Нырок сквозь бетон и асфальт 3 страница

– Дрых? – снисходительно поинтересовался Петька, отрываясь от чтения.

– Чего? – спросонья не сразу сообразив, о чем он, переспросил Филька. А когда понял, то подумал: чего спрашивать, когда и так видно.

– А я вот в библиотеке был, в той, в нашей. Вот отксерил кое-что, – с особым таинственным выражением сказал Мокренко.

Филька мигом проснулся. Петька Мокренко и библиотека – это уже само по себе была нелепица, несопоставимые понятия, вроде как «пожарная машина» и «гриб-мухомор». Однако зачем-то пошел же он туда, чем в очередной раз явил миру, что на свете всегда есть место чуду.

– Продолжаю... – сказал Мокренко. – Мы пошли в архив и стали смотреть городские газеты за 1906 год. «Губернские ведомости» – вот как она называлась. Желтенькие такие листки, выцветшие. Буквы так стиснуты, что и не прочитаешь толком, фотографий нет, карикатур нет, и всюду эти... как их там... твердые знаки, короче. Ну да ладно, это побоку... Мы пролистали «Ведомости» – штук, наверное, тридцать, пока наконец не наткнулись на одну заметку. Потом пролистали еще газет двадцать – и там нашли еще статеечку по тому же вопросу... – Петька интригующе замолчал и взмахнул своими ксероксами.

Филька терпеливо ждал продолжения.

– Погоди... А ты объяснял библиотекарше, зачем это тебе? – с внезапным подозрением спросил он.

– Не-а, – отмахнулся Петька. – Разве о таком говорят? Взрослые – они во все это не верят. Им пока втолкуешь, из ушей пар повалит.

– А она не спрашивала?

– Спрашивала. Но я сказал: типа, гуляли с другом по кладбищу и увидели камень. Стало интересно, почему такая надпись, заспорили, вот я и пришел выяснять, – сказал Петька, очень довольный своей хитростью. – Так вот... типа, в нашем городе в начале двадцатого века жил один репортер, Федор Шампанеев. Мне про него библиотекарша рассказывала: куча детей, жена больная, теща тоже... не то чтобы больная, но целыми днями на печи сидит и глазами поочередно мигает – то правым, то левым. Так вот, чтобы всю эту ораву прокормить, он целыми днями бегал по городу – брал интервью, писал заметки, статьи, репортажи – почти что один делал всю газету. Фигура всему городу известная – сам тощий, любопытный, длинноногий, на язык острый как бритва. Например, нужна ему мука или там масло – он идет к лавочнику и говорит: давай, я напишу, мол, какая у тебя отличная лавка, чтобы все к тебе ходили покупать, а ты за это мне муки дашь, масла или там еще чего-нибудь.

– А если лавочник не давал? Ну говорил, скажем: «Иди отсюда, не надо про меня писать!»

– «Хорошо, – говорил Шампанеев. – Я ухожу. Не надо, так и не надо». Он уходил, а на другой день в газете появлялась заметка: что, мол, в лавке Прохорова тухлыми продуктами торгуют и вообще – холеру подхватить плевое дело... Обыватели пугались и в эту лавку больше не ходили, по другой стороне улицы ее огибали. Лавочник начинал нести жуткие убытки и рвал на себе волосы, если они еще были, что прогнал репортера. Еще день-два, и он бросался к Шампанееву с подарками, только чтобы тот написал опровержение.

– Ну и жулик же был этот Шампанеев!

– Почему жулик? Вообще, да, жулик, но ведь и лавочник-то тоже был тот еще жук, а у Шампанеева полный дом детей – всех кормить надо, а сам он бедный. Дом в три окна и три пары сапог на семь человек. Библиотекарша говорит: он был очень хороший журналист, с крепким пером, дотошный: если мы что-то теперь и знаем о городской жизни того времни – так только потому, что он написал.

– И про смерть палача у него тоже есть? – взволнованно спросил Филька.

– А то как же... Вот смотри... – Мокренко схватил один из ксероксов и вначале сам стал сбивчиво читать, а потом ограничился тем, что просто сунул Хитрову бумажку.

«<MI>Сегодня на ...вском кладбище хоронили утонувшего три дня назад в реке Мыльце мещанина Антипа Ф., больше известного в городе как Кат, или Палач. Долгое время мещанин Антип Ф., являвшийся уроженцем нашего города, исполнял обязанности палача в екатеринбургском остроге. Но однажды случилось так, что он казнил безвинного чиновника П., которому на другой день привезено было высочайшее помилование.<W0>

После этого случая Антип был отставлен от своей должности без сохранения пенсиона и вернулся в наш город...

<MI>По слухам, сама смерть Антипа Ф. произошла при обстоятельствах самых загадочных. Что заставило его среди ночи оказаться на старом мосту через Мыльню, в сваях которого и было найдено впоследствии его тело, до сих пор неизвестно. Другой необъяснимой подробностью, которую пытается теперь разгадать назначенный губернатором следователь г-н Тетерин, является то, что вокруг шеи палача обмотана была истрепанная веревка, служившая ему некогда для исполнения приговоров суда...<W0>

По решению городской думы похоронен он был на казенный счет, причем на могиле его водружен был камень с надписью «1906. Для многих ты был смертью, теперь же смерть сама к тебе пришла». Надпись эта, сочиненная учителем словесности Первой Гимназии Феликсом Запятыкиным, выразила привычное неодобрительное отношение общества к палачам, которые являются в некотором роде<MU!^!X!O!A!> исполнителями общественной воли. Другими словами, не палачи подписывают приговоры, но лишь делают то, что им предписано. Однако Антип Ф. был особенным палачом и, по свидетельству людей, знавших его, не раз говорил, что душегубство доставляло ему удовольствие.<W0>

<MI>Присутствовавший на похоронах мещанина его брат Андрей припомнил в разговоре с вашим покорным слугой, что незадолго перед своей гибелью Антип говорил ему следующее: «Когда я умру, положи со мной в могилу то, что лежит у меня в сундуке». Когда же Антип был найден мертвым, брат его <W0>поспешил открыть сундук, надеясь, что там окажутся деньги, но не нашел ничего, кроме черной простыни, которая и была положена в гроб...»<I*>

– Вот она, простыня! – воскликнул Филька. – Вот она! Ты видел?

– А то как же... Удивил негра жареным бананом! – снисходительно хмыкнул Петька. Еще бы – ведь это был его трофей.

– А вторая заметка? Что в ней? – вспомнил Хитров.

Мокренко, мигом став серьезным, сунул ему второй ксерокс.

«Пару дней уж тому, как со мной произошло презабавное событие, которое я не могу не поведать почтенным читателям. Начну обо всем по порядку, ибо лучше порядка может быть только дисциплина, как говаривал некогда покойный исправник Подковырлов . Итак, во втором часу ночи я возвращался с поминок по купцу Ятрилову , скончавшемуся девять дней назад то ли от неумеренного поглощения<MU!^!X!O!A!> блинов, то ли от апоплексического удара. Путь мой пролегал мимо кладбища. Неожиданно из ворот выскочил сторож, отставной унтер Бубнов, и бросился ко мне, крича, что только что видел мертвеца.<W0>

«Ты пьян, братец! – отвечал я. – Разве дело кладбищенскому сторожу бояться мертвецов?»

<MI>«Ах, ваше благородие, – отвечал сторож, крепко держа меня за рукав. – Вы не сумлевайтесь: я на трех войнах был, всякого перевидал. Тех мертвецов, что в земле лежат, правильных то бишь, я нисколько не боюсь. Мне другие мертвецы страшны, непутевые, те, что из могил своих выходят».<W0>

«Разве такое может быть?» – удивился я.

«Еще как может!» – отвечал сторож.

<MI>Около получаса назад он, как и полагается ему по должности, обходил кладбище, проверяя, нет ли где какого непорядка. Внезапно в дальней части кладбища он заметил слабый отблеск огня и, сжимая палку, храбро бросился туда, решив, что это бродяги воруют с могил венки. Подбежав, унтер увидел, что свечение – ровное, зеленоватое – исходит от могилы недавно похороненного палача. Потом, по словам сторожа, могила разверзлась и из нее поднялась голова покойного, а следом за ней выбрался и весь мертвец, не имевший на своем раздавшемся вширь и даже пополневшем лице никаких следов тления.<W0>

Сторож в испуге закричал и осенил себя крестным знамением. Едва он завершил крест, как мертвец, направившийся было к нему, заслонил рукой глаза и словно перестал его видеть, а только вслепую шарил руками совсем близко от замершего в ужасе унтера.

Наконец мертвец прекратил свои поиски и, извергая проклятия, громко возгласил четырежды:

«Ржавая кровь! Сто раз пожалеет тот, кто возьмет у меня черную простыню, а после вернет мне ее! Пусть же ведает неразумный, что ничто на свете меня не остановит: ни кол, ни трясина, ни железный гроб – кроме одного, чего никто не ведает!»

Вслед за тем мертвец набросил себе на плечи простыню, дважды провернулся на одном месте и исчез. Сторож же без памяти бросился бежать и бежал, пока не налетел на меня.

Успокоив сторожа, я расспросил его, как ближе пройти к могиле. Унтер наотрез отказался сопровождать меня и лишь после пошел, держась на почтительном отдалении. Могилу палача я нашел зарытой и совершенно в том же состоянии, в котором она была в день похорон. Унтер клялся и божился, что видел ее разрытой, после же признался, что был в тот час немного навеселе, так как погулял пред тем на именинах у кума.

Sic ! Так и распространяются в народе глупые предрассудки!»

Филька долго не мог опомниться. Раз за разом он перечитывал обе заметки, но все равно ему продолжало казаться, что было нечто такое, что он пропустил. Нечто очень важное, промелькнувшее где-то в тексте.

– Ты читал? Там что-то было... Что-то... – Филька не смог выразить это словами и лишь зашевелил пальцами в неопределенном, но мучительном усилии.

– А, знаю! «Сто раз пожалеет тот, кто возьмет у меня черную простыню, а после вернет мне ее», – сказал Мокренко. – Но ты же не вернул ему простыню? Она же у тебя?<MI>

Хитров медленно поднял на него глаза. Все, что произошло ночью, успело уже изгладиться из его памяти, а теперь вдруг вспыхнуло, и он осознал весь ужас их положения. По его изменившемуся лицу Петька понял, что произошло нечто, чего изменить уже нельзя, но что ему, Петьке, пока неизвестно.

– Отдал? Отдал? – повторил он пугливым полушепотом.

– Сегодня ночью. Думаешь, отчего я так долго спал? – сказал Филька.

– Но зачем?

– Зачем, зачем... Откуда я знал? На простыне буквы всякие появлялись. Вода в тазике в кровь превратилась, и потом – эти статуэтки... Мы с Анькой подумали: отдадим – и все закончится. Он упрется к себе в могилу – и конец.

– И вы поверили мертвецу?

– А что нам оставалось делать? Поверили. Даже пожалели его: мол, в гробу ему лежать зябко. Теперь простыня у него.

Петька вскочил и в волнении забегал по комнате.

– Чайники! Ах вы, чайники лопоухие, вареники всмятку! Что же вы меня не спросили? – восклицал он.

– Можно подумать, ты вчера знал!

– Не знал, – согласился Петька. – Но я по натуре прижимистый. Если ко мне что в руки попадает, я уже не отдаю. Ко мне мертвец хоть сколько подкатывай – ничего бы я ему не отдал! Говорил бы, типа, потерял или завтра отдам. Ну а «завтра», как известно, никогда не наступает, потому что, когда оно наступит, это будет уже не «завтра», а «сегодня».

– Да уж знаю за тобой такую привычку. Ты все, что должен, прощаешь, – буркнул Филька, вспоминая, сколько его книг, кассет и вообще всякого барахла навечно кануло в бездонном столе у его прижимистого приятеля.

– И что теперь? Что сказал вам палач? – спросил вдруг Мокренко.

– Ничего хорошего. Намекнул довольно прозрачно, что припрется к нам этой ночью.

Губы у Петьки запрыгали.

– Зачем припрется?

– Да уж не на компьютере играть... Ах я, мусорный контейнер, тухлая яичница!

Филька снова начал было изобретать для себя подходящие наименования, но вовремя спохватился. Причем спохватился сразу по двум причинам: во-первых, от этого все равно не было бы толку, во-вторых, болтливый Мокренко мог кому-нибудь ляпнуть, что, мол, Хитров сам признавался, что он тухлая яичница, мусорный контейнер или шнурок от ботинка...

– Шнурок... – зачем-то повторил Филька это внезапно пришедшее ему в голову слово. – Шнурок!

– Ты чего? Какой шнурок? У тебя температуры нет?

– Может, и есть, а то чего бы этот шнурок у меня в голове все время вертелся? – сказал Филька.

– Да ладно тебе. Забудь ты об этом шнурке. Лучше давай думать, что мы сегодня ночью будем делать, когда этот мертвец за нами явится? Ты же слышал: ему ничего не страшно – ни кол, ни железный гроб – вообще ничего.

– Такого не может быть, чтобы ничего... Чего-то он все-таки боится. Есть нечто, от чего не спасет его даже черная простыня! – серьезно сказал Филька.

Он еще раз взглянул на смятые ксероксы, потом случайно скользнул взглядом по электрическому шнуру лампы и вдруг – все великие прозрения всегда случаются вдруг – закричал:

– Я понял! Понял! Веревка палача! Его веревка – та, что была у него на шее, когда он погиб! Если бы мы могли ее найти!

– Но почему веревка?

– Как ты не понимаешь, темный ты человек! На этой веревке был удавлен безвинный!

Глава 6

ВЕРЕВКА ПАЛАЧА

Девочка Зиночка пошла собирать грибы, но грибов ей почему-то не попадалось. Тогда она набрала полную корзину камней и стала швырять их в бо-лото.

Внезапно со дна поднялся и лопнул большой пузырь воздуха. За ним еще один, еще. Бурление усилилось. Раздвигая ряску, на поверхность вынырнул черный угол полированного гроба с прилипшей к нему тиной и улитками.

Из гроба выскочил Желтый скелет.

– Ты меня разбудила! За это полезай в мой гроб и лежи тут вместо меня. Я же пойду бродить по свету и убивать людей! – сказал он.

– Хорошо, – сказала Зиночка. – Только выпей, пожалуйста, вначале болото, а то я лягушек боюсь.

– Глупая девчонка! Ладно, будь по-твоему!

Скелет расхохотался и стал пить воду из болота. Он пил, пил, а вода тут же вытекала у него из глазниц и из ребер. Скелет снова глотал ее, а она снова вытекала.

– А ты снизу пей! – посоветовала Зиночка. – Ляг на дно болота – вода сама тебе в рот и затечет! Только камней в гроб набери – потом все равно посуху выберешься.

Скелет набрал в гроб камней и пошел ко дну – пить болото, да только и остался навечно на дне. Зиночка же пошла домой, размышляя о лягушках, превратностях судьбы и туповатом скелете.

Правдивые истории про девочку Зиночку

– Ну вы и суслики! И где нам отыскивать эту веревку? Сто лет уж прошло! – выпалила Анька. Едва она приехала, как ее мигом ввели в курс дела.

Видимо, Иванова проснулась не так давно, еще позже Фильки, потому как и теперь еще продолжала то и дело зевать. Зевки ее были столь заразительны, что Мокренко с Хитровым зевали вслед за ней. «И почему когда кто-то зевает – все зевают; а когда кто-то чихает – все чихают?» – думал Филька, давно уже сделавший это поразившее его открытие.

– В каждом городе есть, типа, место, где хранятся «вещдоки», – вдруг сказал Мокренко.

– Какие еще «вещдоки»?

– Вещевые, то есть вещественные доказательства. Типа, то, что было найдено на месте преступления и может помочь его раскрытию... Вот только где у нас в городе это место и пустят ли нас туда? Эй, ты куда? – воскликнул Петька, увидев, как Филька вскакивает.

– Я сейчас! Сейчас узнаю!

Не теряя времени, Филька бросился к телефону и позвонил своему деду – единственному человеку, который, как ему представлялось, знал все на свете. У Хитрова-деда было еще одно неоценимое свойство. Он никогда не задавал лишних вопросов: что да зачем. Не то чтобы он совсем был нелюбопытен – просто, как настоящий мужчина, уважал чужое право на секрет.

Дед, видимо, смотрел футбол, потому что, как фон разговора, долетали то монотонное бормотание комментатора, то подобные морскому шторму крики болельщиков.

– Ну давай отвечу, только по-быстрому. Два гола уж нашим вколотили, они все ушами прохлопали... – недовольно проворчал дед. – Нет, так долго вещдоки не хранятся. Лет тридцать, да и то самые важные. Остальные и того меньше... Куда мяч повел, балбес? Пасуй, тебе говорят! Во-во, молодец... Сто лет? До революции, что ль, еще? Ну ты загнул! Не-а, в архиве смотреть бесполезно – их десять раз уж почистили, да и кто вас туда пустит, в архив? Загляни, что ли, в музей... Там, кажется, выставка была по следственному делу. Видел я ее как-то... Нет, что делает, ротозей, что делает! Зачем ты его вообще взял? Ах ты, шляпа с ручкой! – закричал вдруг дед, но это относилось уже явно не к Фильке.

– Ну, что твой дед сказал? – нетерпеливо спросил Мокренко, маячивший рядом во все время разговора.

– Сказал, что ты шляпа с ручкой! – серьезно ответил ему Хитров.

Челюсть у Петьки отвисла. Соображал он медленно, и его явно поставило в тупик, зачем шляпе может понадобиться ручка.

– Какая шляпа? – забормотал он, но Филька уже бросился к дверям.

Музей был их последним шансом. Скоро наступит ночь, и тогда на старом кладбище под бесформенным надгробием со страшной надписью разверзнется земля.

Едва Хитров об этом подумал, как в ушах у него сам собой зазвучал булькающий хохот Красноглазого мертвеца...

Музей был еще открыт, когда, соскочив с автобуса, они подбежали к входу. Путь им преградила контролерша, похожая на льва, плохо прирученного, но завитого бигудями.

– Стоп, молодые люди! А билеты?

Это несложное требование ввело «молодых людей» в замешательство. Молодой человек Филька посмотрел на молодого человека Петьку, а тот в свою очередь уставился на Аньку.

Поиски по карманам ничего не принесли. У Хитрова с Анькой на двоих нашлось только девять рублей и еще две монетки по десять копеек. Каждый же билет стоил десять рублей – так что не наскребалось даже на один. У Петьки же, по его словам, вообще ничего не было.

– У меня, типа, карманы зашиты, чтоб я руки не совал! – смущенно пояснил он.

– Что, у вас вообще денег нет? А как же вы из дому вышли? – спросила контролерша.

– Так и вышли: ногами, – ответил Филька, соображая, что если они сейчас поедут домой, то наверняка не успеют вернуться до закрытия музея. Положение было аховое. С одной стороны, контролерша возвышалась точно неприступный бастион, с другой – поджимало время, а с третьей – ждал в земле своего часа мертвый палач.

– Эх вы, тетенька! – жалобно шмыгнул носом Мокренко. – Я, можно сказать, первый раз в жизни захотел, типа, к культуре приобщиться, а теперь не приобщусь.

– Билеты потому что надо покупать! – непреклонно заявила женщина-львица, особенно напирая на потому что.

– А без билетов? – спросила Анька.

– Без билетов не пущу. Не положено.

Петька Мокренко высоко вскинул голову. Подбородок у него задрожал мелкой благородной дрожью.

– Ладно, – сказал он глухо. – Не пускайте! Не пускайте меня! Не надо меня пускать!.. Только знаете, что я сейчас сделаю? Я сейчас выйду на улицу и у кого-нибудь украду, потому что у меня нет денег. Нигде нет. И дома нет. Меня схватят и посадят в тюрьму. И пусть хватают, потому что не я, а вы... вы во всем будете виноваты! Из-за вас жизнь моя пойдет насмарку! И тогда... тогда вам будет стыдно...

Подбородок Мокренко задергался еще сильнее. Зубы запрыгали чечетку, и слеза – прозрачная слеза невинного ребенка – пробежала по его бледной щеке. Петька стер ее и негнущимися шагами направился к остановке. Определенно, воровать и попадать в неволю.

Филька и Анька Иванова в растерянности побежали за ним. Они никак не ожидали от толстого Мокренко такой глубины переживаний.

Но тут, чего совершенно нельзя было ожидать, львиное сердце растаяло. Неприступный бастион рухнул, и контролерша, пыхтя, догнала их.

– Нечего на жалость давить. Марш без билетов, небось музей не рассыплется, – проворчала она.

Филька не поверил своим ушам:

– Вы нас пускаете?

– Только если увижу, что бумажки бросаете... – Львице неловко уже было, что она разжалобилась.

– Вы не думайте: вы не увидите! – встрепенулся обрадованный Филька.

– Что?! – нахмурилась контролерша.

– То есть я хотел сказать: мы не будем их бросать, – поспешил поправиться Хитров.

Все втроем – включая безутешного Петьку – приятели проскочили мимо растроганного бастиона и оттуда – по лестнице – устремились в прохладные, пахнущие вымытыми полами и пыльными шторами залы музея.

Тут Хитров остановился и недоверчиво уставился на Петьку. Он чувствовал себя сбитым с толку.

– Ты того... здорово, конечно, что нас впустили... но ты правда собирался воровать?

Мокренко застенчиво зарделся. На пухлых щеках у него появились две ямки, подобные тому, как если бы кто-то слишком крепко сдавил помидор пальцами.

– А то как же! Само собой! Вот, уже украл! – Петька сунул руку в якобы зашитый карман и вынул оттуда целых пятьдесят рублей одной бумажкой.

– Так у тебя были деньги! Ах ты, жук! Лампа с ушами! – набросился на него Филька. Только теперь ему стало ясно, почему Мокренко играл так убедительно: ему просто было жалко платить за вход.

– А если бы нас не пустили, заплатил бы? – спросила Анька.

Петька таинственно промолчал, оставив этот вопрос без ответа.

Основные залы музея они пробежали за считаные минуты, не задерживаясь ни у картин, ни у прялок, ни даже у треуголки самого Наполеона.

Единственным предметом, который привлек внимание Фильки, был здоровенный ржавый арбалет. Хитров подумал, что весьма неплохо было бы засадить из такого в Красноглазого мертвеца. Вот только из музея его не утянешь, да и видок у арбалета неважный. Развалится еще до выстрела.

– А где здесь всякие вещдоки? Веревки, ну и так далее? – обратился Филька к старушке, читавшей на стуле газету.

– По лестнице наверх, – не удивляясь дурацкому вопросу, пояснила дежурная.

Пока она отвечала, Анька запустила глаза в ее газету. Ей стало любопытно, про что могут читать музейные старушки, которых целыми днями окружает сплошная культура, и ничего, кроме культуры. Оказалось, что музейных старушек интересует высадка помидоров в открытый грунт.

Выставка на третьем этаже оказалась совсем небольшой. Блеклая афишка на дверях зала гласила: «ЖУТКИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ совместно с рег . упр. МВД и ФСБ ».

– Как это – «преступления совместно с МВД»? Кто их совершает-то? – удивленно заморгал Петька.

– Спорю, точка стерлась. Спорим? – загорелась Анька.

Хитров спорить не стал, слишком хорошо зная, к чему это приводит. Он поспешил пройти в зал.

– Ты смотри там, я там, а ты прямо! – шепнул Филька и быстро пошел по правому краю, вглядываясь в витрины. С каждой секундой он все больше убеждался, что того, что им нужно, в зале нет.

Большую часть выставки занимали стенды со скучными документами. Изредка попадались кожаные папки, дарственные «маузеры» и фуражки с потрескавшимися козырьками, принадлежавшие знаменитым чекистам. Пару раз мелькали микрофильмы, отнятые у шпионов. На микрофильмах, как сообщалось в пояснениях, были засняты секретные чертежи, сделанные на местном оборонном заводе.

Дойдя до конца зала, Филька повернул и подошел к Петьке с Анькой. Еще издали он понял, что они тоже ничего не нашли. Все втроем они остановились в растерянности, осознавая, что это конец. Их последняя надежда, надежда почти авантюрная, рухнула.

– Ну как? – на всякий случай спросил Филька.

– Никак, – ответила Анька.

– И у меня никак. Все пропало. Тут ее нет. Все пере... перепропало, – образовав новое слово и даже не заметив этого, сказал Мокренко.

Трагизм в его голосе был куда меньше выражен, чем в прошлый раз – с контролершей, – из чего Филька заключил, что расстроился Петька по-настоящему.

– Пошли отсюда, – тихо сказал Хитров.

Он двинулся к дверям, как вдруг заметил, что Анька, шедшая рядом, отстала и, повернув голову, смотрит в угол мимо стеклянных витрин.

Филька остановился. Сердце у него забилось в странном предощущении того, что сейчас что-то произойдет.

Анька смотрела на неприметный стенд в самом дальнем углу зала, который прежде они не заметили, так как он стоял совсем рядом с пожарным стеклянным шкафом и был принят ими за его часть. Ну разве это не ирония судьбы, что обнаружила его именно она – полуслепая Анька в своих очках-телескопах!

Веревка палача висела на стенде над стеклянной витриной. Это была потемневшая, не очень толстая, но прочная на вид веревка, завязанная каким-то особым жутким узлом, образующим петлю.

Медленно, очень медленно они подошли к веревке, грозно манившей их из своего угла. Филька сглотнул, представив себе, что испытывал человек, которому эта веревка обвивала шею...

– Это она. Давай! Я отвлеку дежурную! – шепнула ему Анька.

Филька кивнул, показывая, что готов. При одной мысли, что ему надо будет сейчас прикоснуться к веревке, на которой когда-то висел удавленник, ладони у него стали липкими.

Иванова обогнула стенд.

– Мы тут поспорили, бывает ли в музеях обеденный перерыв, – услышал Хитров ее громкий голос, обращавшийся к дежурной по залу.

Филька быстро вытащил из-под свитера толстую бельевую веревку, закрученную узлом. Прежде чем прикоснуться к той, что на стенде, он мгновение помедлил – для этого требовалось набраться мужества, тем более что ему почудилось, будто край веревки слегка шевельнулся...

Через минуту подмена была благополучно завершена. Со своим жутким трофеем под мышкой Хитров спустился по лестнице и вышел из музея, шустро прошмыгнув мимо контролерши.

Филькина мама весьма удивилась бы, узнав, что ее пропавшая с балкона бельевая веревка отныне фигурирует как «Реальное орудие совершения казни конца XIX – нач . XX в. Из собрания вещдоков ».

Глава 7

ПЕТЛЯ ДЛЯ ТРОИХ

На сковородке в аду каждый печется за себя.

Житейское наблюдение

Как-то ночью на балкон к девочке Зиночке опустилась ступа, и в комнату вошла сухая лысая старуха с зелеными губами.

– Я тетка Чума! Я дышу на людей, и они умирают! Теперь пробил твой час! Отвечай, как тебя зовут?

– Очень приятно! А я девочка Зиночка! – вежливо сказала Зиночка.

Услышав это имя, Чума заслонилась обеими ру-ками.

– Девочка Зиночка! Та самая девочка Зиночка, что прогнала Скелета-Душителя! Прикончила Мертвеца-быстрохода и обхитрила Мертвеца-борца! Утопила в болоте Желтого скелета! Я боюсь! – заверещала тетка Чума. От ужаса она дохнула на саму себя и рассыпалась.

Правдивые истории про девочку Зиночку

– У Кати!.. Мам, да я десять раз тебе уже говорила! Мы поедем к Кате на дачу... Катя, я и еще три девочки. Нет, и мама ее тоже... На одну ночь... Да куда ты позвонишь на дачу? У них там телефона нету, и сотового тоже... Ну все, все, пока, целую! – Положив трубку, Анька глубоко вздохнула.

Битых десять минут она уговаривала маму отпустить ее. Наконец победа была одержана, но какой ценой. Иванова-младшая после беседы с Ивановой-старшей была выжата как мочалка.

– «Катя, я и еще три девочки!» – хихикнул Мокренко. – Слышь, Хитров, ты теперь Катя.

– Запросто: я Катя, а ты «три девочки». В одну тебе никак не уложиться по габаритам. – Филька похлопал Петьку по животу.

– Бедная, бедная моя мама... Знала бы она, кто заявится к ее дочке сегодня в полночь... – пробормотала Анька.

– А твои родители, Филь? Они не проснутся? – спросил Петька.

– Сегодня же суббота. Значит, они уже поехали в деревню. Там банька, а отец завтра на рыбалку пойдет. С нами только прабабушка Надя ночует. Но она так крепко спит, что ее не расшевелишь. К тому же она еще и глухая.

– Полный комплект достоинств, – вставила Анька.

Но этой шутки Филька не оценил. К своей прабабушке он относился трепетно.

– Да, ты совершенно права, Иванова! Полный комплект достоинств! – убежденно сказал он.

Едва оказавшись в своей комнате, Филька поспешил вытряхнуть из-под свитера веревку. Всю дорогу ему чудилось, что она, извиваясь, как змея, старается плотнее прижаться к его туловищу. Даже отделенный от веревки рубашкой, он ощущал ее леденящий холод.

– Положи ее на кровать! Отодвинься – дай глянуть! – стал командовать Петька.

– Ага, на кровать! Держи карман шире! На свою клади, умник! – отталкивая его, огрызнулся Филька.

Растрепанная потемневшая веревка казалась ему омерзительной. Уж где-где, а на своей кровати он не желал ее видеть. И как он только мог нести ее под рубашкой? А с другой стороны, был ли у него выход? Ведь эта веревка – единственное, что защищало от мертвеца. Если она не поможет, то вскоре они сами станут живыми мертвецами, и ржавая отравленная кровь потечет по их жилам, заставляя их вцепляться зубами и отравлять других жителей города.

– Это та самая ? – полушепотом спросила Анька. Она не договорила, но Филька понял вопрос верно. Анька спрашивала: та ли это самая веревка, которую нашли на шее у утонувшего палача?

– Скорей всего да.

– Но там же не было на табличке написано, что это та самая веревка. И про палача ничего не было. Может, это веревка другого палача? Или просто веревка, на которой кто-то повесился.

– А вот этого я не знаю, – сказал Филька. – Но все равно другого выхода у нас нет. И потом, мне почему-то кажется, что это она и есть.

Наши рекомендации