Просторечие, диалект, жаргон, арго, ломаная речь

(Отклонения от литературной нормы)

«..Непередаваемые особенности действительно есть. Это не те специфические для одного языка элементы, ко­торым нет прямого формального соответствия в другом и которые тем не менее могут быть переданы, компенси­рованы с помощью определенных грамматических или лексических средств, способных воспроизвести их роль в системе контекста. Действительно непереводимыми яв­ляются лишь те отдельные элементы языка подлинника, которые представляют отклонения от общей нормы язы­ка, ощутимые по отношению именно к этому языку, т. е. в основном диалектизмы и те слова социальных жарго­нов, которые имеют ярко выраженную местную окрас­ку», — пишет А. В. Федоров³. А Я. И. Рецкер считает, что к нарушениям литературной нормы не следует отно­сить просторечие, диалекты, жаргоны. «Эти периферий-

¹ Журавлиное перо. Сказки народов Севера. Пересказали для детей Н. Гессе и 3. Задунайская. Л.: Детская литература, 1968, с. 291.

² Гончаров И. А. Фрегат «Паллада». Т. I. M: Гос. изд-во худ.

лит-ры, 1957, с. 179. ³Федоров А. В. Указ, соч., с. 145.

II. Индивидуальные

1. Вольности устной речи⁴.

2. Детский язык.

3. Ломаная речь.

4. Дефекты речи (косноязычие, шепелявость, сюсюканье, гнусавость, картавость, при­шепетывание, заикание и пр.).

5. Ошибки в произношении и правописании.

нии (в том числе авторская и/или прямая речь), напри­мер, сленг в романе «Над пропастью во ржи» Дж. Сэ­линджера, баварский диалект во многих произведениях Лудвига Томы, родопский диалект в «Диких рассказах» Н. Хайтова, диалект софийских шопов в ряде произведе­ний Элина-Пелина и т. д.;

б) как речевые характеристики отдельных персона­жей (этот прием настолько широко распространен, что не нуждается в примерах) и

в) как отдельные вкрапления — для колорита (к ним вполне применимо сказанное в гл. 6).

А. В. Федоров, упомянув об их (в частности, диалек­тизмов) «непередаваемости», тут же рассматривает при­меры их передачи, хотя и другими средствами, т. е. до­пускает возможность их функционального перевода или компенсации, а И. Левый уточняет: «...вовсе не обязатель­но, чтобы в народной речи каждому разговорному оборо­ту оригинала отвечало просторечие в переводе: оно мо­жет быть использовано в другом месте, лишь бы общее впечатление от речевой характеристики сохранилось не­изменным» '.

Выходит так: с одной стороны, если принять формули­ровку Э. Г. Ризель, «писатель имеет полное право для разрешения творческих задач (речевая характеристика, описание социальной среды и исторического .колорита и т. д.) отобрать любое слово или выражение, любую мор­фологическую форму или синтаксическую конструкцию из нелитературных источников»², а с другой, учитывая, что переводчик всегда в принципе подчинен воле автора, т. е. обязан передать действительность такой, какой ее видит автор, он должен дать понять читателю, что в дан­ном случае прямая речь и/или авторские отступления не­нормативны. И не только дать понять, но в некоторой степени создать и соответствующую атмосферу.

Итак, при жаргоне, арго и сленге самым естествен­ным, бесспорно, будет прибегнуть к функциональным аналогам при наличии их в ПЯ- Известные соответствия существуют почти на всех языках (в частности, о чеш­ском И. Левый говорит: «Некоторые языки обладают го­раздо более богатыми, чем наш, возможностями оттенять

'Левый И. Указ, соч., с. 148.

² Ризель Э. Г. Языковые нормы и так называемые «нарушения

языковых норм».—Ученые записки 1-го МГПИИЯ, т. IV, 1957,

с. 295—298.

социальные различия персонажей, поскольку их разго­ворная речь располагает значительно более широкой стилистической шкалой» ^!). Трудности возникают при от­сутствии двуязычных и даже одноязычных словарей жар­гонов и арго, в том числе на русском и болгарском язы­ках².

Где-то на грани между жаргоном и просторечием сто­ят и профессиональные диалекты (Л. И. Скворцов назы­вает их профессиональным просторечием³); к ним отно­сятся и элементы терминологии, принятые в среде данной профессии как обиходные слова; к ним переводчик, оче­видно, тоже должен подыскать соответствия, если они су­ществуют в ПЯ-

Особым явлением считается англ, (ам.) сленг, кото­рый большинством ученых определяется как «экспрессив­ное англ, (ам.) просторечие»⁴ и который Л. И. Скворцов отождествляет с «групповым говором» вообще, а послед­ний— с просторечием⁵.

В общем все эти категории (арго, жаргон, профессио-нализмы, сленг), по мнению многих авторов, в конечном счете тесно связаны с просторечием и нередко отождеств­ляются с ним или переходят в него. Следовательно, при отсутствии соответствий или функциональных аналогов, переводчик может прибегнуть к просторечию, которое и придаст переводимому тексту необходимую характерис­тику отклонения от литературной нормы.

Некоторые авторы намечают и дальнейшую эволю­цию или «олитературивание» более устойчивых жарго­низмов и диалектизмов, «превращение нелитературных языковых средств в литературные через посредство сти­листических приемов» в художественной и общественно-политической литературе⁶.

При диалектизмах, по сути дела, разница в положе­нии состоит в том, что, согласно давно принятой в искус-

¹ Левый И. Указ, соч., с. 118.

² Об этом см.: Флорин С. Чем словари не удовлетворяют пере­водчика?—МП, 1974, 10, с. 397—398.

³Скворцов Л. И. Литературный язык, просторечие и жаргоны в их взаимодействии. — Сб. Литературная норма и просторечие. М.: Наука, 1977, с. 29.

⁴ Исчерпывающий анализ понятия «сленг» и соответствующую биб­лиографию см.: Крупнов В. Н. Указ, соч., с. 98—100; Рози-н а Р. И. Американский сленг XX в. в аспекте перевода. — ТП, 1977, № 14, с. 36—37.

⁵Скворцов Л. И. Указ, соч., с. 55. Р и з е л ь Э. Г. Указ, соч., с. 297; ср.: Скворцов Л. И. Там же.

стве художественного перевода аксиоме, диалектизм во­обще нельзя переводить диалектизмом («..немыслимо пе­реводить южнофранцузские диалектизмы с помощью особенностей южнорусских диалектов»¹). Поэтому нам кажется неправильным, например, подход Майкла Хол-мана, английского переводчика «Диких рассказов» Н. Хайтова, который заявил на международном симпо­зиуме^ в Софии (1975 г.), что переводит родопский диа­лект йоркширским на том основании, что в английском языке нельзя найти другой сниженной лексики такого рода и что йоркширцы, как социальная группа, имеют что-то общее с родопчанами (впрочем, сам М. Холман сознался, что тем самым он рискует превратить для чита­теля родопчан в йоркширцев). Явно, единственную воз­можность нюансировать текст перевода предлагает опять-таки просторечие, о чем говорит целый ряд теоре­тиков перевода², добавляя, что делать это нужно осто­рожно и экономно, с чем мы вполне согласны. Возраже­ние против этого мы находим в цитированной выше статье В. Г. Гака, где сказано: «Так же невозможно пе­редать французское просторечие, лежащее за пределами литературной нормы, русским просторечием»³. Однако, очевидно, это только различие в терминологии или в раз­граничении различных лексических пластов, так как да­лее сам же В. Г. Гак пишет: «В этих случаях показывают лишь некоторое отклонение речи говорящего от «выдер­жанной» литературной речевой нормы, что достигается не употреблением русских диалектизмов или вульгариз­мов, но использованием некоторых разговорных элемен­тов языка»⁴.

Частным случаем являются места, где автор оговари­вает диалектную речь своего героя. В таких местах, на наш взгляд, сказанного автором достаточно, и лучше пе-

¹ Г а к В. Г. «Коверкание» или «подделка». — ТП, 1966, № 3, с. 38.

² См., например, кроме Федорова А. В. (Указ, соч., с. 314— 318), Гак В. Г. Указ, соч., с. 38; К о п а н е в П. И. и др. Просторечие и проблема перевода (Тезисы). — ТПНОПП, ч. I, с. 174—176; Коптилов В. В. Высказывания на V конгрессе славистов. — Славянская филология, т. П. София, 1963, с. 245; Кашкин Ив. Указ, соч., с. 457—458; Левый И. Указ соч., с. 139—140; Рецкер Я- И. Теория перевода и переводческая практика, с. 60; Р о з и н а Р. И. Указ, соч, с. 45; Швейцер А. Д. Указ, соч., с. 25; Перевод и социолингвистика (Тезисы) — ТПНОПП, ч. I, с. 67 и др.

³ Г а к В. Г. Указ, соч., с. 38.

⁴ Т а м ж е.

редать самую реплику на литературном языке, не подыс­кивая никаких аналогов: «..каза с характерния си вят-ски говор:» — Глей да те не у те па попътя!»¹ (Раз­рядка наша — авт.) Здесь можно было бы обойтись без просторечия «глей» и диалектизма «утепа».

Интересно, что диалект и говор везде определя­ются, как понятия местные, территориальные (см. MAC, ЭС), но в США, где сожительствуют большие националь­ные группы иммигрантов, выработались и существуют и говоры (диалекты?) группово-национальные — итальян­ский, креольский, негритянский (их несколько), немец­кий и т. д. Все эти «диалекты», так же как и пиджин-инг-лиш (англо-китайский гибридный язык), отличающиеся фонетическими и морфологическими искажениями анг­лийского языка, приближаются к ломаной речи, о которой мы будем говорить дальше.

Поскольку жаргоны, арго и сленг подвержены частым изменениям, переводчик, подыскивая им соответствия, не должен упускать из виду и временной фактор. Например, сленг нередко становится «языковой приметой поколе­ний» (БСЭ), так что неудачно подобранное соответствие грозит иной раз обернуться анахронизмом.

Не менее опасно и пренебрежение к местному факто­ру, что особенно касается применения в ПЯ отдельных диалектизмов, стоящих на грани просторечия.

В отношении профессионализмов переводчику нужно чутье—зачастую он должен распознать их, выде­лить из кажущегося гладким текста, что бывает трудной, почти невыполнимой задачей, в особенности когда он со­прикасается с переводом каламбуров или фразеологиз­мов.

Переводчик должен угадать профессионализм и там, где его нет в оригинале, т. е. при безэквивалентности или недифференцированности. Так, по-русски и конторский служащий, и столяр, и сапожник употребят в разговоре слово клей, но по-болгарски первый скажет лепило, вто­рой— туткал, а третий — пап или чириш, например, в фразе «Пахнет клеем»; с другой стороны, и болг. лепило может быть клей или клейстер.

Беседу о переводе диалектов, жаргонов и пр. позво­лим себе заключить еще одной цитатой из книги А. В. Федорова: «..основным функциональным соот-

Шаляпин Ф. Страниии от моя живот. София, 1962, с. 262.

I

ветствием всякого рода диалектизмам (как территориаль­ным, так и социальным) в русских переводах способно служить просторечие в широком смысле слова» ¹. Только мы несколько расширим эту мысль: это относится не только к русским переводам, а к переводу вообще. О том же в «Высоком искусстве» пишет и Корней Чуковский.

Вторая группа отклонений от литературной нормы ох­ватывает умышленное и неумышленное словотворчество: своеобразные неологизмы (вольности устной речи и дет­ский язык — детские окказиональные неологизмы) и не­правильности речи и произношения (детский язык, лома­ная речь — по незнанию языка или недостаточной языко­вой культуре, и все виды дефектов речи).

В цитированной выше статье Н. А. Янко-Триницкая приводит различные примеры вольности устной речи: уточнение высказывания или придание ему образности: «до-воспоминание», «сорадование»², «холодовка»; экс­прессия и создание комического эффекта: «нажитки», «одномыльчане», «подсебятина»; создание производных слов с аффиксами не по принятым образцам: «загибоны», «болыпинский», «недурственный»; замена созвучными словами: «спина — спиноза», «пол — полонез», «моги­ла— Могилевская губерния»; искажение фонетического облика слова: «уря» (ура), «вумный» (умный), «вьюно-ша» (юноша), «шкилет» (скелет — в смысле худобы); видоизменения звукового облика слова «на западный ма­нер»: «мордолизация», «опрокидонтом», «кель выра-жанс», и т. д.

Такие слова (личные или услышанные авторами) трудно назвать и окказионализмами, сочиненными для данной ситуации. В большинстве своем они даже не при­живаются, но некоторые «входят в пословицу» и цитиру­ются только в своем определенном окружении — на гра­ни каламбуров. Не исключены, конечно, и случаи, когда некоторые из них переходят в просторечие и появляются в словарях — хотя бы то же «недурственно» (в MAC с пометой «прост.»).

К ним же следует причислить и все детское словотвор­чество, прекрасно описанное К- Чуковским в его своеоб-

¹ Федоров А. В. Указ, соч., с. 316.

⁸ Между прочим, в болгарском языке существует глагол «сърадвай» и существительное «сърадване», а глагол «сорадовать» мы нашли

у Даля. ... ; •

разном шедевре «От двух до пяти» и не нуждающееся в каких-либо дополнениях и объяснениях.

Передача таких вольностей устной речи, такого сло­вотворчества, наряду с игрой слов (каламбурами),— пробный камень таланта и находчивости переводчика. Здесь можно дать только один совет: быть осторожным, экономным и стараться «попасть в тон» с автором. И, как выразился в той же гамме В. Е. Шор, всегда «лучше не-доборщить, чем переборщить».

К этой же категории относятся и случаи, когда автор одними морфологическими средствами придает родному слову внешний облик какого-нибудь слова другого языка, или же, наоборот, слова другого языка облекает в мор­фологическое одеяние родного, как это делает Рабле в главе VI своего «Пантагрюэля», озаглавленной «О том, как Пантагрюэль встретил лимузинца, коверкавшего французский язык». В указанной выше статье В. Г. Гак приводит три приема, использованных одним из лучших советских переводчиков Н. Любимовым для передачи квази-ученой латинизированной речи лимузинца: а) ла­тинские слова в русской морфологической оболочке, б) русские слова в латинской морфологической оболочке и в) элементы высокого стиля (поэтизмы, церковнославя­низмы) .

Итак, рецепт дан мастером перевода или, скорее, из­влечен из его практики. Оказывается (обычно так и бы­вает), у каждого из этих трех приемов есть свои плюсы и минусы, которые нас интересуют с точки зрения доход­чивости перевода и сохранения намерений автора. Рас­смотрим их в обратном порядке.

в) Поэтизмы и церковнославянизмы вполне понятны для среднего читателя перевода, они, бесспорно, переда­ют возвышенность тона, но бессильны, сами по себе, пе­редать квази-ученость.

б) Русские слова в латинском обличье, может быть, и звучат «порой пародийно-иронически»', но не вразрез с намерениями автора (т. е. они представляют собой па­раллель — или антипараллель? — латинских слов с фран­цузскими окончаниями у автора), и тоже понятны средне­му читателю перевода.

а) Латинские слова в русской морфологической обо­лочке звучат в тон с повествованием, создают впечатле­ние «научности» и производят комический эффект, но... остаются непонятными для среднего читателя перевода,

257

т. е. по сути Дела, Являются для него тем, что В. Г. Гак называет «полной белибердой» '. Дело в том, что, несмот­ря на свою архаичность вообще, несмотря на неупотре­бительность в современном французском языке или же в • других значениях латинских слов, оригинальный текст фразы «..inculcons nos veretres es penitissimes recesses des pudendes de ce meritricules amicabilissimes» остается все-таки близким к сознанию современного французского читателя (хотя в «переводе» Пьера Мишеля ни одно сло­во не совпадает с оригиналом : «..penetrons de nos ... les retraites les plus profondes des ... de ces petites p... si ami-ables»². «Русский» же текст Н. Любимова «..инкулькиру-ем наши веретры в пенитиссимные рецессы пуденд этих амикабилиссимных меретрикулий»³ остается для рядово­го читателя именно «глокой куздрой» Л. В. Щербы, о зна­чении которой нужно догадываться по предлогам и флек­сиям. Но что бы вышло из применения того же приема в обратном направлении? Возьмем другую фразу из рус­ского перевода Любимова и попытаемся перенести ее об­ратно во французский тем же способом: «Т с h t i m o n s snisquer la blagovolence!»⁴. Мы не отрицаем качеств прекрасного перевода Н. Любимова, а только лишний раз подчеркиваем важность принципа «доходчи­вости», в интересах которой и Л. Толстой переводил в «Войне и мире» все французские вкрапления на русский язык.

Неправильности детской речи большей частью малочисленны и эпизодичны, не имеют ничего общего с национальным колоритом, и передавать их следует функ­ционально, т. е. «коверкание» должно соответствовать детскому языку на ПЯ, — малейшее утрирование может погубить эффект.

Ломаная речь иностранца, не знающего ИЯ, должна прозвучать естественно на ПЯ; поэтому переда­вать ее следует тоже функционально. По-видимому, для

¹ Гак В. Г. «Коверкание» или «подделка», ее. 41, 42.

² Rabelais, Francois. Pantagruel. Publie sur le texte defimtif etabli et annote par Pierre Michel. Paris, 1964.

³ Библиотека всемирной лит-ры. Рабле Франсуа. Гаргантюа и Пантагрюэль. М.: Худ. лит-ра, 1973, с. 178.

⁴ Сам Н. Любимов косвенно высказывается против не понятных для читателя слов и выражений: «..в переводе «Дон Кихота» и того же «Гаргантюа» я употреблял лишь такие архаизмы, которые по­нятны без подстрочных примечаний и без заглядывания в словарь Срезневского». (Перевод — искусство. — МП, 1963; 3, с. 244).

этого переводчику необходимо некоторое знакомство со строем и звучанием языка этого иностранца, так как та­кая речь обычно является переводом с его родного языка. Однако немец, слабо знающий французский, и немец, плохо владеющий русским языком, переведут свою мысль по-разному. На это положение указывает и В. Г. Гак: «В некоторых случаях в языке подлинника и языке перевода могут существовать определенные тради­ции в изображении особенностей речи, возникающих под влиянием третьего языка. Эти традиции опираются на структурные расхождения внутри каждой пары языков и внешне могут иметь различные черты. Так, в русской ли­тературе немецкий акцент нередко изображается упот­реблением «и» вместо «ы», мягкого «ль» вместо твердо­го «л», т. е. показывается замещение немецкими фонема­ми русских фонем, отсутствующих в немецком языке. Во французских же текстах немецкий акцент передается заменой звонких согласных глухими и наоборот» '. Таким же образом для неправильной болгарской речи русского характерны ошибки в употреблении артикля, а для бол­гарина, говорящего по-русски, — ошибки в падежных окончаниях, твердость мягких согласных, мягкость «ж» и «ш». Однако при переводе на французский, немецкий, английский или какой-либо другой язык русской книги, в которой встречается ломаная русская речь болгарина, или болгарской книги с ломаной болгарской речью рус­ского, сохранить типичность этих ошибок окажется не­возможным, и переводчику придется искать другой при­ем, заменяя морфологические ошибки фонетическими, фонетические — синтаксическими, или наоборот, но всег­да такими, которые присущи русскому или болгарину на соответствующем ПЯ.

Но и это не следует применять машинально. В расска­зе «Качество», ("Quality"), средствами твердого немецко­го произношения (в частности, озвончения) совершенно правильной в остальном английской речи, Дж. Голсуорси придает своеобразный трагизм образу своего героя — са­пожника Гесслера, немца: "Zome boods," he said slowly, "are bad from birdt. If I can do noding wid dem, I dake dem off your bill." He подобрав соответствующих средств, «не попав в тон», переводчик может легко превратить этот трагизм в комизм и разрушить эффект всего рас­сказа.

Гак В. Г. Указ, соч., с. 39.

Положение в известной степени переменится в случае преднамеренного коверканий или ошибок, т. е. ког­да иностранец (носитель третьего языка) намеренно ко­веркает ИЯ или носитель ИЯ коверкает родной язык, что­бы сделать свою речь «более понятной для других» или чтобы сойти за иностранца. В таких случаях всегда про­скальзывает нотка искусственности, которую, хотя это и очень трудно, следует тоже передать в переводе. Почти все практики и теоретики художественного перевода, за­трагивая эту проблему, говорят о чувстве меры, эконом­ности в стилизации национально окрашенной (т. е. лома­ной) речи. Ив. Кашкин ставит в пример переводчикам та­ких авторов, как Пушкин и Лев Толстой: «..найдя верную тональность, Пушкин точно обозначает ее для читателя очень действенным намеком, а потом лишь напоминает о ней», и «Толстой стилизует только ключевые (началь­ные или ударные) фразы, а затем переходит на обычную сказовую речь: 'разумеется, исключая неправильность языка, о которой читатель может судить по первой фра­зе» '.

Однако такая «экономность» переводчика там, где сам автор не воспользовался ею, иногда приводит к нару­шению его замысла, так как все неправильности (и де­фекты) речи проявляются сильнее при волнении, в напря­женные моменты, т. е. являются деталью психологическо­го, эмоционального состояния персонажа, необходимым штрихом образа, а такие детали и штрихи, разумеется, экономить нельзя.

Как элемент речевой характеристики персонажа эти отклонения не связаны обязательно с данным словом, предложением. Поэтому переводчик волен воспользо­ваться любой компенсацией подходящими — фонетиче­скими, морфологическими, синтаксическими — средст­вами.

Ломаная иноязычная для оригинала речь персонажей является иноязычным вкраплением, т. е. при переводе на русский и болгарский с языков, пользующихся латини­цей, следует давать ее латиницей же или транскрибиро­вать, в обратном случае — кириллицу передавать лати­ницей.

Различные дефекты речи, такие как косноязычие, при­шепетывание, шепелявость, сюсюканье, гнусавость, кар-

тавость, заикание, обычно передаются функциональным аналогом или же их можно оговорить краткой фразой в тексте: «зашепелявил старик», «сильно заикаясь», «гло­тая на английский манер все 'р'», said he with a lisp, stammelte sie и т. п.

Далеко не все дефекты речи встречаются во всех язы­ках. Дефект для одного языка может быть нормой для другого: передавая речь грека на болгарском языке, все авторы заставляют его произносить «з» вместо «ж» и «с» вместо «ш»; таким образом, то, что по-русски или болгар­ски было бы сюсюканьем, является здесь отличительной национальной чертой речи; для нашего уха большинство французов картавят, во французском же языке нет даже такого понятия — картавость!¹ С другой стороны, срав­нительно редко такие дефекты приписываются авторами главным героям и редко проводятся сплошь во всех реп­ликах таких персонажей. Конечно, нет правил без исклю­чений, и астматичный господин Слири, не совсем эпизо­дический персонаж в романе Диккенса «Тяжелые време­на», на протяжении всего романа произносит [0] и [б] вместо «с» и «з» (на русский это передано переводчиком как «х»).

Намеренно введенные и очень часто оговариваемые автором ошибки в произношении или правописании пер­сонажей, как, скажем, «pan — р-а-п» Толстого (случай описан подробнее в следующей главе), тоже передаются функциональным аналогом, как это и сделал француз­ский переводчик «Войны и мира».

¹ Зато во французском существует понятие "rouler Гг"; как и у анг­личан, в противоположность их глухому "г", существует понятие "to rc'.l one's rs".

1 Кашкин Ив. Указ, соч., с. 460. 260:

Глава 6

ИНОЯЗЫЧНЫЕ ВКРАПЛЕНИЯ

Ma chere Alexandrine, Простите, же ву при, За мой армейский чин Все, что je vous ecris; Меж тем, же ву засюр, Ich wunsche счастья вам, Surtout beaucoup d'amour, Quand vous serez Мадам.

M. Ю. Лермонтов

В лингвистической литературе для разных иноязыч­ных и заимствованных элементов лексики и фразеологии встречается немало терминов: «иностранное слово», «чу­жое слово», «варваризм», «экзотизм», или «экзотическое слово», «макаронизм», «алиенизм», «заимствованное слово», или «заимствование» и пр.; некоторые мы поста­рались отграничить уже в ч. I (см. гл. 1, с. 15 и гл. 4, •-, с. 39). Среди них и в отличие от них должен найти мес- < то и принятый нами термин «иноязычное вкрапление».

Некоторым писателям, в особенности классикам про­шлого, было присуще употребление более широкого кру­га иноязычных вкраплений. В старых произведениях за­падной литературы было принято пересыпать изложение мудрыми фразами, афоризмами и/или просто единичны­ми словами на латинском и древнегреческом языках: это не только считалось признаком эрудиции, но некоторые образованные люди в самом деле так говорили. То же в значительной степени касается и русской классической литературы, которой, кроме латинских и, меньше, древ­негреческих, присущи были главным образом француз­ские и, в несколько меньшей степени, немецкие вкрапле­ния '. Об их характере и числе в русских текстах можно судить, например, по материалу двухтомного Словаря выражений и слов, употребляемых в русском языке без перевода (т. е. авторы имеют в виду преимущественно прижившиеся нерусские единицы), в котором подавляю-

В болгарской классической литературе иногда встречаются турец­кие, реже — греческие слова и выражения, но в общем вкраплений в ней намного меньше.

щее большинство примеров — из литературы конца XVIII—XIX вв.¹

Кроме таких вкраплений писатели и теперь употреб­ляют повседневные слова и выражения на чужом для са­мого произведения языке. Они вкладывают их в уста своих героев или используют в авторской речи в интере­сах колорита или как деталь речевой характеристики, да­ют их в иноязычном написании или же транскрибируют (мы исключаем ломаную речь, о которой говорили в предыдущей главе).

С другой стороны, произведения современных авторов на всех языках испещрены иностранными словами и вы­ражениями (терминами, реалиями и пр.) гораздо боль­ше, чем когда-либо в прошлом, в результате интеграции наук и искусств и огромного увеличения международно­го обмена информацией и расширения круга фоновых знаний «человека с улицы». Полностью или отчасти ас­симилированные (заимствованные слова, в том числе и интернационального фонда), они подчиняются грамма­тическим правилам принявшего их языка и, в нашем по­нимании, не являются иноязычными вкраплениями: ав­тор употребляет их непреднамеренно, как привычные для него слова родного языка.

Иноязычными вкраплениями в нашей терминологии, как уже было сказано (ч. I, гл. 1), явля­ются слова и выражения (или, как иногда у Л. Толстого, целые пассажи и письма) на чужом для подлинника язы­ке, в иноязычном их написании или транскрибированные без морфологических или синтаксических изменений, вве­денные автором для придания тексту аутентичности, для создания колорита, атмосферы или впечатления начи­танности или учености, иногда — оттенка комичности или иронии².

Приблизительно такое же содержание некоторые ав­торы вкладывают в понятие «варваризм». Так, Д. Э. Ро-зенталь в своем определении этого термина относит к варваризмам довольно разнородную лексику: иноязыч­ные слова вообще, реалии, термины, ломаную речь, при­чем недостаточно ясной остается разница между э к з о -

¹ Бабкин А. М., Шендецов Б. В. Словарь иноязычных вы­ражений и слов, кн. 1—2, М.—Л.: Наука, 1966.

² Интересно исчерпывающее изложение этого вопроса в рамках рус­ского языка в гл. 3 («Иноязычные выражения») книги А. М. Баб­кина «Русская фразеология, ее развитие и источники» (Л.: Нау­ка, 1970).

тической лексикой и варваризмами. Ав­тор иллюстрирует их одинаковыми по своему характеру примерами из Пушкина (для первых — «мантилья», «пан­на», «делибаш», «янычар», для вторых — «боливар», «брегет», «васисдас»); в дополнение к ним дает и не­сколько примеров из Маяковского («авеню», «стриты», «собвей», «элевейтер», «ажан», «пульке»). Ломаная речь, о которой мы говорили в предыдущей главе, иллю­стрирована отрывками из стихотворения Д. Бедного «Ма­нифест барона фон Врангеля»: «Вам мой фамилий всем известный...» и т. д. Однако тут же даны и примеры ти­пичных иноязычных вкраплений в их оригинальном ино­язычном написании и в русской транскрипции, первые опять-таки из Пушкина (vale, far niente, et cetera, in quarto, du comme il faut, tete-a-tete), вторые — из коми­ческой поэмы И. П. Мятлева «Сенсации и замечания г-жи Курдкжовой» («Адью, адью, я удаляюсь, Люан де ву...» и т.д.), являющейся ярким образцом «макаронических стихов»'. Там же Д. Э. Розенталь указывает на две функции элементов, обобщенных им под названием вар­варизмов: во-первых, служить передаче соответствующих понятий (к ним мы причисляем реалии и термины) и соз­данию местного колорита (не упоминая временного и со­циального колоритов, традиции или узуса на данном от­резке времени); а во-вторых, быть «средством сатиры для высмеивания людей, раболепствующих перед ино­странщиной, средством иронической речевой характерис­тики действующего лица». Со второй установкой мы тоже не вполне согласны, так как сатирический и ироничес­кий характер иноязычные вкрапления приобретают толь­ко в макаронической речи (в стихах и прозе) или при создании нарочито комических ситуаций. Кстати, макаро­ническая речь почти непереводима на язык этих вкрап­лений. Единственным и очень трудным, даже рискован­ным приемом было бы замещение их функциональным эквивалентом или аналогом на каком-нибудь другом язы­ке. Гораздо безопаснее превратить правильные «макаро­нические» вкрапления в ломаную речь. Ломаная же речь сама по себе — явление другого характера и не является иноязычным вкраплением (см. гл. 5).

И. Левый, с другой стороны, приводит к одному зна­менателю иностр анный язык и местный диа-

языка.

¹ Розенталь Д. Э. Практическая стилистика русского Изд. 3-е. М.: Высшая школа, 1974, с. 80—81.

264-

лект, называя оба «чужеродной языковой системой», которая «сама становится художественным средством и, как таковое, непереводима». Для нас диалект — отступ­ление от литературной нормы, и он рассмотрен нами тоже в предыдущей главе. Однако с иностранным языком дело обстоит иначе. «Чужой язык, принятый в среде, где создавался оригинал, — продолжает И. Левый, — часто бывает непонятен читателю перевода, поэтому чужеязыч-ную речь нельзя в переводе сохранить. Так, непонятны были бы финикийская речь в устах воина-пунийца из ко­медии Плавта «Пуниец», турецкая — в классической болгарской литературе, а для малообразованного чита­теля— и французская в «Войне и мире» Толстого. Если заменить чужеязычные выражения фразами на литера­турном языке переводчика, они утратят свое художест­венное качество; обычный перевод в сносках непригоден здесь, так же как и подстрочные пояснения исторических реминисценций»'. Тут мы бы возразили по двум пунк­там: во-первых, вряд ли и при постановках «Пунийца» в свое время в Древнем Риме финикийская речь воина была понятна всем зрителям или даже какому-то их большин­ству; во-вторых, говоря о французских вкраплениях в «Войне и мире», И. Левый забывает, что сам Л. Толстой их переводил, иногда в сносках (больше), а иногда и в тексте.

В мировой литературе наблюдается в основном два подхода в отношении иноязычных вкраплений в под­линнике: 1) автор вводит их без пояснений, рассчиты­вая, по-видимому, на контекстуальное осмысление и под­готовку читателя, или же, считая их элементами колори­та, атмосферы, для ощущения которых не обязательно их смысловое восприятие, иной раз даже мешающее, т. е. важна форма, а не вложенная в нее информация, и 2) ав­тор тем или иным путем доводит до читателя их значение. Первым путем вводятся итальянские, испанские, немец­кие и французские вкрапления у Хемингуэя, голландские и французские у Ирвинга Стоуна; второй характерен в некоторой степени для русских (Л. Толстой, И. А. Гонча­ров), немецких и болгарских писателей.

В средневековой литературе почти никто эти вкрап­ления не переводил ни в тексте, ни в сносках, поскольку потенциальными читателями были такие же эрудиты.. Например, Фрэнсис Бэкон (1561-1626) в коротеньком эс-

¹ Левый И. Указ, соч., с. 137—138.

се «О чтении» ("On Studies") употребляет латинскую сентенцию «Abeunt studia in mores» (Занятия налагают отпечаток на характер) и выражение «cymini sectores» (букв: «расщепляющие тминые зерна» — о людях, вдаю­щихся в излишние тонкости), непонятные теперь без перевода большинству даже высокообразованных лю­дей— ведь латынью в наше время занимаются лишь уз­кие специалисты! В некоторых более поздних изданиях таких произведений, однако, мы находим их в переводах (в сносках, комментариях в конце книги).

Для переводчика все это порождает дополнительные проблемы: а) Следует ли оставить иноязычные вкрап­ления автора без перевода или объяснений? б) Как по­ступить с собственно переводами вкраплений самого ав­тора?

Самым естественным, на первый взгляд, кажется по­
следовать примеру редакторов и комментаторов старых
авторов — перевести в сносках, дать комментарии в кон­
це. Здесь, конечно, лишний раз возникает критерий з н а -
ко мост и: что переводить или пояснять, что будет по­
нятно без пояснений? В отношении же самих переводов
или комментариев мы всецело присоединяемся к неод­
нократным замечаниям и предупреждениям
А. М. Бабкина к комментаторам (в нашем случае —
переводчикам) в вышеуказанной его книге: не перево­
дить слишком легковерно, проверять не только точное
значение таких вкраплений на языке, из которого они за­
имствованы, но и «прибавочное» значение, полученное в
заимствовавшем их языке или в употреблении автора
(последнее касается особенно иноязычных слов и выра­
жений, уже ассимилированных языком подлинника). Для
иллюстрации воспользуемся готовым примером и заклю­
чением А. Райхштейна: «„Servus," sage ich und lasse sie
allein (ebenda)—Servus»,* — заявляю я и оставляю их
одних. Сноска на этой странице русского текста гласит:
«Приветствую вас (лат.).» Стандартная для немецкой
разговорной речи формула приветствия (ср. русск. «При­
вет!») создает в переводе неоправданное впечатление
оригинальничанья латинским словцом, чуждого герою
романа»'.

Но это не решает еще вопроса — что переводить и

сколько? Очевидно, большое количество иноязычных вкраплений в тексте — и объясненных, и необъяснен­ных — затрудняет чтение и оригинала, и перевода, и, возвращаясь еще раз к И. Левому, мы бы сказали, что «чужой язык, принятый в среде, где создавался ориги­нал», возможен — в идеальном смысле слова — только в двуязычных странах, как русский в союзных республи­ках, французский и немецкий — в Швейцарии, шведский и финский — в известных областях обеих стран, фран­цузский — для фламандцев в Бельгии и Франции и гол­ландский — для них же в Нидерландах. Но все эти слу­чаи скорее исключения, чем правило. Говоря же о рам­ках «свободы переводчика», видимо, можно воспользо­ваться, но тоже не повсеместно, а в разумной мере, ре­цептом И. Левого: «Наиболее приемлемым решением здесь будет перевести на свой язык важнейшие в смыс­ловом отношении фразы и намекнуть на атмосферу чу-жеязычности сохранением в переводе приветствия и кратких реплик, содержание которых ясно из контекста (особенно если основная мысль повторена в соседней фразе). Далее намеки на чужеязычность речи можно в случае необходимости комбинировать с пояснениями («обронил он по-турецки»'. Такие намеки на чужеязыч­ность речи со стороны переводчика окажутся еще более неизбежными при переводе произведения на язык самого вкрапления, как это бывает и при обращениях, скажем, в репликах Пуаро в переводах романов Агаты Кристи на французский язык.

Очень важна, разумеется, та степень знакоместа дан­ного вкрапления, которая иногда делает излишним пере­вод: множество разноязычных пословиц, поговорок, кры­латых слов, шаблонных выражений давно уже стали международными, настолько, что например, В. Надеин считает возможным употребить даже каламбурно извест­ное «cherchez la femme» в виде «шерше ля тёщ», как сказали бы французы, пожившие в Вологде»², рассчиты­вая с полным основанием, что его поймут. То же каса­ется и иноязычных заимствований в ИЯ, ясных и чита­телю ПЯ. Ярким примером может послужить следующая выдержка из «Человека в футляре» Чехова: «..по всей вероятности, в конце концов, он [Беликов] сделал бы предложение, если !бы вдруг не произошел "kolossalische