Хвосттрубой или приключения молодого кота 16 страница

Гнусняк захныкал от страха, и Фритти услышал – двое Когтестражей придвинулись ближе.

– Врать стражам при исполнении обязанностей, на высочайшей службе! По мне, так разорвем его за это, как по-твоему?

– Проходччик! Сспаси меня! Сспаси насс! – истерически завизжал Клыкостраж, и Фритти, скрючившись в своей неглубокой нише, затаил дыхание.

Раздался приглушенный стон, а потом басовитый голос Растерзяка:

– Хвосттрубой! Это сделал звездномордыш! Нет лорд Жи… Лорд Живо… Живоглот, не выжигайте! Моя к а… нет! А-а-а-ахх!

Его голос перерос в пронзительный вой. Два Когтестража вскрикнули от удивления.

– Клянусь Кровавым Отсветом! – прорычал Гнилозуб. – Это и впрямь Коготь!

– Это Растерзяк! – нервно выдохнул Вонзяк. – Он вне закона! Лорд-Всевластитель наказал его! Нам нельзя к нему прикасаться!

– Пфффу! Ты прав. Тут нечисто!… Стыдно тут и быть! И этот писклявый слепой червяк… пошли, давай-ка уберемся! – Гнев в голосе Гнилозуба не смог замаскировать страха, который как бы поскуливал под ним.

Быстрые тяжелые шаги пронеслись мимо Хвосттрубоевой расщелины и удалились по коридору.

Фритти переждал очень долгое, как казалось ему, время и осторожно шагнул в туннель. Бесшерстный силуэт Гнусняка съежился над обмякшей темной фигурой Растерзяка… и странно – на миг Фритти пожалел их. Но Клыкостраж повернул к нему обезображенную морду, и это чувство потонуло в волне отвращения.

– Кто здессь? – окликнул Гнусняк. Хвосттрубой издал нерешительный горловой звук и сказал:

– Кто-кто, Проходчик, конечно. Я уходил осматривать ветки туннеля. Только что видел парочку наших ребят. Вы их встретили?

– Они угрожжали нам! – пропыхтел Гнусняк. – Собирались насс убить! Зачем ты ушшел?

– Я же вам сказал! – притворно сердясь, отозвался Фритти. – Вставайте-ка и поднимайте его! У меня есть дела и поважнее, и я помогаю вам только потому, что вы такие жалкие и ни на что не способные. Ну так потопали мы или нет?!

– О да, сейчасс, сейчасс, Проходчик! Пошшли, Растерзяк, всставай!

С Хвосттрубоем во главе, с неохотно ползущим Растерзяком в хвосте несовместимая тройка двинулась в центр собирающихся сил.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Совсем не камнем

Сердце разбивают

И не жезлом,

А плетью, что незрима – так мала.

Но я смогла

Увидеть, как Волшебное Созданье

Под нею пало.

Эмили Дикинсон

В мире над лабиринтом творилось небывалое. Из-за отдаленных криков и отблесков ночные Часы становились таинственными и настораживающими. Фелы производили каких-то необычных, нежизнеспособных котят, и принц Воспарилл из Перводомья делал устрашающие заявления. Многие в Племени были напуганы. Земля повсюду казалась нетвердой – изменчивой, вероломной.

Око открывалось полностью, совершив оборот раньше времени, и, красное, вспухшее, висело в небесах. Ночи Сборищ были полны неразрешимыми вопросами и безымянными страхами. Наступала Слепая Ночь, ночь величайшей темноты. Некоторые шептались, что на этот раз тьма принесет брряд .

Брряд был на языке у многих, а у скольких на уме – и не счесть.

Под землей же, на трупном своем троне, Великий сплетал паутину необычных деяний. Силы били и пульсировали сквозь его престол так напористо, что порою и самый воздух в Пещере-Пропасти становился плотен и непокорен, как вода. Прибывали и убывали странные образы, трепеща на грани зримого, подобно зарнице на веках у спящего.

Даже Хвосттрубой на окраине главных путей Закота почуял: нечто приближается. Растерзяк совершенно перестал говорить – равно как бормотать и завывать, – тяжко ступая с тупым, безжизненным мерцанием в глубоко запавших глазах. Непрерывно останавливался, чтобы почесаться, чуть не до крови раздирая красными когтями черную шкуру. Фритти понимал его. Шкура зудела и у него.

Все трое остановились подле одного из главных проходов, глядя вниз, в темный покатый туннель, ведущий к широкой мощеной дороге. Там целеустремленным строем проходили отряды Когтестражей; порой Когти гнали ослабевших, спотыкающихся заключенных. Гнусняк выставил рядом с Фритти ухо навстречу звукам бесконечно шаркающих мимо шагов.

– Ааахх. – Клыкостраж улыбнулся, его изуродованная морда свилась в клубок морщин. – Ты это слышишшь? Послушшай. Готовятся большшие события… большшие события. – Голое рыло приняло удрученный вид. – В этом и есть несправедливоссть. Когда верный сслуга, как я… – Он всхлипнул. Фритти, с тревогой следивший за легионами Когтестражей, рассеянно кивнул, на мгновение забыв, что Гнусняк не мог этого видеть.

– Я создан, чтобы служжить лорду-Всевластителю, – сокрушался Гнусняк. – Как я мог оказатьсся в столь низком положжении?

Укоризны Клыкостража наконец смолкли. В голове у Хвосттрубоя стал складываться некий замысел.

– Гнусняк, у меня есть к вам кое-что важное, – понизив голос, сказал он. – Давайте отойдем в глубь коридора.

Когда отошли и встали возле оцепеневшего Растерзяка, Фритти начал:

– Так вы говорите, что преданы… лорду-Всевластителю?

– О да! – горячо подтвердил Гнусняк. – Это мое единственное предназначчение!

– Тогда я могу открыть вам свой секрет. Обещаете хранить его?

– О, несомненно. Проходчик, безуссловно! – Гнусняк принялся приседать – ужасная пародия верности слову. – Клянуссь Пенным Камнем Клыкостражей!

– Хорошо. – Хвосттрубой на миг задумался. – Лорд ОН – Хозяин – серьезно нуждается в сообщениях от одного верного ему заключенного. Он ведь не доверяет даже своим приближенным. Некоторые из них, вроде… ну если уж я должен назвать, вроде Кровососа, показали себя ненадежными – если вы меня понимаете.

Клыкостраж затрясся от волнения:

– Конеччно! Я понимаю! Вроде Кровососса! Точчно!

– Что ж, – важно продолжал Фритти, теперь уже поощренный к обману. – Он избрал меня, чтобы я отыскал этого заключенного и понаблюдал за ним. Но никому ни-ни! Вы же понимаете, что может получиться… ну, неблагоразумно, особенно сейчас! – Он и сам немножко запутался в логике всего этого, но Гнусняк, казалось, был восхищен идеей. – Так или иначе, – добавил он, – лорд-Всевластитель выбрал меня, а я выбираю вас. Вы отыщете мне этого заключенного, но никто не должен знать зачем, даже заподозрить не должен. Вы можете это сделать?

– Ты умницца. Проходчик. Кто заподозрит сстарого искалеченного Гнуссняка? Да, я это ссделаю!

– Очень хорошо. Заключенный, которого вы должны мне найти, – фела , что сопровождала этого беглого… как его… Хвост… Хвост… – Для убедительности он запнулся, замямлил. – Хвостлюбой. Ну еще Растерзяк о нем бредит. Фела , которая была с ним, осталась в живых, нет?

– Не знаю, Проходчик, но разуззнаю, – рассудительно ответило слепое чудище.

– Отлично, – сказал Фритти. – Я буду ждать вас здесь, когда пройдут три рабочие смены. Сумеете снова найти это место?

– О, конечно. Теперь, когда Обжжигающий Поток большше не бурлит у меня в ушшах, я могу отысскать дорогу куда угодно.

– Тогда вперед, и возьмите с собой Растерзяка – только оберегайте его от выходок, которые могут привлечь внимание. – Фритти особенно не хотелось остаться наедине с могучим обезумевшим зверем, который станет еще опаснее, коль скоро к нему вернется память. – И помните, – добавил он, – если вы предадите меня, то предадите своего Хозяина. Ступайте!

Преисполненный новообретенной целью, Гнусняк торопливо поднял Растерзяка, и оба заковыляли прочь.

Следя за их отбытием, Хвосттрубой подавил взрыв удовлетворенного смеха. Самое трудное было еще впереди.

Покончив с этим делом, Хвосттрубой ощутил, что его лихорадочно-быстрые мысли потекли медленнее. Страшно хотелось есть. Не знал, как с этим и быть. Прислонившись к туннельной стене и наблюдая за еще одной подневольной бригадой, которую гнали на рытье, он обдумывал, что выбрать. Наверное, он мог бы попробовать незаметно оставаться где-то в сторонке – воруя тут или там пищу, стараясь проворством и осторожностью уклоняться от охранников. Раньше или позже, впрочем, его поймают. По Холму не бродил никто из Свободного Племени, – во всяком случае, он таких не встречал. Это значило накликать беду, а у него и так уже было полным-полно забот.

Внизу по проходу шло следующее стадо заключенных под присмотром пары угрюмых Когтей. Когда бригада поравнялась с укрытием Фритти, один из рабов, шедших впереди, свалился. Остальные старались перепрыгнуть через упавшего, сталкиваясь с товарищами; поднялись великий вой и рычание. Двое Когтей, выпустив свои красные лезвия, пробирались сквозь свалку.

Фритти, почуяв в этом некую возможность, выпрыгнул из туннеля и быстро двинулся к тылу шеренги.

«Легче сбежать из такой вот бригады, чем долго жить как призрак, – решил он. – К тому же кто станет искать беглого заключенного в тюремной камере?» – Ты, солнечный крысенок! – проскрежетал голос. Хвосттрубой взглянул в охранничью морду с тяжелыми челюстями. – Я видел! – прорычал Коготь. – Отбеги-ка мне еще разок, и я тебе всю котовость оторву!

Колонна, опомнившись после давки, построилась и двинулась, унося Фритти, как волна.

Жизнь в подневольной бригаде была не столь трудна, как прежде. Фритти окреп после отдыха в Крысолистье; хоть и редко там охотился, но все же питался лучше, чем бедные коты, с которыми делил заключение. Ему грустно было видеть вокруг несчастных и страдающих, но на этот раз все было иначе: он сам выбрал бремя неволи, втайне он действовал! Хотя сердце и предостерегало его от безрассудства, он не мог справиться с чувством тихой гордости. У него была цель, очень далекая, но он тем не менее уже к ней шел. Удача по-прежнему не покидала его.

Заключенные тоже почувствовали перемену в атмосфере Холма. Смятенное, тревожное ощущение надвигающихся событий угнетало их. Никто из заключенных не рассказывал историй, не пел. Даже споры стали унылыми и тусклыми. Узники как бы сжимались всем стадом, ожидая удара, чтобы свалиться.

Один из заключенных коротко пересказал Хвосттрубою слухи, ходившие среди тюремщиков: об отблесках и шумах в Пещере-Пропасти, о том, как Когти и Клыки сбивались в раздраженные, нетерпеливые стаи, которые потом отсылали в дальние туннели. Стараясь казаться равнодушным, Фритти пытался выкачать из заключенного – одноглазого полосатого кота по имени Щуполап – еще кое-какие сведения, но ослабевший кот больше ничего не знал.

Фритти провел с туннельными рабами две рабочие смены, и в нем закипело нетерпение: он знал – время не ждет. Только и думал, что об опасности, в которой были его друзья. Перводомье и участь Племени улетучились у него из памяти, как что-то далекое, отвлеченное. Расставшись со Щуполапом, Хвосттрубой, сгорбившись, сидел в углу пещеры, пока не пришли охранники, чтобы выгнать их на работу.

Время грязного, гнущего спину рытья тянулось медленно, как густой сок. Хотя лапы у Фритти растрескались и кровоточили, он рыл, точно уничтожая время, стараясь хотя бы так, в основном силой, избыть Часы рытья.

Когда ухмыляющийся Коготь прорычал из отверстия туннеля, что пора кончать рытье, Хвосттрубой и другие вконец измученные заключенные стали подниматься наверх. Предусмотрительно отстав от колонны, когда последний перед ним кот одолел край туннеля, Фритти остановился, потом быстро пробежал вспять по короткому проходу и бросился на землю в конце ямы, которую они рыли. Как можно дальше заполз под кучи отработанной почвы и притаился.

Разрозненные голоса заключенных доплывали до него сверху. На миг пылающий золотистый глаз заглянул вниз, в туннель, но грязь и темнота скрывали Фритти от всего, кроме разве что самого тщательного досмотра, и вскоре он услышал, как подневольная бригада прошаркала прочь. Он бесшумно лежал в конце ямы, покуда сердце не пробило множество раз, и наконец осторожно пополз вверх.

Небольшая пещера, из которой выходила сеть рабочих туннелей, была пуста. В тусклом свете земли не было видно никакого движения, кроме его собственного. Небрежно, но быстро он смыл основную пыль с морды, ног и хвоста и беззвучно вышел в большой проход, по которому уже прошли его товарищи-заключенные и охранники.

В пещере, где лежал Шустрик грезя о белом коте, засыпала наконец и сама Мимолетка. Ее изнуряло напряженное ожидание – она ждала, что мстительный Когтестраж вот-вот вернется за нею – и вынужденная беспомощность ее положения: она перестала копить силу и настороженность, чтобы сопротивляться. Уткнувшись подбородком в лапы, она долгое время пролежала, созерцая смирные, беспомощные фигуры Шусти и Грозы Тараканов, и безнадежность витала над нею, точно теплый туман. Когда охранник втиснул злобную морду в пещеру, то застал всех троих как бы в мертвенном покое. С желтозубой одобрительной ухмылкой он скрылся.

У Грозы Тараканов замигали, открываясь, глаза. Хотя тело его все еще вяло и неподвижно лежало, они на миг наполнились сильным, холодным пламенем.

Потом свет, мерцая, угас в их глубинах, чтобы, казалось, умереть. Веки опустились на место, и все сызнова окаменело.

Гнусняк уже ждал Фритти, когда тот подошел к ответвлению туннеля. Клыкостраж исполнял что-то вроде танца предвкушения; его голый хвост извивался и крутился, словно тонущее пресмыкающееся. Хвосттрубой, который потратил много времени – ему чудилось, что Око уже многократно открылось и закрылось в небесах, пока он осторожно добирался до места встречи, – приблизился как можно тише, и его приветствовало только пронзительное шипение Гнусняка:

– Проходчик! Ты пришшел?! У меня новоссти, новоссти!

– Тише! – зашипел и Фритти. – Какие новости?

– Я нашшел твоего заключченного! – ликующе закричал Клыкостраж, – Гнуссняк сделал это!

Хвосттрубой почувствовал, что время прямо-таки давит на него.

– Где? Где она?

Гнусняк ухмыльнулся – полная пасть зубов под изувеченным рылом блеснула в безумном оскале.

– Недалеко отсюда, о да, оччень близзко! Ох, умница Гнуссняк услужжил лорду-Всевластителю!

Пытаясь сохранить выдержку, Фритти с пересохшим горлом пережидал, пока Гнусняк описывал, где держат Мимолетку. Когда безглазый Клыкостраж окончил, Хвосттрубой в яростной надежде рванулся было прочь, но внезапно остановился.

«Мне лучше сохранить видимость, – подумал он. – Это существо – злейший враг, но оно становится недурным союзником».

– Вы молодец, – сказал он Гнусняку. – Хозяин будет доволен. Помните – никому ни слова!

– Естесственно нет. Ужж умница-то Гнуссняк…

Наблюдая безумные прыжки твари, Фритти вдруг заметил нечто упущенное им в волнении.

– А где Растерзяк? – спросил он. – Вы же держали его при себе!

Внезапный ужас перекосил раздробленные черты Гнусняка.

– Ох, Проходчик, ужж этот… В нем полно брряда . Он не остался при мне, я не ссмог его удержать – он жже очень сильный, ты ведь знаешшь. Сбежжал в туннели ее плачем и странными реччами. Он был наказан из-за того ззаключенного и заболел бррядом .

«Ничего не поделаешь», – подумал Фритти.

– Не беспокойтесь, – сказал он Гнусняку, который немедленно просиял. – Ступайте, и если вы мне понадобитесь, я вас найду.

Хвосттрубой ринулся вон из туннельного ответвления, пересек главный ход и остановился в нише на его дальней стене, защищенный темнотой от наблюдающих глаз. Оглянувшись, увидел Гнусняка – тот все еще приплясывал и подпрыгивал с кривой улыбкой на искалеченной морде.

Прячась в сгустках тени, прокрадываясь мимо отрядов ощетиненных, объединявшихся обитателей Холма, Фритти двигался по пробужденному подземью, словно дух кота. Всюду были чудища Холма – двигались, шептались, скрючивали острые красные когти.

Фритти добрался до скрещения трех туннелей, которое описал ему Гнусняк. Осторожно осмотревшись и поняв, что никто за ним не наблюдает, он нырнул в упомянутый Клыкостражем проход. Подняв хвост, вздыбив каждую шерстинку, с покалыванием в усах – пополз вниз.

Впереди было отверстие в туннельной стене. То самое! Ощутил желание прыгнуть, но сдержался. Полегче, полегче…

Добрался до ямы и осторожно заглянул вниз. В мутном свете на дне прохода различил… Шустрика! Сердце подпрыгнуло. Юного котишку и Мимолетку держали в одной пещере! Удача не покидала его.

Перегнувшись подальше, разглядел теперь еще две фигуры. Мимолетка! А тот старик – Гроза Тараканов? Но почему никто из них не двигается? Может быть, они… но нет. У Шустрика поднимались и опускались бока.

Что-то обрушилось на него, словно упавшее дерево. С воем боли он откатился к стене пещерного отверстия. Над ним высился громадный темный силуэт с мощной лапой, занесенной для следующего удара. Сверху на него косилась полузнакомая морда Когтестража.

– Зачем это ты сюда забрался, а? – грянул свирепый рык.

– Т-так п-просто! – пискнул Фритти. – М-меня зовут П-проходчик, я з-заблудился! – Он старался вжаться в землю, сделаться меньше. Коготь пригнулся поближе к нему.

– А не врешь? – прорычал он, и Фритти заморгал от его жаркого дыхания. – Минуточку-минуточку. Мы, кажется, знакомы. Что это за метка у тебя на башке?

Его голова? Лоб? Слезы Плясуньи Небесной! Фритти проклял себя. Он, должно быть, стер маскирующую пыль, когда выбрался из рабского туннеля.

Фритти внезапно дернулся, чтобы удрать, но на шею ему опустилась тяжкая лапа – алые когти легонько кольнули ему глотку.

– Клянусь Великим! – сказал Коготь. – Да уж не наш ли это беглый солнечный крысенок?! Вот это да!

Охваченный отчаянием Фритти узнал охранника. То был Раскусяк, бывший спутник Растерзяка, – сейчас он в ужасной усмешке скалил зубы, глядя на пойманного Хвосттрубоя.

– Отменно, – хихикнул Коготь. – Страх как славно, что как раз я тебя и нашел. Из-за тебя они покалечили начальничка. Все из-за тебя! – Лапа жестоко надавила Фритти на горло. Он беспомощно закашлялся.

– Что ж, теперь атаман – я. – Раскусяк ухмыльнулся. – И я награжу тебя по заслугам. – Черное чудище припало к земле и снова вперило глубоко посаженные глаза в морду задыхающегося пленника. Голос Когтя опустился до мстительного шепота:

– Сейчас отведу тебя прямиком к Толстяку!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Где б ты ни был, ты всюду учуешь мучения наши,

Ты, взнесенный на черный алтарь нашей скорби безмерной,

Ты, зверюга, ты злобный бастард, бог в обличии пса!

Джордж Баркер

Раскусяк тычками, пинками, битьем и руганью подгонял Фритти вперед по оживленным теперь коридорам. Когда они проходили – темный мускулистый Когтестраж, тащивший небольшого рыжего кота, – некоторые обитатели Холма оборачивались, с любопытством глядя вслед этой странной паре. В том, что одного из заключенных гнали к наказанию или гибели, не было ничего необычного, но небольшой кот рычал и упирался – сопротивлялся! Здесь давным-давно не видывали, чтобы кто-нибудь из живущих под солнцем оказывал какое бы то ни было неповиновение.

Фритти, отуманенный болью, разочарованием и гневом, все же заметил необычное: не было рабов, не видно было подневольных рабочих бригад, угрюмо ползущих по дорогам Закота. По всей видимости, их работа была окончена. Ничего удивительного, что его обнаружили.

Раскусяк толкал Фритти сквозь толпы равнодушных Когтестражей и шипящих морщинистых Клыкостражей. Вниз, из яруса в ярус, минуя Большие Ворота, – и наконец в сводчатое помещение перед Пещерой-Пропастью.

Перед входом в Тронную Живоглота, споря, стояла группа Когтестражей. Тот, кто, видимо, был предводителем – приземистое плотное существо с обрубком вместо хвоста, – казалось, пытался навести порядок Он клацал зубами на одного из своих подчиненных который, рыча, отступил, но через миг снова подполз опустив голову.

– Хо, Топтун! – окликнул бесхвостого Раскусяк. – Ты что здесь делаешь со своей стаей мышецапов?

Топтун повернулся и взглянул на вновь прибывших:

– А, это ты, ты, Раскусяк! Очень скверно, все это очень скверно.

– О чем ты там ноешь? – высунув в усмешке язык, спросил Раскусяк.

– Да все Скрежетун, – обеспокоенно сказал Топтун. – Он и еще кое-кто из моих ребяток слышали странные вещи в Верхних Катакомбах.

– Похоже на царапанье, – нахмурившись, угрюмо пояснил Скрежетун. – Это неправильно.

Раскусяк зашелся грубым смехом:

– Чего твоим ребяткам не хватает, так это острыми зубками по спинке. Тебе надо хорошенько держать под лапой своих лодырей, Топтун. – Он снова захохотал. – Так что ж ты здесь-то делаешь в таком разе? – продолжал Раскусяк. – Да Хозяин вам зенки вынет!

Топтун вздрогнул:

– Они собирались идти сюда без меня, если б я и не пошел. Ну на что это было бы похоже?

– На мятеж. А теперь это мятеж, который ты сам же и возглавляешь, любезный мой дурошлеп. Царапанье! Ха! Каменная кровь и пламя! Скоро ты поймешь, что Хозяин пострашней всякого там «царапанья»!

– Ну а тебя-то кто сюда звал, коли на то пошло? – омерзительно зашипел Скрежетун.

Раскусяк без всякого предупреждения вскочил на него, прижал к земле и разорвал ухо.

– Можешь этак говорить со своим начальничком, благо он у тебя вроде писклявого кисенка, а со мной не смей! – угрожающе понизив голос, проскрипел Раскусяк прямо в окровавленное ухо Скрежетуну и обратился к остальным, которые жадно наблюдали происходящее: – Так уж вышло, что я привел к лорду-Всевластителю важного заключенного. Ежели вам повезет. Хозяин будет так доволен, что, может, и позабудет кишки вам выпустить.

– Важный заключенный? Эта пигалица? – спросил Топтун.

– У нас было всего одно бегство – вот этот самый, – прорычал Раскусяк. – Должны же у него быть помощники, верно? Кто-то ведь его подучил, а? Или вам невдомек, что это значит? – Выразительности ради Коготь пригнулся. – Заговор! Подумайте-ка об этом! – Довольный Раскусяк обнажил клыки.

– Но если он сбежал, что он здесь делает? – спросил один из стражей Топтуна. Раскусяк скользнул по нему взглядом.

– Пожалуй, с меня уже хватит вопросов от таких, как ты, – с угрозой ответил он. – У меня есть дела поважней, чем болтать с вами о том о сем, полосатая вы шваль! Я пришел повидаться с Хозяином. Ступай, Топтун, забери своих хлюпиков с ихним «царапаньем», и убирайтесь к себе в туннель. Вам тут нечего делать.

– А тебе, Раскусяк, нечего мне приказывать, – вызывающе откликнулся другой атаман, но двинулся прочь, а за ним потащилась и его команда. Скрежетун, с ненавистью взглянув на Раскусяка, шатаясь, последовал за ними.

– Никакой стойкости, – самодовольно обронил Раскусяк.

Фритти оставался недвижим на протяжении всей этой стычки: он чувствовал излучение, исходившее из залы – размалывающую, достающую силу Живоглота. Он едва ощущал, как Раскусяк подталкивал его ко входу. Перед глазами у него плыл туман, а в передней части черепа пульсировала тупая боль.

Два стража у портала – Коготь и Клык – быстро закивали, узнав Раскусяка, но не повернулись, чтобы посмотреть, когда он вел Фритти мимо них. Едва прошли под арку, навстречу всплыл холодный туман. Хвосттрубой уже дрожал.

Посреди пещеры вздымался над пропастью трон Невозможного; корчащиеся, умирающие тела принимали в иссиня-фиолетовом свете зыбкие очертания. На вершине этого монолита боли покоился лорд Живоглот, слепой и недвижный, подобный необъятной, только что вылупившейся личинке. Внизу десятки приспешников лихорадочно суетились вокруг парапета пропасти.

Раскусяк – его напускная смелость испарилась – медленно подталкивал Хвосттрубоя к огромному чудищу. Когда встали на краю громадной круглой пропасти – начальник Когтей набирался мужества, чтобы заговорить, – в дальнем конце пещеры, возле главного входа, поднялась какая-то суматоха. Фритти заметил: сквозь портал промчались Когтестражи, но пары, окутавшие землю, не дали определить, что там происходило.

Существо над пропастью медленно повернуло голову в сторону этой суеты. Раскусяк разок громко кашлянул, но Хозяин лишь пялил слепые глаза вдаль, через громадную, обрамленную скалами пещеру.

– В-величайший лорд… М-могучий, услышь раба твоего!

Голос Раскусяка перенесся через пропасть. Громоздкая голова медленно заворочалась, откачнулась и наконец уставила молочно-белые глаза в их сторону. Начальника Когтестражей и его пленника, обоих, невольно отшатнуло на шаг от края. Первородный ничем не выразил внимания.

– Величайший лорд, ваш слуга Раскусяк привел к вам беглого заключенного – звездномордого. Вот он!

Пятнистая тварь отступила, оставив Фритти, сжавшегося на краю пропасти, под непостижимым осмотром Живоглота.

Раскусяк, в ожидании бессознательно выпускавший и вбиравший когти, наконец не вынес молчания:

– Хорошо ли я сделал, Величайший? Довольны ли вы слугой своим?

Живоглот медленно повернул голову в сторону Когтестража.

– Ты будешь жить, – сказал он. Голос его звучал подобно столетиям разложения. Раскусяк издал какой-то неразборчивый звук, но прежде, чем сумел произнести хоть слово, мертвенный, гнилой голос добавил: – Ты хорошо сделал. Можешь идти.

Выпучив глаза, Раскусяк попятился к выходу, повернулся и исчез. Хвосттрубой опустился на холодную землю; меж ним и пропастью кружились пары. Когда они рассеялись, древние слепые глаза Толстяка глядели вверх, ничего не видя. Груда мучающихся тел, на которую опиралось это пугало, чуть-чуть приподнялась – как бы в каком-то странном общем усилии. Лорд Закота, видимо, не заметил этого. Внезапно, словно холодный липкий незваный пришелец, голос Живоглота заговорил в сознании у Фритти:

– Я знаю тебя. – Плотное вторжение без усилий проникло в его мысли. Хвосттрубой в болезненном бешенстве потерся головой о замерзшую землю пещеры, но вытеснить голос было невозможно.

– Ты не представляешь никакой угрозы. Свободный или заключенный, живой или мертвый, ты – меньше камешка на моем пути. – Истукан, лишенный возраста, превратил смятенные мысли Фритти в безвольно-покорные, прогудев: – Но мне еще покуда нужны мои подчиненные… еще какое-то время. Все должны знать о тщетности. Все должны знать, что сопротивление – тщетно. Я распылил бы тебя на частицы и пустил бы вплавь между звездами…

Устрашающая пустота хлынула в сознание Фритти – словно его внезапно сбросили в бездонную пропасть. Он расслышал, как где-то протестующе взвизгнуло в ужасе его тело… где-то – далекое, недосягаемое.

– Но, – возобновилось жуткое стучащее гудение, – ты уже обещан. Баст-Имрет и Кнет-Макри – все Костестражи – притязают на тебя. Ты будешь взят в Дом Отчаяния, и тебя будут там развлекать, покуда твоя ка борется, чтобы не улететь в великую пустоту…

Словно беззвучно вызванные, серые, окутанные туманом фигуры выступили вперед из пещер, что зияли высоко в стене за пропастью Живоглота. Ужасное величавое шествие двинулось вниз от подобной сотам пещерной стены – столь же медленно и неотвратимо, как черная ледяная пленка, образующаяся на зимнем пруду. В темно-синем свете, струившемся из каменных трещин, фигуры были неотчетливы… бесформенны. Яркие искры могли быть мерцающими глазами…

Плотный ветер дохнул с высот залы, и тьма подступила немного ближе. Другие создания беззвучно расступились, давая Костестражам пройти. Могучая сила прижала Хвосттрубоя к земле, и он мог лишь следить, как приближается таинственная группа.

Внезапное смятение возле отдаленного входа в пещеру, громкие тревожные крики Когтестражей, донесшиеся оттуда, обратили к себе все глаза, кроме слепых глаз чудовища в пропасти. Шеренга Костестражей остановилась, их неотчетливые очертания сделались зыбкими. Умирающие тела под Живоглотом снова приподнялись, потом все на миг утихло.

Одинокая фигура, шатаясь, появилась во входном проеме Пещеры-Пропасти. Это был Клыкостраж, его кожистая шкура была искромсана и окровавлена.

– На насс напали! – завизжала тварь. – Сстрашная реззня возле Ззаррянских Ворот! В других местах тожже!

Среди собравшихся тварей поднялся громкий крик; стали слышны теперь и звуки из туннелей за великой пещерой.

– Что это? Что это? – обезумев, выкрикнул один из Когтестражей.

– Вероломные воители! Они вломилиссь сс солнечными ччервяками изз Перводомья! Предательсство! Нападение! – Визжа и свистя, Клыкостраж рухнул на землю.

Пещера тотчас же стала обиталищем демонов. Клыки, как и Когти, прыгая, рыча и вопя, бесновались, выплескиваясь из туннелей. Снаружи к пещере приблизились, стали слышнее звуки борьбы. Живоглот возлежал над хаосом, недвижный, как ледник.

Хвосттрубой, распростертый на земле у края пропасти, следил за всем этим словно бы во сне. Крики и смятение в общем не тронули его, не пробили парализующего мороза, который Живоглот наложил на его сердце и ка . Когда громадный вал сражающихся хлынул из входа в пещеру, скрещивая когти и клыки в смертельном бою, он наблюдал за нараставшим безумием с тем же безразличным любопытством, с которым когда-то впервые увидел рябь на летнем пруду. Только когда несколько фигур в переднем ряду сражавшихся почудились ему слабо, смутно знакомыми, он почувствовал – в нем оттаивает интерес.

Большой черный кот – похожий на стройного гибкого Когтя, – плюясь от ярости, упал рядом с ним среди скрежещущих зубами Клыкостражей. Кто это был? Какое это имеет к нему отношение? Почувствовал: вспомнить важно. Поблизости второй кот, весь иссеченный тонкими шрамами, когтил и рвал Когтестража, куда большего, чем он сам. Еще один. Знает ли он и этого?

Огромный полосатый кот пробился сквозь входной проем, разбросав перед собой стражей. Кот оглядел пещеру из первых рядов своего отряда, и Фритти вдруг ощутил желание улыбнуться – несмотря на то, что этот толстобрюх сражался за свою жизнь.