Глава vi. мифология, онтология, история

Сущность предшествует существованию

У религиозного человека сущность предшествует существованию. Это одинаково равноценно и для человека «примитивных» и восточных обществ, и для еврея, и для христианина, и для мусульманина. Человек, каким он является в настоящее время, есть результат влияния ряда обстоятельств, происходивших с самого начала. Мифы повествуют об этих обстоятельствах, объясняя человеку, как и почему он был создан. Для религиозного человека реальное, подлинное существование начинается тогда, когда он включается в исходную, первичную историю и берет на себя ответственность за ее последствия. История эта имеет сакральный характер, так как действующие лица ее — сверхъестественные существа и мифические предки. Пример: человек смертен потому, что мифический предок теряет бессмертие по какой-то досадной случайности или же его лишает бессмертия какое-то сверхъестественное существо; или же вследствие какого-нибудь мифического события происходит разделение на мужской и женский пол с одновременной утратой бессмертия и т. д. В некоторых мифах смертность объясняется какой-нибудь оплошностью, досадной ошибкой: посланник Бога, какой-нибудь зверь, забывает о своем поручении или, замешкавшись, прибывает слишком поздно и т. д. В подобной живописной форме находит свое выражение мысль об абсурдности смерти. Но и в этом случае история остается «божественной историей», так как дающий поручение — сверхъестественное существо и при желании мог бы исправить ошибку своего посланника.

Если наиболее существенные события происходят в «начале начал», то сами эти события в разных религиях различны. Для иудаизма и христианства главное — драма потерянного Рая, объясняющая трагизм современного «удела человеческого». Для цивилизации Месопотамии главное — образование мира в результате расчленения тела морского чудовища Тиамата и сотворение человека с помощью крови верховного демона Кингу[189], смешанной с небольшим количеством земли (то есть с материей, непосредственно происходящей из тела Тиамата). Для жителя Австралии самое существенное — ряд действий, осуществляемых сверхъестественными существами «во время сновидений».

Мы не имеем возможности говорить здесь о всех темах, представляющих в мифах разных религий «главное», а именно — исходное, первоначальную драму, создавшую человека таким, каким он является в настоящее время. Напомним лишь о наиболее существенных их типах. Прежде всего нас интересует раскрытие отношения homo religiosus к тому «главному», исходному, что предшествует его становлению. Мы предполагаем априори, что существует несколько отношений, поскольку, как мы только что видели, содержание «главного», решающегося в мифические времена, изменяется в зависимости от того или иного религиозного видения.

Бог отдыхающий

Многие первобытные племена, особенно те, которые задержались в своем развитии на стадии охоты и собирательства, имеют представление о Верховном Существе, которое почти не принимает никакого участия в религиозной жизни. О нем очень мало известно, мифы о нем немногочисленны и обычно довольно просты. Считается, что это Верховное Существо создало Мир и человека, но очень быстро отошло от дел, удалилось на Небо. Иногда оно даже не заканчивает работу по творению и поручает ее своему «Сыну» или своему представителю. Нам уже приходилось говорить о превращении Верховного Существа в отдыхающего бога, ограничимся здесь только несколькими примерами[190]. У племени селькнам с Огненной Земли Бог, именуемый «живущий на Небе» или «пребывающий на Небе», всемогущ, вездесущ и вечен, но акт творения завершали те мифические предки, которые сами были созданы Верховным Существом до того, как он удалился за звезды. Бог этот безразличен к людским и мирским делам. У него нет ни образов, ни жреца. С молитвами к нему обращаются только, когда заболевают («Ты, пребывающий на небесах, не отнимай у меня моего ребенка, он еще слишком мал»), во время стихийных бедствий ему приносят жертвоприношения.

Племя иоруба с Невольничьего Берега верит в небесного творца, именуемого Олорун[191](дословно: «хозяин Неба»), который, начав работу по сотворению мира, передал затем его завершение и управление некоему низшему богу Обатала[192]. Сам же окончательно отошел от земных и людских дел; не существует ни храмов, ни статуй, ни служителей этого высшего Бога, ставшего «отдыхающим богом». К нему тем не менее обращаются во время всеобщих бедствий.

Ндиамби, верховный бог племени эреро, уединившись на небе, передоверил управление человечеством низшим богам. «Зачем мы будем совершать жертвоприношения ему? — поясняет туземец — Мы не боимся его, он причинил зло нашим предкам, нам же не сделал ничего плохого»[193]. Верховное существо племени тумбука считает ниже своего достоинства «вмешиваться в повседневные людские дела». К Дзингбе («Всеобщий Отец») племени еве взывают только во время засухи: «О небо, страшна засуха, пролей дождь, пусть освежится земля и зацветут поля»[194]. Удаленность и отрешенность Верховного Существа от земных дел получают замечательное выражение в поговорке племени жирияма из Восточной Африки, таким образом описывающей свое божество: «Мулунгу[195]— наверху, маны[196]же, души умерших предков моих — внизу». В племени банту говорят: «Сотворив человека, Бог перестал им заниматься». То же самое повторяют и в племени Негриллос: «Бог отдалился от нас!»[197].

Как видно из этих примеров, Верховное Существо утрачивает свою религиозную актуальность, культовое значение; мифы указывают на то, что он удаляется от людей, становится отдыхающим богом. Явление это подтверждается и в более сложных религиях древнего Востока, Индии и Средиземноморья: место небесного Бога, создателя, всезнающего и всемогущего, заменяет Бог Оплодотворяющий, спутник Великой Богини, эпифания производительных сил Вселенной[198].

Можно сказать, что в каком-то смысле бог отдыхающий — это первый пример «гибели Богов», неистово провозглашаемой Фридрихом Ницше. О Боге-творце, культ которого утрачен, в конце концов забывают. Забвение Бога, как его полная потусторонность, трансцендентность, есть пластическое выражение его религиозного отсутствия, религиозной неактуальности или, что то же самое, его «смерти». Исчезновение Верховного Существа выразилось не в ослаблении религиозной жизни. Напротив, можно сказать, что истинные «религии» возникают как раз после этого исчезновения: наиболее содержательные и драматические мифы, самые необычные обряды, многообразие богов и богинь всех видов, культ предков, жертвоприношения, храмы, маски, различные закрытые общества — все это признаки культур, уже прошедших стадию охоты и собирательства, где Верховное Существо или отсутствует (забыто?) или интегрировалось в Другие божества до такой степени, что его уже невозможно узнать. «Сумерки богов», о которых говорит Мартин Бубер, удаление Бога и его молчание, темы, привлекающие внимание некоторых современных теологов, не есть явления только нашего дня. «Трансцендентность», потусторонность Верховного Существа всегда служили оправданием безразличия человека по отношению к нему. Даже когда о нем вспоминали, тот факт, что до Бога так далеко, оправдывал некоторые небрежности, если не полное безразличие.

У племени фанг, в Экваториальной Африке об этом говорится с простодушием и с большой смелостью:

Бог (Нзаме) наверху, человек внизу.

Бог это Бог, человек — это человек.

Каждый у себя, каждый в своем доме[199]

Так думал, впрочем, и Джордано Бруно: Богу «как абсолюту нет никакого дела до нас». {«Пространство торжествующего зверя»). Следует сделать, впрочем, одно замечание. О забытом или игнорируемом Верховном Существе вспоминают при угрозе и бедствиях, ниспосылаемых свыше (засуха, гроза, эпидемия). Вспомним о вышеприведенных примерах. Как правило, о забытом Боге вспоминают только, когда уже ничто другое не помогает, когда обращение к другим божествам ни к чему не приводит. Верховный Бог племени ораонов — Драгмеш. В случае крайней нужды ему приносят в жертву белого петуха и восклицают: «Мы уже сделали все, что могли, нам остается только обратиться за помощью к тебе... Смилуйся над нами»[200]. Подобно им, евреи удалялись от Яхве и поклонялись богам Балу и Астарте всякий раз, когда история им это позволяла, то есть в эпоху мира, спокойствия и относительного экономического благополучия, но сейчас же вспоминали о своем Боге, когда происходили исторические катастрофы. «Тогда взывали они к Предвечному и молили его: мы согрешили, оставили Предвечного и служили Балу и Астарте; вырви нас из рук наших врагов, и мы будем служить тебе» (I. Samuel, XIII, 10).

Но даже когда Верховного Бога «забывают и полностью исчезает его культ, воспоминание о нем остается жить в скрытой, приниженной форме, в мифах и сказаниях о первозданном рае, в инициациях и рассказах шаманов и целителей, в религиозном символизме (символы Центра мира, магического полета и подъема, символы неба и света и т. д.), а также в некоторых видах космогонических мифов. Можно было бы много рассказать по вопросу о забвении Верховного Существа на «сознательном» уровне коллективной религиозной жизни и о его существовании в скрытой форме на уровне «бессознательного» или на уровне символа или же, наконец, в экстатических экспериментах некоторых посвященных. Но это увело бы нас далеко от предмета нашего разговора. Скажем лишь только, что сохранение Верховного Существа в индивидуальных экстатических опытах или символах не остается без последствий для религиозной истории архаических человеческих обществ. Подобного опыта, равно как и углубленного размышления о каком-либо небесном символе, порой бывает достаточно для того, чтобы выдающаяся личность вновь открыла для себя Верховное Существо. Именно благодаря таким опытам или размышлениям, общество в некоторых случаях начинает совершенно новую религиозную жизнь.

В целом для всех первобытных культур, знавших Верховное Существо, но в той или иной мере его забывших, «главное» заключается в следующем:

1) Бог создает мир человека, затем удаляется на небо;

2) это удаление порой сопровождается разрывом связей между небом и землей, либо значительным отделением неба. В некоторых мифах первоначальная близость Неба и присутствие бога на Земле составляют синдром рая (дополняемого первородным бессмертием человека, его дружескими отношениями с животными и отсутствием необходимости работать);

3) место этого более или менее забытого отдыхающего бога оказывается занятым различными божествами, имеющими одну общую черту — они ближе к человеку, помогают ему или, напротив, преследуют его более непосредственным и постоянным образом.

Примечательно, что человек первобытных обществ, как правило хорошо помнящий деяния сверхъестественных существ, о которых говорится в мифах, забывает Бога творца, ставшего отдыхающим богом. Культ Творца сохраняется только, когда он предстает в виде Демиурга или сверхъестественного Существа, создавшего мир, как это имело место в религиях Австралии. Это сверхъестественное Существо присутствует в обрядах, посвященных возобновлению мира. Причина этого понятна: творец здесь является также и создателем пищи. Он не только создал мир и предков, но породил также животных и растения, что позволило выжить человеку[201].

Убиенное божество

Наряду с верховными существами и творцами, которые становятся отдыхающими богами, сходящими со сцены, в истории религии известны боги, исчезающие с лица земли, но их уничтожают люди (или точнее их мифические предки). Если «смерть» отдыхающего бога оставляет только пустоту, быстро заполняемую, впрочем, другими божествами, то насильственная смерть способна творить. В результате их смерти в человеческой жизни происходят очень важные изменения. Более того, это новое связанно с самой сутью убиенного божества и, таким образом, продлевает его существование.

Убитое в определенное время божество продолжает существовать в ритуалах, которые периодически реактуализируют это убийство. В других случаях божество воскресает в живых формах (звери, растения), появляющихся из его тела.

Убиенное божество никогда не исчезает из памяти, хотя те или иные подробности мифа о его гибели могут быть забыты. Забыть его нельзя тем более, что необходимость в нем у людей возникает как раз после его смерти. Мы скоро убедимся, что во многих случаях это божество входит в само тело человека, главным образом через продукты питания. Более того: смерть этого божества радикальным образом изменяет саму жизнь человека. В некоторых мифах человек сам становится смертным и приобретает пол. В других мифах убийство идет по сценарию ритуала инициации, то есть церемонии, превращающей «естественного» человека (ребенка) в человека определенной культуры.

Морфология этих божеств чрезвычайно богата, и мифы о них многочисленны. Есть, тем не менее, некоторые существенные общие черты: эти божества не являются космогоническими; они возникают на Земле после Творения и не остаются здесь на долгое время; убиваемые людьми, они не мстят за себя и даже не проявляют злопамятности; напротив, они учат людей, как извлечь пользу из своей смерти. Существование подобных божеств — одновременно и тайна и драма. О происхождении их чаще всего ничего не известно, кроме того, что они явились на землю, чтобы быть полезными людям, и что главное их предназначение связано с их насильственной смертью. Можно также сказать, что они первые, чья история предвосхищает историю человечества: с одной стороны их существование ограничено во времени, с другой стороны, их трагическая смерть составляет часть общей судьбы человечества.

Пока трудно уточнить, на какой культурной стадии произошло четкое выделение данного типа богов. Как показал Иенсен (и мы скоро в этом убедимся) наиболее характерные примеры этого встречаются в земледельческих племенах, занимающихся разведением корнеплодов. Но подобный вид божеств встречается также в Австралии, но, по-видимому, очень редко — среди африканских охотников. Австралийский миф рассказывает о том, как человекоподобный великан Лумалума, оказывающийся в то же время и китом, приплыл к берегу и, направляясь к западу, съел всех людей, которых он встретил на своем пути. Оставшиеся в живых, удивившись тому, что число их уменьшилось, стали внимательно наблюдать за происходящим и обнаружили на пляже кита с полным животом. На следующее утро, собравшись по тревоге, они напали на него и забросали копьями. Они вскрыли ему живот и оттуда вынули скелеты. Кит сказал им: «Не убивайте меня, перед тем как умереть, я покажу вам ритуалы инициации, известные мне». Кит совершил обряд мараиин, показав людям, как надо исполнять его в танцах. «Мы делаем так, — сказал он им, — и вы делайте так; я покажу и отдам вам все это». Научив людей обряду мараиин, кит показал им и другие обряды. В конце концов, он уплыл в море, обратившись к ним: «Не называйте меня больше Лумалума, теперь у меня другое имя. Называйте меня Наувул-наувул, так как теперь я живу в соленой воде»[202].

Человекоподобный великан-кит глотал людей, чтобы сделать их посвященными. Люди не знали этого и убили его, но перед тем как умереть (то есть окончательно обратиться в кита) Лумалума приобщил их к ритуалам инициации. Эти ритуалы в некоторой мере символизируют смерть, за которой следует воскресение.

В австралийском племени караджери подобная судьба постигает двух братьев Багаджимбири. Во «Времена снов» они вышли из земли в виде собаки Динго, но затем превратились в людей-великанов. Они заменили окружающую среду и принесли культуру в племя караджери, знакомя их, помимо прочего, с обрядами инициации. Но некий человек (то есть мифический предок) копьем убивает их. Воскрешенные молоком своей матери, Багаджимбири превращаются в водяных змей, а дух их подымается в небеса, становясь тем, что европейцы называют облаками Магеллана. С тех пор караджери ведут себя так же, как эти мифические братья, и самым тщательным образом подражают всему тому, чему научились у своих предков, прежде всего сохраняют обряд инициации[203].

Следующий пример — из жизни африканского тайного общества племен манджа и банда, но есть основания предполагать, что тот же сценарий наблюдался и на более ранних культурных уровнях. Тайное общество называлось Нгакола, обряды инициации в нем воспроизводят миф. Некогда на земле жил Нгакола. Тело его было черным, все в длинных волосах. Никто не знал, откуда он, жил Нгакола в джунглях. Он мог убить человека и воскресить его. Он говорил людям: «Посылайте всех ко мне, я их поем, а затем выплюну в новом, преображенном виде!» Его совету последовали, но так как Нгакола возвращал только половину проглоченных, то его решили убить. «Его накормили большим количеством маниока, куда добавили камней. Чудовище ослабело и его прикончили ножами и дротиками». Миф этот служит основанием и оправданием ритуалов тайного общества. Освященный плоский камень играет в церемониях инициации большую роль. По преданию, его извлекли из живота Нгакола. Новообращенного вводят в хижину, которая символизирует тело чудовища. Здесь он слышит мрачный голос Нгакола, подвергается пыткам и бичеванию, ему говорят, что он попал в чрево Нгакола и теперь переваривается. Другие новообращенные поют хором: «Нгакола, возьми нашу печенку!» После того, как новообращенный претерпевает испытания, тот, кто руководит обрядом в конце концов объявляет, что проглотивший неофита Нгакола выплевывает его обратно[204].

Как мы уже сказали, этот миф и этот обряд похожи на другие африканские инициации архаического типа. Африканские обряды по случаю наступления половой зрелости заключаются в обрезании и сводятся к следующему: главные посвященные воплощают божественных диких животных и «убивают» новообращенных, совершая обрезание; это убийство-посвящение основывается на мифе, рассказывающем о первозданном животном, которое убивало людей, чтобы воскрешать их в преображенном виде. Люди в конце концов его убили, и это мифическое событие ритуально воспроизводится в обряде обрезания новообращенных: убитый диким зверем (которого представлял главный посвященный) новообращенный воскресает и надевает его шкуру[205].

Ритуально-мифологическую тему можно восстановить следующим образом:

1) сверхъестественное существо убивает людей (с целью их посвящения);

2) не понимая смысла этой акции, люди мстят за себя, уничтожая это животное, но на основе этой первобытной драмы возникают тайные обряды;

3) сверхъестественное существо присутствует в этих церемониях в сакрализованном образе или предмете, представляющем его тело или его голос[206].

Гайнувеле и дема

Мифы этой категории характеризуются тем, что первородное убийство сверхъестественного существа порождает ритуалы инициации, благодаря которым существование людей получает некоторый высший смысл. Примечательно также, что такое убийство не считается преступлением, иначе оно периодически не воспроизводилось бы в ритуалах. Еще с большей очевидностью это подтверждается изучением специфического мифо-ритуального комплекса землепашеских племен палеокультуры. Ад.Е. Иенсен показал, что религиозная жизнь племен тропических районов, выращивающих клубни, сосредотачивается вокруг тех божеств, которые он именует божеством типа дема, заимствуя сам термин дема у народностей маринд-аним из Новой Гвинеи. Они обозначают этим словом божественных творцов и первородных существ, живших в мифические времена. Дема описываются то в виде людей, то в виде животных и растений. В главном мифе рассказывается об умерщвлении божества-деша остальными дема[207]. Самый известный миф о молодой девушке Гайнувеле записан Иенсеном на Сераме, одном из островов Новой Гвинеи. Вот его содержание.

В незапамятные времена некто Амета встретил на охоте дикого кабана. Пытаясь скрыться, кабан утонул в озере, На его клыке Амета обнаружил кокосовый орех. В ту ночь ему приснился сон про орех и ему было приказано его посадить, что он и сделал на следующий день. Через Три дня кокос вырос, а еще через три дня он зацвел. Амета залез на дерево, чтобы сорвать цветы и приготовить из них напиток. Но он порезал себе палец и капля крови упала на цветок. Через девять дней он обнаружил, что на цветке сидит маленькая девочка. Амета взял ее и завернул в листья кокосовой пальмы. За три дня девочка выросла и стала невестой. Амета назвал ее Гайнувеле («ветка кокосовой пальмы»).

Во время большого праздника Маро Гайнувеле сидела посередине площадки, на которой танцевали, и все девять ночей раздавала танцующим подарки. Но на девятый день мужчины вырыли в середине этой площадки яму и во время танцев бросили туда Гайнувеле. Затем они засыпали яму и продолжали танцевать над ней.

Когда на следующий день Гайнувеле не вернулась домой, Амета понял, что ее убили. Он нашел ее тело, вырыл его и разрубил на части, похоронив их в разных местах, а себе оставил только руки. Из захороненных частей тела выросли не известные до того времени растения, клубни которых с тех пор стали главной пищей людей. Руки Гайнувеле Амета отдал другому божеству дема по имени Сатене. На танцевальной площадке Сатене начертила спираль с девятью витками и встала посередине. Из рук Гайнувеле она соорудила дверь и собрала танцоров. «Так как вы ее убили, — обратилась она к присутствующим, — я не хочу больше жить здесь. Я уйду отсюда сегодня же. А сейчас вы должны подойти ко мне через эти двери». Те, кому это удалось, остались людьми. Остальные же обратились в животных (свиней, птиц, рыб) и духов. Сатена объявила, что люди увидят ее только после их смерти и исчезла с лица Земли[208].

Ад. Е. Иенсен показал важность этого мифа для понимания религии и мировосприятия землепашеских племен палеокультуры. Убийство богини-дема самими дема, предками современного человечества, кладет конец прежней эпохе (которую не следует расценивать как «райскую») и открывает эпоху, в которой мы живем в настоящее время. Дема стали людьми, то есть смертными существами, разделенными на мужской и женский пол. Что касается убитой дема, то существование ее продолжается или в ее собственных «творениях» (съедобные растения, животные и т. д.), или в доме мертвецов (в который она сама превращается) или же в самом «способе бытования смерти», то есть в том способе, который сама она породила своей собственной смертью. Можно сказать, что божество дема «скрывает» свое существование в различных формах бытия, которые оно само порождает своей насильственной смертью: в темном царстве мертвых, в мире животных и растений, выросших из ее разрубленного тела, в различии полов, в смертности. Насильственная смерть божества дема есть не только «смерть, дающая жизнь», она есть также способ постоянного присутствия в жизни людей и даже их смерти. Ведь, питаясь растениями и животными, выросшими из ее тела, люди, по существу, питаются самим божеством дема. Например, Гайнувеле оживает в кокосовом орехе, в клубнях, в свиньях, поедаемых людьми. Как показал Иенсен[209], убой свиньи есть «представление» убийства Гайнувеле. И повторение его лишь напоминает о служащем примером божественном действе, породившем все то, что существует на земле в настоящее время.

Для земледельцев палеокультур, следовательно, «главное» сконцентрировано в этом первоначальном убийстве. И так как религиозная жизнь состоит, собственно говоря, в напоминании об этом акте, то самый серьезный грех это «забвение» какого-нибудь эпизода первоначальной божественной драмы. Различные моменты религиозной жизни постоянно напоминают о событии, которое имело место в давние времена, и этим самым помогают людям сохранять сознание божественного происхождения современного мира. Как пишет Иенсен[210], обряды, связанные с половым созреванием напоминают, что для людей способность продлить род проистекает из первого мифологического убийства, и равным образом проясняют тот факт, что смертность неотделима от продления рода. Погребальные церемонии, связанные с путешествием опочившего в царство мертвых, напоминают, что это путешествие есть только повторение того, что совершило божество-дема. Но главным моментом оказывается как раз повторение убиения божества дема. Человеческие жертвоприношения и жертвоприношения животных есть только торжественное воспоминание первоначального убийства. И каннибализм объясняется той же самой идеей, что проявляет себя в потребности поедать клубни, в частности тем, что всегда (так или иначе) поедается божество.

Религиозные обряды, следовательно, суть праздники воспоминания. «Знание» есть изучение главного мифа (убийство божества и его последствия) и старание не забыть его. Забыть о божественном акте, значит совершить настоящее святотатство. «Забыть» о том, что современная форма существования людей есть результат божественного действа, значит совершить «проступок», «грех», «святотатство». В племени вемалов, например, Луну представляют как божество-дема; считается, что у нее во время новолуния происходит менструация и в течение трех ночей она остается невидимой, поэтому и женщин в период их менструаций изолируют в специальных хижинах. Всякое нарушение этого запрета влечет за собой необходимость обязательного искупления. Женщина приносит животное в дом, где живут влиятельные люди, признает свою вину и уходит. Люди приносят животное в жертву, жарят его и едят. Этот ритуал умерщвления является воспоминанием первого кровавого жертвоприношения, то есть «первородного» убийства. «Логически святотатство забвения искупается тем, что воспоминаниям предаются с утроенной силой. И по своему исходному смыслу кровавое жертвоприношение есть "напоминание" об этом исключительном событии»[211].

Не «онтология», а «история»

По структуре все эти мифы есть мифы о происхождении. Они раскрывают происхождение современных условий жизни человека, полезных растений, животных, религиозных установлений (инициации подростков, тайные общества, кровавые жертвоприношения и т. д.), правил поведения людей, а также причины смерти. По всем этим поверьям «самое существенное» решалось не при сотворении мира, а после, в мифическую эпоху. По-прежнему речь идет о времени мифическом, но уже не о «первоначальном», которое можно назвать «космогоническим». «Самое существенное» теперь связывается не с онтологией (как возник реальный мир), а с историей. Историей одновременно божественной и человеческой, поскольку она оказывается результатом драмы, исполняемой предками людей и сверхъестественными существами иного рода, чем Боги — творцы, всемогущие и бессмертные. Эти божественные существа способны менять форму своей жизни, могут «умирать», превращаться во что-то иное, но эта смерть не есть уничтожение, окончательно они не исчезают, а возрождаются в своих творениях. Более того, их смерть от руки мифических предков изменила не только способ их существования, но также и способ существования людей. Начиная с первоначального убийства между божественными существами типа дема и людьми устанавливается нерасторжимая связь. Теперь между ними существует нечто вроде «причащения». Человек питается Богом, и, умирая, соединяется с ним в царстве мертвых. Таковы первые трагические, полные пафоса мифы. В последующих культурах, называемых «культурами повелителей», и позднее, в городских культурах античного Ближнего Востока получат развитие другие формы мифов, отличающиеся неистовым и патетическим характером. Анализ всех их не входит в задачу этой небольшой книги. Напомним все же, что неземное верховное существо, наделенное творческим даром, обнаруживает религиозную деятельность только в некоторых скотоводческих культурах (главным образом, у тюрко-монгольских народностей) и в монотеизме Моисея, в исламе и учении Заратустры. Верховное существо больше не играет сколь либо важной роли в религиозной жизни и незначительно представлено в мифологии (иногда оно полностью отсутствует, как например, Диос в ведической мифологии индусов), хотя его имя еще не забыто — Ану у жителей Месопотамии, Эль у ханайцев, Уран у древних греков. «Пассивность» и праздность Урана послужили причиной его кастрации: он потерял силу и способность участвовать в земных делах. В ведической Индии Варуна занял место Диоса, но и сам в первую очередь стал отступать перед молодым и воинственным Индрой, пока не исчез совсем, вытесненный Вишну и Шивой. Эль отступает перед Балу, а Ану перед Мардуком. За исключением Мардука, все эти верховные божества не являются больше «творцами» в полном смысле слова. Они не создали мифа, они только систематизировали и организовали его и взяли на себя ответственность поддерживать порядок и продолжение жизни. Они прежде всего оплодотворители, подобно Зевсу и Балу, их многочисленные связи с земными богинями гарантируют обильные урожаи и неиссякаемое плодородие полей[212]. Даже сам Мардук является творцом лишь этого мира, то есть Вселенной, которая существует в настоящее время. До него существовал другой «мир», для нас почти немыслимый, так как это был не Космос, а Океан или флюиды. В том мире господствовала Тиамат и ее супруг, здесь жили три поколения богов. Этих кратких пояснений достаточно. Важно подчеркнуть то, что значительные мифологические системы евро-азиатского политеизма, соответствующие первым историческим цивилизациям, все больше проявляют интерес к тому, что произошло после сотворения Земли и даже после сотворения (или появления) человека. Акцент делается на том, что произошло с богами, а не на том, что они сотворили. Конечно, всякое божественное деяние всегда с большей или меньшей очевидностью окрашено «творением», но все более важным становится не результат этого деяния, а последовательность составляющих его драматических событий. Бесчисленные приключения Балу, Зевса, Индры и подобных им божеств — наиболее широко «известные» мифологические темы.

Напомним также о мифах, где молодых богов убивают или они становятся жертвами несчастного случая (Осирис, Таммуз, Аттис, Адонис и т. д.), а затем оживают, где богиня нисходит в ад (Иштар) или же туда вынуждена спуститься царская дочь (Персефона). Эти «смерти», как и смерть Гайнувеле, несут творческое начало в том смысле, что они связаны с растительной жизнью. Тема нисшествия божества в ад станет позднее ядром мис-териальных религий.

Но какими бы впечатляющими и драматическими они ни были, эти смерти не привели к созданию разнообразных и богатых мифологических систем. Смерть (а иногда и воскрешение) этих богов, как и в случае смерти Гайнувеле, исчерпывала их драматическую судьбу, оказывалась центральным эпизодом их судьбы. Подобно гибели Гайнувеле, их смерть оказывала влияние на судьбу человеческую: обряды, связанные со смертью и возрождением растительного мира (Осирис, Таммуз, Персефона), или таинства инициации — следствия этого трагического события. В великих мифологиях, освященных именами таких поэтов, как Гомер и Гесиод, неизвестными сказителями Махабхараты или же теологами и ритуалистами (как в Египте, Индии и Месопотамии) все больше внимания обращается на повествование о деяниях богов. И в какой-то момент истории, прежде всего в Греции и в Индии, но также и в Египте, культурная элита перестает проявлять интерес к истории богов и не верит больше в мифы (как в Греции), продолжая все же еще верить в богов.

Начало «демистификации»

В истории религий это первый известный пример сознательного процесса «демистификации». Конечно, даже в архаических культурах случалось так, что тот или иной миф терял религиозное содержание и становился легендой или сказкой для детей, но при этом сохраняли свое значение другие мифы. Во всяком случае это не было культурным событием первостепенного порядка, как в Греции до Сократа и в Индии эпохи Упанишад, имеющим самые серьезные и непредсказуемые последствия. После процесса «демистификации» греческая и индийская мифологии не были уже для культурной элиты тем, чем они были для предшествующих поколений.

Элита искала теперь «главное» не в истории богов, а в «первоначальной исходной ситуации», предшествовавшей истории. Здесь налицо попытка выйти за пределы мифологии как божественной истории, приблизиться к тому первоисточнику, откуда берет начало сущее, обнаружить саму «прародительницу бытия». Именно в процессе поисков первоисточника, начала, философия вновь открыла, хотя и не надолго, космогонию, речь шла теперь не о космогоническом мифе, а об онтологической проблеме.

К «главному», таким образом, приходят удивительным образом — поворачиваясь вспять. Речь теперь идет не о regressus, достигающемся с помощью ритуала, а о таком «возвращении», которое достигается усилием мысли. В этом смысле мы имеем право сказать, что первые философские построения произошли из мифологии: систематизированная человеческая мысль стремилась понять то «абсолютное начало», о котором говорилось в космогонии, обнаружить тайну сотворения мира, тайну возникновения бытия.

Но мы увидим, что «демифологизация» греческой религии и появление строгой и систематизированной философии Сократа и Платона не уничтожили окончательно мифологического мышления. Впрочем, о радикальном отходе и преодолении мифологического мышления трудно говорить, пока сохраняется преклонение перед «началом» и пока забвение того, что произошло in illo tempore, или в мире трансцендентальном, рассматривается как главное препятствие для достижения познания или для спасения. Мы увидим, насколько еще Платон был связан с архаическим мышлением. В космогонии Аристотеля также еще сохраняются пережитки довольно важных и значительных мифологических тем.

Очень возможно, что гению греков, опираясь только лишь на свои собственные силы, не удалось бы отделиться от мифологического мышления, даже если оказался бы ниспровергнутым последний бог, а мифы о нем были сведены на уровень детских сказок. Ибо с одной стороны, философский гений греков принимал самое главное в мифологическом мышлении, а именно: вечное возвращение, циклическое видение космической и человеческой жизни; а с другой стороны, сознание греков не допускало, что история может стать объектом познания. Физика и метафизика греков развертывает некоторые темы из мифологического мышления: важность начала; существенное и основополагающее предшествует человеческому существованию; решающая роль памяти и т. д. Это не значит, конечно, что не существует связи и преемственности между греческим миром и философией. Философская мысль использует и продолжает мифологическое видение космической реальности и человеческого существования.

Миф оказался превзойденным лишь после открытия Истории, точнее после пробуждения исторического сознания в иудеохристианстве и расцвете этого сознания у Гегеля и его последователей, только после радикальной ассимиляции нового способа бытия в мире человеческого существования. Но вряд ли можно говорить об уничтожении мифологического мышления. Как мы вскоре увидим, оно выжило и сохранилось, хотя и радикальным образом изменившись. И парадоксальнее всего, что выжило и сохранилось оно прежде всего в историографии.