Проанализируйте разные формы использования слова «мир»
Написав книгу, реализующую его стремление изобразить жизнь человеческую в универсальном охвате, Толстой сам указал нам наиболее органичный путь постижения философии этой книги. Он дал ей название – простое и гениальное. Заголовком «Война и мир» Толстой фактически обозначил все, что может быть в человеческой жизни – ту коренную для нее ситуацию, которая раскрывается и в событии бытовом, и в событии историческом. А, кроме того, он показал единственно спасительную перспективу и для человека, и для человечества в целом – движение от войны к миру, созидание мира.
Известно, что в дореволюционных изданиях толстовской эпопеи написание слова «мир» имело два варианта: «мiръ» и «миръ». Объяснение этому мы находим отчасти в словаре В.И.Даля: «Мiръ – вселенная; вещество в пространстве и сила в времени// наша земля, земной шар, свет// все люди, весь свет, род человеческий// община, общество крестьян. Мир – отсутствие ссоры, вражды, несогласия, войны; лад, согласие, единодушие, приязнь, дружба, доброжелательство; тишина, покой, спокойствие»(8). Исследовательница творчества Толстого Г.Я. Галаган в дополнение к этому указывает еще и на то, что художник, конечно, учитывал в своем произведении новозаветное противопоставление слова «мiръ», означающего «век сей, существующий» – т.е. реальное состояние мира, - «миру» – Царству Небесному – т.е. миру должному, идеальному. Движение от мiра к миру составляет стержень концепции романа. Очень обстоятельно и глубоко раскрывает уникальную семантическую полноту слова «мир», его всезначность в книге Толстого С.Г. Бочаров. Он исследует, как развертываются в необозримом толстовском тексте разные значения этого единого понятия, образуя целые смысловые «поля» и взаимодействуя между собой по закону «сцепления». За отправную точку в его исследовании были взяты разные формы слова «мир», используемые художником: в миру, в мире (во всем мире) и миром, ставшие конкретными знаками разных художественных значений, которые обнимаются этим единым словом.
Форма « в миру» означала у Толстого сложность и пестроту мирской жизни с ее соблазнами и запутанностью отношений и мнений, той нашей повседневной жизни, в которой порой крайне тяжело разобраться в том, «что дурно» и «что хорошо». Обратимся к роману-эпопее. После пребывания в Москве Николай Ростов возвращается в свой родной Павлоградский полк. Он переживает настоящий кризис, вызванный мучительными отношениями с Соней, с Долоховым, которому он проиграл огромную сумму и дал честное слово при невозможности его выполнить. Оказавшись в «определенных условиях полковой жизни», он похож на страшно усталого человека, который, наконец, получает возможность отдохнуть. Здесь Ростов может «служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т.е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным». Подобные чувства переживают многие любимые герои Толстого. Так, для княжны Марьи со смертью отца возникает необходимость выйти из своего «монастыря» в мирскую жизнь: «Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в котором она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была – молитва». Пьер, измученный «безурядицей вольного света», совершивший ряд стихийных поступков, которые он не хотел совершать – в их числе дуэль, когда он, не желая того, чуть не убил человека, приходит в состояние нравственного тупика. Ему кажется, что свернулся винт, на котором держалась вся его жизнь; винт вертится вхолостую, ничего не захватывая, все на том же нарезе. Такие мысли приходят к нему в Торжке на почтовой станции, когда он едет в Петербург после дуэли и разрыва с женой; «то, что он видит сейчас на станции, его собственная жизнь, мировая история – все это вместе попадает в его мыслительную машину, которая вертится вхолостую, но перестать вертеться не может». Он видит, что смотритель обманывает, говоря, что нет лошадей, чтобы получить лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?.. Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я считал себя оскорбленным. А Людовика Х1У казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что-то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?» И нет ответа на эти вопросы, кроме одного: «умрешь – все кончится. Умрешь и все узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно». Жизнь в сознании Пьера рассыпается в этот момент на изолированные факты, она представляется неупорядоченной, главное – морально неупорядоченной. Встреча с Баздеевым в Торжке, а затем вступление в масонский орден становятся для толстовского героя событиями чрезвычайной важности, показывая ему реальную возможность преодоления нравственного кризиса.
Пьер не принимает безоговорочно масонское учение, но общение с масонами оказывается для него важным, потому что в его сознании восстанавливается целостная картина мира, восстанавливается вера в разумность и целесообразность миропорядка. Обращаясь к Андрею во время их встречи в Богучарове, он прямо говорит об этом: «На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле) нет правды – все ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира». Использование разных форм – в миру и в мире – служит, как справедливо отмечает С.Бочаров, важному для Толстого различению мирского и мирового. Восстановленная картина мира как благоустроенного целого, кажется, разрушается вновь и окончательно для Пьера, когда он становится очевидцем расстрела пленных французами: «С той минуты, как Пьер увидел это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими это делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в Бога…Мир завалился в его глазах, и остались одни бессмысленные развалины». Однако в такой катастрофической для него ситуации Пьеру посчастливилось встретить Платона Каратаева, который, подобно Баздееву, как будто послан ему провидением, чтобы вернуться к жизни. Среди переживаемого им ужаса Пьер сначала заметил присутствие этого человека по запаху пота, затем героя заинтересовало, как он разувался… Эти впечатления отвлекают героя от рухнувшего мироздания, и уже в последних строках этой главы “он чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новою красотой, на каких-то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе”. В этом эпизоде со всей очевидностью утверждается идея о важности и необходимости достижения в человеческой жизни гармонии мирового и мирского.
В первые дни войны 1812 года Наташа Ростова вдруг по-новому воспринимает, осознает известные слова великой ектении: ”Миром Господу помолимся”: “Миром, все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться, - думала Наташа”. В этой толстовской формулировке Наташиных мыслей, как и в возникшем понятии – миром – объединяются все основные значения слова “мир”, а именно: “все вместе” и “без вражды”. И это очень важно, потому что понятие, появившееся в словах молитвы, есть отражение новой положительной реальности, которая созидается в условиях войны и связана с действительным земным единением самых разных людей. Такое же значение угадывается и в словах солдата, которые слышит Пьер: “Всем народом навалиться хотят, одно слово – Москва”. Миром молятся накануне Бородина на Смоленскую икону солдаты и мужики-ополченцы вместе и наравне с Кутузовым: “Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться”. Как раз в этом ощущении единения снимается антиномия мирского и мирового, обретается способность приблизиться к “миру должному”. Нечто подобное переживает Пьер в плену, под влиянием П.Каратаева, когда вдруг осознает, что “Бог вот Он, тут, везде”, “что Бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной”.
Что означает диалектика мирского и мирового в «Войне и мире»? Как эта диалектика отражается в судьбах героев? Какие символические образы использует Толстой, чтобы научить читателя видеть «великое, вечное и бесконечное во всем», а также научить его ценить простые человеческие радости?
Своей жизнью, перипетиями собственной судьбы герои познают сложную диалектику мирского и мирового в человеческом существовании. Чтобы углубить и одновременно прояснить главную мысль романа-эпопеи, Толстой использует традиционную символику, связанную с образами неба и земли. Небо – образ, как бы
наглядно воплощающий содержание теоретической категории “эпическое”. Небо объединяет в себе эпическую широту и всеохватность, эпическое единство и целостность (“одно на всех”), эпическую гармоничность и идеальность (небо связано с представлением о Боге и идеале), эпическую объективность и беспристрастность (небо высокое, далекое, холодное). Именно такое – высокое и вечное небо увидел Андрей на поле Аустерлица, небо как символ справедливости и совершенства и как символ того, что противостоит земле, всему тому суетному, ничтожному, что близко и понятно: “Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего-то непонятного, но важнейшего”. Подобное противопоставление живет поначалу и в сознании Пьера, о чем свидетельствует уже упомянутый нами эпизод его встречи и разговора с Андреем на пароме. Обращаясь к Андрею и говоря о том, что “на земле, именно на этой земле нет правды”, а “в мире, во всем мире есть царство правды”, Пьер сначала указал в поле, а затем – на небо. Однако, пройдя испытания войной 1812 года, пленом, встретившись с Платоном Каратаевым, он постепенно снимает в своем сознании антиномию неба и земли и начинает видеть в них не противоположные субстанции, а взаимодополняющие начала, “присутствие” которых в человеческой судьбе равно необходимы. Не случайно после плена Пьер испытывает чувства человека, который нашел то, что искал, под ногами, тогда, как он напрягал зрение, глядя далеко от себя в “умственную зрительную трубу”. А в плену, когда его не пустили дальше определенной черты и заперли, он вдруг отчетливо сознает, что вся беспредельность мира - леса и поля, и самое небо со звездами – все это принадлежит ему: Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд: “И это все мое, и все это во мне, и все это я”. В плену он начинает по-новому ценить то, что составляет каждодневное течение человеческой жизни с ее простыми, естественными потребностями, с ее непосредственностью, приходит к пониманию самоценности жизни и от этого понимания к вере в Бога.
Для Андрея – земные радости и ценности так и не становятся органичными. Пьер приближается к “земле”, а Андрей, умирая, удаляется в “таинственные бесконечные дали”: в его взгляде поражает окружающих “страшная для живого человека отчужденность от всего мирского”. Символичной является сцена его ранения. В минуту опасности гордость не позволила ему пасть на землю. Андрей сказал адъютанту, который крикнул: “Ложись!”, - “Стыдно, господин офицер!” - и “в это время, пока перед ним вертелась дымящаяся граната, он новым, завистливым взглядом глядел на траву, на полынь, на струйку дыма – на эти образы земли, к которым он в первый раз испытал непосредественно влекущее чувство именно в эти последние мгновения”. Эти близкие образы жизни контрастируют с холодным, далеким, вечным небом, которому Андрей остается верен до конца. Он – немирской человек, в противоположность Пьеру, он слишком хорош для мира, как говорит о нем Наташа.
Однако правота в толстовском мире остается все-таки за Пьером, обретающим понимание самоценности жизни в единстве ее земного и небесного начал, за Наташей, для которой диллемы мирского и мирового не существует вовсе, за Николаем Ростовым и Марьей
Болконской, сумевшими создать свое “семейное счастье”.
В эпилоге понятие “мир”, с одной стороны, обретает значение реальных жизненных опытов многих конкретных героев романа-эпопеи (мир Марьи Болконской, мир Николая Ростова, мир Наташи и Николеньки Болконского), а, с другой, - усложняется, соединяя значения мира семейного, домашнего и мира большого. То, что обретено, например, Пьером не представляется раз и навсегда завершившимся. Он не может сохранить “круглое” каратаевское состояние покоя и снова вступает на путь исканий, снова озабочен общим порядком дел, “исправлением рода человеческого”. Об этом не без иронии пишет автор: “Ему казалось в эту минуту, что он призван дать новое направление всему русскому обществу и всему миру”. Круг, связанный с представлением о достигнутом совершенстве, в финале снова “размыкается в линию, путь, возобновляется “мир мысли” и бесконечное стремление”. Николай Ростов в эпилоге ближе других к крестьянскому миру- общине и в целом к земле, он заявляет, что пойдет на Пьера и будет рубить, если прикажет Аракчеев. А Николенька Болконский видит “страшный сон”: “Они с дядей Пьером шли впереди огромного войска. Войско это было составлено из белых косых линий, наполнявших воздух подобно тем паутинам, которые летают осенью…Впереди была слава…Они – он и Пьер – неслись легко и радостно все ближе и ближе к цели. Вдруг нити, которые двигали их, стали ослабевать, путаться; стало тяжело. И дядя Николай Ильич остановился перед ними в грозной и строгой позе”. “Завязывается новый узел противоречий, новая “взволнованная сложность”, новый жизненный цикл. Все у Толстого циклически возвращается, все должно повториться”. Впереди у героев – целая жизнь.