Глубокое озеро. восемь километров пути. 5 страница

Явились ко мне, конечно, и другие скворцы. Явились ко мне в гости и парами, и малыми стайками скворцы, что давно прилетели в поселок и уже приглядели себе там домики-скворечни. Видел я у себя под окном и большие стаи уставших в дороге, только что упавших с крыла на мой огород скворцов-путешественников, которые еще не закончили свой весенний путь и после отдыха улетали дальше на север.

Останавливались среди моих кустиков и деревцев стайки зябликов, которых не пускала пока в лес непогода. Смешно приседал на лапки, и, то и дело покачиваясь, беспокойно суетились возле моего дома птички-каменки с подведенными, будто углем, глазами. Появлялись разом крикливые и шумные отряды дроздов. Сидели по забору чайки, а однажды видел я у себя на огороде даже крякового селезня, что поторопился в пути и вернулся домой еще до весенней воды.

Видел я всех этих птиц, радовался, что поверили они мне, но знал в то же время, что не останутся они здесь, что разлетятся по заливам и озеркам чайки и утки, отправятся в ольшаники за реку дрозды, уйдут в сосновый бор зяблики. Разве что парочка-другая каменок расположится где-то поблизости, да еще трясогузки могут присмотреть для своего гнезда место в моих жиденьких кустиках.

Трясогузки появились у меня в гостях раньше зябликов и каменок. Появились они тут же, как только из-подо льда на реке показалась первая полоска весенней воды. Побегали трясогузки по берегу реки, полюбовались на первые язычки разводья, посидели на старой лодке, что бросил кто-то у самой воды, а потом перебрались ко мне на крышу и целыми днями вели здесь свою охоту за мухами, которые выползли из разных щелей и собрались на крыше погреться на солнышке.

Ловили трясогузки мух так ловко и так весело, что другой раз, завидя длиннохвостых птичек, что без устали кувыркались в воздухе, оставлял я все свои работы и подолгу стоял и смотрел на этих маленьких ловких охотников.

Ловили трясогузки мух только на лету... Стоит такая длиннохвостая птичка на крыше, трясет своим беспокойным хвостиком и вдруг, будто что подтолкнуло ее, сорвется с места, окажется тут же в воздухе, перевернется через голову и снова стоит на том же самом месте и точно так же нетерпеливо трясет хвостиком... А в клюве у нее уже большущая муха.

Собиралось ко мне на крышу охотиться за мухами порой так много трясогузок, что, сидя дома, слышал я, как беспрерывно стучат по крыше их лапки. Крыша у меня была покрыта еловой дранкой. За несколько ясных дней дранка успела высохнуть, и теперь лапки трясогузок стучали по сухой, тонкой дранке, как по настоящему барабану.

Слушал я, как топчутся у меня на крыше эти длиннохвостые ловкие птички, и раздумывал: «Хорошо бы они от меня никуда не улетели и остались жить где-нибудь здесь, поблизости. Ведь совсем скоро кустики мои распустятся, распушатся - и спрячет любая трясогузка в этих кустиках свое гнездо...»

Уж не знаю, почему не приглянулся трясогузкам мой новый огород, обсаженный кустиками ивы, рябины, осиной и березкой, только исчезли вдруг эти птички с моей крыши все разом, и больше не встречал я их возле своих кустиков. Правда, иногда стал встречать я знакомых птиц у речки, на мостках, с которых брал воду. Но теперь, увидев меня, трясогузки тут же срывались с места и улетали куда-то вниз по реке.

Переживал я, конечно, что не удалось мне в эту весну оставить возле себя всех птиц, которых любил. Поселились рядом со мной лишь скворцы в скворечне, да еще нет-нет и встречал я у себя под окнами смешную птичку-каменку, птичку-модницу. Она по-прежнему раскачивалась на своих лапках, так же вызывающее посматривала на меня, а когда я подходил поближе, то всегда встречала громким, воинственным криком. «Чек-чек, чек-чек»,- суетилась и сердилась одновременно моя каменка. Не пугал я ее, не тревожил лишний раз и как-то заметил, что заглядывает она порой в те самые ивовые кустики, что первыми прижились у меня на огороде. Так и узнал я, что не трясогузка, а птичка-каменка первой устроила рядом с моим домом свое гнездо.

«Ну, и хорошо. Ладно, хоть эта птичка не испугалась меня. А там дальше видно будет - может, и другие, какие птицы заглянут ко мне»,- успокоил я себя этой мыслью, занялся огородными делами и забыл про своих трясогузок.

Присел я как-то возле грядки с редиской. Редиску я посеял рано, а тут ударили холода, да еще с инеем, и боялся я, что не выживет мой овощ, не поднимутся теперь из земли нежно-зеленые листики. Но редиска выжила. И любовался я теперь первым настоящим листочком, который только что выбирался из земли. Радовался я этому листочку, радовался, что победил он все холода и рос себе смело и сильно. Посмотрел я затем чуть дальше по грядке, а там еще один такой же смелый листочек, а за ним еще и еще... Поднял я глаза от грядки, довольный, успокоившийся, и тут вдруг что-то быстро мелькнуло перед моими глазами. Не успел я ничего как следует разглядеть, а уже никого нет.

Подумал я: «Может быть, это каменка шмыгнула к себе в кусты?» Пригляделся к кустам - не видно, не слышно птички. И тут из-под моей крыши выскочила и молча перепорхнула через забор трясогузка. Притаился я, жду, что будет дальше. Вижу: трясогузка берегом-берегом пробралась к моим мосткам и давай там охотиться за комарами, что вились над водой. Наловила птичка, видимо, предостаточно комаров и так же незаметно, без писка, без крика, снялась с места и низехонько, над самой землей, полетела куда-то вниз по реке. Показав всем, что улетает она куда-то в сторону, повернула моя трясогузка обратно, подобралась к моему огороду, шмыгнула под забор, как заправский воробей, и сразу ко мне под крышу...

Сижу я на корточках возле грядки с редиской и не верю сам себе. Неужели поселилась у меня под крышей эта трясогузка? Неужели устроила там свое гнездо?

Кошки у меня дома не было, чужих мяукающих разбойников к огороду не допускал мой пес, и птиц под крышей, конечно, никто не беспокоил. Да и сам я не решился посмотреть, правда ли, что ведется у меня трясогузка. Так и осталась эта длиннохвостая птичка жить рядом со мной будто в прежней тайне. И ждал я теперь только тот день, когда появятся, выберутся из-под крыши молоденькие трясогузки-птенцы. Знал я, что будут они сначала все серенькие и не такие нарядные, как их родители. А вот как именно покажутся они мне, как первый раз объявят о себе, я не представлял ...

Ушли от нас последние весенние холода, и тут же вслед за большим, широким теплом объявились несметные отряды комаров. Днем, когда дул по реке ветер, комары где-то таились, будто отсиживались в засаде, а к вечеру, когда ветер стихал, появлялись разом и с гудом и писком толклись в воздухе серыми густыми облачками.

Тут же пронюхали эти комары и дорогу ко мне в дом. Дома у меня было тепло, и окно на ночь я не закрывал. Навеселившись, нарезвившись теплым вечером, к ночи комары, наверное, начинали замерзать и не прочь были где-то погреться. Тут-то на пути и попалось им мое окно. Комары, разумеется, сразу же забрались в дом, разыскали спящего человека и, не раздумывая, набросились на него...

Долго пришлось мне в ту ночь воевать с комарами, выгонять их из дома, ловить. И только к утру удалось одержать победу. А чтобы подобные нашествия больше не повторялись, затянул я окно плотной марлей.

- Теперь, братцы мои, дорога вам в дом закрыта, а я, как и раньше, буду дышать свежим воздухом.

Погасил я вечером свет, лег спать. И уже почти заснул, как вдруг услышал сквозь сон, будто что-то гудит, гудит где-то рядом и так настойчиво, так неприятно, что делается просто не по себе.

Поднялся я с постели, осмотрел все вокруг, еще раз прислушался и только тут догадался, что виноваты во всем опять же те самые комары.

Не забыли настырные насекомые мое окно и снова решили нагрянуть ко мне в гости. Добрались они до окна, но дальше этим разбойным отрядам пройти не удалось: помешала марля.

Задержались тут первые отряды, столпились комары в недоумении, гудят, ищут дорогу в дом, а сзади все прибывают и прибывают новые ненасытные кровососы. Присмотрелся я как следует к окну, да, так и ахнул - вся марля была покрыта снаружи толстым живым слоем гудящих комаров.

Хоть и знал я, что не найти теперь комарам дорогу ко мне, но все равно было мне как-то не по себе от этого настойчивого гуда-писка. А вдруг эти разбойники что-то придумают и все-таки доберутся до меня? Нет, уж лучше не надо. А может, закрыть от случайной беды окно? Но окно закрывать мне не хотелось - душно будет дома. И пришлось мне мириться с этим изводящим гудом и учиться спать под воинственный писк миллионов комаров.

Начинался этот неумолчный гуд-писк каждый раз с вечера и прекращался лишь тогда, когда поднималось солнце, а вслед за солнцем заявлялся и утренний ветер. Вот и выходило, что весь мой сон целиком зависел теперь только от комаров. И даже утром, прежде чем открыть глаза, слышал я через последний предутренний сон своих мучителей. И как раз тут, под самое утро, и стали мне сниться страшные сны, будто за мной кто-то гонится, будто кто-то хочет меня поймать, а я убегаю, но все никак не могу убежать…

Но вот как-то проснулся я и по привычке стал вспоминать, какие страхи приходили ко мне сегодня во сне. И вдруг первый раз с начала комариного нашествия ничего не вспомнил... Что случилось? Что произошло? С опаской я посмотрел на окно. Обычно серая от полчищ комаров марля на этот раз, как и положено быть чистой марле, была не серой, а белой... Правда, комары за окном все же вились, но совсем не в таком числе, а потому и не так громко гудели.

Посмотрел я на часы - времени было еще совсем мало, нет, не пора еще разлетаться комарам. Присмотрелся я к деревцам и кустикам, что росли у меня под окном - нет, не качаются они, не поднялся еще ветер, который мог бы разогнать комаров. Да и солнце еще только-только собиралось вставать из-за леса. Так что все-таки произошло, куда делись мои мучители?

И тут показалось мне, что створка окна, открытого наружу, оставшаяся за марлей, качнулась... Качнулась еще раз, и у самой марли замерла на какое-то мгновение знакомая длиннохвостая птичка. Замерла, трепеща крылышками, тут же вспорхнула вверх, исчезла, а створка окна снова качнулась.

Подошел я потихоньку к окну... На створке открытого окна рядком сидело пять сереньких, молоденьких трясогузок-птенцов, только что выбравшихся из гнезда, а около них, высоко подняв головку и опустив вниз для равновесия длинный, вечно беспокойный хвостик, стояла на тоненьких ножках взрослая птичка, моя знакомая трясогузка. В клюве у нее был мохнатый комочек только что наловленных комаров. И к этому угощению тянули свои головки птенцы.

Но вот угощение кончилось, и моя трясогузка, ловко соскочив со створки окна, метнулась к марле, возле которой бились комары и, застыв в воздухе на какие-то секунды, - раз-раз-раз - быстро набрала в клюв новый мохнатый комочек - комаров.

Так и повелось у нас с тех пор изо дня в день: с утра пораньше приводила трясогузка к моему окну своих птенцов и ловила для них комаров. А чуть попозже и птенцы стали пробовать свои крылышки. Ловить комаров возле моего окна они научились очень скоро, и надоедливые насекомые, что старались забраться ко мне в дом, больше не будили меня, и страшные сны мне больше совсем не снились.

Когда же поднималось солнце и комары где-то прятались до следующего вечера, все мои трясогузки собирались на крыше дома, отдыхали после утренней охоты и готовились, как и по весне, еще к одной охоте - за мухами.

И часто, увидев на крыше дома своих маленьких друзей, я останавливался, приветливо улыбался им и подолгу наблюдал, как молоденькие трясогузочки учатся кувыркаться в воздухе и ловить на лету больших синих мух.

СКВОРЕЦ

Давно собирался я завести себе скворца. Нравилась мне эта большая черная птица, птица умная и очень веселая. Хотел я скворца приучить так, чтобы держать его дома без клетки, как собаку или кошку. Но где взять скворца?

Советовали мне поймать скворца прямо в скворечнике. Мол, заберется он туда к скворчатам, а ты и прикрой дырочку-леток сачком, каким бабочек ловят. Скворец и попадется, когда станет обратно вылетать.

Слушал я такие советы и думал... Разве можно ловить птиц, когда у них птенцы в гнездах? Пропадут птенцы. Нет, на такое дело меня не подобьешь. Да и не нужен мне взрослый скворец. Взрослую птицу разве приучишь к себе как следует? Вечно будет она дичиться. Другое дело молодая птица, недавний птенец - с ним дружбу скорей заведешь... А где взять молодого скворца?

И снова мне советовали: «Дождись, когда скворчата подрастут и станут сами выбираться из скворечника. Тут ты их и поймаешь. На ночь они все равно в скворечник забираются. Встань пораньше, возьми сачок, закрой сачком отверстие в скворечнике и постучи по столбу, к которому скворечник прибит. Скворчата кинутся прочь из скворечника и попадутся в сачок».

Нет, не мог я и так поступить - не мог обмануть скворцов. Ведь доверились они мне, когда поселились в домике, который я для них смастерил. Как же я стану их ловить, когда не ждут они от меня ничего плохого? Да еще и обидятся потом, не прилетят на другую весну... И опять я остался без скворца.

А скворчата тем временем подросли, полетали-попрыгали около скворечника и в один прекрасный день поднялись на крыло и вместе с родителями скрылись из вида.

Не вернулись птицы ночевать в скворечник ни в этот день, ни на следующий. Так уж принято у скворцов: выведут они скворчат в саду около дома, а потом забудут сразу и сад, и родной скворечник до самой осени. И только осенью, перед отлетом, по первым крутым холодам, покажутся снова. Поверещат, посвистят, потрещат, будто прощаться прилетели с родными местами, и разом исчезнут до следующей весны.

Все лето я не видел скворцов. Да, наверное, и не увидел бы до самых холодов, если бы однажды не отправился на лодке в дальний угол озера.

Озеро в этом месте почти все заросло, и только узенькая и мелкая полоска-ручеек чуть проглядывалась через высокий тростник. Выключил я мотор, встал на корме, взял в руки багор, чтобы толкаться вперед, и только въехал в тростник, как услышал далекий шум. Шум нарастал, и тут над тростником поднялось черное живое облако.

Облако становилось шире и длинней, и, наконец, я разобрал голоса птиц, а следом узнал в живых черных точках и птиц-скворцов.

Скворцы еще немного полетали над озером, покричали, потом снова опустились в заросли тростника и сразу смолкли.

Долго петлял я по узенькому ручейку, обратно возвращался уже в темноте, а птицы как опустились на болото, так больше и не показывались.

Выходило, что на болоте скворцы днюют и ночуют. С середины лета вода в озере обычно падала, грязь болота подсыхала, из воды поднимались новые кочки и пятачки ила, и скворцы, видимо, догадывались, где ждет их обильный стол, - здесь, среди подсыхающей болотной грязи, птицы и разыскивали себе пищу. Ну, а если рядом пища и место само по себе тихое, так зачем отсюда куда-то улетать?

Не знаю, так или иначе рассуждали эти скворцы, но только проторчали они на своем болоте до самых холодов. А как пришли первые крутые холода, так и объявились скворцы огромной шумной стаей у меня под окнами...

Тут-то и отыскало меня мое счастье - достался мне, наконец, желанный скворец, и не старый, а молоденький, и по всему видно было, что покладистый и сговорчивый.

Сидел я дома у окна, ждал, когда стихнет ветер, чтобы поехать на озеро ловить рыбу, и смотрел в окно. А прямо за моим окном сильный ветер кидал из стороны в сторону стаю скворцов. Потом эта стая, будто не совладав с ветром, последний раз вскинулась вверх и разом упала на большой раскидистый тополь. Все птицы скрылись в ветвях и закричали так пронзительно, так громко, что даже через ветер и закрытое окно слышал я эти крики, как у себя дома.

Дерево под скворцами и ветром гнулось и качалось. Я смотрел на дерево и ждал, что будет дальше - удержится ли стая среди листвы, или ветер снова подхватит скворцов и начнет кидать их из стороны в сторону?

Дерево по-прежнему гнулось и раскачивалось, я переживал за скворцов... И тут что-то темное метнулось от печки к окну и со всего маху ударилось о стекло.

Я вскочил со стула, кинулся к окну и на полу под окном увидел воробья...

Черный, замаранный, как трубочист, воробей еще не оправился от удара, не шевелился, а только раскрывал рот и трясся всем тельцем.

Я взял птицу в руки и стал вытирать у нее со спины сажу.

- Как же, дурачок, ты попал ко мне в дом? Неужели через трубу? Наверное, не удержался на трубе и свалился вниз. А ведь труба-то у меня действительно никуда не годная...

Уговорил меня как-то, сам не знаю как, печник не делать трубу у печки из кирпича - мол, кирпичная труба быстро развалится. Вот железную трубу поставить - другое дело: эта век простоит - и ничего с ней не будет. Согласился я, и получился у меня дом, как пароход, - торчит над крышей железная труба. Будь у меня труба кирпичная, не свалилась бы в нее птица, задержалась бы, уцепилась за кирпич, за глину. А за железную трубу не уцепишься: раз попал в нее, так и полетишь вниз...

Пока я оттирал воробья от сажи, ругал печника и обдумывал, как мне эту неудачную печь переделать, в печи снова что-то зашуршало и снова что-то большое и черное метнулось от печи к окну и с грохотом ударилось о стекло.

Я обмер. Стекло было на месте, а прямо на подоконнике, усевшись на хвост и выставив вперед ноги, сидел скворец.

- Откуда ты? Как ты сюда попал?

Поймал я скворца, оттер ему от сажи спинку, грудку - так и есть: перышки темно-коричневые, а не черные, как у взрослой птицы. Выходит, эта птица молодая, недавний птенец.

Посадил я своего скворчонка в клетку, поставил ему блюдечко с кашей, дал хлеба с молоком, земляных червей, налил воды. А скворец сидит в углу клетки, надулся, клюв опустил и не то на меня сердится, не то думает, что ему теперь делать.

Сидел так мой скворец минут пять, а потом, как услышал крики скворцов за окном, начал вдруг метаться, биться в клетке, да так жестоко, так отчаянно, что пришлось клетку тут же накрыть плащом.

Под плащом скворец приутих. Сижу и я тихо и слышу: скворец носом по мисочке постукивает. Значит, есть принялся, значит, все в порядке - жить дома будет.

К вечеру, как стемнело, снял я с клетки плащ. Сидит скворец, красивый, большой, нос любопытный, ноги длинные, проворные, а глаза умные: то справа на меня посмотрит, то слева.

Погасил я свет, лег спать, и скворец мой приутих. А утром, чуть рассвело, началось у меня дома такое, о чем и не расскажешь.

И плащом я клетку накрывал, и прятал клетку вместе со скворцом в темный шкаф. Все равно: стоило услышать моему скворцу гомон скворчиной стаи, как начинал он биться и кричать. А скворцы, как нарочно, то стаей пролетят над домом, да так низко и близко, что палкой, кажется, достанешь. То упадут с крыла на огород и забегают, засуетятся под самыми окнами. То по забору и по проводам рассядутся, как сухие грибы на нитках: один к другому, крыло в крыло.

Терпел я день, терпел другой - не унимается мой скворец, бьется, кричит... Что же мне делать? Ждать, когда скворцы улетят на юг? А когда это будет: через неделю, через месяц? У этих скворцов все каждый год по-разному: то рано улетят, то поздно. А может быть, просто извиниться перед моим скворцом за негодную трубу, в которую он свалился, и отпустить его, чтобы не бился в клетке?

Скажу вам честно: не думал я слишком долго. Жалко мне стало скворца еще тогда, когда только посадил я его в клетку. Жалко - и все тут... А за эти дни жалость еще больше стала.

Подошел я к окну и открыл клетку.

Вылетел мой скворец пулей - кинулся к забору, сел на жердь, будто упал откуда, и тут же стал прихорашиваться. А потом раза два вскрикнул, да не так, как у меня в клетке, а радостно, звонко, и быстро-быстро полетел туда, где только что большая шумная стая скворцов опустилась на дерево и сразу раскачала высоченный тополь.

Так и не завел я себе скворца до сих пор. А трубу в печке давно переделал.

СИНИЧКИ В ПАРКЕ

Ранней весной, когда в лес еще не пришло весеннее тепло и не вернулись еще из теплых стран перелетные птицы, вдруг да услышите вы в лесу громкую и задорную песенку-колокольчик большой желтогрудой синички.

Это она первой, вслед за барабанным призывом дятла, объявляет всем-всем, что весна уже совсем близко, что совсем скоро набухнет от талой воды и опустится к самой земле холодный, голубой от мороза сугроб и что из-под сугроба скоро покажется небольшой островок оттаявшей земли, а потом над ожившей, проснувшейся землей зазвенит настоящая весенняя песенка - песенка только что вернувшегося в родной лес зяблика...

И тогда голосок большой желтогрудой синички будто чуть померкнет, будто станет тише и потеряет немного свой хрустальный звон. А явятся в лес дрозды, подымут неумолчный треск, и затеряется недавняя яркая синичья песенка совсем, словно уйдет синичка из леса, уступив недавнее место и зяблику и дроздам.

Но нет, никуда не улетела эта желтогрудая птичка, здесь она, и поет она по-прежнему чисто и звонко, но только теперь за песнями наших новых громких певцов плохо слышен ее голосок. Да и к лучшему это вроде бы для самой синички - занята она теперь другим делом: тайно шмыгает взад и вперед от дупла в кусты, из кустов в дупло, где вот-вот появятся на свет ее маленькие птенцы. А зачем в такое время уж слишком громко заявлять о себе, выдавать песней то место, где устроено гнездо?

Так и считал я долгое время, что живет в лесу эта желтогрудая синичка, наша доверчивая гостья у зимней кормушки, тайно, незаметно и никогда не согласится в такое весеннее время завести знакомство с человеком. Мол, зима зимой - зима другое дело: голод не тетка, тут и с человеком можно подружиться. А уж весной, когда пришло время вывести птенцов, извините, не станет наша синичка доверчиво торчать перед человеком: кто его знает, этого человека, о чем он думает, - может, хочет узнать, где гнездо, а потом заберет всех птенцов...

Так или нет рассуждала эта быстрая, ловкая и тайная по весне птичка-синичка, но только никогда раньше не приходилось мне встречать в весеннем лесу синичек, которые отнеслись бы ко мне так же доверчиво, как и зимой около кормушки. Увижу другой раз дупло, в которое только что забралась синичка, подожду, когда вынырнет эта птичка обратно, подойду к птичке поближе, и тут же исчезнет она в кустах, будто сквозь землю провалится, и долго потом не показывается около своего дупла, не желая подтверждать мою догадку, что именно здесь и есть ее гнездо.

Но как-то совсем недавно забрел я в старый, давно перезревший и, пожалуй, уже отживающий свой век парк. В парке было много дуплистых деревьев, и в этих дуплах синички из года в год устраивали свои гнезда. Шел я по краю парка, там, где поднялись робким тонконогим рядком светленькие березки. Пусто было в парке, пусто и около березок. Трава еще не поднялась, листочки по деревьям еще не зазеленели - весна в этом году выпала поздняя, затяжная, холодная. Казалось, нет сейчас вокруг меня ничего живого, лишь в стороне около скамейки изредка подавали голоса занятые каким-то своим очень важным делом сосредоточенные воробьи.

И тут под березками заметил я короткое движение. Кто пошевелился, кто двинулся, я сразу не разобрал. Но то, что здесь только что кто-то был, я уже не сомневался. Кто это? Скорей всего, мышь прошмыгнула в прошлогодней листве... И только я подумал, что под березкой, пожалуй, был именно мышонок, как снова кто-то шевельнулся-шмыгнул, но уже не на земле, а среди веточек деревца, крайнего ко мне.

Я остановился, замер, и почти рядом с собой, в каком-нибудь метре, увидел знакомую желтогрудую птичку. Синичка - а это была, конечно, она - сидела на ветке, как всегда, чуть бочком: одна лапка выше, другая ниже по ветке, так что вид у птички был задорный и даже чуть озорной. Синичка сидела и, не пугаясь, не вздрагивая от напряжения, не таясь, смотрела на человека, смотрела доверчиво, спокойно, как смотрели на меня синички зимой, когда угощал я их возле кормушки семечками.

А рядом с этой добродушной синичкой заметил я еще одну точно такую же птичку. Она тоже сидела на ветке и тоже очень доверчиво смотрела на меня. И как мне показалось, смотрела даже не на меня, а на мой карман, где еще совсем недавно всегда было хоть немного угощения для птичек.

Но сейчас мой карман был пуст, у меня с собой не было вообще ничего, чем я мог бы угостить этих птичек. И я просто, в ответ на доверие, протянул синичкам свою руку ладонью вверх... И синички, нисколько не смутились. Одна из них еще выше поднялась на лапках и, чуть наклонив головку, с любопытством заглянула ко мне в руку. Но там ничего не было.

Вот так, почти рядом друг с другом, и провели мы минуты три-четыре. Конечно, я бы не ушел и дольше. Но у синиц были свои дела, и они, наверное, поняв, что у меня действительно нет для них никакого угощения, принялись быстро и старательно обшаривать прошлогодние сухие листья под березками.

А я стоял на краю дорожки и долго любовался маленькими доверчивыми птичками, что копошились неподалеку от меня на земле…

Над нами были тяжелые темные ветви лип. Еще недавно на этих ветвях лежал высокими полосами темный от долгой зимы, смерзшийся снег, и под этими заснеженными ветвями взад и вперед мелькали желтые грудки и черные галстучки больших синиц. Еще недавно здесь были кормушки, и синички доверчиво брали прямо из рук семечки и кусочки сала. И теперь, когда птичьи столовые закрылись до следующей зимы, когда люди ушли из парка с последней лыжней, птички все еще помнили людей и, наверное, не только меня, но и каждого, кто заходил сейчас в парк, встречали так же доверчиво и откровенно.

ЧИЖИК

Чижик - небольшая, веселая и очень доверчивая птичка. Чижик быстро привыкает к человеку, когда человек приносит его к себе домой и предлагает ему свою дружбу.

Завоевать доверие чижика не очень сложно. Помести птичку в просторную светлую клетку, угощай семенами ели, ольхи, березы, льна, разрешай птичке почаще летать по комнате, ставь ей ванночку-купалку, чтобы могла она каждый день купаться, и будет твой чижик совсем скоро садиться к тебе на руку, на плечо, будет доверчиво прыгать около тебя по столу и петь вовсю свою немудрую, но очень веселую песенку.

Смотришь на такую жизнерадостную птичку, что всю зиму беззаботно порхает по комнате, и кажется тебе, что легко и просто ей, что не зовет ее, не тянет ее ничто за окно, на улицу.

И действительно, привыкает чижик и к твоей комнате, и к своей клетке - каждый вечер сам забирается туда спать, и бывают случаи, когда чижи, долго прожившие у людей дома, не желают покидать своих друзей и, даже выпущенные на волю, возвращаются обратно.

Все это так, все это правильно, умеет чижик по-своему ценить дружбу, но вот беда: не все и не всегда умеют ценить доверие этой маленькой, веселой и очень откровенной птички...

Случилась однажды такая беда и со мной - забыл я, что не всегда так просто и быстро, как некоторые люди, отказываются птицы от прежней дружбы, и пришлось мне тут пережить настоящий стыд...

Принес я домой чижика еще осенью. Понравился он мне - был тихим и доверчивым, был и очень красивым в своем желто-зеленом передничке, с темной шапочкой и темной точечкой-пятнышком под клювом. Видимо, и чижу понравилось у меня в комнате, и почти тут же запел он, да так громко и так красиво, что я долго не мог поверить: неужели это поет мой маленький чижик?!

А потом стали мы с птичкой настоящими друзьями. Стоило мне войти в комнату, как чижик сразу замечал меня, подлетал ко мне и подолгу сидел рядом, около пишущей машинки.

Так и провели мы вместе осень, зиму и первую половину весны. Боялся я сначала, что с наступлением весны начнет мой чиж беспокоиться, начнет искать дорогу за окно, на волю, а, не найдя, загрустит. Но и этого не случилось, и наша дружба продолжалась по-прежнему. Только вот обманул я сам эту дружбу...

В начале мая пришлось мне ненадолго уехать из Москвы. А как же чижик? И не догадался я отдать его кому-то на время, забыл как-то, что нельзя подводить птичку, доверившуюся тебе, нельзя выпускать на волю так сразу птиц, которые жили у тебя дома, нельзя разом лишать их заботы человека. Забыл я все это, открыл окно, поставил на подоконник клетку, открыл у клетки дверку и отошел в сторону. Что будет?

Под моим окном рос тополь. Каждый год этот тополь почему-то обрезали-укорачивали. Но на этот раз уничтожить прошлогодние ветки еще не успели, и они были совсем рядом с моим окном – только протяни руку... Вот на такую ветку и уселся чижик. Уселся, посидел немного, посмотрел вокруг - и обратно в клетку. Искупался там, поклевал что-то - и опять на тополевую ветку. Сел, отряхнулся и громко запел.

«Ну, все в порядке, освоился мой чижик с улицей, если так радостно и звонко поет»,- подумал я и занялся своими делами.

Подходил вечер, настало время закрыть окно, собрать вещи и отправиться в путь. Чижа нигде не было. Я был спокоен за птичку и спокойно запер дверь своей комнаты на целых две недели.

Через две недели я вернулся, и почти тут же ко мне пришла соседка. Пришла и принесла в ладонях маленькую желто-зеленую птичку с черной шапочкой и черной точечкой-пятнышком под клювом...

Это был мой чижик, живой, хотя и потрепанный, помятый, потерявший не одно перо из хвоста и крыльев. И пока я брал его в руки, пока рассматривал, соседка успела рассказать мне все, что произошло после моего отъезда...

Как раз в тот день, когда я уехал, уже совсем к вечеру, в открытую форточку залетела к моей соседке вот эта самая птичка.