Что такое быть хорошим человеком

16.02.2014

Это очень простые вещи. Казалось бы, религия занимается банальными вещами. Банальные вещи очень важны. Мы обязательно должны проговаривать банальные вещи.

Дело в том, что мы все, так или иначе, считаем себя хорошими людьми. По разным причинам: вот мы, например, ходим на молитву, мы ещё что-то делаем, мы не делаем подлостей, не обманываем, в основном, не лжём, если лжём, то только немножко, не занимаемся блудом, любовницу не содержим и так далее, и так далее, никого не убиваем, не насилуем, не грабим. Вот на этом основании мы считаем себя хорошими людьми.

Но дело в том, что вообще цена нашей хорошести, цена нашей порядочности, к сожалению, невелика. Она невелика потому, что наша порядочность и наша хорошесть, честность никогда не проверялась или почти ни у кого, очень редко, и может быть, ни у кого из здесь сидящих не проверялась в крайних обстоятельствах. Это очень важно.

Крайние обстоятельства проявляются, в частности, в истории. И история даёт нам очень важные уроки. Если вот мы говорим об истории, не так давно, в частности, отмечали годовщину блокады Ленинграда. Людям не даёт покоя тема Третьего Рейха. Потому что не так давно вот Виктор Шендерович заявил, что, дескать, Юлия Липницкая подобна какому-то нацистскому спортсмену, который, якобы, выступал на нацистской олимпиаде – вот такое дикое сравнение он привёл.

Так или иначе, людей не отпускает гитлеровская Германия. Они всё снова и снова возвращаются к ней умом и всё снова и снова изучают уроки какие-то, конечно, негативные уроки, но уроки можно извлечь из этого страшного времени. И мы тоже можем извлечь и него какие-то уроки. Дело в том, что когда мы говорим о Третьем Рейхе, с одной стороны, мы верим и верили раньше советской пропаганде. А советская пропаганда о чём говорила? Она говорила о том, что в Третьем Рейхе все люди были исключительно чудовищами, монстрами, что нацисты просто людей ели на завтрак и так далее. И поэтому, разумеется, их нужно было ненавидеть. Как сказал, не помню, кто сказал, Эренбург, кажется, Илья Эренбург, когда он выступал в сорок первом году, он сказал: немцев надо ненавидеть – сказал Эренбург, – потому что это не люди, это чудовища, сказал он. Так говорила советская пропаганда. Но дело в том, что у советской пропаганды были свои цели, это понятно, какая цель у неё была, но она нарочито, специально, нарочно, но она ошибалась, потому что ведь участники тех событий со стороны Третьего Рейха, со стороны нацистской Германии, некоторые из них были чудовищами, некоторые крупные преступники были чудовищами, а очень многие люди тогда чудовищами не были. Это были люди нормальные и даже иногда неплохие, и более того, даже участники массовых убийств иногда оказывались вот так по-хорошему, с точки зрения обычной житейской морали, они оказывались неплохими людьми.

Вот это мы можем рассмотреть на конкретных примерах. Это очень видно на примере концлагерей, когда цепочка убийства евреев: женщин, детей – страшных убийств, вообще чудовищных убийств, она состояла из многих исполнителей. Как выглядела эта цепочка? С одной стороны, кто-то покупал этот газ, кто-то производил этот газ, этот порошок «Циклон Б» или тому подобное, потом некий шофёр привозил его в концентрационные лагеря, в Дахау, Освенцим, потом стоял врач на перроне, он стоял и он выполнял свою работу, он говорил: направо – здоровые, налево – больные. Всех больных вели сразу в газовую камеру. А потом какой-то солдат, или там штурмбанфюрер, он открывал вентиль, и по трубе шёл газ, и умирали женщины, дети, и было массовое убийство тысяч человек, десяти тысяч человек, может быть. За день убивали там до тысячи, потом всех в крематории сжигали. Это было чудовищное злодеяние. Вот если мы рассмотрим эту цепочку, как эти чудовищные вещи происходили, как эти убийства происходили, то оказывается, что все соучастники этих убийств, они все, в принципе, могли оказаться с нашей житейской точки зрения неплохими людьми.

Например, вот производитель этого самого газа, который делал этот газ, он мог сказать: а я что?, а я не виноват – мог сказать производитель газа. Я не виноват, я вообще не знал, зачем его производят, я думал, что они там крыс травят, тараканов и так далее. Я же не знал, что они там людей травят, мог бы сказать производитель газа. И очень многие, когда их привлекли к суду, уже в Нюрнбергском процессе, они говорили – а мы не виноваты, мы не знали. Или не хотели знать, или не знали, ну, не хотели знать. Шофёр говорил: «Я тоже не виноват. Мне что погрузили, то я и везу». Врач, который стоял на перроне и отделял здоровых от больных, он говорил: я тоже не виноват – понимаете? – он говорил: это моя работа, это моя должностная обязанность, это моя работа как врача говорить, что этот человек здоров, этот человек болен. А я не знаю, что потом делали с этими больными, говорил врач, может быть, их в больницу потом посылали, я же не знал, что их убили, говорил врач. Ну, конечно, он знал, или, может быть, догадывался, но он предпочитал не знать. Наконец, солдат, который поворачивал этот вентиль, когда шёл яд по трубам и убивал женщин и детей, тысячу человек, он тоже мог сказать: а я тоже не виноват, говорил этот солдат. И они многие говорили: я не виноват, у меня приказ, я не мог не выполнить приказ, если бы я не выполнил приказ, тогда бы были санкции, а у меня есть семья, у меня жена, у меня дети, я бы лишился работы, может быть, меня бы расстреляли за невыполнение приказа в военное время, да я вообще не знал, что по этим трубам идёт, я думал, что там, может, я воду включаю. Конечно, солдат тоже догадывался, он догадывался, но предпочитал не спрашивать, потому что это же неудобно: спросишь, и тебе скажут. Ты спросишь, что это за вентиль, и тебе скажут: это тот самый вентиль, через который идёт газ, и убивают женщин и детей. Как-то неудобно это знать, уж лучше не спрашивать, думал этот солдат и не спрашивал всю войну. А потом оказалось, что именно он своими руками крутил этот вентиль, убивал женщин и детей.

И все, вроде бы, невиновны, и все, вроде бы, неплохие люди, но, конечно, все эти люди были виновны, конечно, один больше виновен, другой меньше виновен – все они были участниками массового убийства.

Так вот, дело в том, что с буддийской точки зрения в крайних состояниях, в крайних аффектах, при захваченности крайними клешами... бывают крайности, когда человек под действием этих клеш, даже неплохой человек, совершает злодеяние. Например, под действием очень сильной страсти человек совершает злодеяние. Он неплохой человек, он обычный, он бы не совершил убийства, но у него очень сильная страсть – он берёт и убивает. Либо под действием очень сильной ревности, человек неплохой, но очень сильная ревность – он берёт и, например, убивает, грабит, крадёт, лжёт, под действием очень сильного страха, под действие страха за свою семью, он берёт и убивает. Неплохой человек-то был, в принципе. Но под действием этих крайних аффектов, под действием этого крайнего, очень сильного давления обстоятельств неплохой человек берёт и совершает злодеяние.

Так вот, с точки зрения кармы совершенно неважно, по какой причине было совершено злодеяние, совершенно неважно. И это давление обстоятельств совершенно не является оправданием. Это нужно очень чётко понимать. Сильная страсть – не оправдание злодеяний, сильная ревность – не оправдание злодеяния, страх за своих детей, за свою семью, за свою жену и так далее – это всё не оправдание злодеяния. По очень простой причине: потому что рано или поздно человек умирает, он умирает, там происходит определённая битва на протяжении сорока девяти дней, или, православные говорят, сорок дней, мы говорим — сорок девять дней. Есть духовная битва, и эта битва добра со злом происходит в его душе. Если количество дурных поступков перевешивает, то у человека есть одна конкретная дорога, он идёт в ад, идёт в авичи. И никого в момент этой духовной битвы совершенно не интересует давление обстоятельств. Могут существовать разные мотивы, мотив, он важен, давление обстоятельств не важно. И неважно, был человек хорошим, неплохим, считал он себя хорошим или плохим, никого не будет интересовать в момент этой духовной битвы, что мы были, вроде бы, неплохими людьми. Нас ждёт только ад, если мы совершили злодеяние и, больше, если мы в нём не раскаялись. И дело не только в аде, дело не только в том, что этот шофёр, который привёз яд, врач, который стоял не перроне, этот солдат, который крутил вентиль, дело не только в том, что они сами попали в ад, хотя были неплохими людьми (вот такой парадокс: хорошие люди попали в ад из-за злодеяния), дело в том, что они ещё увеличили сумму страдания. Ладно, ад, ад можно потерпеть самому, но эти люди увеличили сумму страданий. Если бы этого не было сделано, если бы не было совершено массовых убийств, мы бы, может быть, сейчас жили немного более счастливо, немного более богато. Мы живём сейчас не так счастливо, как если бы мы жили, и не было бы Второй мировой войны, да, например. И мы бы тоже могли стоять на месте этих солдат, которые крутили вентиль. Это очень важно всегда думать, что мы тоже могли стоять на месте этих солдат.

И вот именно на этом моменте, когда общаешься с людьми, доходишь до этого момента, люди говорят: а зачем об этом говорить? Зачем об этом говорить? Это бессмысленно, мы ведь не живём в Третьем Рейхе. Да, мы могли бы родиться в нацистской Германии, но мы же не родились, к счастью. Мы могли бы крутить этот вентиль, но мы, к счастью-то, его не крутим. Так зачем об этом говорить, говорят какие-то люди, надо решать проблемы по мере их поступления.

Так вот: это гигантская ошибка. Когда люди говорят: не будем думать о крайних случаях, потому что мы не в крайних случаях, мы живём в нормальной стране, более или менее цивилизованной, у нас есть какая-то зарплата. Чудовищная ошибка думать, что не надо думать о крайних случаях, потому что никто из нас совершенно не застрахован от того, что в следующей жизни он не родится в стране, где будет идти война. Потому что войны случаются. Никто из нас не застрахован от того, что в следующей жизни он родится в стране, где будет идти революция. Никто не застрахован от того, что он родится в стране, где будет тирания, будет тиран, диктатор, где будут людей заставлять делать какие-то чудовищные вещи. И вот, если мы родимся в стране, — а мы можем родиться уже в следующей жизни в стране, где будет война, революция, диктатура и так далее, — вот тогда уже будет поздно, тогда уже будет поздно заниматься нравственным воспитанием, которым мы пытаемся заниматься сейчас. Тогда уже будет поздно, тогда мы встанем перед выбором, тогда нам нужно будет, образно говоря, либо крутить этот вентиль и убивать тысячу человек женщин, детей и так далее, либо не крутить этот вентиль, тогда, может быть, убьют нас самих. Тогда перед нами встанет это испытание, этот выбор. И если мы будем просто неплохими людьми, просто обычными хорошими людьми, мы это испытание можем не пройти, можем не справиться с этим выбором, тогда нас ждёт ад, какая разница: нас ждёт ад либо после этой жизни, либо после следующей, потом рождение, может быть, в теле животного, либо в теле какого-нибудь голодного духа, либо в теле, может быть, какого-нибудь африканца, когда у нас не будет возможности заниматься религией, когда мы будем всё ниже и ниже погружаться, всё больше и больше деградировать. Всё больше и больше будем деградировать, потому что мы один раз в цепочке своих жизней сделали ложный выбор.

Так вот, именно потому, что мы можем не пройти это испытание, мы станем массовым убийцей, возможно. Для того, чтобы не стать массовым убийцей в будущей жизни, нам нужно уже именно сейчас, именно сейчас, не когда-нибудь после, сейчас у нас есть время, тогда не будет времени, сейчас заниматься интенсивной духовной практикой, прямо сейчас. Потому что для религии не имеет никакого значения, для Учения Будды не имеет никакого значения то, что мы хорошие в обычных условиях. Очень многие люди являются хорошими людьми в обычных условиях. Это не достоинство. Вот с [этой] точки зрения является достоинством, если мы остаёмся хорошими, порядочными и честными людьми в экстраординарных условиях, в особых условиях, в тех условиях, когда есть угроза нашей жизни, и когда, несмотря на угрозу нашей жизни, нашей чести, несмотря на угрозу жизни наших близких, мы, тем не менее, поступаем как порядочные люди, а не под давлением обстоятельств, когда мы не поворачиваем этот «вентиль». Вот поэтому, этого можно, этих особых условий, этой особой порядочности, этой особенной честности можно добиться только одним способом: можно добиться интенсивной духовной практикой. И это мы можем сделать только сейчас, другого шанса в следующей жизни уже не будет.

Это всё, о чем хотелось мне сказать сегодня.