религиозная, хотя последнее и несколько проблематично. В основании этого деления оказываются различия между ценностями культуры: Добром, Красотой и Верой. Но, во–первых, вера бывает и нерелигиозной. Во–вторых, есть высшие ценности культуры и кроме обозначенных: Истина, Свобода, Любовь. Содержательная наполненность каждой из высших ценностей культуры, их «набор», соотношения, иерархии, взаимосвязи, формы проявления – все это весьма изменчиво исторически, регионально, социально, даже индивидуально. Сколько–нибудь устойчивой системы ценностей, во всяком случае пока что, не существует. Такие ценности, как Добро, Красота, модифицированы, внутренне расчленены на ценности как бы более частные. Добро, скажем, может проявиться в виде милосердия, порядочности, справедливости, честности, совестливости, терпимости, деликатности и т. д. Красота – в грациозности, миловидности и т. п. И наконец, все так называемые высшие ценности, видимо, представляют собой некоторые абстракции граней одной абсолютной ценности, определяемой в разные эпохи по–разному: Благо – у древних греков, Бог – в средневековой Европе, Человечность – в наши дни. Ведь и впрямь полнота реализации Добра, скажем, немыслима, если при этом не реализуются и Красота, и Истина, и Свобода, и Вера, и Любовь, т. е. культура вообще в ее целостности.

Тем не менее основания для выделения из целостности культуры ее разных граней, моментов, сторон, элементов имеются. Ибо, во–первых, полнота реализации культуры, совершенство – это идеал, достигаемый в реальности только частично, не абсолютно. В конкретных жизненных ситуациях что–то выходит на первый план, высвечивается, доминирует. Какие–то из ценностей оказываются преимущественными. Разные грани многогранной культуры по–разному окрашиваются и окрашивают одна другую. И, что очень важно, бытие культуры в ее реализуемых ценностях зависит от форм–носителей ценностей, от форм выражения ценностного содержания.

Воплощение ценностей в носителях определенного рода создает возможности структурирования культуры, выделения ее элементов на основании различий в носителях, в формах воплощения ценностей культуры, формах и способах выражения ценностного содержания. Формами воплощения культуры выступает то, в чем могут реализоваться Красота, Добро, Любовь, когда, к примеру, в хранимой вещи живет память о любимом человеке. Развитыми формами воплощения культуры являются произведения искусства. В них ценностное содержание воплощается с помощью различных знаковых систем, языков жестов, движений, звучаний, форм, линий, цветов, словесных языков и т. д. Знаковость вообще характерна для культуры. Культура может структурироваться еще и в семиотическом плане, когда в ее составе выявляют разные знаковые системы:

Все многообразие знаковых средств, используемых в культуре, составляет ее семиотическое поле. В составе этого поля можно выделить пять основных типов знаков и знаковых систем: естественные, функциональные, конвенциональные, вербальные (естественные языки), знаковые системы записи.^[87]

Таким образом, структурирование культуры может осуществляться по–разному, на разных основаниях, с разными целями. Вместе с тем, культуру нередко пытаются понять и представить и как систему функций.

Функционирование культуры

Как заметил Л. Уайт, при изучении культуры

…эволюционист фиксирует свое внимание на временных изменениях структуры и последовательности этих изменений;на том, как один комплекс взаимоотношений трансформируется в другую систему. С другой стороны, функционалист рассматривает свой материал во вневременном контексте; он анализирует структуру и «то, как она работает», не обращая внимания на то, как она возникла и во что может преобразоваться.^[88]

Уайт приводит пример анализа кланов, их структуры и функций, анализа, производимого для обобщения результатов наблюдений и объяснения, что такое клан. А. Радклифф–Браун утверждал: «Только поняв культуру как функционирующую систему, мы сможем предвидеть результаты любого оказываемого на нее преднамеренного или непреднамеренного влияния».^[89]

Но ведь дело не только в различиях между «историческим» и «естественнонаучным» подходами к изучению культуры, между эволюционизмом и функционализмом. Дело в том, каково же исходное для исследователя понимание культуры? О функционировании чего идет речь? Какое отношение имеет анализ кланов, например, к исследованию именно культуры?

Да, по традиции культурой считают обычаи, верования, формы организации жизни людей, малых и больших их сообществ, а также сооружения и вещи, которые они создают и которыми пользуются, и разнообразные отношения между людьми и их группами. Но тогда в понятие «культура» включается просто–напросто вся жизнь человека и общества, и изучение всего в ней оказывается изучением культуры. Правда, совершенно произвольно что–то может и исключаться. Скажем, книгопечатание будет рассматриваться в качестве момента культуры, а становление компьютерной техники – нет. Впрочем, современные исследователи логично начали и весь «мир Интернета» видеть как мир культуры. В связи с этим в изучении культуры или того, что, как считают, к ней относится, совершенно пропадает ее, культуры, специфичность.

Если под культурой понимают все способы и результаты человеческой деятельности, тогда изучение ее функционирования – это исследование тех же способов и результатов.

Конечно, исследователей, в том числе и ярых функционалистов, интересует ценностное содержание явлений, если они описывают, например, функции систем родства так называемых примитивных племен. Но это ценностное содержание частенько ускользает не только в процессе рассмотрения функций, но и в дальнейшей интерпретации их культурного смысла. Впрочем, функционирование культуры рассматривается различно,^[90] порой – несколько упрощенно.

По сути, под функцией понимается при этом то, что, грубо говоря, «делает» культура, для чего она предназначена, иначе говоря, культура вообще или какое–либо явление культуры.

Еще в 1978 г. М. С. Каган, анализируя социальные функции искусства, отстаивал его полифункциональность, выделяя преобразовательную, коммуникативную, познавательную и ценностно–ориентационную функции.^[91] В 2000 г., уже размышляя о культуре, а не только об искусстве, он, по сути, остался на прежних позициях. Используя деятельностный подход к изучению культуры, он рассматривает в качестве ее функций преобразование, общение, познание, ценностные ориентации, художественное освоение мира, добавляя еще и игровую функцию.^[92]

А. С. Кармин выделяет информационную, адаптивную (приспособительную), коммуникативную, интегративную функции и функцию социализации. Он исходит из того, что «функцией в общественных науках обычно называется предназначение, роль какого–либо элемента в социальной системе, или, иными словами, определенного рода работу, которая требуется от него в интересах системы в целом».^[93]

Получается, что культура, понимаемая как определенная система бытия (М. С. Каган), социальная система (А. С. Кармин), имеет какое–то предназначение, «работает» для чего–то, служит целям преобразования, познания, общения, адаптации, получения информации и т. д. Это выглядит сомнительным. Культура при этом явно рассматривается в качестве средства для чего–то. Но, видимо, прав все–таки С. Л. Франк, считавший, что «культура существует не для чьего–либо блага или пользы, а лишь для самой себя: культурное творчество означает совершенствование человеческой природы и воплощение в жизнь идеальных ценностей, и, в качестве такового, есть сама по себе высшая и самодовлеющая цель человеческой деятельности».^[94]

Действительно, нелеп вопрос: для чего и чему служат совесть, порядочность, любовь, добро, красота, истина, свобода? Но ведь именно это и есть культура.

Конечно, государства и общества везде и всегда стремились и стремятся использовать культуру, превращать ее в нечто утилитарно полезное. Чиновникам непонятно, зачем иначе выделять средства на ее сохранение и развитие. Да и стоит ли вообще ее развивать, если она самоцельна, самоценна, а значит – нефункциональна в принципе?

А. С. Кармин соглашается с тем, что культура самоцельна, но считает, что она тем не менее функциональна, так как используется.^[95] Но это свидетельство функциональности не культуры, а общества и государства, стремящихся использовать культуру, получать идеологические, политические или экономические дивиденды, торговать ею.

Имеет ли тогда какой–либо смысл рассматривать то, что именуется функционированием культуры? Имеет, если иначе трактовать термин «функционироваие» в отношении культуры и ее ценностей.

Функционирование культуры – это ее реализация в конкретных условиях и ситуациях. То есть это не осуществление неких служебных функций. Культура не обслуживает ни познание, ни общение. Речь идет о другом – о том, как реализуются, живут и действуют ценности культуры. Как в этом храме, памятнике культуры воплощены, реализованы Вера, Добро, Красота? Как это проявлено во внешнем виде и интерьере храма, а главное – в реальном отношении к нему верующих и неверующих? Если исследуются формы брачных отношений, существующие в то или иное время у той или иной группы людей, то вопрос в том, реализуются ли в этих формах и как ценности культуры, такие как любовь, например?

Функционирование культуры, таким образом, можно осмыслять как реализацию ее ценностей в реальном бытии человека и общества. Причем ценности не могут быть реализованы абстрактно, так сказать, в общем виде. В жизнь воплощаются всегда их конкретные модификации. Добро, скажем, может реализоваться в проявлениях милосердия, тактичности, деликатности, терпимости и т. д. Реализация ценностей культуры обнаруживает себя по–разному на разных уровнях культурности, в разных сферах человеческой жизнедеятельности.

Реализуемые в жизни ценности культуры многообразны. И хотя исследователи пытаются создать их иерархию, систематизировать, по–прежнему трудно однозначно обосновать логику и порядок их рассмотрения. Вроде бы очевидно, что есть некий набор ценностей, которые считаются и называются общечеловеческими, иногда – высшими. Однако даже этот набор не общепризнан. Тем не менее в теории культуры нельзя не уделить внимания ценностям, хотя бы чаще всего признаваемым важнейшими, высшими, центральными.