Восточная и юго-восточная азия

Шаманизм и история: появление «ши»

И в завершении обратимся к Восточной и Юго-Восточной Азии, где мы видим давнюю традицию историописания, возникшую в первую очередь в Китае. Чтобы обсуждать тенденции развития азиатской исто­риографии начиная с XVIII века и далее, видимо, необходимо сделать краткий обзор этой традиции с ее особенностями, отличавшими ее от других исторических культур на Ближнем Востоке, в Южной Азии и Европе. Например, в годы ее формирования важную роль в зарождении и письменного языка, и исторической культуры в древнем Китае играл шаманизм. Самые ранние исторические записи были найдены в надпи­сях жрецов на костях животных и черепашьих панцирях, сделанных в период династии Шан (1600-1066 гг. до н.э.). Эти записи в основном были сделаны шаманом-царем с целью предсказания и колдовства.

¹ Rao, Schulman and Subrahmanyam, Textures in Time, 136.

* sui generis - редкий, уникальный, своего рода, собственный, в своем роде .

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 73

Позже появилась должность, названная «ши» (shi), и в течение дли­тельного правления династии Чжоу (1121-1249 до н.э.) таких должно­стей стало несколько, и они стали очень распространены при дворе этой династии. В современном китайском языке существует тенден­ция переводить «ши» как «историк», но во времена Чжоу обязанности «ши» не сводились исключительно к истории - он был и писцом, и астрологом; в качестве последнего он выполнял шаманскую обязан­ность интерпретировать значение движения небесных светил для людей .

Историописание возникло из шаманства, и то обстоятельство, что «ши» с самого начала находился на правительственной службе, нало­жило сильный отпечаток на китайское историческое мышление. Ис­ториописание в Китае в основном находилось в руках чиновников, хотя до VII века многие историки занимались историей не по заказу правительства; практика частного историописания активно присутст­вовала и после VII века. В древних текстах, таких как «Шесть кано­нов», которые, как предполагают, помог отредактировать и сберечь Конфуций, уже присутствовало отношение к истории, как к зеркалу, отражающему все прошлые достижения и ошибки, которые считались релевантными современному положению дел. Там говорилось, что причины падения династии Шан уже нашли свое отражение в падении предшествующей ей династии Ся (2207-1766 до н.э.); обе допустили сходные ошибки. История, таким образом, расценивалась как храни­лище политической мудрости, и такое представление было широко распространено в Китае имперского периода. Это побуждало каждого правителя династии после его восхождения на трон заказывать со­ставление истории предшествующей династии. Начиная с VII века и далее это стало стандартной практикой для историописания в Китае, которая сразу же оказала заметное влияние на Корею, Вьетнам и Японию.

Формирование конфуцианской историографии

Часто цитируемая фраза о том, что история в Китае писалась «бю­рократами для бюрократов», характеризует бюрократическую приро­ду династийного историописания. Но это не дает полного представле­ния о разнообразии традиций историописания в имперском Китае, потому что на всем протяжении имперского периода в Китае постоян-

¹ Несколько современных китайских ученых предложили свои объяснения происхождения и функции shi в древнем Китае, и некоторые из этих работ собра­ны в: Du Weiyun and Huang Jinxing, eds, Zhongguo shixueshi lunwen xuanji (Selected Essays in the History of Chinese Historiography) (Taipei, 1976). Vol. 1, 1-109. cm. краткое и дополненное изложение на англ, яз.: On-cho Ng and Q. Edward Wang, Mirroring the Past: the Writing and Use of History in Imperial China. Honolulu, 2005. 1-7.

ГЛАВА 1

но присутствовал и частный интерес к написанию истории. Кроме того, данное утверждение не принимает во внимание тот факт, что до VII века н.э. традиция официального историописания не была до кон­ца установлена. Например, Сыма Цянь, возможно, самый значитель­ный историк имперского Китая, начиная составлять свои «Историче­ские записки» (Shiji), в целом преследовал тот же интерес, что и Геро­дот, а именно удовлетворить свой интерес к необычным происшест­виям и сохранить историческую память. Хотя он и родился в семье потомственных «ши», Сыма написал свой главный труд самостоя­тельно, без императорского покровительства. Его цель состояла в том, чтобы «исследовать границу между Царством Небесным и Царством Человеческим, постигнуть процесс изменений в прошлом и настоя­щем и установить традицию одной семьи»'. Сыма не рассматривал эту цель исключительно как служение императору.

К тому времени, когда Сыма Цянь начал писать свой труд, нарра­тивная история уже пустила свои корни в Китае, и Сыма был обязан ей развитием своего собственного жанра - «создать традицию одной семьи» . И все же его стремление «постигнуть изменения в прошлом и настоящем», или найти движущий закон истории, больше восходит к утверждению Конфуция о том, что написание истории призвано по­мочь установить нормативный социально-политический порядок. По Конфуцию, примером этого порядка служили предшествующие исторические эпохи, такие как правление династии Чжоу, - поэтому он сокрушался по поводу упадка политической культуры Чжоу в свою эпоху. Пересматривая «Анналы Весны и Осени» (Chunqiu ), состав­ленные «ши» в его родном царстве Лу, Конфуций не только рассчи­тывал создать хронику упадка истории, но и вынести порицание тем, кто способствовал этому регрессу. Сделанное им сводилось к незна­чительным изменениям в «Анналах» путем замены определенных слов (например, замена слова «погибший» на «убитый») с целью дос­тижения более сильного морального осуждения незаконного поведе­ния. Используя этот так называемый «стиль Весны и Осени» (Chunqiu bifa), Конфуций показал, что перо историка служит не только для записи пришлого, но и для вынесения морального и политического осуждения.

В работах Конфуция и Сымы Цяня часто присутствуют ссылки на 'Пап' (Небеса), или китайское понятие Бога. Это служит подтвержде­нием того, что в их время шаманская вера в корреляцию Небесного и Человеческого была по-прежнему значимой. Это влияние долго не

' Ng and Wang, Mirroring the Past, 62.

² Ronald Egan, 'Narratives in Tso Chuan', Harvard Journal of Asiatic Studies, 37. 1977, 323-352: The Tso Chuan: Selections from China's Oldest Narrative History. New York. 1989. Перевод и вступительная статья Бартона Уотсона (Burton Watson). Chunqiu (кит.) - «Хроника Чуньцю».

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 75

исчезало. Однако морализируя историописание, Конфуций в действи­тельности вводил в историографическую традицию мирской оттенок и совершенствовал организацию историописания: при помощи пера ис­торика он надеялся восстановить то, что считал Небесным порядком, чтобы тем самым помочь народу постигнуть добро и зло. Для Конфу­ция и его последователей честность историка не была лишена мораль­ной подоплеки; скорее, она означала, что для поддержания морально­го стандарта историк в своих трудах обязан «правильно» вести свои записи и «не прогибаться» под политическим давлением или принуж­дением'.

Учитывая влияние конфуцианства, ставшего в период правления династии Хань (206 до н.э. - 220 н.э.) государственной идеологией, составление исторических сочинений, таким образом, преследовало двойную цель — одновременно историческую и нормативную — и за­ключалось как в создании хранилища исторического знания, так и в поиске идеального социально-политического порядка. Таким образом, «Записки» Сымы Цяня следуют иерархической структуре, создавая, возможно, микромир его собственного идеального мира, в котором находят свое место его ярко и красочно оформленные жизнеописания. Например, раздел «Основные анналы» содержит жизнеописания им­перских домов с древнейших времен до династии Хань, раздел «По­томственные династии» посвящен деяниям заслуживающих внимания министров, а раздел «Примечательные жизнеописаня» описывает жизни людей из разных социальных страт, которые Сыма счел важ­ными или интересными². Ранжируя и группируя исторические фигуры таким способом, Сыма показывал, каким должен быть идеальный со­циально-политический порядок. Однако, поскольку он часто откло­нялся от своей же собственной модели, историческая практика самого Сымы, с точки зрения типичных конфуцианских представлений, не была безупречной. Будучи историком, он время от времени проявлял слишком большой интерес к описанию уникального и необычного в ущерб моральной дидактичности. Тем не менее придуманный Сымой жанр анналов-жизнеописаний позднее и после некоторой модифика­ции был принят на вооружение как стандартная форма династийной истории в имперском Китае и остальном синтоистском мире.

' Ср.: О. Edward Wang, 'Objectivity, Truth, and Hermeneutics: Re-reading the Chunqiu // Ching-i Tu, ed., Classics and Interpretations: The Hermeneutic Tradition in Chinese Culture. New Brunswick, Nj, 2000, 155-172.

² Wai-yee Li, The Idea of Authority in the Shih chi (Records of the Historian)', Harvard Journal of Asiatic Studies, 54:2. December 1994. 345-405; Ng and Wang, Mirroring the Past. 53-67. См. посвященные историографии Сымы Цяня моногра­фические исследования на англ, языке: Burton Watson, Ssu-ma Ch'ien: Grand Histo­rian of China. New York, 1958; Stephen W. Durrant, The Cloudy Mirror: Tension and Conflict in the Writings of Sima Qian. Albany, NY, 1995, and Grant Hardy, Worlds of Bronze and Bamboo: Sima Qian's Conquest of History. New York, 1999.

ГЛАВА 1

Историческая Служба и династийная история

Однако с современной точки зрения величие Сымы Цяня заключа­ется именно в его отклонении от конфуцианского идеала, потому что после него историописание становилось все более затруднительным, попав в смирительную рубашку правительственного вмешательства. Начиная с династии Тан (618-907) и с появлением Исторической Службы оно превратилось в официальное предприятие. Правители династии Тан проявили большой интерес к созданию истории как к источнику, из которого можно извлечь много полезных политических уроков, которые помогут упрочить их правление и продлить дина­стию. Задача Службы, или задача ее историков, состояла в том, чтобы, с одной стороны, составить историю предыдущих династий, а с дру­гой - собирать и сохранять документы и источники по современному правлению. Эти источники изучались и объединялись по таким кате­гориям, как «дневники двора», «ежедневный календарь» и «подлин­ные документы», на основе которых будет составлена современная история, названная «национальной историей» (guoshi)¹.

Созданная в годы правления Тан система официального историо-писания оказала такое парадигматическое влияние на Корею, Вьетнам и позже на Японию, что династийные истории в этих странах писа­лись на китайском языке вплоть до конца XIX века. И наоборот, в ки­тайских трудах по истории были найдены очень ценные документы по ранней истории Японии, Кореи и Вьетнама. Rikkokushi (Шесть нацио­нальных историй), написанные в Японии на китайском языке, были составлены по образцу официального историописания периода дина­стии Тан . Я полагаю, что представление об истории как зеркале для настоящего, распространявшееся правителями и историками династии Тан, в Японии легло на подготовленную почву. В VIII-XII веках там появился ряд исторических текстов, Okagami, Imakagami и Mizuka-gami, и более известный Azumakagami, каждый из которых содержал в своем названии слово «зеркало» (kagamf). Но их содержание и стиль все больше становились японскими, чем китайскими, являясь индика­тором того, что китайское влияние постепенно уменьшалось. Дейст­вительно, в отличие от Кореи и Вьетнама китайская традиция дина-стийной истории никогда не была жестко закреплена в феодальной Японии, отчасти потому что до XVII века Япония не была объединена единой династией. Несмотря на частые войны, японские историки постоянно прикладывали усилия к тому, чтобы написать историю и исследовать причины взлетов и падений власти. Об этом свидетельст-

' Denis Twitchett, The Writing of Official History under the T'ang. Cambridge, 1993.

² Sakamoto Taro, Rikkokushi (Six National Histories). Tokyo, 1972.

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 77

вует быстрый рост литературы в жанре «воинских повествований» (Gunki monogatarf) .

Если исходить из конфуцианского стандарта, практика историопи­сания в период династии Тан и идея истории как зеркала не были осо­бенно моралистическими. После падения в III веке династии Хань в Китай проник буддизм, и культура Тан была типично буддистской, особенно учитывая ее влияние в Японии и Корее. Буддистское историографическое письмо вместе со свойственными ему нравоучительными интенциями преуспело в слиянии с существовавшей в историографии периода Тан традицией биографического письма. Но в годы правления династии Сун (960-1279) конфуцианство возродилось; известное иногда в западной науке как неоконфуцианство, оно вновь заявило о моралистической пози­ции в историописании. Это повторное заявление не было, однако, защи­щено от буддистского влияния. В историческом дискурсе династии Сун с целью морализации историописания историки оперировали такими мета­физическими понятиями, как «принцип» (If) или «небесный принцип» (tianli) - практика, редкая для классического конфуцианства². ;*•.

',; Распространение

и влияние династиинои историографии

Итак, в периоды правления династий Сун и Тан существовали раз­ные практики историописания, и неоконфуцианская практика отлича­лась от ранней конфуцианской. Образованные слои общества, чувст­вуя себя уполномоченными своим знанием космологического поряд­ка, обращались к истории, чтобы выразить протест своему императору по поводу любого отклонения от Небесного порядка. Таким образом, эти образованные люди верили, что они обладают shiquan (авторите­том истории), с помощью которого они могут ограничить в противном случае неограниченную власть императора. Отличным примером мо­жет служить Zizhi tongjian (Цзы чжи тун цзянь, «Всеобщее обозрение событий, управлению помогающее») Сымы Гуана. На первый взгляд, эта всеобщая история, охватывающая период около 1300 лет, работала на освященную веками идею сделать из истории политическое зерка­ло для правителей. Но, вероятно, Сыма Гуан стремился не только к этому; его шедевр можно считать профессиональным нарративом, в рамках которого обобщались взлеты и падения прошлых династий

¹ Taro, Nihon no shushi to shigaku (Historical Compilation and Study in Japan). To­kyo, 1991, 67-86, 132-137. Cp. Hugh Burton, 'A Survey of Japanese Historiography', American Historical Review, 43:3. April 1938, 489-499, особенно 490-492.

² Peter Bol, This Culture of Ours: Intellectual Transitions in Tang and Sung China Stan­ford, NJ, 1992; Yu Yingshi, Zhu Xi de lishi shijie (The Historical World of Zhu Xi). Taipei, 2003; Wm. Theodore de Bary, 'Some Common Tendencies in Neo-Confucianism' // David Nivison and Arthur Wright, eds, Confucianism in Action. Stanford, NJ, 1959; Wm. Theodore de Bary, ed, The Unfolding of Neo-Confucianism. New York, 1975.

ГЛАВА 1

и извлекалась драгоценная политическая мудрость для улучшения имперского правления¹.

Другими словами, начиная с правления династии Сун, династий-ная историография все больше сосредотачивалась на монархе. Она отличалась от модели, установленной Сымой Цянем в период правле­ния династии Хань и выглядевшей на этом фоне по охвату событий почти панорамной. Несмотря на то что династийные историки сузили рамки своей работы, они значительно увеличили ее объем - много­численные династийные истории собирались в огромные фолианты. Из-за своего громадного объема однажды собранная династийная ис­тория печаталась всего лишь в нескольких экземплярах. Обычно они хранились в королевском дворце и императорской библиотеке и были недоступны широкой публике. И это было свойственно не только Ки­таю. Являясь ближайшими соседями Китая и находясь под его влия­нием, Корея и Вьетнам создали у себя систему официального исто-риописания чуть ли не с XII (если не ранее) века². В 1145 году Ким Пусик составил Santguk sagi («Исторические записи трех госу­дарств»), самую раннюю из известных историю Кореи³. В годы прав­ления династии Чосон (1392-1910), испытавшей еще больше китай­ского влияния в форме нео-конфуцианского учения, были предприня­ты значительные усилия по дальнейшему развитию историописания . Составленная в 1451 году Koryosa («История Кореи») стала первой полной династийной историей Кореи. С другой стороны, Tongguk t'onggam («Военное зерцало Восточного государства [Корея]») пред­ставляло собой подражание Сыме Гуану. В своих усилиях поддержать конфуцианский Небесный порядок корейские историки придержива­лись низкопоклонства (sadae) и, чтобы отразить подчиненное по от­ношению к Китаю положение Кореи, поместили жизнеописания ко-

¹ £ G. Pulleyblank, 'Chinese Historical Criticism: Liu Chih-chi and Ssu-ma Kuang' // W. G. Beasley and E. G. Pulleyblank, eds, Historians of China and Japan. Oxford, 1961, 135-166; Xiao-bin Ji, 'Mirror for Government: Ssu-ma Kuang's Thought on Politics and Government in Tzu-chih t'ung-chien' // Thomas H. C. Lee, ed., The New and the Multi­ple: Sung Senses of the Past. Hong Kong, 2004; Xiao-bin Ji. Politics and Conservatism in Northern Song China: the Career and Thought of Sima Guang (1009-1086). Hong Kong, 2005.

Zhu Yunying, 'Zhongguo shixue duiyu Ri, Han, Yue de yingxiang', (Влияние китай­ской историографии на Японию, Корею и Вьетнам) // Du and Huang. Zhongguo shixue-shi lunwen xuanji. Vol. 2, 1056f. Также отмечается, что в течение XII века во Вьетнаме утвердились система экзаменов для приема на государственную службу и в нацио­нальный университет, созданная в период правления династии Тан. См.: К. W. Taylor, 'Vietnamese Confucian Narrative' // Benjamin A. Elman, John B. Duncan and Herman Ooms, eds, Rethinking Confucianism: Past and Present in China, Japan, Korea, and Vietnam. Los Angeles, CA, 2002, 343-344; K. W. Taylor, The Birth of Vietnam. Berkeley, CA, 1983, 250f.

³ Li Runhe (Lee Yun-hwa), Zhonghan jindai shixue bijiao yanjiu (A Comparative Study of Modern Chinese and Korean Historiography). Beijing, 1994. 17.

Ср.: Wm. Theodore de Bary and JaHyun Kim Haboush, eds, The Rise of Neo-Confticianisni in Korea. New York, 1985 и: Martina Deuchler, The Confucian Transforma­tion of Korea: A Study of Society and Ideology. Cambridge, MA, 1992.

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 79

рейских королей в раздел «Потомственные династии» вместо «Основных анналов»¹. Однако это могло быть и единичным случаем, потому что в то же самое время династийные истории Вьетнама создавались с целью прославления Dai Viet, или «Великого Вьета», примером чего являются Dai Viet su luoc («Краткая история Вьета») и Dai Viet su ky («Историче­ские записки Великого Вьета»). Другим примером может служить Dai Viet su ky toan thu («Полное собрание исторических записок Великого Вьета»), составленное в 1479 г. придворным историком Нго Ши Лиеном, даже несмотря на то, что все эти исторические тексты постоянно отража­ли влияние конфуцианской морали". Тем не менее, не должно игнориро­ваться и буддистское, или южно-азиатское, влияние на вьетнамскую ис­ториографию. Viet dien и linh tap («Собрание записей о потусторонних силах Вьетского царства») XIII века было написано хранителем буддист­ской библиотеки . Наконец, с XVII века начинается возрождение дина-стийного историописания в Японии, когда были составлены Honcho tsu-gan («Всеобъемлющее зеркало нашей страны») и Dai Nihonshi («История Великой Японии»); последняя была начата членом клана Токугавы, сегу­ном, управлявшим объединенной Японией от имени императора.

К тому времени, когда династийная историография утверждалась в качестве нормы историописания в синтоистском мире, в самом Китае, где и возник данный тип историографии, ее составление стало настоль­ко привычной вещью, что она уже больше не выполняла функцию из­влечения полезных уроков из прошлого для использования их в на­стоящем. Усиление императорской власти в годы правления династии Мин (1368-1644) означало, что историкам Исторической Службы ста­новилось все труднее и труднее правдиво описывать события, случаю­щиеся при дворе, не говоря уже о внешних событиях. В результате по­страдало качество официальной историографии периода правления ди­настии Мин. Зато частное историописание по сравнению с ней процве­тало частично потому, что историки работали конфиденциально и по­стоянно вдохновляемые нео-конфуцианскими политическими идеала­ми, умышленно разоблачали то, что скрывалось в официальной исто­риографии⁴. *Частное историописание в период правления династии Мин так разрослось еще и потому, что XVI век стал временем роста коммерциализации и расширения книжного рынка. Благодаря развитию коммерции и торговли в юго-восточных районах Китая появилось го­родское сообщество, внутри которого сразу же из числа городских жи­телей появились новые читатели, обращавшиеся к истории главным

¹ Zhu, 'Zhongguo shixue duiyu Ri, Han, Yue de yingxiang', 1060; Li. Zhonghan jin­dai shixue, 13-20.

² См.: Alexander Woodside, Vietnam and the Chinese Model: A Comparative Study of Nguyen and Ch'ing Civil Government in the First Half of the Nineteenth Century. Cambridge, MA, 1971, 18-22.

³ Taylor, Birth of Vietnam, Appendix O, 349-359; John K. Whitmore, 'Chung-hsing and Cheng-t'ung in Texts of and on Sixteenth-century Vietnam' // Taylor and Whitmore, eds, Essays into Vietnamese Pasts. Ithaca, NY, 1995, 116-136.

⁴ Ng and Wang, Mirroring the Past, 193-222.

ГЛАВА 1

образом ради развлечения. Приспосабливаясь к этому интересу, в част­ной историографии периода династии Мин появились новые жанры, в которых стала стираться разница между историей и художественной литературой .

«Искать истину в фактах»: появление доказательности знания

После падения в XVII веке династии Мин маньчжуры, надеясь вос­становить и развить китайскую культурную традицию, установили в Ки­тае династию Цин (1644-1911). Но для ученых конфуцианского толка, в том числе в Корее и Японии, крах династии Мин означал конец истории. Так, корейские конфуцианцы попытались превратить Корею в Sojunghwa (маленький Китай), или новый центр китайской культуры². В Японии в период Токугавского сёгуната (1603-1868) стала развиваться коммерче­ская культура по аналогии с тем, что происходило в Китае при династиях Мин и Цин. В ответ на потребности и интересы растущего числа горожан японские ученые использовали различные герменевтические стратегии для интерпретации конфуцианской классики, что приводило к ослабле­нию и фрагментации нео-конфуцианской ортодоксальности, поддержи­ваемой сёгунатом. Из множества возникших в это время школ особенно значимым было появление «Национальной школы» во главе с Мотоори Норинага; на волне прото-националистических настроений он поставил под вопрос универсальную ценность конфуцианского учения и его ре­левантность японской культуре.

В Китае сходный критический настрой по отношению к нео­конфуцианству проявился в «Школе доказательного знания» (kaoz-hengxue), которая возникла в середине XVII века после смены династии Мин на Цинн . Отныне в научном сообществе династии Цин именно нео-конфуцианство, или его развитие в период правления династии Мин, считали виновным в падении этой династии, хотя на официаль­ном уровне нео-конфуцианство продолжало получать поддержку двора Цин . Намереваясь содействовать практическому изучению и получе­нию знаний об искусном управлении государством, ученые периода Цин выразили недовольство и разочарование неоконфуцианской ин-

См.: Kai-wing Chow, Publishing, Culture, and Power in Early Modern China (Stanford, NJ, 2004; Cynthia Brokaw and Kai-wing Chow, eds, Printing and Book Cul­ture in Late Imperial China. Berkeley, CA, 2005.

² JaHyun Kim Haboush, 'Contesting Chinese Time, Nationalizing Temporal Space: Temporal Inscription in Late Choson Korea' // Lynn Struve, ed, Time, Temporality and Im-periaj Transition: East Asia from Ming to Qing. Honolulu, 2005, 115-141.

речь идет о филологически доказательном знании.

³ On-cho Ng, Cheng-Zhu Confucianism in the Early Qing: Li Guangdi (1642-1718) and Qing Learning. Albany, NY, 2001; Chin-hsing Huang, Philosophy, Philology, and Politics in Eighteenth-century China: Li Fu and Lu-Wang School under the Ch'ing. Cambridge, 199.6.

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 81

терпретацией конфуцианского учения. Они дистанцировались от нео­конфуцианской метафизики периода Мин и попытались восстановить классическое конфуцианство периода Хань и ранее. С этой целью — аналогичной восстановлению греко-римской классической культуры ренессансными гуманистами - ученые периода Цин обратились к мето­дам филологии, фразеологии, фонологии, этимологии и эпиграфики, надеясь извлечь первоначальное (а следовательно, истинное) значение конфуцианской классики.

Эта переориентация интеллектуальной культуры, охарактеризован­ная Бенджамином Элманом как движение «от философии к филоло­гии», оказала существенное влияние на изучение истории'. Она указала на уже отмеченное изменение в историческом мышлении, заключав­шееся в том, что в качестве довода своего отказа от неоконфуцианства выступавшие за доказательность знания ученые приводили следующий аргумент: поскольку неоконфуцианцы жили спустя тысячу лет после Конфуция, нет никаких оснований почитать их работы как ортодок­сальные и авторитетные интерпретации конфуцианского учения. Это обвинение в анахронизме появилось еще раньше, в период правления династии Сун². Но никогда оно не было настолько распространенным и влиятельным, как в XVIII веке. Стремящиеся к доказательности знания ученые, такие как Хуэй Дун (1697-1758) и его Школа в Сучжоу, со­средоточились на восстановлении конфуцианского учения в том виде, в каком оно существовало в период династии Хань, и отстаивали пре­восходство конфуцианского учения этого периода над его трактовка­ми в период династии Сун. Хуэй утверждал что поскольку период ди­настии Хань был намного ближе ко времени Конфуция, изучение уче­ными этой династии конфуцианского учения опиралось на устную традицию, недоступную неоконфуцианцам более позднего времени.

Несмотря на то, что позже ученые Сучжоуской школы подверг­лись критике за их излишний энтузиазм в изучении периода Хань, примечательным является то обстоятельство, что в их проекте по вос­становлению первоначального смысла конфуцианского учения ими двигал не столько интерес к старине (более старому), сколько интерес к истине (более правильному). Действительно, девизом стремящихся к доказательности ученых было изречение периода Хань - Shishi qiushi (искать истину в фактах). Типичным воплощением этого девиза стало учение Дай Чжена, являвшегося светилом в академическом созвездии периода Цин. Вдохновленный в начале своей карьеры Хуэн Дуном, Дай

' Benjamin A. Elman, From Philosophy to Philology: Intellectual and Social As­pects of Change in late Imperial China. Los Angeles, CA, 2000, rev. ed.; также: Luo Bingliang, 18 shiji Zhongguo shixue de Шип chengjiu (Theoretical Advancement in "Chinese Historiography of the Eighteenth Century). Beijing, 2000; Q. Edward Wang, The Rise of Modern Historical Consciousness: A Cross-Cultural Comparison of Eight­eenth-Century East Asia and Europe' // Journal of Ecumenical Studies, XL:l-2. Winter-Spring, 2003, 74-95.

² Ср.: Lee, The New and the Multiple, особенно вступительную статью Ли.

ГЛАВА 1

заинтересовался знанием периода Хань. Но вскоре он вышел за эти рамки и, в конечном счете, стал известен как самый эрудированный человек этой эпохи. Дай был человеком энциклопедических знаний, начиная от фонологии, этимологии и фразеологии и заканчивая геогра­фией, астрономией и математикой. Хотя он не был в первую очередь историком, он изучил древние институты и нормы. Основной целью его столь широкой образованности было достижение лучшего понимания конфуцианского учения. В отличие от неоконфуцианцев, в особенности от тех из них, которые в период правления Мин ценили интуицию и прозрение. Дай сосредоточился на восстановлении соответствующего исторического контекста, помогающего понять значение конфуциан­ской классики для современного ей времени. Он утверждал, что для понимания текста необходимо сначала понять значение присутствую­щих в нем слов¹. Подобно гуманистам и антикварам Европы этого вре­мени, Дай и его последователи королевой классического знания счита­ли филологию. В частности, они подчеркивали необходимость исследо­вания древней фонологии, поскольку со временем произношение изме­няется, и в древности многие иероглифы были взаимозаменяемы из-за их схожего произнесения². Рассматриваемое в таком ключе преклоне­ние Хуэй Дуна перед ученостью периода династии Хань приобретало свой смысл; не столь отдаленные от времени Конфуция ученые периода Хань имели очевидное преимущество в обнаружении этих замененных иероглифов, поскольку по сравнению с произношением более позднего времени их произношение не сильно отличалось от времени Конфуция. Интерес ученых Цин к древней истории не был беспрецедентным. Учитывая давнюю традицию историописания в Китае, китайцы хорошо знали свое прошлое, возможно, лучше, чем любые другие народы в это время. Они приобрели это знание, изучая и постигая завещанные им ше­девры прошлого. Высокий статус Сымы Цяня, например, приводил к появлению множества подражаний во всем синтоистском мире. Однако время от времени усилия направлялись и на то, чтобы критически подой­ти к работе автора, проверяя аргументированность и надежность ее со­держания. Хорошим примером был Лю Чжицзи, историк периода Тан. В своей работе Shitong («Проникновение в историю»), возможно, первом историографическом труде синтоистского мира, Лю попытался дать крити­ческую, иногда резкую оценку предшествующих трудов по истории и клас­сических текстов³. Историографические исследования в древнем Китае на

' Основная работа Дай Чженя Mengzi ziyi shuzheng была переведена на анг­лийский язык под заголовком Tai Chen on Mencius: Explorations in Words and Meaning / пер. и вступительная статья Анн-Пин Чинь (Ann-ping Chin) и Мэнсфилд Фримен (Mansfield Freeman). New Haven, CT, 1990.

Ср.: Hamaguchi Fujio, Shindai kokyogaku no shisoshi teki kenkyu («Исследова­ние по интеллектуальной истории доказательного знания периода Цин») (A Study of Intellectual History on Qing Dynasty's Evidential Learning). Tokyo, 1994.

³ E. G. Pulleyblank, 'Chinese Historical Criticism: Liu Chih-chi and Ssu-ma Kuang', 135-166; Ng and Wang, Mirroring the Past, 121-128.

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 83

самом деле считалось заслуживающей уважения академической тради­цией - ученые прикладывали офомные усилия для исследования, поясне­ния и аннотирования трудных слов более ранних трудов по истории.

Появившийся в период Цин проект достижения доказательности знания не только продолжил эту традицию, но и пошел намного дальше. Shiqishi shangque («Суждение о семнадцати династийных ис­ториях») Ван Мин-шэна, Ersbi'ershi kaoyi («Исследование различий в династийных историях») Цянь Да-синя и Nian'ershi zhaji («Заметки по 22 династийным историям») Чжао И были лучшими примерами дока­зательности знания в период династии Цин, демонстрируя критиче­ский настрой и изощренные методы этого направления. Как следует из заглавий этих трудов, предметом их критического анализа были пользующиеся уважением династийные истории, до этого считавшие­ся «образцовыми историями» (zhengshi). И все-таки Ван, Цянь и Чжао подвергли их критическому анализу, сравнивая их содержание с ог­ромным количеством других источников, включая надписи на камнях и бронзе. Благодаря своей эрудиции они также дали детальные и, как правило, корректные разъяснения по поводу упомянутых в них людей, событий, официальных должностей, мест и учреждений. Кроме того, они, и особенно Чжао И, обсуждали основные модели и тенденции развития событий в социальной, культурной и институциональной сферах .

Для проведения исследований в таком ключе этими историками двигало традиционное желание сделать из истории зеркало. Но наряду с этим они утверждали, что история играет не менее важную роль при изучении классических текстов - смелая и до этого не высказываемая мысль. Эта тенденция историзма в интеллектуальной культуре Цин привела к «историзации» классического знания". Лучше всего эти процессы были подытожены в работе Wenshi tongyi («Общее значение литературы и истории») Чжана Сюэчэна, где он решительно заявил о том, что «все Шесть канонов были историями», даже при том, что собственный академический интерес Чжана находился за пределами доказательного знания. Подчеркивая и восстанавливая историчность классических текстов, придерживавшиеся идеи доказательности зна­ния ученые периода Цин преуспели в ослаблении неоконфуцианской герменевтической доктрины, считавшей классические тексты священны­ми и неизменными, и повысили статус истории, освобождая ее от тради­ционной роли вспомогательной дисциплины при исследовании классиче­ских текстов. Они исповедовали и поддерживали веру в то, что правиль­ное и неправильное, или величие классических текстов, проявят себя, как

¹ Du Weiyun, Qingdai shixue yu shijia (Historiography and Historians in the Qing Period). Beijing. 1988; Его же: Zhao Yi zhuan (Biography of Zhao Yi). Taipei, 1983.

² On-cho Ng, 'A Tension in Ch'ing Thought: "Historicism" in Seventeenth-and Eighteenth-Century Chinese Thought¹ // Journal of the History of Ideas. 54:4. 1993, 561-583; Benjamin Elman, The Historicization of Classical Learning in Ming-Ch'ing China' // Wang andlggers. Turning Points in Historiography, 101-146.

ГЛАВА 1

только будет установлена историческая правда. Эта вера не сильно отли­чалась от знаменитой максимы Леопольда фон Ранке (Leopold von Ranke, 1795-1886) "wie es eigentlich gewesen" («как это было на самом деле»). Чжао И, например, критиковал историографический метод неоконфуци­анцев за то, что они переписывали некоторые предшествующие работы по истории не для того, чтобы исправить ошибки, а для того чтобы те лучше отражали конфуцианские идеалы¹.

Все упомянутые выше ученые - Ван Мин-шэн, Цянь Да-синь, Чжао И, в меньшей мере Чжан Сюэчен - были современниками Дай Чжена. И на самом деле они были близко знакомы; Цянь, например, являлся другом Дая, а с Ваном связанным родственными узами. Вме­сте с множеством других ученых они^ сформировали академическое сообщество, или «Республику письма» , которая состояла из несколь­ких школ, возникавших в местах работы этих ученых учителями или независимыми исследователями. Ван Мин-шэн, например, принадле­жал к Школе Сучжоу. Дай Чжен позднее создал свою собственную школу - Школу Аньхой, привлекшую многих исследователей; то же самое можно сказать и о Школе Цянь Да-синь, хотя из-за его скром­ности и в меньшем масштабе. Появлению «Республики письма» спо­собствовал и книжный бум периодов Мин и Цин. Согласно одной из оценок, к 1750 году в Китае было напечатано больше книг, чем во всем остальном мире². Ученые Цин часто публиковали свои работы как многотомные, даже несмотря на то что некоторые из них, как Чжан Сюэчэн, жили в бедности.

Этот взрывообразный рост книжной культуры в Китае периода Цин был связан с впечатляющим экономическим развитием и посто­янным приростом населения. Как уже говорилось, городское сообще­ство в юго-восточной части Китая появилось еще при династии Мин. К XVIII веку сформировался национальный рынок с характерной для него отдштенной торговлей как внутри страны, так и за рубежом. По мере того как рос социальный авторитет купцов, они все больше взаимодействовали с представителями образованного класса, в том числе посредством заключения браков. В некотором смысле повы­шенный интерес к практическим исследованиям и доказательности знания, наблюдавшийся в период правления Цин, соответствовал по­требности купцов в условиях урбанизации и коммерциализации куль­туры. Соединяясь брачными узами с купцами, семьи образованного класса также получали устойчивую экономическую опору, которая была им все более и более необходима, потому что вследствие демо-

' Ng and Wang, Mirroring the Past, 245.

* Republic of Letters («Республика письма», «Республика литературы», «Мир литературы» и т.п.) - выражение, часто используемое в англоязычном мире для обозначения интеллектуальных сообществ, особенно ученых и писателей, в Евро­пе XV1I-XVI1I вв.

² Эта оценка приводится в: Ping-ti Но, The Ladder of Success in Imperial China: Aspects of Social Mobility. 1368-1911. New York, 1962, 214.

МИРОВЫЕ ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЕ ТРАДИЦИИ: XVIII ВЕК 85

графического роста традиционный канал восхождения по социальной лестнице путем сдачи экзаменов на государственную службу стано­вился все уже и уже. Возвышение торгового класса подорвало приня­тую и всячески поддерживавшуюся неоконфуцианцами социальную иерархию образованного слоя, крестьян, ремесленников и купцов. Подобно тому как доказательность знания ослабила фундамент не­оконфуцианского интеллектуального порядка, экономические пере­мены встряхнули неоконфуцианский общественный строй. И оба эти изменения были, разумеется, взаимосвязаны¹.

В связи с указанными выше социальными изменениями расширя­лась и «Республика письма»; многие ученые, добившиеся успехов на гражданской службе, рано уходили с правительственных постов для того, чтобы посвятить себя преподаванию и науке. Хорошо известные примеры тому - Цянь Да-синь и Ван Мин-шэн. Их решение стало воз­можным благодаря востребованности в университетах учителей. В пе­риоды Мин и Цин в Китае произошел небывалый рост университетов. Многие ученые, таким образом, оказались в состоянии содержать себя и, что важнее, преподавая в университете, обмениваться идеями. Упо­мянутая выше коммерциализация также обеспечила некоторым пред­ставителям образованного класса финансовую защищенность, позволив им заниматься наукой. Богатые купцы, например, обычно предлагали щедрую плату в виде авторского гонорара или вознаграждения в виде комиссии ученому или поэту за написание панегирика или стихотво­рения скончавшемуся члену семьи или предку. Хотя на протяжении XVIII века шансы сдать экза