Горе и вина в «Жалобе» — реакция мира на Нибелунгов

Спустя несколько лет после появления «Песни о Нибелунгах» священнослужитель из Пассау по имени Мастер Конрад создает продолжение песни — «Жалобу». Текст этот пользовался огромным успехом: почти во всех поздних копиях «Песни…» «Жалобу» переписывают в качестве эпилога эпического произведения. В чем же секрет ее популярности?

Название данного произведения отражает, потребности средневековых слушателей и читателей. Страшная гибель Нибелунгов, смерть почти всех героев и главных действующих лиц, трагичность отдельных судеб, как, например, Рюдигера Бешеларского, утрата всех рыцарских ценностей — все эти обстоятельства буквально потрясли души читателей. И в «Жалобе» предпринята попытка сгладить, смягчить подобное впечатление. Слушателя подталкивают к сочувствию: «Swer ez zeinem mal vemimt, der muoz ez jaemeriche klagen» («Кто сие услышит впервые, тот долго будет сетовать над этим»). Следующие 500 стихов — это собственная трактовка Мастера Конрада событий «Песни о Нибелунгах». Так, Дитрих сначала побеждает Гунтера, а уж затем Хагена. В самой «Песне о Нибелунгах» герой из Берна сначала одолел Хагена.

Подобный ход мысли Мастера Конрада далеко не случаен. В героической поэзии действовал принцип нарастания. Именно поэтому создатель «Жалобы» как бы обесценивает короля бургундов — его советник Хаген гораздо интереснее для Мастера Конрада.

Вторая часть «Жалобы» посвящена последующим событиям в крепости Этцеля. Огромный зал и весь двор крепости усеяны телами. Этцель, Дитрих Бернский и Хильдебранд-оружейник замерли на поле битвы. Медленно появляются на сцене другие уцелевшие в битве персонажи. Туг-то и начинается плач по мертвым. «Плакальщики» размышляют о роли, поведении и вине каждого из героев.

По сравнению с самой «Песней о Нибелунгах» в произведении Мастера Конрада все диалоги христианизированы. В самом эпосе христианская атрибутика по большей части совершенно декоративна; героев на тот или иной поступок толкают некие рыцарские представления, но отнюдь не религиозные мотивы. В «Жалобе» же оценка событий носит типично христианские масштабы — здесь есть все: небеса, преисподняя и огонь чистилища. «Господь нам утешенье даровал: кто жизнь свою в чести утратил, тому на небеса и отправляться».

В первую очередь Дитрих Бернский оценивает роль Кримхильды: он вспоминает о том, что schoene wip («прекрасная вдова») сделалась беспощадной мстительницей после жестокого убийства Зигфрида. А посему никто не смеет осудить ее; над нею будет вершить свой суд лишь сам Господь. Это реакция на критические слова Хагена и Хильдебранда. Первый называет Кримхильду valandinne, то есть дьяволицей, а второй осуждает безжалостное отношение Кримхильды к своим братьям и дяде.

Простой же народ тем временем совершенно не озабочен христианскими рассуждениями. Его удивляет лишь то, как знаменитый Хаген, совершивший множество чудесных деяний, мог умереть от руки женщины.

Длинные монологи Дитриха и Этцеля живописуют безнадежное положение, в котором находятся все уцелевшие после великой битвы герои. Дитрих сочувствует Кримхильде, Этцель сетует на потерю жены, сына и брата. В нестерпимой душевной муке прежний язычник обращается к христианскому Богу: «Так оставляю истуканов я моих, ибо Всемогущий гнев явил мне свой сурово».

Точно так же, как языческую основу «Песни о Нибелунгах» в эпоху 1200 года переделали по рыцарской моде того времени, так и поэты духовного чина XIII столетия переиначили ее на свой «христианский лад».

В поисках причин разыгравшейся катастрофы Мастер Конрад говорит о ubermout — о человеческом высокомерии. Высокомерие — причина поведения Зигфрида, обманувшего несчастную Брунгильду; высокомерие толкнуло Хагена на убийство Зигфрида, высокомерие заставило Кримхильду заманить братьев и сородичей в смертельную ловушку. Особенно часто подчеркивается, насколько высокомерен Хаген. В нем автор «Жалобы» видит главного виновника катастрофы. Яснее ясного скажет обо всем оружейник Хильдебранд: «То дьявол всех на деяния преступные толкал. Но Хаген повинен в том, что не смог гордыню усмирить. Вел он себя надменно крайне и лишил Кримхильду всего, чем та владела».

В христианском каноне ценностей Средневековья высокомерие (по-латыни superbia) возглавляло длинный список смертных грехов. Оно считалось матерью всех остальных проступков и прегрешений. Гнев Божий, согласно «Жалобе», со всею силой пал на головы высокомерных Нибелунгов, которые поставили свой суд превыше суда Божьего.

Такова мораль. Таков суд современников над Нибелунгами.

Брюнгильда не сразу увидела Хагена, ступив с корабля на землю. Она вообще в тот момент почти ничего не видела. Вокруг нее звучал чужой говор, множество людей смотрели на нее как, на чужеземное чудо.

Но вот она разглядела какую-то безумную девицу, повисшую на шее у Зигфрида, затем трех королей — Гуннара, Терна и Гизлера. Толстяк смотрел на нее так, как будто она хотела сожрать его. Худой смотрел так, словно она собиралась убить его. А миловидный малыш взирал на нее как на привидение.

Тут толстяк заворочал головой и закричал:

— Хаген!

Брюнгильда нашла это невероятно невежливым. Она и не ожидала восторга, но хотя бы почтения. Эти знаменитые короли показались ей весьма странными.

Потом толстяк подошел к ней ближе и поцеловал ее испуганно в щеку, от чего вся толпа возликовала. Затем липкими пальцами он схватил ее за левую руку. И вновь все возликовали. Брюнгильда ничего не понимала и испуганно оглянулась в поисках Зигфрида, но того нигде не было видно.

— Хаген! — вновь закричал толстяк.

Брюнгильда решила, что обязательно спросит у Зигфрида, что означает это слово, столь важное для толстяка.

С реки задул ветер, запутался в кронах деревьев.

— Как красиво, — сказала она негромко и улыбнулась. Очарованная, следила за ветром, поглаживавшим листья деревьев.

— Королева, — произнес голос рядом с ней.

Она обернулась и увидела высокого мужчину в алом плаще. Правый глаз его был прикрыт повязкой, а лицо казалось высеченным из камня. Голос его звучал глухо и проникновенно. Брюнгильда свела брови и ответила:

— Да?

Этот человек первым заговорил с нею на языке ее родины. И это было первым вежливым жестом за день. А еще он сказал:

— Вы поедете с женщинами, — и показал на носилки, в которые как раз залезала хорошенькая девица, столь обрадовавшаяся прибытию Зигфрида.

И Брюнгильда повиновалась.

Хорошенькая девица в носилках улыбнулась ей:

— Меня Кримхильдой зовут. Мы будем сестрами.

Брюнгильда попыталась улыбнуться.