Население башкирии в i тыс. н. э. по археологическим данным. о ранних тюрках на средней волге и в приуралье

Население Башкирии в I тысячелетии (до VIII в.)

I'ерритория Башкирии в силу особенностей ее географи-ооо q ческого положения с древнейших времен входила в зону ^C£^D контакта оседлых охотничье-земледельческих и кочевых скотоводческих племен. В эпоху раннего железа степные и лесо­степные районы южной Башкирии занимали ираноязычные сар­матские племена — продолжатели культуры савроматов. Граница распространения сарматских памятников проходила примерно по линии Куйбышев — Уфа, затем, огибая Южный Урал, в степ­ном Зауралье достигала района Магнитогорска. В последние годы зафиксировано проникновение сарматов севернее этой границы, где они вступили в активное взаимодействие с племенами кара-абызской культуры на правобережье среднего течения р. Белой (К. Ф. Смирнов, 1971, стр. 72; Пшеничнюк, 1971, стр. 91). Кара-абызские племена, так же как и обитавшее в нижнем течении р. Белой пьяноборское население, сформировались на базе анань-инской культуры, носители которой в этническом отношении принадлежали к восточнофинской ветви финно-угорской языко­вой общности. Пьяноборцы расселились далее по Каме на север (чегандинская, осинская и гляденовская культуры; Генинг, 1970, стр. 7—8) и на запад до левобережья Волги, где они граничили с родственными племенами городецкой культуры, а на юге — с сарматами (Смирнов, Мерперт, 1954, стр. 32). Этническая карта восточной Башкирии в эту эпоху не очень ясна. В северо­восточных районах встречаются редкие памятники каменогор-ской культуры, генетически близкой к зауральской (иткульской).

К. В. Сальников считал каменогорские племена угорскими, хотя допускал возможность влияния на них зауральских сарматов (Сальников, 1966, стр. 118). Некоторые исследователи считают вероятным проникновение угров в эпоху раннего железа на запад­ную сторону Урала. В частности, с угорскими племенами пред­положительно связывается гафурийско-убаларская группа памят­ников по правобережью среднего течения р. Белой (Генинг, 1971, стр. 45; Пшеничнюк, 1971, стр. 91). В Зауралье в самом конце I тыс. до н. э. наблюдается продвижение прииртышских племен саргатской культуры в Притоболье, в низовья Исети и Миасса. В этническом отношении саргатские племена, вероятно, были за-•падносибирскими уграми (Могильников, 1971, стр. 153; 1972, стр. 86).

Нарисованная картина этнокультурного состава населения Башкирии сохраняется приметно до III в. н. э. Наиболее харак­терными ее чертами были соседство и взаимодействие двух больших этнических зон — восточнофинской и сарматской. Уже в эту эпоху, возможно, имело место проникновение из Зауралья небольших групп угорского населения. Обращают внимание заключения ряда исследователей о малочисленности населения Башкирии эпохи раннего железа. По оценке В. Ф. Генинга, все население «обширной лесной полосы Прикамья» не превышало 15—20 тыс. человек (Генинг, 1961, стр. 34), хотя, конечно, такой вывод в какой-то степени может быть и следствием недостаточ­ной изученности территории. Относительно каменогорского на­селения археологи говорят лишь о его «эпизодическом проникно­вении» на территорию восточной Башкирии (Пшеничнюк, 1971, стр. 89). Кочевое население Приуралья в позднесарматское время (II—IV вв.), по словам К. Ф. Смирнова, «по-прежнему было довольно редким, если только не более редким, чем в сред-несарматское время» (Смирнов, 1971, стр. 73). Слабая заселен­ность края была, очевидно, одним из условий активных внутрен­них миграций, а также проникновения и расселения в При-уралье, начиная с III в. н. э. новых групп пришлых племен.

Археология Южного Урала и Приуралья I тыс. н. э. всту­пила в последние два десятилетия благодаря крупным раскопкам и обобщающим работам А. П. Смирнова (1951; 1952; 1957; 1971),

B. Ф. Генинга и А. X. Халикова (1964; Халиков, 1970; 1971;
1971а; Генинг, 1961; 1964; 1967; 1970; 1971; 1972), Н. А. Ма-
житова (1964; 1964а; 1968; 1971), М. X. Садыковой (1959; 1971),

C. М. Васюткина (1968; 1971) и др. в новый этап развития. Его
особенностью является существенная корректировка прежних
представлений об этническом составе населения Волго-Камья и

Приуралья и формирование новой концепции древней и ранне-средневековой истории племен Волго-Уральской области. Но у этого процесса, безусловно в целом положительного, есть обрат­ная сторона. Как нередко бывает в период перехода от накопле­ния материала к его обобщению, возникло стремление дать до­бытым фактам всеобъемлющую историческую трактовку, хотя для исчерпывающей реконструкции. материалов пока явно недо­статочно. Это, естественно, ведет к появлению различных, зача­стую исключающих друг друга, теорий и гипотез. На некоторых из них лежит печать поспешности, субъективного стремления непременно «увязать» новый археологический материал с тради­ционными, но далеко не всегда доказанными концепциями и ги­потезами. Конечно, такое положение — временное явление. Если оно несколько затянулось, то объясняется это во многом несовер­шенством методических приемов археологической науки в этни­ческой интерпретации памятников вообще, кочевников и полу­кочевников в особенности. Трудно найти другое объяснение различным и противоречивым позициям археологов в таких перво­степенной важности вопросах, как правомерность выделения тех или иных культур и их локальных вариантов, а применительно к уже выделенным культурам — относительно их датировки, происхождения, этнической принадлежности, территории распро­странения и характера взаимодействия с другими культурами. Именно такова пока картина в археологической литературе в от­ношении исторической интерпретации большинства открытых за последнее десятилетие культур и памятников.

Общая характеристика этнокультурного состава населения Башкирии в III—VIII вв. по археологическим данным представ­ляется следующей. Северо-западная Башкирия, главным образом территория по нижнему течению р. Белой, была занята с III в. н. э. мазунинскими и бахмутинскими племенами. На правобе­режье средней Белой выделен культурный комплекс имендяшев-ского типа (время существования также с III в. н. э.).

Мазунинская и бахмутинская культуры, особенно на раннем этапе их развития (III—V вв.), многими исследователями не различаются; та и другая возникли на основе пьяноборской культуры. Существенное значение при этом имела интеграция чегандинского варианта пьяноборской культуры с кара-абызской (Генинг, 1972, стр. 241). Некоторые региональные особенности в культуре бахмутинцев и мазунинцев возникли в процессе по­следующего развития, на втором этапе истории соответствующих культур (V—VII вв. — бахмутинская, V—начало VIII в. — мазу­нинская культуры). Имендяшевский культурный комплекс при-

мыкает к раннебахмутинской культуре (Матвеева, 1971, стр. 129). Относительно происхождения и этнической принадлежности мазунинских и бахмутинских племен высказывались разные точки зрения. Исследователь бахмутинской культуры Н. А. Ма-житов считает (Мажитов, 1968, стр. 49—64), и с ним солидари­зировались А. П. Смирнов, К. В. Сальников, Г. И. Матвеева, В. А. Могильников и др., что бахмутинцы генетически связаны с племенами пьяноборской и кара-абызской культур, наследни­ками языка и культуры которых они являются. По мнению В. Ф. Генинга (1967, стр. 59—69; 1970, стр. 195), Прикамье и Приуралье в III в. н. э. захлестнула волна западносибирских угорских племен, сдвинутых с места кочевниками гуннской кон­федерации. Пришельцы разгромили пьяноборский племенной союз, заставив основное его население отступить на запад, где в связи с их миграцией получает развитие азелинская культура Волго-Вятского междуречья. Следовательно, по В. Ф. Генингу, мазу-нинцы и бахмутинцы были уграми, ассимилировавшими остав­шуюся часть пьяноборского населения. В последних работах В. Ф. Генинг уточняет дату начала массового проникновения за­падносибирского населения: V в. н. э. (Генинг, 1971, стр. 47), что вносит существенные коррективы в его прежнюю концепцию. В соответствии с новой постановкой темы мазунинцы и бахму­тинцы являются по происхождению преемниками пьяноборских племен, т. е. финноязычным населением, принадлежащим к во-сточнопермской ветви финно-угорских языков, но с V в. н. э. за­хваченным мощной, преимущественно угорской волной и угризи-рованным.

Результат, к которому пришел В. Ф. Генинг, неожиданно смягчил, а в некоторой части вовсе снял его разногласия с Н. А. Мажитовым по поводу этнической принадлежности бахму-тино-мазунинских племен. Н. А. Мажитов, отрицающий роль за­уральского угорского населения в формировании бахмутинцев и доказывающий генетическую преемственность бахмутинской куль­туры с предшествовавшими, в то же время, как и В. Ф. Генинг, язык бахмутинцев считает угорским (Мажитов, 1968, стр. 82— 83). Такая позиция заставляет Н. А. Мажитова утверждать (во­преки установившейся точке зрения на ананьинскую и пьянобор-скую культуры, как восточнофинские или финно-пермские), что пьяноборцы были в этническом отношении неоднородны и что носители бельского варианта этой культуры были угроязычными. Логическое завершение эта схема получила в тезисе, согласно которому бахмутинцы-угры были предками мадьяр (Мажитов, 1968, стр. 77; 1971, стр. 16). Аналогичная формулировка В. Ф. Ге-

нинга менее категорична. Он пишет: «Угорское население Южного Прикамья следует увязывать с древнемадьярскими группами» (Ге-нинг, 1961, стр. 44).

Исследование бахмутинской культуры, начатое А. В. Шмидтом (1929) и продолженное Н. А. Мажитовым, к сожалению, не за­вершено. Среди многих вопросов, которые остались неясными, наибольшее значение имеет так называемое «исчезновение» бахму­тинской культуры в VII в. и мазунинской — примерно в это же время или несколько позже. Заключение Н. А. Мажитова о том, что исчезновение бахмутинцев связано с уходом из Приуралья мадьяр, принять невозможно, так как в VII в. бахмутинцы были оседлыми охотничье-земледельческими племенами, испытавшими определенное влияние южных степных кочевников, что совер­шенно не соответствует характеристике мадьяр во второй поло­вине I тыс. н. э. (ИВ, I, стр. 88—89). Но дело не только в этом: идея угорской языковой принадлежности бахмутинцев осталась недоказанной; собственно, она опровергнута самим Н. А. Мажи­товым, доказавшим преемственность бахмутинской культуры с пьяноборской, финноязычность носителей которой как будто никто сомнению не подвергает. Интересной в этом свете выгля­дит идея С. М. Васюткина об «уходе» основной массы бахмутин­цев на север или северо-запад в VIII в. в связи с массовой мигра­цией в Приуралье тюркских кочевников (1968). Однако пока это лишь предположение; к тому же VIII в. — слишком ранняя дата для «массовой» миграции тюрков в район нижней Белой и тем более севернее. Прочная аргументация идеи миграции бахмутин­цев на север или, что не менее вероятно, их этнического смеше­ния (или ассимиляции) с более поздним, в том числе пришлым, населением на прежней территории имела бы принципиальное зна­чение для выяснения целого ряда вопросов, касающихся ранних этапов башкирского этногенеза. Так или иначе судьба бахмутино-мазунинских племен должна быть установлена не на основе пред­положений и неоправдавшихся гипотез, а на конкретном архео­логическом материале.

Научная сессия по этногенезу башкир (1969 г.) способствовала установлению, на наш взгляд, более правильной этнической ин­терпретации мазунинской и бахмутинской культур. В соответ­ствии с ней бахмутинцы и мазунинцы представляли региональные группы финно-пермских племен, находившихся в контакте с лес- ' ным угорским населением Урала и Зауралья. В формировании мазунинцев и, особенно бахмутинцев, согласно этой концепции, приняла участие небольшая группа угорского населения, которая, однако, растворилась в финно-пермской среде (Могильников,

1971, стр. 153; Васюткин, 1971а, стр. 103—104; Матвеева, 1971, стр. 132). Это полностью соответствует выводам М. С. Акимовой, основанным на палеоантропологических материалах из бахмутин-ских могильников. Фиксируя приток монголоидного населения из Зауралья, она в то же время отмечает малочисленность пришель­цев и незначительность монголоидной примеси в бахмутинских черепах (Акимова, 1961, стр. 123; 1971, стр. 42).

Имендяшевский культурный комплекс, датируемый III—V вв., по определению исследователей этих памятников, также принад­лежал финно-пермским племенам. Однако, учитывая генетическую преемственность имендяшевской керамики с предшествующей здесь гафурийско-убаларской, многие археологи предполагают участие в формировании имендяшевского населения угорских пле­мен (Матвеева, 1971, стр. 129; Пшеничнюк, 1971, стр. 91) *.

В работе «Южное Приуралье в III—VII вв.» В. Ф. Генинг (1972) во многом по-новому подходит к освещению этнической истории населения центральной и северо-западной Башкирии, заметно приближаясь к взгля­дам, сформулированным в выступлениях ряда археологов на сессии по этногенезу башкир в 1969 г. В то же время существенную мета­морфозу претерпели взгляды В. Ф. Генинга на бахмутинскую культуру. Заново проанализировав материалы Бирского могильника, он пришел к выводу, что Н. А. Мажитов без достаточных оснований объединил Бахмутинский и Бирский могильники в единую культуру, так как по­гребальный обряд бирских захоронений обнаруживает «полное сходство» с обрядом захоронений населения мазунинской культуры (1972, стр. 238). Керамика и погребальный обряд Бахмутинского могильника на р. Уфе (V—VII вв.) восходят, по В. Ф. Генингу, «к традициям местного западно-уральского населения», в частности, как это можно судить по керамике, к имендяшевскому культурному комплексу (1972, стр. 244—245). Следо­вательно, делает вывод В. Ф. Генинг, на раннем этапе (III—V вв.) мазунинская культура занимает обширную территорию, включающую всю северо-западную Башкирию до впадения р. Бирь в Белую. По проис­хождению мазунинцы «относятся к местному пермскому населению, ко­торое генетически связано с ананьинским в его бельском и среднекам-ском вариантах» (1972, стр. 242). Этот тезис исключает ранее отстаи­ваемое В. Ф. Генингом положение о массовом притоке в Приуралье, начиная с III в. н. э., западносибирского (в том числе угорского) насе­ления, которое сам автор «в свете новых исследований» объявляет «ошибочным» (1972, стр. 222). В III—V вв., т. е. на раннем этапе раз­вития мазунинской культуры, в значительных масштабах имели место внутренние миграции населения в Приуралье. Так, около III в. н. э. кара-абызские племена из центральной Башкирии передвинулись вниз по р. Белой, где они, смешавшись с чегандинским населением, приняли участие в формировании мазунинцев.

В V—VII вв. Приуралье, в том числе северо-западная Башкирия, в результате миграции племен с востока и юга, становится этнически смешанным регионом. На одной и той же территории в эту эпоху при­сутствуют памятники разного типа. Этническое единство территории, характерное для предшествующей эпохи и являющееся необходимым

На территории степной и лесостепной Башкирии в III —IV вв. продолжают кочевать сарматы, которые в западной части Волго-Уральского района под давлением гуннских кочевников с юга активизируют движение на север, вплоть до Камы (Смирнов, Мерперт, 1954, стр. 32). Начиная с V в. здесь появляются различ-

условием для выделения археологических культур, исчезает. Поэтому В. Ф. Генинг выделяет здесь различные археолого-этнические типы (АЭТ), под которыми подразумевает устойчивые сочетания этнообра-зующих признаков в археологических материалах (керамика, погре­бальный обряд, специфический набор женских украшений), характери­зующих традиции определенной этнической группы. В северо-западной Башкирии, в районе распространения в III—V вв. мазунинской куль­туры, для V—VII вв. фиксируется позднемазунинский АЭТ, носители которого продолжали этнические традиции финно-пермского населения»

Бахмутинская культура на раннем этапе развития (III—V вв.), согласно новым построениям В. Ф. Генинга, идентична имендяшев-скому комплексу. Следовательно, в отличие от Н. А. Мажитова (1968-, стр. 8), район расселения бахмутинцев локализуется В. Ф. Генингом не в низовьях р. Белой, а преимущественно по правобережью ее сред­него течения и включает значительную часть южной Башкирии» В. Ф. Генинг солидарен с другими археологами в том, что этническая основа имендяшевских памятников ананьинская, на которую наслои­лось заметное влияние пришлого гафурийско-убаларского населения. На формирование ранних бахмутинцев оказали влияние и местные кара-абызские племена. Опираясь на предположение о западносибирско-угорском происхождении убаларских памятников и придавая решающее значение участию убаларского компонента в формировании раннебах-мутинской культуры, В. Ф. Генинг по-прежнему считает бахмутинцев угроязычным населением (Генинг, 1972, стр. 245). Правда, и этот тезис в новой формулировке В. Ф. Генинга не выглядит столь бесспорным,, как прежде. Но все же выделенный им для V—VII вв. бахмутинский АЭТ — «это дальнейшее развитие убаларско-имендяшевского угорского населения южной Башкирии» (Генинг, 1971, стр. 53).

Для V—VI вв. на территории северо-западной Башкирии выделяется еще несколько археолого-этнических типов (бирский, кансиярский, чер-масанский, чандарский), пока слабо изученных и поэтому не поддаю­щихся точной этнической характеристике. По предположению В. Ф. Ге­нинга, выделенные им АЭТ'ы не имеют приуральских корней и, ве­роятно, восходят к культурам западной Сибири, в том числе к саргат-ской (Генинг, 1972, стр. 258—266).

Мы привели развернутую характеристику новой концепции В. Ф. Генинга, чтобы показать состояние активного развития, в котором сегодня находится археология Башкирии I тыс. н. э. В процессе этого развития происходят существенные изменения как в конструировании археологических культур и их вариантов, так и в определении проис­хождения и этнической принадлежности их носителей. При этом важно заметить, что идет постепенное сближение различных взглядов на этни­ческую принадлежность археологических культурных комплексов (по крайней мере северо-западной Башкирии), хотя, конечно, для оконча­тельных оценок необходимо накопление новых материалов.

I

ные группы племен, которые не имели корней в местных культурах.

Центральную Башкирию, главным образом по левобережью Белой, занимали племена — носители турбаслинского культурного комплекса. Памятники турбаслинских племен были известны еще в конце 1940-х годов (Ахмеров, 1947), но наиболее обстоятельно их изучил Н. А. Мажитов (1959; 1962; 1964). Первоначально Н. А. Мажитов вслед за Р. Б. Ахмеровым (1951) и А. П. Смирно­вым (1958) считал, что турбаслинские памятники принадлежали сармато-аланским племенам. Однако открытие в западной Башки­рии и публикация в начале 1960-х годов материалов памятников типа кара-якуповского, кушнаренковского, романовского и др. по­ложили начало (пока не завершившейся) дискуссии, центральным моментом которой является этническое определение новых куль­тур и соответственно пересмотр ранее установленных этнических определений уже известных культурных комплексов. Существен­ное значение в этой дискуссии имели работы В. Ф. Генинга (1961), который на основе типологического анализа керамики с памятников Башкирии пришел к выводам: а) об угорском или угро-самодийском происхождении племен — носителей различных вариантов круглодонной керамики (в данном случае — кара-яку-повских и кушнаренковских племен); б) о раннетюркском про­исхождении племен — носителей различных вариантов плоскодон­ной керамики (романовские). Обе группы племен, по мысли В. Ф. Генинга, мигрировали в Приуралье из Западной Сибири, Зауралья, Казахстана. Плоскодонные сосуды встречаются и в турбаслинских могильниках. Это послужило одним из основных доводов, побудивших Н. А. Мажитова изменить прежнюю точку зрения и считать турбаслинцев тюркоязычными и даже конкретно древнебашкирскими племенами (Мажитов, 1964, стр. 110). Разви­тие этой идеи вылилось, в конечном итоге, в довольно стройную на первый взгляд концепцию по этногенезу башкир, изложенную Н. А. Мажитовым в ряде работ (1964; 1966; 1968; 1971). Ее стерж­нем является мысль о взаимодействии в середине I тыс. н. э. угро-язычных бахмутинцев (древних мадьяр) и их южных соседей-— тюркоязычных турбаслинцев (древних башкир). Такая трактовка памятников позволила Н. А. Мажитову сомкнуть археологические источники с некоторыми сведениями средневековых письменных памятников и прийти к внешне эффектному выводу о башкиро-мадьярском взаимодействии в бельской долине и образовании на этой основе древнебашкирского этноса. Однако новые археологи­ческие открытия, а также дискуссия по археологии Башкирии железного века на научной сессии по этногенезу башкир внесли

существенные коррективы как в общее построение Н. А. Мажи-това, так и конкретно в оценку этнической принадлежности тур-баслинской культуры, хотя, конечно, было бы преждевременно считать эти проблемы окончательно решенными. Суммарно итоги изысканий по археологии юго-западной Башкирии III—VIII вв. можно представить следующим образом:

а) Турбаслинские памятники (V—VII вв.) (по В. Ф. Ге-
нингу -г- турбаслинский археолого-этнический тип), распростра­
ненные по среднему течению р. Белой — от г. Благовещенска до
Стерлитамака, имеют сармато-аланскую основу (А. П. Смирнов,
К. В. Сальников, В. А. Могильников, С. М. Васюткин, Г. И. Мат­
веева). Это заключение подтверждается полеоантропологическим
материалом из Ново-Турбаслинского могильника, который отно­
сится к европеоидному типу южного происхождения (Акимова,
1968, стр. 72; 1971, стр. 42). Данное обстоятельство заставляет
критически отнестись к мнению В. Ф. Генинга, правда, высказан­
ному в весьма предположительной форме, о принадлежности тур-
баслинцев к тюркизированным уграм западносибирского проис­
хождения (Генинг, 1972, стр. 288). Нет также никаких данных,
которые позволили бы говорить о тюркском происхождении тур-
баслинцев (Мажитов, 1971, стр. 14), тем более, что неопределен­
ным является комплекс признаков, который, бесспорно, можно
было бы связать с ранними тюрками. Турбаслинские племена,
следовательно, были сармато-аланами, переселившимися в V в.
н. э. с юга: с Приазовья (Смирнов, 1957, стр. 62), Нижнего По­
волжья (Васюткин, 1971, стр. 137), где еще оставалось сармат­
ское население, или даже, из южной Башкирии и оренбургских
степей, входивших в зону сарматского расселения (Ахмеров, 1970,
стр. 189). В Башкирии турбаслинцы сильно смешались с местным
населением, преимущественно с финно-пермскими племенами
среднего и нижнего течения р. Белой (Матвеева, 1971, стр. 131—
132). В V—VIII вв., таким образом, продолжались и углублялись
взаимодействие и смешение финноязычных племен лесной зоны
и продвигавшихся к северу сармато-аланских кочевников.

б) Кара-якуповский (или чермасанский) и кушнаренковский
культурные комплексы многие археологи считают родственными
или вариантами одной культуры. В связи с многослойностью
Кушнарековского могильника В. Ф. Генинг предложил культур­
ный комплекс, известный в литературе как кушнаренковский, на­
зывать куштерякским, выделив соответственно куштерякский и
кара-якуповский археолого-этнические типы (Генинг, 1971,
стр. 47, 51; 1972, стр. 266). Караякуповские и куштерякские па­
мятники разбросаны на всей территории западной Башкирии

в междуречье Белой и Ика. Датируются они предварительно в пре­делах* V—VIII вв. В датировке верхних пределов культур среди археологов имелись расхождения. В. Ф. Генийг появление ранних кушнаренковцев (куштерякцев) относил к III в. н. э. (1967); В. А. Могильников, Н. А. Мажитов и Г. И. Матвеева, напротив, — ко времени не ранее VI—VII вв. В этническом определении боль­шинство археологов (К.В.Сальников, В. А.Могильников, С. М. Ва-сюткин, Г. И. Матвеева) согласились с доказательствами В. Ф. Ге-нинга (1961) о зауральском, угорском или угро-самодийском про­исхождении оседлых земледельческо-скотоводческих племен, кото­рым принадлежали кара-якуповские и куштерякские памятники. В то же время аргументированные возражения встретила в лите­ратуре датировка В. Ф. Генингом начала их миграции с III в. н. э. В истории Башкирии I тыс. н. э. прослеживаются две угорские миг­рационные волны из Зауралья. В III в. и ранее незначительные угорские группы влились в финно-пермскую среду пьяноборских племен, приняв участие в формировании бахмутинцев. Вторая волна угорского переселения имела место начиная, примерно, с V в. (согласно В. А. Могильникову и Г. И. Матвеевой — с VI— VII вв., С. М. Васюткину —с рубежа IV—V вв.) и была более мощной и многолюдной. Со второй волной угорского переселения в Приуралье связано не только появление куштерякцев и кара-якуповцев, но и часто прослеживаемые угорские (или угро-само-дийские) признаки (круглодонная керамика, грунтовые могиль­ники и пр.) в культуре всего остального населения юга-западной Башкирии. В связи с недавними выступлениями В. Ф. Генинга, в которых он называет новую дату миграции ранних кара-якупов-цев и куштерякцев в Башкирию — VI в. н. э. (Генинг, 1971, стр. 47; 1972, стр. 267, 270), точки зрения многих археологов в этом сложном вопросе заметно сблизились. В этих же работах В. Ф. Ге­нинг уточняет свои прежние определения этнической принадлеж­ности памятников кара-якуповского и куштерякского типов и считает их самодийскими (Генинг, 1972, стр. 272—277). В. Ф. Ге­нинг довольно убедительно аргументирует самодийское происхож­дение племен, оставивших археологические культуры в лесостеп­ной полосе Западной Сибири, однако это вовсе не исключает взаи­модействие угров и самодийцев в этих районах и образования смешанных групп. Это заключение опирается на исследования В. Н. Чернецова, доказавшего присутствие угорского этноса в Западной Сибири в эпоху железа (Чернецов, 1953, стр. 239— 241).

Установление более поздней даты прихода куштерякских и кара-якуповских племен в Башкирию имеет значение и в плане

25 Р. Г. Кузеев 385

внесения кое-каких корректив в «тюркское» определение их эт­нического облика, данное в свое время Н. А. Мажитовым (Мажи­тов, 1964, стр. 150; 19686, стр. 51—52). В. А. Могильников, имея в виду тюркизацию угорского населения на юге Западной Сибири в VI—VII вв., допускает возможность прихода в Башкирию неко­торых групп тюркизированных угров. В этом смысле (и только в этом смысле), замечает В. А. Могильников, «можно говорить о тюркском характере хотя бы части куншаренковского населения, не забывая о его угорском (или угро-самодийском.— Р. К.) суб­страте» (Могильников, 1971, стр. 155). Таково, на наш взгляд, правильное толкование тех степных, кочевнических черт «куш-наренковских» памятников, которые дали повод Н. А. Мажитову считать их носителей «тюркоязычными племенами прабашкир-ского облика» (Мажитов, 19686, стр. 51).

Итак, вторая группа памятников в западной Башкирии свя­зана с миграцией в середине и второй половине I тыс. н. э. угро-самодийских племен, незначительная часть которых испытала, возможно еще на юге Западной Сибири, влияние тюркских ко­чевников.

в) Длительной оказалась дускуссия (очевидно еще не завер­шившаяся) об этнической принадлежности памятников романов­ского типа. Романовские памятники, выделенные К. В. Сальнико­вым в самостоятельную романовскую культуру (Сальников, 1964, стр. 13—14), обнаружены в долине р. Белой в двух районах: выше г. Стерлитамака и ниже г. Уфы. Датируются они IV— VIII вв. (К. В.Сальников), VI—VIII вв. (Г.И.Матвеева) или V— началом VIII в. (В. Ф. Генинг). По мнению А. П. Смирнова и П. Н. Старостина, нет оснований выделять романовскую керамику в особую культуру; памятники этого типа по всем признакам при­мыкают к именьковской культуре Прикамья или даже тожде­ственны ей. А. П. Смирнов (1971, стр. 81), К. В. Сальников (1964, стр. 13), В. А. Могильников (1971, стр. 156), С. М. Васют-кин (1971, стр. 137), Г. И. Матвеева (1971, стр. 132) относят романовские или, точнее, именьковско-романовские племена к финно-уграм, культура которых хронологически и террито­риально смыкается с городецкой. В. Ф. Генинг (1964, стр. 125— 126), с которым солидаризировались Н. А. Мажитов, А. X. Халиков, П. Н. Старостин, считает именьково-рома-новцев ранними тюрками добулгарского этнического слоя, проникшими в Приуралье и на Среднюю Волгу из Запад­ной Сибири или, вероятнее, из казахстанских степей. Однако восточное, тем .более тюркское происхождение романовских пле­мен йе поддается аргументаци'и на основе сравнения их культуры

с сибирскими памятниками. А. П. Смирнов справедливо отмечает, что заключение о тюркоязычности носителей именьковско-ро-мановских памятников находится, в противоречии «с историче­скими данными о кочевниках». Он также указывает, что такие признаки, как оседлость и земледельческие занятия, керамика, идентичная посуде древней мордвы, и т. д., свидетельствуют о фор­мировании именьковско-романовского комплекса^; на базе городец-кой культуры (Смирнов, 1972, стр. 89—90). В. А. Могильников и С. М. Васюткин, специально изучившие эту проблему, также пришли к совершенно определенному выводу, что романовская керамика не связана с западносибирским этносом и что некоторые имеющиеся параллели — не более чем «элементы случайного сход­ства» (Могильников, 1971, стр. 156). В своей последней работе В. Ф. Генинг, хотя и повторяет прежний тезис о принадлежности памятников именьковско-романовского типа древнетюркским племенам, однако существенно смягчает его. Он пишет, что речь может идти о тюркском происхождении лишь части именьковско-романовского населения. В. Ф. Генинг подчеркивает, что только накопление новых материалов решит, были ли «районы Западной Сибири» или другие области исходными для шменьковско-рома-новских племен (Генинг, 1972, стр. 288, 294).

Итак, в западную Башкирию, начиная, примерно, с V в. н. э. проникают именьковско-романовские племена, генетически близ­кие к Городецкому населению Поволжья, говорившему на волж­ской ветви финно-угорских языков.

Такова характеристика этнического состава населения Баш­кирии в III—VIII вв. Надо учитывать, что в нашем кратком об­зоре из имеющейся обширной литературы и весьма противоречи­вых взглядов выбраны и синтезированы показатели и выводы, которые являются правильными, с нашей точки зрения, не проти­воречат этническим процессам последующего времени, поддаются достоверной реконструкции на основе комплекса различных источ­ников. Мы, однако, не сомневаемся в том, что это не гарантирует объективности оценок, поэтому, суммируя изложенное, подчеркнем лишь те моменты, которые, на наш взгляд, сегодня можно считать достаточно прочно аргументированными:

1. Установлен чрезвычайно сложный этнический состав насе­ления Башкирии в III—VIII вв. Здесь обитали племена, принад­лежавшие к пермской и волжской ветвям финноязычного этни­ческого мира (мазунинцы, бахмутинцы, именьково-романовцы, имендяшевцы), ираноязычные сармато-аланские племена (тур-б&слинцы), племена угро-самодийского происхождения (куште-ряковцы, кара-якуповцы) и, наконец, в виде большей или мень-

387 25*

шеи примеси в составе некоторых групп населения тюркизиро-ванные угры.

2. Значительным достижением археологии является установ­
ление угорской и угро-самодийской миграции в Приуралье, кото­
рая в небольших масштабах имела, вероятно, место начиная
с последних веков до нашей эры (убаларские памятники), но
активно протекала в V—VIIIвв. Доказано смешение пришлого
из Западной Сибири угорского и угро-самодийского населения как
с оседлым охотничье-земледельческим и земледельческо-скотовод-
ческим населением лесной зоны (бахмутинцы, мазунинцы), так и
с кочевниками лесостепного района (турбаслинцы). Археологи­
ческие памятники V—VII вв. на территории Приуралья, отражая
этническую смешанность населения, в то же время показывают
активное взаимодействие разнородных групп и начавшуюся ин­
теграцию племен в этническую общность. В связи с разнород­
ностью племен, участвовавших в этом историческом процессе, и
разнотипностью их культур, в большинстве случаев представлен­
ных в Кушнаренковском могильнике, всю эпоху V—VII вв. пред­
ложено назвать кушнаренковской (Генинг, 1972, стр. 294).

3. Получил подтверждение на археологических материалах
вывод о непрерывности имевшего место ранее сармато-аланского
проникновения в Приуралье, преимущественно в районы южной
и западной Башкирии. Сармато-аланские племена, неся в новую
для них среду степные традиции и кочевническую культуру, сами
смешивались с местным ~'и пришлым финно-угорским и угро-са-
модийским населением. Археологические источники свидетель­
ствуют о различных направлениях миграции в Башкирию в V—
VIII вв.: с юга (турбаслинцы), востока (куштерякские, кара-яку-
повские племена) и запада (романовцы), что подтверждает ши­
рокие этнокультурные контакты населения Приуралья с Северным
Кавказом и южнорусскими степями, с Западной Сибирью и За­
уральем, Средним Поволжьем и Прикамьем. Однако не все направ­
ления этнокультурных связей имели равное значение. Ретроспек­
ция более поздней этнической ситуации на середину I тыс. н. э.
дает основания утверждать, что в археологической литературе
последних лет этническое значение западносибирских связей
в диапазоне III—VII вв. преувеличивается и, напротив, южные
(главным образом северокавказские) связи недооцениваются.
"В VI—VIIвв., как это устанавливается на основе типологиче­
ских сопоставлений поясных наборов и статистического анализа
имеющегося материала, основными для Башкирии были связи
«с алано-болгарским миром евразийских степей Поволжья—Пред­
кавказья» (Ковалевская, 1972, стр. 106).

i