Отступление в 1996 и 1997 годы

Государственный преступник

27 марта 1996 года агентство Interfax сообщило, что зам. Генерального прокурора Украины Ольга Колинько возбудила против Лимонова (Савенко) Эдуарда Вениаминовича уголовное дело по статье 62-й УК Украины. Я посягал на территориальную целостность их государства.

Постепенно выяснились размеры репрессий, которым подверглись принимавшие меня в Крыму люди. Даже журналистов долго таскали в службу безпеки за то, что вечером 6 сентября они собрались у корреспондента РИА-Новости Игоря Кирпичева и встретились со мной. Вызывали на допросы Седунову Елену Александровну. Передавали неоднократно братьям Кругловым для передачи мне угрозу: мол, пусть нога его не ступает на территорию Украины, иначе уже за Белгородом мы его арестуем. Таким образом родители мои, живущие в Харькове, не имеют возможности видеть сына.

Летом 1997 года красивая девушка Василиса Медведева попыталась в Ялте предложить на продажу газету «Лимонка». Местные распространители прессы, поглядев на нее, злобно изрекли: «Да он же государственный преступник! Как же можно!»

* * *

Нота протеста

Визит делегации НБП в Белоруссию превратился в беспрецедентное побоище. 18 декабря в 14 часов в помещении ДК им.Киселева в Минске должна была начаться пресс-конференция Э.Лимонова и А.Дугина, а вслед за нею концерт минской рок-группы «Красные звезды». Однако лидер Белорусского Народного Фронта, депутат парламента Зенон Поздняк прислал свои «войска» на трех автобусах. До 500 боевиков БНФ и БЗВ (офицерская организация) ворвались в здание ДК, избивая зрителей и журналистов, круша окна, двери, мебель и аппаратуру. Показательно, что явились они прямиком с митинга в поддержку Дудаева.

В борьбе с превосходящими силами противника служба охраны, состоявшая из членов белорусской организации Славянский Собор, НБП, РНЕ и движения «Красный Марш», проявила исключительное мужество. Несколько парней были ранены, но отказались выдать толпе Э.Лимонова.

НБП выражает решительный протест президенту Белоруссии, ее правительству и Министерству Внутренних Дел, не сумевшим или не захотевшим обеспечить порядок и безопасность. В лице Национал-Большевистской партии России католиками-самостийниками из БНФ было совершено нападение на русскую нацию и Россию.

«Лимонка» №3

* * *

18—21 декабря визит делегации НБП в Белоруссию, как известно, начался с кровавого побоища, устроенного Белорусским Народным Фронтом в Минске, в ДК им.Киселева. При этом ГУВД Минска конфисковало 300 номеров «Лимонки» №2, журналы «Элементы» и книгу «Лимонов против Жириновского». Попутно Лимонов узнал, что его книги запрещены к продаже в Республике Беларусь спец. циркуляром Министерства культуры от 1993 года. (Напоминаем, что сентябрьский визит делегации НБП в составе: Э.Лимонов, Т.Рабко в Крым по приглашению севастопольских патриотических организаций сопровождался обысками, задержаниями и, наконец, беспрецедентной высылкой лидеров НБП «с Украины» 10 сентября 1994 года. Тем не менее, делегация НБП сумела выступить на митингах в Севастополе и Симферополе, встретиться с председателем ВС Крыма Цековым, с главой правительства Сабуровым, присутствовала (единственная из партий России!) на исторических заседаниях ВС Крыма, положивших начало раскола в Крыму).

«Лимонка» №4

* * *

22 декабря 1994 г.

События, как вагоны в крушении на железной дороге, налетают друг на друга. 17-го звонила пьяная Наташа из Ленинграда.

Минская поездка вылилась в битву. К 14 часам, когда мы во главе с 19-летним Володей Селивановым (глава группы «Красные звезды») подошли к ДК им.Киселева, туда уже прибыли на автобусах БНФ (Белорусский Народный Фронт) и БЗВ (офицерская организация, «3» — от зброя, оружие, вооружение), посланные Зеноном Поздняком (депутат парламента, католик, не то литовец, не то поляк и смесь, говорят, с евреем). ДК стоит отдаленно, как бы в открытом пространстве, в поле. Мы издалека увидели необычно агрессивное скопление людей, один из наших прибежал нам навстречу, сообщив, что люди Поздняка прибыли, но мы все же вошли в здание через черный ход и прошли в гримерную. Не верилось, что в славянской Белоруссии возможны воинственные инциденты.

В зрительном зале, однако, началась битва. Были сорваны все сиденья, сломаны стулья, повреждены усилители, выбиты стекла. Нас охраняли местное РНЕ, «Красный Марш», ребята из Белорусского отделения Славянского Собора и юные наши нацболы. Наши ребята были ранены, у одного по всей длине распорота рука, он обильно кровоточил. Хладнокровная девица стала хладнокровно зашивать ему руку иголкой с черной ниткой, а он лишь морщился. Попытки выйти из гримерной оказались невозможны, драка шла уже в коридоре, на подступах к гримерной. Нападающие требовали выдать им «Лимонова, эмиссара москалей!» Отступив опять в гримерную, мы забаррикадировали дверь столами. Ушли через окно, выпрыгнув со второго этажа. На наше счастье, бегавшие толпой с флагами вокруг ДК цепочкой, выкрикивая лозунги, враги наши не знали, куда выходят окна гримерной. Выпрыгнув, мы ушли через белую снежную пустыню, стараясь не бежать. Все это в страшный 25—30-градусный мороз. ДК, как мы позднее узнали, был разнесен вдребезги пятью сотнями БНФ и БЗВ, разнесен в щепки.

Через несколько часов менты явились на квартиру матери Селиванова — два вежливых, но настойчивых майора угрозыска, и отвезли меня, Дугина и Селиванова во Фрунзенский райотдел города. Там только меня, отделив от остальных, принимали в кабинете начальника райотдела, полковника, съехавшиеся местные начальники. Сказали, что я представляю угрозу их общественной безопасности, мое пребывание в городе вызвало общественные беспорядки, и они хотят, чтобы я немедленно, вечером же, уехал. Я сказал, что даже рта не успел открыть, даже на сцену предстоящей пресс-конференции не вышел, им не в чем меня винить, и это я должен протестовать против того, что они не смогли обеспечить мою безопасность в городе Минске, куда я приехал как гость. Они сказали, что так же, как и в Москве, у них существует регистрация, и, если я не уеду, они возьмут у меня подписку, потом сразу же пойдут за мной и возьмут вторую, а потом предъявят мне обвинение в нарушении паспортного режима. Я сказал, что такие речи я уже слышал в 1973 году на улице Дзержинской, 2, в КГБ, но времена изменились. Если они хотят огромного скандала, то пусть будет так. Они отвели меня наверх, где в комнате с подобострастным майором Дугин и Селиванов пытались смотреть телевизор с психоделическими красками.

Они вызвали меня еще раз. По дороге я познакомился с девочкой-арестованной, но поговорить нам не дали, хотя мы друг другу понравились. Ее увели, а я опять был отведен в комнату полковника. Там появился новый персонаж, этакий номенклатурный патриций в костюме с белой полосой. Мы договорились, что мы с Дугиным уедем в понедельник (в любом случае мы собирались уехать в понедельник). Они потребовали, чтобы я не встречался с прессой, но первое, что я сделал наутро, это встретился с прессой. Там был и г-н Ступников с НТВ, он подарил мне свою книжку стихов, оказалось, что он снимал битву за ДК Ильича и передал запись в Москву. Поезд был в 23:26, по вине беззаботного Селиванова мы вскочили в поезд, когда он уже набрал ход. «Вильнюс—Москва» довез нас сквозь мороз в столицу».

Это была запись из моего дневника 1994 года. Добавлю, что в ту ночь, как потом оказалось, двое из десятка ребят, провожавших нас на вокзал, были жестоко избиты, когда возвращались домой. Позднее Лукашенко использовал битву за ДК им.Киселева как первый аргумент против БНФ, для его запрета. Было возбуждено уголовное дело, но нас в этой истории тщательно обходили. Один раз Дугин был допрошен в Москве по этому поводу.

* * *

С ноября 1994 года мы с Натальей Медведевой переселились на улицу Гримау, метро «Академическая». Человек, живший в квартире до нас, сидел в тюрьме, по профессии он был бухгалтер. Его девушка вначале позволила нам жить в квартире бесплатно, но позднее стала брать 200 долларов в месяц. В квартире не было телефона, была крошечная сидячая ванна с вечно протекающей водой из крана. 28 ноября ночью, точнее уже 29-го, привезли мы первый номер газеты из г.Тверь и сдали ее на склад распространительской фирмы «Логос» на Баррикадной ул., 2. Так началась газета «Лимонка». Действительно, как пишет Иван Черный (мой, а потом коллективный псевдоним, в тот раз им воспользовался юноша Андрей Карагодин), у машины ломалось колесо, а до этого, еще в Твери, нам пришлось купить для зеленой Антилопы-Гну «стального майора Шлыкова» новое колесо. На лысой резине в ржавой машине пришлось нам везти в Москву самую экстремистскую газету России. 29 ноября вечером в комнате 411 в помещении «Советской России» на улице Правды собрались Дугин, Летов, Карагодин, Грехов (менеджер Летова), Наташа Медведева, я. Позднее мы обмыли день рождения газеты у Дугина. 2 декабря в комнату 411 (в ней у Дугина размещалась редакция журнала «Элементы». Аренду он оплачивал переводами для «Советской России») пришел поздравить нас Виктор Анпилов со своими людьми (среди прочих М.Проскурина — фотокор «Правды»). Уже 7 декабря Тарасу Рабко не дали ключ от 411-й комнаты. Сказали, чтобы Дугин сам пошел к гл. редактору Чикину. 9 декабря Чикин сказал Дугину, что к нам ходит слишком много людей, они курят, и вообще его чикинский «бронежилет не выдерживает нападок против Вас». Короче, выставили и Дугина, и всю нашу контору. Так отплатили нам КПРФ-ные «коммунисты» за добро. С 30 января 1991 года по сентябрь 1993 года я печатал в «Советской России» несколько статей в месяц, активно катил с ними со всеми камень оппозиции в гору. Вместо благодарности лишили единственного крошечного помещения.

Период жизни на ул.Гримау — ноябрь 1994 г.— 15 марта 1995 г.— был тяжелым и героическим. По утрам я обычно приезжал к Дугину и начинал звонить по нашим делам. Мы искали помещение, искали ВСЕ, потому что у нас ничего не было. Ближе к весне я договорился с журналом «Юность» и несколько раз приезжал туда с утра, располагался в пустом кабинете звонить. Помню себя, шагающего по морозу к метро, к телефонам-автоматам. С помощью монеты в 1 копейку я научился, нащупывая в щели рычажок, давить на него монетой и таким образом звонил бесплатно. В холоде, в дождь, на ветру, в переходе метро — так протекала моя редакторская (газеты) и председательская (НБП) деятельность.

Помимо этого я еще и развозил на себе газеты по распространителям. Помню себя, тащущего 800 штук, аж жилы вытягиваются. Вез 200 штук до небольшого агентства на Пушкинской площади, а затем 600 штук в помещение «Правды» у Савеловского вокзала. Вез в метро, веревки резали руки. В середине декабря и до конца января уехала в Питер к матери Наталья Медведева, запила там и звонила к Дугину, изводила меня собой, безумной и пьяной. Были тяжелые дни, но я хорошо спал ночами, совершенно вымотанный физическим трудом. Я ничего не зарабатывал, денег у меня было крайне мало. В то же самое время у Натальи был период успехов. Случилось так, что почти одновременно у нее вышли сразу четыре книги (в том числе книга стихов в СПб) и второй диск. Возвращаясь ночью в Москву из Твери с газетами, я однажды вдруг услышал по авторадио «на станции Токсово» — голос моей жены. Она быстро становилась известной, даже деньги у нее были, за три книги она получила по три тысячи долларов за каждую. Известность, как и следовало ожидать от такого человека, как она, сделала ее наглой и раздражительной. Мы все меньше и меньше ладили. Ее тяготила жизнь без телефона, необходимость выходить рано утром на мороз и идти к телефонам-автоматам. Она с первых же номеров участвовала в газете, однако политическая моя деятельность вызывала у нее непонимание, даже насмешку. Я же презрительно отзывался об искусстве вообще. Т.е. мы все более расходились с нею. Сейчас понятно, что она приняла внезапно свалившиеся на нее плоды работы, которую она проделала, живя со мной еще в Париже, за норму. Она думала, так будет всегда, она думала, что это исключительно ее гениальность (о, она, конечно, с удовольствием окунулась в манию величия!) принесла ей заслуженный успех.

На деле это был всего лишь нехарактерный эпизод в ее творческой жизни. Ее творческая жизнь прервалась тотчас, когда она ушла от меня в июле 1995 года, и вот уже более двух лет она в искусстве ничего не сделала. Почему? Прервалось поступление энергии от меня. Пухлый бородатый мальчик, с которым она живет, имеет еще меньше энергии, чем она. Солнечная мужская, оплодотворяющая ее креативность, энергия исходила от меня на нее. Лучшие ее песни написаны по моим жизненным впечатлениям и моему опыту. «Поедем на войну» почти текстуально воспроизводит мои военные истории. Это я ехал «до Крайины узким коридором» через все Балканы с тысячью приключений туда и обратно. Это я

«в Очамчирах умирал красиво.

В роще ароматных апельсинов»

попал под жуткий обстрел в Абхазии, лежал и жевал мандарины, думал, что не останусь живой. Это я лежал под обстрелом у Останкино, и по моим рассказам написана песня «Москва. 1993».

Сейчас (октябрь 1997 г.) меня нет с ней. И она заглохла, умерла, сделалась белой и водянистой, болеет, как лишенное солнца, помещенное в подвал, растение.

* * *

15 марта мы все же переселились в центр, на Арбат, в теплую и дорогую квартиру уехавших за границу друзей.

Предательство женщины

В 1985-м я написал книгу «Укрощение тигра в Париже». Как и в подавляющем большинстве моих книг, сюжет и события, в ней происшедшие, были основаны на реальной, МОЕЙ и Натальи Медведевой истории любви. Точнее, первых нескольких лет этой любви. Тогда я еще и не подозревал, что у любви этой будет продолжение, через полтора года я заберу ее с улицы Святого Спасителя в блядском квартале Сан-Дени, и что дальнейшая любовь наша примет характер трагедии, извращения, кошмара. Так как я всего этого еще не знал, «Укрощение тифа в Париже» получилась у меня счастливой книгой с грустным концом. Живет в красивейшем городе мира писатель с юной девушкой, пьяненькой, смешной и страстной. Теперь, когда я оглядываюсь на этот период моей жизни, он представляется мне потерянным раем. Конечно, уже в 1986 годуя узнал некоторые некрасивые детали о жизни моей любимой женщины в этом раю, но даже они не смогли изменить общий образ этого рая: бедная, но экзотическая жизнь богемы, я становился все более и более известным писателем в стране писателей, во Франции, рядом — страстная, пылкая, красивая девушка, поющая в самом дорогом ночном клубе Парижа,— просто роман Скотт Фитцжералда, да и только. Когда в 1981 году уже в Париже я написал стихотворение

«Где все эти «гуд бэд герлс»

Жестокие девушки с резко откинутыми головами

с расширенными зрачками

безжалостно ищущие любовь по всему миру

начинающие с ничего?»,

я мощно хотел, вызывал из хаоса именно Наташу. И как часто бывало в моей крайне необычной судьбе, я и получил Наташу уже через год. Она пришла в ресторан «Мишка» в Лос-Анджелесе в пыльный, липкий октябрьский калифорнийский вечер, все 1 метр 79 сантиметров роста на высоченных каблуках, и мы уже не расставались. Собственно, мы так и не расстались (несмотря на то, что в 85—86 годах прожили раздельно полтора года) с нею до самого 11 июля 1995 года, когда в Москве рано утром произошел окончательный разрыв. И гуд бэд герл — резкая, безжалостная девушка, ищущая любовь по всему миру, ушла из моей жизни. Навсегда, а навсегда — это и после смерти. Впрочем, это я захотел, чтобы навсегда. Между раем, описанным в «Укрощении тигра в Париже» и окончившим свое существование летом 1985 года и настоящим концом этой трагической, самой хмурой любовной истории России, прошло еще целых десять лет. Я молчал все эти годы, хотя черные язычки пламени прорывались в моем творчестве (ух, как пышно — «творчестве»!), в частности, в рассказе «Личная жизнь», в романе «Иностранец в смутное время», история нападения на Н. есть в книге «Убийство часового». И вот после разрыва (очевидно, вы до конца изжили свою общую карму,— сказал кто-то, не помню кто) я обнаружил, что был связан с этой женщиной куда более прочными узами, чем любовь или влечение. Пытаясь понять (нет, не вернуть, но понять, понять!) себя, ее, вечность и нас в ней, я стал делать заметки. Вначале из меня лезли любовь и ненависть, похоть, а позднее я вдруг забрался в мистику и философию, в отношения уже не мужчины и женщины, а архетипов мужчины и женщины, спустился к тому предысторическому существу, когда ОН и ОНА были одно целое. Так я начал писать «Анатомию любви». Желая понять.

Я уже переживал один раз измену и уход женщины. Я написал об этом книгу «Это я, Эдичка». На сей раз я пережил не уход женщины, но нечто иное: конец общей кармы, предательство товарища-солдата, философскую трагедию, потерю ИМ — ЕЕ. Что угодно, на выбор. Я думал о вещах крайне страшных, и меня интересовали простые и, казалось бы, несовместимые истины: предательство солдатом командира и уход женщины — должны быть судимы по одной статье? Я вовсе даже никакую и не книгу писал, я разбирался в своих верованиях. Мне крайне не нравился тот шаткий Хаос, в котором царствует произвол мгновенных желаний — а именно в таком мире я оказался после разрыва с Н. И я хотел основать, если смогу, твердые правила и несомненные заветы.

Я попробовал было обратиться к книгам, но таковых на ЭТУ Тему не оказалось. Человечество, оказывается, отдавалось своим страстям безоглядно и женщин осмысливать не пыталось. Ницше советовал, идя к даме, взять хлыст, Шопенгауэр их презирал, но тантрические ритуалы позволяли достичь божественных озарений лишь с помощью юной женщины.

* * *

Смерть и Любовь над миром царят,

Только Любовь и Смерть.

И потому Блядь и Солдат

Нам подпирают твердь

неба. Горячие их тела

(он — мускулистый, она — бела,

так никого и не родила,

но каждому мясо свое дала),

переплелись и пульсируют вместе.

Ей — безнадежной неверной невесте

В тело безумное сперму льет,

Зная, что смерть там она найдет.

У Бляди мокрый язык шершав.

В щели ее огонь,

Солдат, отрубатель и рук, и глав,

Он семя в нее, как конь…

Она ему гладит затылок,

И он извивается, пылок…

* * *

11 июля в 7:30 утра она явилась после нескольких суток отсутствия. Полупьяная. Я ждал ее не один. Пригласил нашу общую подругу, девочку-фотографа Лауру Ильину, дабы быть твердым. Я заставил ее уехать и вывезти вещи в это же утро.

31 июля, через 20 дней после разрыва, меня сфотографировали в помещении редакции «Книжного обозрения», что на Сущевском валу. Полароидом. На левом плече у меня обнаружился светящийся шар. Юноша, сотрудник «…обозрения», провозгласил, что это черт на самом деле. Ясно, что сбликовала, наверное, линза, нечто отразилось в чем-то… однако мне стало не по себе. Шар света, сидящий у меня на левом плече, мне ни к чему.

За день до этого, вечером, мне позвонил капитан Шурыгин и сказал испуганно (до этого мы не виделись многие месяцы): «Ты береги себя, Эд. Я тебя люблю. Прошлой ночью ты приснился мне покойником. Мертвецом. В гробу…»

Хуевые мои дела. На плече у меня черт, Шурыгин увидел меня в гробу.

* * *

Первого августа, дабы не быть вечером одному, пошел в театр «Сатирикон», он вблизи Сущевского вала, минут десять ходьбы от «Книжного обозрения». Я был с несколькими сотрудниками газеты. Перед спектаклем мы выпили шампанского в буфете. Я посидел минут двадцать и, наступая на ноги, выбрался из зала, ибо спектакль «Игра в жмурики» раздражил меня своей тенденциозной болтовней. (Двое актеров, действие происходит в морге).

На улице было желто и смутно. Ветер растрепывал обильную, безумную и рахитичную зелень. Дальнейшие события имели смутную четкость дурного сна.

Подошел по тропинкам почти к Сущевскому валу и попытался перейти на противоположную сторону оживленного шоссе. Мешали автомобили в двойном движении. Двинулся по обочине. Заметил, что на противоположной стороне, поглядывая на меня, движется мужичонка. Я перешел дорогу. Мужичонка приблизился, как бы ждал. Невысокого роста, черные брюки, свитер, поверх свитера воротник голубой рубашки. Очень загорелое лицо, светлые яркие глаза, полуседые ухоженные волосы. Косые скулы, кадык крючком. Хрящеватые уши. Можно сказать, чистенький, в меру подвыпивший рабочий. «Ты мне свистел?» — спрашивает. «Нет, ничуть».

Идет рядом со мной к Сущевскому валу и бурчит, высказывая… мои мысли: народ такой уродливый, страна оккупирована (взгляд на витрины киосков у перехода). Вдруг, заглядывая мне в лицо: «У тебя лицо, как пластиковое. Неживое. Ты как неживой». Я иду себе невозмутимо, весь в черном, вплоть до черного носового платка. Он вновь, заглядывая в лицо: «Ты мертвый, вот что». Сказано очень испуганным голосом.

Перейдя на противоположную сторону Сущевского вала, стоим у развилки улиц. Он: «Я пойду. Ты осторожно».— «А что,— улыбаюсь я,— смерть за мной скалится?» Он побледнел и, с придыханием: «Да». Жмет мне руку. «Ты мне странно знаком. Так знаком, как будто мы в одном классе учились». Он мне так знаком, как будто мы тысячелетие вместе провели в одной тюремной камере.

Иду по Сущевскому валу один. Через момент он догоняет меня. Забегает вперед. Он в панике. «Не ходи туда! Тебя сейчас убьют. За тобой идут двое. Один побежал (как бывает в снах, он употребил два варианта: «побежал» и «поехал») в объезд». Показывает рукой туда, где якобы есть параллельная валу улица. «Не ходи!» И оглядывается. Я не оглядываюсь.

Я решительно шагаю в дурном сне. Все вокруг желтое, люди куда-то исчезли, мы одни на всем земном шаре. В фильмах Антониони была, я помню, подобная атмосфера галлюцинаторного мира, где все правда и все мираж. Он бежит рядом и, как верная собачонка, заглядывает мне в лицо. Его лицо обеспокоено ужасом. Отвечаю ему на немые вопросы гримас. «Все равно когда-то убьют. Не сегодня, так завтра. Если боишься — отставай…» Он не отстает, но испуганно прибился, прилепился ко мне. И канючит: «Не ходи. Тебя убьют…»

У пересечения Сущевского вала с поперечной улицей на нас выходит высокий худой тип в голубой куртке. «Он!» — взвизгивает мой спутник и хватается за мою руку, чтобы обрести поддержку. Не доходя пяти или десяти метров до меня, тип вдруг падает на мостовую, корчится, как креветка, в зародыш и… замирает мертвым. Я размеренным шагом иду мимо. Мой спутник ненадолго нагибается над типом и вновь испуганно прилепляется ко мне. Он ошеломлен. Он: «Что же ты не остановился? Он мертвый. И почему он упал, как ты это сделал?»

«Лучи,— говорю я и выдвигаю вперед палец, как бы стреляя из него.— И на левом плече у меня шар, а за спиною смерть, ты что, не видишь?» С суеверным ужасом он торопится со мной мимо Рижского вокзала к метро по желтым улицам. Теперь страшно и мне. У метро мы прощаемся. Почему-то это он уезжает в метро, а ведь намеревался уехать я. Я же иду по проспекту Мира к одноименной станции метро, ожидая и надеясь, что, может быть, меня убьют по пути.

На следующий день, анализируя происшествие, я пришел к выводу, что прогулялся с самим Дьяволом и напугал его. Ибо он прогулялся со мной — с мертвецом. Чуть подвыпивший, празднично одетый рабочий с тронутыми сединой прядями — лишь форма; однако желтый загар ада, костяшки скул, хрящеватые уши, светлые глаза моей мамы и, главное, эта атмосфера ужаса и безлюдья, быстро нагнетенная нами,— им и мной,— выдали его. Я узнал, что я — мертвец, а он — Дьявол, и даже он убоялся меня в этом состоянии. Ибо мертвецы, разгуливающие по улицам, нагоняют ужас даже на Дьявола.

Через пару дней я рассказал эту несусветную историю ясновидящей по телефону. У меня никогда не было знакомых ясновидящих, но эту мне рекомендовали друзья. Она посоветовала мне набрать теплую ванну воды с солью, зажечь в ванной перед зеркалом свечу и смотреть, КАК будет гореть фитиль. «Фитиль должен будет коптить. Вас ведь сглазили миллионы раз. Ваши читатели и телезрители». Я поступил, как она велела. Свеча в тяжелом подсвечнике в конце концов сползла в воду, туда же нырнуло зеркало, и, даже в моем состоянии, я заулыбался. К тому же, кожу щипало, я вывалил в ванну целую пачку соли.

На следующий день ясновидящая приехала с высокой блондинкой-родственницей и, посадив меня на стул, обошла вокруг меня много раз с зажженной свечой, приближая ее то к голове, то к шее. В результате свеча страшно почернела. Ясновидящая, молодая девчонка 22-х лет, стала убеждать меня, что я должен отрешиться от Зла, в противном случае со мной произойдет то, что мне наглядно продемонстрировали Высшие силы, убив на моих глазах типа в голубой куртке мне в поучение. Таким пояснением я не удовлетворился, сказал, что менять жизнь не стану, что опять найду себе блядь-девчонку, что я сам — Добро, однако хочу разврата, буду воровать, грабить и убивать, наказывая Зло. Тогда ясновидящая почему-то неохотно сказала, что в прежней жизни я был германским рыцарем и совершил несправедливость против Н. и теперь в этой жизни я искупаю перед ней свою некогда, много веков назад, совершенную несправедливость. Я попросил ясновидящую поднатужиться и увидеть больше. «В той далекой жизни в Германии,— сказала она,— Н. была проституткой», а я, германский рыцарь, убил ее. Вот и искупаю.

Я рассказал о случившемся на Сущевском валу нескольким людям, и все они сумели объяснить историю более или менее рационально до появления типа в голубой куртке. Один высказал предположение, что тип упал и забился в эпилептическом припадке. Но в этом случае странно, что он приберег свой припадок для меня, да еще в такой обстановке сплошных совпадений, и свалился мне аккуратно под ноги.

Н. всегда знала и любила повторять, что мое имя «Эдвард» переводится со староанглийского как «вэлфи гардиан» — т.е. «богатый покровитель», «охранитель». Я охранял ее рыцарем от бед алкоголизма, нимфомании и хаоса ее души тринадцать лет. Еще «гардиан» переводится как «часовой». У меня есть книга «Убийство часового». Н. попыталась убить своего часового в июле. Разрыв произошел в доме шесть, в квартире шестьдесят шесть.

И выбор названий собственных книг неслучаен, и тем более выбор женщины-идола в хаосе тел и душ. Я верю, что я — германский рыцарь, убил проститутку за измену. А для проститутки измена не существует. Рыцарь был идеалист и безумец. Чтобы он опять и опять в каждом рождении не убивал ее, а она его не предавала, а он бы потом не искупал свою вину, она должна полюбить только рыцаря. И навеки. Тогда прекратится проклятие.

* * *

Я делился с тобой всем: едой, деньгами, жизнью, эмоциями, талантом, идеями, моей гениальностью, наконец. Ты все лениво пожирала, неблагодарная и злобная, и завистливая. Я знал, что ты меня кинешь, что не поможешь в трудный час, предашь и растопчешь. Если меня посадят когда-либо и ты припрешься на свидание (на тебя это похоже!), я откажусь с тобой встретиться. «У меня нет жены,— скажу я,— должно быть, какая-то проститутка. Гоните ее!»

* * *

Без кожи

Получасовое путешествие пешком от Арбата до площади Маяковского мучительно. У выхода на Суворовский бульвар меня засекла семья, состоящая из отца (с видеокамерой), матери, пятнадцатилетней дочери и ее подруги. Долго шли за мной и только у перехода через улицу Герцена решились заговорить. Мать самая смелая. «Мы вами восхищаемся. Можно сняться рядом с вами на память?» Я свернул в ближайший переулок и позволил снять себя с дочерьми и матерью. Отец — офицер, мать из офицерской семьи и у подруги отец тоже офицер. Т.е. мы из одного социального класса. Свои, социально близкие.

Подальше на бульваре зеленый тощий юноша, отлепившись от девушки, кланяется. «Спасибо вам, что вы есть».

Мужик лет тридцати, высокий, прошел и вернулся. «Можно автограф? Ведь вы Лимонов. Напишите: Станиславу. И дату».

Подле метро «Маяковская»: юноша и девушка стоят у стены, беседуют. Без стеснения разглядывают меня. Я перемещаюсь чуть дальше, к театру Сатиры, они тоже. Наконец, парень подходит ко мне: «Вы случайно не Лимонов?» — «Случайно да, Лимонов».

Небритый тип подходит и протягивает паспорт: «Распишитесь здесь». Не интересуясь нисколько, хочу ли я.

И я еще маскируюсь, смотрю в землю, ношу темные очки, кепи… Когда-то, безвестным эмигрантом в Нью-Йорке, я мечтал о такой славе. Ныне она приносит мне неприятности и развивает во мне паранойю. То мне кажется, что меня хотят убить, то кажется, что украсть. После одного из митингов на Театральной площади за мной таки точно охотились пять здоровенных морд. Мой верный адъютант Тарас заметил их, и втроем: я, Дугин и Тарас — мы скрылись в метро…

Я настолько известен, что мне страшно. Я этого не хотел. Я хожу по пыльному чудовищному городу, как обнаженный, как человек без кожи, и все могут видеть мои внутренности. Именно, я человек без кожи. О такой публичности я никогда не мечтал. Я просто хотел быть известным. На Арбат (а мне приходится по нему ходить, я временно живу здесь) вообще выходить мне противопоказано. На почтительном расстоянии меня всегда сопровождают почитатели. «На хер — все!» — хочется мне заорать. На Арбате есть медведь в наморднике. Его сажают на плетеный диван и заставляют фотографироваться рядом с прохожими. Я напоминаю себе этого медведя.

Уличный художник: «Дорогая звезда, давайте я Вас нарисую!» Супруги толкают супругов: «Смотри, кто идет…» Если б они знали, как живет «звезда». Каждый день проходя через Ад. Я мертвый человек. Живущий в Аду. 24 часа в сутки.

И все эти сотни, тысячи взглядов, сквозь которые я иду, как сквозь строй. Они сглазили и сглаживают меня.

* * *

Русские женщины физически бывают очень привлекательны, но морально — это отталкивающие существа, калеки. Мужчина для них враг, так или иначе, у них психология гарема, когда мужик рассматривается как источник дохода (жизни), секса, но и угнетатель. Наказывать мужика — самое распространенное занятие такой женщины.

Если она влюблена, она готова все отдать, и даже саму жизнь порой, но влюбленность ее обычно столь коротка, что ничего отдать она не успевает, взять, впрочем, успевает многое.

Будучи сам русским, свидетельствую, что русская душа (обоих полов) есть понятие негативное. Из женщин эта русская душа делает прямо проституток каких-то без удержу и смысла. Русская женщина — самый ненадежный друг и товарищ, а тем более жена, какую можно себе представить, ибо, не имея ни чувства долга, ни морали, она следует обыкновенно лишь прихоти своей плоти. Но завтра ее благосклонность переключится на другого, и она станет вашим врагом. Новый выбор ее, скорее всего, будет абсурден, русская женщина может уйти от гения к ничтожеству, от сексуального маньяка к импотенту, ибо, воспринимая мужчину как врага и соперника, она мстит, ревнует и завидует.

Американка или немка может жить и остаться с мужиком по расчету. Русская тоже может, но одна из десяти. Другое дело, что примитивные простые люди всех наций живут парами как угодно долго от недостатка энергии, необходимой для перемен, или от недостатка воображения. Я говорю здесь об активном меньшинстве женщин.

Русская женщина гордится своей ненадежностью, способностью на предательство мужчины, тем гордится, что ею якобы движет «страсть», и страсть эту — прихоть — выхваляет повсюду как высшее качество души. На деле как раз ненадежность и есть исключительно негативное качество — т.е. недостаток, порок, ущерб. Русская женщина гордится своей способностью к предательству мужчины, о, разумеется, не называя это так.

Такая женщина хочет ходить по рукам, как переходящее красное знамя. Равенство полов при советской власти изуродовало ее куда более, чем американку Америка с ее «свободами»; от христианских заповедей русская женщина ничего не унаследовала, только дети порой являются цементом, как-то скрепляющим семью. Аморальная от незнания того, что есть мораль, она соорудила себе наскоро кодекс поведения, в котором половое влечение заменяет все заповеди. «Хочу — значит, люблю, а если люблю — буду с тобой, пока люблю — вот этот нехитрый ее путеводитель по жизни, с которым ее, конечно, ожидает в жизни банальная трагедия. Крушение. Ни одна из моих бывших жен не стала счастлива, первая и вовсе повесилась, хотя все предпосылки для счастья у моих женщин были. Мой личный опыт, как видим, подтверждает очевидное: уродливо сформировавшись, ментальность русской женщины — нездоровая ментальность и требует серьезного лечения на уровне нации. Дичайшее, наибольшее в мире количество абортов, четыре миллиона в год, тоже свидетельствует не в пользу русских женщин: легкомысленные убийцы, конечно же, смотрят на мучительное освобождение от плода как на побочный продукт «страсти». А страдания при абортах, грубые и отвратительные операции эти еще более усиливают ненависть к мужчине.

* * *

Они представляют себе идеальную жизнь женщины, как в сериале «Анжелика» — то маркиза банды ангелов, то у турецкого султана, то живет с алхимиком и чародеем, то попадает в постель к королю (изнанка у Сада в «Жюстин»), т.е. представляют себя переходящими от мужика к мужику, из постели в постель, из рук в руки. Не все имеют храбрость следовать такому идеалу, но некоторые следуют. При этом якобы все иерархии и социальные различия упраздняются постелью. Это заблуждение. Постельные радости преобладают только в искусственном тепличном «санаторном» (смотрите мою книгу «Дисциплинарный санаторий») обществе. Как только жизнь приближается к неискусственному натуральному варианту «открытой жизни» (кораблекрушение, необитаемый остров, гражданская война), все ценности становятся на свое место, и самая красивая блядь будет вынуждена жить с командиром, обладателем агрессивного темперамента, животной интеллигентности и ружья. Вне зависимости от качеств его сексуальности или размеров фаллоса.

Мужчины вопиюще неравны. Среди них есть воины-солдаты (агрессивное меньшинство) и жвачные коровы — подавляющее большинство. Мужчины равны только снизу, на уровне вегетативной жизни: когда они испражняются, едят и спят в глубоком сне без сновидений. (Но даже сны у них разные). Туда же, к вегетативной жизни, относится и сексуальность. На уровне высшей жизни, содержания огня в душе и агрессивности в крови, и в тех сферах, где следует показать творческую силу: в духовном мире, культуре, мысли,— чудовищно ясно, что бездна лежит между сверхчеловеком-воином и человеком из стада, такая же глубокая бездна, как между шимпанзе и человеком.

Уточнение о сексуальности

Сексуальность даже не упоминается среди качеств ни античным миром, ни ранним средневековьем. Сексуальность была небезразлична ни грекам, ни римлянам, ни германцам, но доблестью ее не считали. Она вызывала внимание лишь в том случае, если толкала к поведению, несовместимому с общепринятыми ценностями. (Порицали, разумеется, уж слишком развратную Мессалину). Стоическая мораль, ее-то уж невозможно упрекнуть в мягкости, помещает сексуальные наслаждения в категорию вещей, с точки зрения мудреца, безразличных. Только с христианством и частично также под влиянием культов экзотических народов Малой Азии и Леванта устанавливаются тесные связи между сексуальностью и грехом, и, как следствие, секс начинает заражать не только этику, но и духовность.

* * *

Во мне не было недостатков, и тогда она придумала их. Она атаковала мою собранность, мое сознательно-разумное существование. (Никогда долгов, разумное распределение полученных от издательств сумм. Я не позволял себе «прогулять» полученное, зная на опыте, что зарабатывать дополнительные деньги придется через унижение и отказ от собственных принципов, от свободы, в конце концов). Эту разумность она называла «прижимистостью» или жадностью («ты хохол» — и прочие плоские шуточки)… Еще она атаковала… в любом случае, она придумала мне недостатки. Когда я, после нескольких публичных пьяных ее скандалов, перестал вовсе ходить с нею в публичные места, она